Время Евы, освещенной красной луной

Он в сотый раз осматривает лабораторию девушки, тщетно пытаясь найти разгадку, скрывающуюся в тумане прошлого королевского рода основателей. Заклинательница больше не давала им никаких инструкций: не просила их делать что-либо – даже не сообщала их общее состояние и положение дел в доме короля вампиров. А собственные воспоминания были покрыты мутной серой дымкой, сквозь которую невозможно было даже разглядеть лица девушек – магия наследницы трона основателей. Их тела и брата тоже никак не изменились: во время последней перевязки Рейджи не заметил абсолютно никаких улучшений на ранениях. Даже дневник бессмертной словно в тщеславной насмешке над ним самим и его бессилием лишь шелестел пустыми пожелтевшими от времени страницами. Он устало вздохнул, снял очки и потер переносицу, случайно обращая свой взгляд на кофейный столик. Кажется, сегодня он не единственный пришел в это место в поисках ответов: перед ним стоит изящный заварной чайник и две белоснежные маленькие чашки, одна из которых так и осталась нетронутой гостем. Другая все ещё хранит эфемерное тепло бодрящего напитка, игриво поблескивая золотой каемкой в скромном мерцании пламени свечей резного канделябра у окна. Принц вопреки собственным устоям делает один глоток и тут же с тихим звоном возвращает фарфоровую чашку на блюдце. Он подходит к стеклянному шкафу у рабочего стола заклинательницы. С верхней полки вампир достает новый чайный сервиз, а из выдвижного шкафа круглую жестяную банку с чайными листьями. Длинные музыкальные пальцы, обтянутые тончайшим белым шелком, похожи на ниточки паутины, обернувшиеся вокруг невинной погибающей жертвы. Как когда изящные крылышки несчастной, рассыпая остатки живительной пыльцы по белоснежным путам, отчаянно трепыхаются из последних сил. Когда маленькая бабочка видит, как медленно подбирается к ней сама смерть, ловко перескакивая по собственным белым путям, сверкая во тьме алыми рубинами в широких глазницах… Вампир подносит банку ближе к лицу и делает глубокий вдох, вслушиваясь в мельчайшие нотки легкого аромата сушеных листьев. В основе земляника, оттененная ароматами спелой вишни и немного терпкой черной смородины. Венцом становится легкий запах красных роз, раскрывающийся в послевкусие ягод. Он кладет в чайник три ложки с небольшой горкой, после тонкой струей заливает кипятком, выжидая несколько минут. Одна ложка тростникового сахара и тончайшая просвечивающая долька лимона: не перекрыть вкус, а лишь добавить кислинки. За спиной слышится тихий глухой стук, как когда костяшки музыкальных пальцев касаются лакированного дерева. Младший сын Беатрис на секунду прикрывает лиловые глаза и тянется рукой за второй чашкой. Когда они обе, наполненные изысканным напитком, оказываются на резном серебряном подносе, Рейджи наконец поворачивается к своему гостю и занимает место в кресле напротив, водружая скромное угощение на стол. Он сидит в привычно расслабленной позе: откинувшись на спинку кресла, закинув ногу на ногу. Одна рука подпирает точеный подбородок, а вторая выстукивает простенький ритм на краешке лакированного подлокотника из красного дерева. Взгляд усталый и в то же время необычно напряженный. Младший сын Беатрис ставит перед гостем чашку, другую оставляя на подносе. — Давно я не пил чай, заваренный тобой… — Разве тебе не все равно, что ты пьешь? Не припомню, чтобы ты когда-то увлекался этим напитком. – его голос был подобен снежной буре: такой же пугающе ледяной, кусающий щеки жестоким морозом. Молодой аристократ перевел взгляд вниз и наконец подцепил золотую ручку пальцами, несильно сжимая. Он поднес чашку к губам, но тем не менее не прикоснулся к каёмке, лишь вдыхал терпкий аромат: ждал, что скажет человек, сидящий напротив. — Раньше ты любил более насыщенные оттенки вкуса. Помнится, большую часть твоей личной коллекции составляют сорта черного чая. Почему же сейчас ты заварил фруктовый? – ему почудилось, что в его глазах ненадолго, всего на несколько мгновений, промелькнуло что-то особенное. Что-то похожее на тихую грусть: очень удрученное и одинокое, сгорбившее под тяжестью непосильной ноши худую