***
Маленький Субару думал о другом. Теперь, просыпаясь с последними солнечными лучами, он первым делом бежал в ванную комнату умываться и одеваться, чтобы поскорее встретиться с мисс Мией. Она была невероятно доброй и очень нежной. Когда она обнимала его, все кошмары, заменявшие ему радостные цветные сны, уходили прочь и больше не тревожили трепещущую от страха детскую душу. Он быстро проходится деревянным гребешком с толстыми зубчиками по волнистым белоснежным прядям. Надевает поданный молчаливыми слугами костюм и белую накрахмаленную рубашку. На шее, на тонкой черной веревке, висит фигурный серебряный ключ. Он маленький и едва заметный невооруженному глазу, но каждый раз, когда Субару видит его, руки начинают мелко подрагивать, а в горле встает ком. Ключ этот несмотря на свой скромный размер имеет слишком непосильное для детских ручек и невинной души предназначение. Убить маму. Каждый раз, когда его маленькие худенькие ножки переступают порог высокой белоснежной башни, звуки вокруг резко затихают, сменяясь давящей могильной тишиной. От самого порога и до толстой железной двери с витиеватыми прутьями он считает каждую высокую ступеньку. Помнит, где маленькая трещина, где половица скрепит, а где на каменную стену падает лунный свет от маленького арочного окна напротив. Их ровно пятьдесят. Он считает. Считает их вереницу каждый раз в надежде, что хоть на одну их станет больше. Что хоть на одно мгновение он отсрочит эту мучительно долгожданную и вместе с тем ненавистную всем сердцем встречу. Он любил маму. Любил всем сердцем, трепетно и нежно, как только может любить благодарный сын свою мать, в тайне каждый раз только про себя, только шепотом даже в чертоге своих мыслей, жалобно взывая к грустной женщине, отводящей от него свой взор. Улыбка на ее лице была очень редким гостем. Субару мог видеть ее лишь раз в несколько лет. Она была короткой – уголки губ женщины лишь на несколько мгновений поднимались вверх. И даже тогда она была обращена не к нему. Женщина смотрела в окно, на кусочки звездного ночного неба, едва виднеющиеся за толстыми резными прутьями. Смотрела и тихо, с робким придыханием, нежно шептал имя его отца, в девичьем смущении прикрывая рот хрупкой изящной ладонью. Почему… Почему она любит только его?! Разве он, Субару, сделал что-то, чтобы снискать немилость в рубиновых глазах? Он же так любит её! Мальчик встряхнул головой и, спрятав ключ за краем рубашки, вышел из комнаты. Он шел в сторону гостиной на первом этаже. Обычно гувернантка ждала их пробуждения именно там, собирая у камина всех принцев. Он был уже готов завернуть за угол, но его остановили: на плечо опустилась рука старшего дворецкого. Когда юный принц развернулся, пожилой мужчина сразу же убрал сухую морщинистую руку за спину и склонился, извиняясь перед самым молодым принцем. — Юный господин, мне было приказано сопроводить вас к третьей госпоже. Пройдемте в розовый сад. Она ждет вас. Маленький мальчик вздрогнул и опустил взгляд. В памяти все еще были свежи собственное сбитое дыхание и мамины гневные крики, когда он убегал из проклятой башни в прошлый раз. Любимая мамочка была словно садовая роза – ей можно было любоваться только издалека, чтобы не пораниться о толстые ядовитые шипы, жалящие сильнее острия холодного металла любого меча. Субару было страшно, но он не мог сопротивляться воле дражайшей родительницы, даже если каждая новая встреча оставляла только подсыхающие соленые дорожки на порозовевших щеках и сочащийся багряной кровью глубокий шрам на невинном детском сердце. Он покорно кивает и следует за мужчиной, в тайне молясь о спасении. Пожалуйста… Кто-нибудь… Они стоят у входа башни уже через несколько мгновений. Этого оказывается слишком мало, чтобы подготовиться к встрече: руки мальчика немного дрожат. В башню он заходит один – дворецкий, убрав одну руку за спину, вновь низко кланяется ему и секунду спустя покидает, оставляя за собой шлейф из аромата старой книжной бумаги и восковых свечей. Мальчик тихо сглатывает и заходит внутрь, начиная считать ступеньки. Первая, вторая. Он вслушивается в тихий стук маленьких каблучков на собственных туфлях, стараясь заглушить этим ритмом тихое дыхание. Маленькие ручки потеют, и он нервно вытирает их о края коротеньких шорт. Тридцать шестая. Единственное маленькое окно по пути к маминой комнате. На нем нет решеток, но разглядеть что-то не выходит: проем слишком узкий. Вампирчик останавливается только на мгновение, чтобы сделать вдох, после чего вновь продолжает свой путь. Ещё немного… Сорок девятая и пятидесятая. Он смотрит на знакомую дверь и заносит маленький кулачок. Стучит трижды. После минуты тишины слышится усталый женский голос: — Входите. Он не медлит: знает, что может разозлить этим маму. Заходит и низко кланяется. Так низко, как обязывают манеры и собственное положение. Женщина сидит у окна. Недвижимая и статная, словно высеченная из камня статуя, украшающая древний семейный склеп. Платье её измято, а волосы распущены. Белые блестящие нити, словно игривые садовые вьюнки дикого винограда, обвивают хрупкие худые плечи. Взгляд обращен вдаль. Он пустой и рассеянный – безжизненный. Субару не помнит, когда тот стал таким. Это было так давно, что время счастья наедине с любимой родительницей стерлось из детской памяти. Когда он обращается к матери, голос мальчика почти не дрожит: — Доброй