не по годам уставшую спину. Ах, да, это было оно – горькое сожаление. Как он мог забыть? Ведь столько раз в детстве видел закушенную губу и заломленные тонкие брови в отражении собственного зеркала в спальне, когда в мыслях мелькало лицо старшего брата. — Что тебе нужно… Шу? Блондин последний раз вдохнув дивный аромат, отставил кружку, так и не сделав ни одного глотка приготовленного братом напитка. — Я хочу поговорить. – так и не дождавшись от младшего и толики внимания, тяжело вздохнув, Шу продолжил. – Ты всегда сравнивал меня с ребенком, но именно ты вёл себя по-детски, разве нет? Рейджи сдвинул брови, из-за чего очки сползли немного вниз. Но поправлять он их не спешил: пристально смотрел в лазурные глаза. Раньше, в детстве, когда ему было едва ли несколько десятков лет, он часто делал так. Тогда, в отличие от сапфиров матери, они смотрели на него по-доброму: с детской непосредственностью, немного неуклюжей любовью родного старшего брата и наивным любопытством. Тогда, давно-давно, он в тайне радовался, когда старший брат приходил поиграть в его комнату. Тогда, когда они были дружны также, как тройняшки Корделии. Когда Рейджи мог, не стыдясь, предложить брату вместе почитать книжки перед сном, смущенно улыбаясь, когда на периферии сна оказывался на чужих угловатых коленках с ерошащей серебряные прядки рукой Шу и его тихим тогда еще тонким голоском, который продолжал зачитывать уже выученные наизусть строчки. Сейчас же это было невыносимо. Он перевёл свой взгляд в окно. — Что же такого ребяческого и безответственного я совершил, что меня решил лично поучать будущий глава рода? – Рейджи раньше не грешил издевками в обращении: это был удел невоспитанных младших братьев. Он предпочитал использовать только факты. И всё же сейчас младший испытывал болезненное удовольствие произнося глумливые слова, стараясь задеть старшего брата. Ладонь в белоснежной перчатке сжала золотую ручку чашки сильнее. Секундная радость обернулась текущим по стенкам фарфора большими сгустками омерзением. Рейджи отставил чашку, как сделал это и Шу, так и не пригубив напиток. — Я… Я поговорил с Эдгаром. Хотя, теперь его имя Юма Муками… Знаешь, сейчас он одновременно чужой и до боли близкий, важный человек. Хотя… И человеком его теперь нельзя назвать… Он не помнит меня. Не помнит, как мы вместе гуляли у озера, как собирали яблоки в лесу и, как бегали по его деревне. Не помнит, но чувствует. Он почувствовал смятение и сожаление, когда увидел раненную Ко, почувствовал ответственность, когда она пододвинула нам в руки маленького волчонка и… желание простить. Он простил меня, когда я рассказал ему правду. И сейчас… Он почти ничего не помнит после перерождения, а она ужасно ранена, но всё же… они оба вновь со мной. Поэтому я прошу тебя, как бы я не был тебе ненавистен, не трогай их больше. Не в этот раз. Младший брат резко повернул голову, вперившись в него ошарашенным взглядом. — Ты… — Да, я знаю. Знаю, что тогда это был ты. В ту ночь я тоже был там. Я смотрел, как горят дома жителей маленькой деревни, слышал их крики ужаса и чувствовал запах гари и жжённой человеческой плоти. Я стоял там до самого конца. Пока последняя искра не угасала. Было тихо и темно... А посреди этого пепелища, как жнец с косой смерти, стоял мой любимый младший брат. Родная кровь и плоть. Ребёнок, которого я поклялся до последнего своего вздоха защищать несмотря ни на что, с безразличием смотрел на догорающие кусочки моего счастья и свободы. Рейджи сжал подлокотники кресла до тихого хруста в пальцах. — Я не могу понять только одного… Почему? За что ты так меня ненавидишь? Ведь тогда, в детстве, я как мог заботился о тебе, я… — Нет. Я не испытываю… Ненависти… – голос младшего брата был тихим и привычно твердым – уверенным в сказанном, но Шу всё равно почувствовал: сейчас Рейджи буквально борется с самим собой, чтобы сказать ему это. Возможно, впервые за долгие десятилетия сказать правду. — Тогда почему? Почему этот нож в спину я получил именно от тебя? Почему меня предал человек, которого я считал самым близким? – атмосфера становилась все напряженнее, казалось, поднеси спичку, и всё вокруг сгорит в костре зеленого адского пламени. В противовес этому голоса мужчин становились все тише, почти переходя в шепот. Шу ждал. Терпеливо ждал, пока Рейджи скажет хоть слово, ответит хоть на один вопрос, но тот молчал. Старший сын тяжело вздохнул, встал с кресла, напоследок осмотрев лабораторию возлюбленной и направился к двери. Там его настиг почти неслышный шёпот: — Фруктовый чай… Ты любил его… В детстве… Старший простоял в проеме несколько секунд и, так и не повернувшись, не говоря ни слова, покинул комнату, неслышно притворив за собой дверь. Он направился на второй этаж. Сейчас самая дальняя комната в этом крыле была единственным местом, где не чувствовался едкий, гнилой запах смерти и безликого отчаянья. Уже из коридора доносился тихий, но счастливый лай маленького волчонка. Шу улыбнулся самыми уголками губ. Стоило ему зайти внутрь, как возбужденный лай стих, а спустя секунду на его руках повис счастливо улыбающийся растрепанный мальчик: — П-папа, ты пришёл. – малыш уткнулся румяным носиком в шею старшего и прижался к нему изо всех сил, скрывая покрасневшие от смущения щечки: ему очень нравилось называть старшего папой, но сейчас они были не одни, и мальчик боялся, что на него разозлятся из-за этого. Но вопреки этому он почувствовал лишь поглаживания крупной ладони на спинке и легкий поцелуй в макушку, затерявшийся в светлых непослушных кудряшках. — Что вы делали? Мальчик слез с его рук и подбежал к сидящему на полу Юме. Обращенный приветственно махнул рукой Сакамаки. Тем временем малыш достал из стопки самый большой альбом и вернулся назад к Шу. — Мы смотрели бабочек. Это моя самая большая коллекция. Некоторые здесь очень-очень редкие. О, а вот эту… – мальчик ткнул пальцем в правый угол пожелтевшего листа. Яркая красавица имела длинные тонкие закрученные черные усики и широкие изумрудные крылья. Их острые углы медленно превращались в резной край, завершающийся тонкими ромбиками. По краям шла узкая черная окантовка, в то время как в центре они были светло-зелеными, почти прозрачными. Радость, ещё секунду назад переполнявшая все тело мальчика, сменилась туманной грустью, а голос стал на несколько тонов тише: — Её мама поймала… Я долго бегал за ней, даже обратился в волка, но так и не смог сам словить её. Тогда мама обратилась и поймала её для меня. У мамы очень большие лапы, но она не поранила бабочку… Малыш был готов заплакать. Шу аккуратно взял альбом и отложил его, чтобы в следующую секунду вновь прижать к себе вампирчика: — Очень красивые бабочки. Но ты говорил, что покажешь мне еще и гербарии. Покажешь ведь? Я очень хочу увидеть. Мальчик посмотрел ему в глаза и быстро закивал. Старший улыбнулся и, ещё раз поцеловав мальчишку в лоб, стараясь подольше задержаться губами на бархатной коже, мягко подтолкнул его к двери. Мгновение спустя они остаются в комнате вдвоем. — Ко воспитала его, как человеческого ребенка. Без ненужной жестокости и вампирской злобы... Таким он напоминает мне тебя. – Шу подошёл ближе и сел рядом, сложив ноги по-турецки и оперевшись руками позади себя. Улыбка на его лице была немного печальной, но по-настоящему искренней. Юма давно не видел такие живые эмоции у чистокровных вампиров. — Правда? – Муками собрал несколько раскиданных альбом в стопку и отодвинул в сторону, чтобы распрямить затекшие ноги. Обращенный повернул голову вправо и внимательно посмотрел в глаза бывшему другу. Тот быстро скользнул взглядом по лицу младшего и, вернувшись к глазам, заговорил вновь: — Да. Я не знаю, как описать это чувство, но, когда смотрю на него, вспоминаю того самого деревенского мальчишку, с которым познакомился у реки. Знаешь, тогда ты… Муками закусил губу: он почти ничего не помнил из того времени и как бы не пытался вспомнить, ничего не получалось. Но он хотел. Так отчаянно хотел снова знать про них каждую возможную мелочь. Снова чувствовать единение и радость от каждой встречи. Ведь так было. Сердце не может его обманывать! Сейчас, когда он смотрит на закрытые глаза прекрасной незнакомки, чья белая кожа почти сливается с бинтами, покрывающими израненное тело, когда слышит разговор старшего сына семейства с маленьким скромным волчонком, так похожим на него самого, сердце замирает от тоски. Он так хотел избавиться от нее. Вырвать из груди это ноющее чувство, цепями сковывающее его бессмертное сердце! Так почему?! Почему же его собственный разум противится, заставляя призраки памяти из раза в раз блуждать в собственных туманных чертогах… Юма тряхнул головой и, сжав в кулаке ткань штанов, перевел взгляд в пол: — Ты поговорил с братом? Сакамаки не отвечал несколько минут. Он смотрел вперед, тихо выстукивая какой-то ритм по кожаной обложке одного из альбомов мальчика, а потом тихо вздохнул и перевел взгляд на окно у письменного стола: — Наверное, можно сказать и так. — И что он ответил? Шу повернул свою голову обратно, сталкиваясь с рубиновыми глазами обращенного, и несколько секунду пристально смотрел в них, тщетно пытаясь угадать, какая эмоция скрывалась в этом необычно обыденном вопросе. Так ничего и не добившись, Шу откинулся назад, головой упираясь в бортик кровати. — Ты ведешь себя… Странно. – он замолчал на несколько секунд, пытаясь правильно подобрать слова. – Он пытался тебя убить, а ты так легко его прости… — Нет! – на секунду мягкий свет рубинов превратился в яркое бушующее пламя, так характерное вампирам – в жгучую жажду убийства. Но Юма мгновенно берет себя в руки и продолжает спокойным голосом. Почти безразличным. – Нет… Я не простил его. И вряд ли хоть один нормальный человек в силах простить такое. И всё же он твой брат. Твоя плоть и кровь. Ты же сам… Ты любишь его? Шу одними лишь губами повторяет последний вопрос обращенного и закусывает губу, опуская взгляд в пол. — Конечно… Любил, люблю и… Буду любить. Наверное, это природа вампиров – любить зло, ценить боль и быть благодарным за кровавую месть. – Шу прикрыл глаза, словно бы погружаясь в легкий сон. Голос его ненадолго стихает, в то время как губы продолжают беззвучно шептать тихие слова, ужасающие в своей извращенной нежности. — Хоть ты и говоришь, что вы любите за боль, сам вспоминаешь только его хорошие поступки, верно? Сакамаки горько улыбается: — Конечно, он же мой младший брат, которого я так люблю. Зачем мне запоминать плохое. — Это твои истинные чувства, но ты не сказал ему о них в лицо. — Почему ты так думаешь? – Шу попытался отшутиться, но серьезное, напряженное лицо Юмы заставило его вновь тяжело вздохнуть и произнести наконец интимную истину, которую долгие десятилетия держал в себе: — Я скажу ему. Скажу, когда скажет он. Именно он отвернулся от меня, лишил меня свободы и счастья. Поэтому именно он должен сделать первый шаг навстречу. Он должен осознать свои ошибки. Рейджи всегда был серьезным и ответственным и в отличии от остальных наших братьев… У него не было нормального детства. Даже в понимании "жителей ночи". Он рано повзрослел и был способнее кого бы то не было, но именно из-за этого мой младший брат и не научился самым простым человеческим вещам: общению, верной дружбе и искренней любви. Он не знает, что такое честное извинение, потому что его не научили испытывать вину. Сожаление для него не более, чем пустой звук. Он просто не верит никому и ни чему. Сакамаки тяжело вздыхает: — Отчасти в этом есть и моя вина. Наши родители были ужасными: Того Сакамаки, великий правитель королевства вампиров, не обращал на нас внимания: никто из нас не был достаточно полезным «экземпляром»… – Муками против воли вздрогнул: впервые после их разговора на лице вампира появилось то самое выражение лица, которое он возненавидел при первой встрече – ледяное безразличие. Настолько сильное, что может выдержать даже смерть. Юма уверен, когда король вампиров будет умирать, Шу не произнесет ни слова: ни радостного крика, ни гневной тирады, ни опустошающих слез разочарования – не будет ничего. Он просто уйдёт. Неожиданно он чувствует тычок под ребра: из-за чего ударяется локтем и недовольно шипит. Когда он поднимает голову, его встречает победоносная ухмылка и сверкающие весельем сапфиры: — Было настолько скучно, что ты заснул? — Я… Дверь хлопает, а спустя секунду между ними усаживается мальчик, прижимающий к себе кожаный фолиант с выведенной золотыми чернилами надписью: «Осенние пейзажи».

***

Юи сильнее вжимается лицом в холку волчицы, пряча лицо от пробирающего насквозь ледяного ветра. Когда она, еле перебирая дрожащими ногами, прибежала к ней в библиотеку и рассказала о странной колющей боли в груди, основательница ничего ей не ответила. Кохэку только внимательно посмотрела Юи в глаза и, подхватив ее под руку, повела в хорошо знакомый лес. Они оказались на небольшой полянке недалеко от озера. Там, у самой кромки воды, основательница собрала несколько трав. Сидящая под деревом Юи увидела только парочку лазурных колокольчиков, какие-то речные изумрудные водоросли и совсем тонкие стебельки с крохотными резными листьями. Тсукинами вручила ей маленькую плетеную корзинку, куда положила растения, и тут же обратилась волчицей. Вдоль берега, после уходя в самую глубь леса, к югу от восточных гор – Юи уже запомнила дорогу до маленькой лесной хижины. Значит они направляются к Аято… Сердце против воли ускорило свой ритм. Они были на месте не более, чем через четверть часа. Комори медленно и аккуратно спустилась с волчицы, прижав к себе корзину с травами. Подождала, пока девушка обернется в человеческую форму, и вошла с ней в хижину. Юноша крепко спал, но стоило человеку сделать шаг к нему, как юный вампир тут же открыл глаза и подскочил с постели. Первым, что он увидел были уже привычные глубокие лазурные глаза и иссиня-черные волосы. Он прижимает ее к себе, утыкаясь носом в густые лоснящиеся локоны, собранные на макушке, с удовольствием выдыхая, когда чуть ниже лопаток чувствует легкие и нежные поглаживания аккуратных ладоней возлюбленной. Возлюбленная. Сакамаки никогда не думал, что будет с такой радостью и трепетным, тихим счастьем произносить это слово. Пускай, сейчас мысленно. Он скажет вслух ей это позже. Будет говорить, пока язык не онемеет, а его губы не накроют маленькие ладошки покрасневший до самых кончиков ушей смущенной девушки. — Какой конфуз. Даже не стесняешься посторонних: где же твои манеры, третий наследный принц? – основательница ухмыльнулась самыми уголками губ и прошла к дальше, к котлу в центре комнаты. Аято тихо усмехнулся в ответ и, повернувшись к женщине полубоком и склонив голову в притворном поклоне, насмешливо ответил: — Я обучен манерам. Но Её величество, королева основателей, приходится мне старшей тетей по материнской линии, поэтому я позволил себе опустить ненужные формальности при приветствии. Юи тихонько хихикнула от показного официоза, которым сквозило приветствие её вампира. Однако вопреки ожиданиям пары, женщина не поддержала шутку, а тихо, со смиренной усталостью в голосе спросила, кажется, саму себя: — Хороша королева без трона и короны? Атмосфера в хижине в секунду переменилась. Аято молчал минуту, а потом, посадив девушку на кровать, подошел к основательнице впритык и, кое-как умостившись на маленьком табурете напротив нее, спросил негромко, смотря на слабый огонь под котлом: — Что случилось тогда? Прародительница достала из корзинки свежесобранные травы и стала медленно перебирать, тщательно выбирая красивые и тугие листочки, бросая остальные в огонь. — О чем именно ты спрашиваешь? Сакамаки сдвинул брови и с раздраженностью обратился к старшей вновь: — Почему сдалась? Имея такую власть и силу, способную исполнить запрещенное заклинание прародителей. В твоей власти подчинить себе даже время и пространство! Так какого черта ты просто сдалась этому уроду? Голова девушки склонилась к самому полу, скрывая лицо за густой копной. Длинные музыкальные пальцы на секунду сжали стебельки сильнее: по ладоням потекли тонкие струйки зеленого душистого сока. Тишину, скрывающуюся за еле слышным треском горящих поленьев, нарушил безжизненный ломкий смех женщины: — Как будто я могла… Как будто ты бы смог! Она резко подняла голову и вперилась взглядом в глаза оторопевшего юноши: — Ты бы смог?! Смог бы пойти против Райто? Смог бы поднять меч над головой Канато, пристально смотрящего на тебя лиловыми глазами, полными страха предательства? Отвечай, первенец Корделии! – голос старшей дрожал. Глаза прародительницы смотрели на него со злостью, с кипящей яростью и даже ненавистью. Но Аято, который всю свою жизнь боролся с таким взглядом матери, вдруг понял: основательница испытывала эти чувства не к нему. К самой себе. Она злилась, что не смогла помочь братьям, гневалась на собственное бессилие перед Карлой и люто ненавидела свою любовь. Свою преданную и нежную любовь к когда-то самому близкому и родному, смотрящему на неё такими же янтарными глазами. Не дождавшись ответа, она горько хмыкнула: — Не смог бы… Она тихо вздыхает и ссутулится, склоняясь ещё ниже. Тётя будто уменьшается на глазах, и Аято вдруг понимает – насколько сильна эта женщина внешне, настолько же хрупкая и нежная у нее душа: воспитывать со всей любовью чужого человеческого ребенка, заботиться о незнакомом человеке и помогать семье, которая отвернулась от нее в самый сложный момент. Она кладет поверх его ладони свою, рассеянно поглаживая: — И я не смогла. Смотрела на это чудовище, а видела только младшего брата. Такого дорогого и любимого сердцу… Она тихо вздыхает и выпрямляется. Идеальная осанка, спокойный взгляд и четкий слог – будто и не было этих эмоций, этого крика истерзанной, истощенной души. Аято вздыхает и переводит взгляд в костер: — Почему вы пришли? Я думал, ходить сюда слишком часто опасно. Основательница поставила на огонь котёл с водой и бросила туда отобранные листья. — Сегодня у мисс Юи был приступ. Конечно, все еще сохраняется возможность обычной человеческой болезни, однако… Я всё же думаю, что ее тело начало трансформироваться. — Трансформироваться? – Комори испуганно посмотрела на Аято. Вампир тут же откликнулся на голос девушки и подошел к возлюбленной, сел рядом, сжав ладонь человека, почти полностью скрывая её в своей. Взгляд его сквозил необычайной серьезностью и нетерпением: — О какой трансформации ты говоришь? Основательница улыбнулась самыми уголками губ, и пара вдруг почувствовала себя школьниками, которые пытаются обмануть мать, знающую все их отговорки. — Вы провели вместе ночь. Не оправдывайтесь и не краснейте – знаю, что это так. Я не особо на это надеялась, но, я все же склоняюсь к этому – у вас получилось зачать дитя. Юи, ещё мгновение назад дрожащая от ужаса воспоминаний присутствия в своём теле принцессы демонов, сейчас прижала ладонь ко рту и перевела взгляд на своего возлюбленного, который с такой же растерянностью смотрел на нее в ответ. Комори судорожно вздохнула и с хрупкой надеждой посмотрела на основательницу: — Я… У нас будет… Ребенок? Женщина посмотрела в глаза племяннику и, увидев там такое же счастливое отчаянное неверие, каким сквозили сейчас искрящиеся сапфиры человека, удовлетворенно хмыкнула сама себе: — Сейчас мы узнаем это наверняка. Я дам тебе отвар, который по-особенному влияет на кровь беременных человеческих женщин. Достаточно сделать всего несколько глотков. Тебе не будет больно, и это абсолютно безвредно для тебя и ребенка. На несколько минут поменяется вкус и запах твоей крови, только и всего. Аято тебя укусит и скажет нам ответ, хорошо? Юи незамедлительно кивнула. Основательница зачерпнула деревянной плошкой из котла зеленый напиток, напоминающий своим цветом зеленый чай, перелила его в небольшую деревянную кружку и передала Комори. Девушка взяла ее двумя ладонями и сделала несколько маленьких глотков, сразу же отдавая напиток обратно. Голова резко закружилась, а щеки покраснели. Аято тут же прислонил тело ослабевшей вмиг любимой к себе, в волнении сжав горячую хрупкую ладонь. — Все в порядке: зелье заставило скорость циркуляции её крови увеличиться. Через несколько минут это пройдёт. Кусай. Юи, тяжело дыша, лишь слабо кивает и убирает волосы набок, открывая белоснежную шею. Аято кусает аккуратно, стараясь не причинять боль возлюбленной. Несколько глотков, и он отстраняется, удивленно, будто в первый раз, рассматривая две маленькие дырочки на шее девушки. Он облизывает губы, глотая последние капли и переводит взгляд на заклинательницу: — Она… Пряная? Основательница прикрывает глаза и улыбается впервые за последнее время искренне, без тени грусти: — Что ж, поздравляю вас. У древнего рода появился ещё один наследник.