ночи, матушка. В-вы посылали за мной. Женщина вздрагивает и переводит взгляд на него. Мутная пелена вдруг спадает, а холодный рубин наполняется бушующей яростью: — Дрянной мальчишка! – она хватает тонкую ручку и швыряет сына в стену. Мальчик больно ударяется о каменную кладь, но не произносит ни одного звука: у матушки от них болит голова. – Ты раскидал свои поганые игрушки! Ты же уже не ребенок. – мгновение спустя он чувствует острую боль у виска. По щеке маленькими струйками бегут ручейки багряной крови. Он испуганно смотрит на капельки, стекающие по подбородку вниз, и удивленно замечает на собственных коленках маленький флакончик. Наверное, именно он поранил его. Кровь была и снаружи, и… Внутри? Ребёнок сразу же спрятал вещицу в карман шорт, скрывая от глаз бушующей матери «игрушку». Внезапно она останавливается и замолкает на несколько мучительно долгих минут. А после крики раздаются с новой силой: — Да… Это из-за тебя! Это всё твоя вина, что он не приходит ко мне! Потому что ты непослушный. Самый ничтожный из его детей! Почему остальные мальчишки лучше тебя? Я же так люблю Карл Хайнца. – голос постепенно начал затихать, а гнев сменялся странной грустной нежностью. – Он был всегда так ласков со мной… Ах, а как мы танцевали на балу. Господин был так хорош собой в тот вечер! Я не могла отвести от него взгляд. Никто не мог… Мальчишка поднимается на дрожащих ногах и, повернувшись спиной к матери, медленно идет к двери, как вдруг чувствует на своем плече робкое прикосновение. Мамина рука такая же, как в детстве: нежная и хрупкая. — Сыночек? Ты пришёл ко мне? Он, не оборачиваясь, бежит вперед, затыкая уши, лишь бы не слышать затухающий взволнованный голос матери. В себя он приходит только у выхода из сада. Он делает глубокий вдох и заходит в дом. Пусто. Никого. Как всегда… Мальчик делает несколько шагов и вдруг останавливается. Что-то в кармане неприятно колет. Точно. Мама кинула в него что-то… Флакон маленький, из простого стекла. Странно, что не разбился. Разводы собственной крови, оставшиеся на кончике, уже засохли и теперь больше походили на медную ржавчину. А вот та, что внутри, плескалась ярко-красным густым нектаром. Чья же это кровь… — Сын, ты ходил к матери? Субару испуганно оборачивается. На него смотрят холодные янтарные глаза грозного правителя мира вампиров.***
Карла лениво приоткрывает янтарные глаза. В комнате влажно и душно, клубы пара лениво ползут по стенам и поднимаются вверх, по вискам стекают крупные капли соленого пота. Он глубоко вдыхает и на выдохе опускается в воду, прикрывая глаза, через мгновение вновь всплывая на поверхность, откидывая голову на бортик. Как же он устал… — Брат? Все хорошо? Шин выглядит взволнованным. Рубашка прилипла к телу, а влажные рыжие волосы начали виться, но он не жалуется на жару и терпеливо помогает брату омыть тело. Младший особенно бережно проходится мыльной вехоткой по плечам, аккуратно перекладывая влажные серебряные пряди на другую сторону. Несколько локонов прилипает к лебединой шее. — Да… – голос безразличный. Он снова прикрывает глаза. – Три жестче. Младший Тсукинами сжимает вехотку сильнее, пены становится больше. — Н-но брат… Твоя кожа... Ах, да. Его кожа. Старший переводит рассеянный взгляд из-под ресниц на худые руки, почти полностью покрытые лиловыми пятнами гниющей мертвой плоти. Кожа слазит с его больного тела, оставляя голое, сочащееся кровью мясо. Он словно больное раненное животное, ползущее в укрытие на последнем издыхании. Хищник близко… Еще немного… — Три сильнее, Шин. Я не хочу повторять дважды. В ответ покорное взволнованное: — Да, брат. После ванных процедур ужин. Волосы старшего все еще немного влажные, когда он, обмотав тело бинтами и переодевшись в домашнюю рубаху и брюки, садиться за обеденный стол. Тот ломится от разных яств и деликатесов, приготовленных заботливой рукой волнующегося младшего брата, но янтарный взгляд останавливается только на хрустальном винном бокале с резной тонкой ножкой. Мужчина обхватывает ее тремя пальцами, изящно отгибая мизинец, и делает глоток. Кровь еще горячая, немного горчит, но раскрывает в послевкусии бархатные пряные нотки. Карла одобрительно прикрывает глаза. Шин на том конце радостно стискивает кулаки: — Тебе нравится? Мужчина, чуть повернув бокал, делает еще один глоток, после медленно облизывая губы. Смакуя каждую каплю. — Она не плоха. Рыжеволосый кивает и возвращается к пище. Несколько минут проходят в полной тишине, пока младший вновь не подает голос: — Брат, Кровавая луна приближается. Думаю, нам стоит убить этих крыс. Взгляд старшего отрывается от бокала и возвращается к нему. Холодный янтарь из-под белоснежных ресниц леденит душу, заставляя тысячи мурашек ползти по спине рыжеволосого. Шин нервно передергивает плечами и первым отводит взгляд, стараясь вернуть голосу былую твердость: — Когда придёт время, они будут мешаться нам, и… — Нет. – голос Карлы тихий и спокойный. Но в столовой, где не раздается ни одного другого постороннего звука, кроме тихого стука вилки о керамический край тарелки и редких глотков, он почти оглушает. Мужчина буквально чувствует его на своем теле, словно бы холодный шелк рубашки, скользящий по белоснежной коже. — Почему? — Они нужны нам. Они нужны ей. Я хочу увидеть остекленевший от ужаса взгляд моей любимой старшей сестрицы, когда я брошу их растерзанные тела к ее ногам. Сакамаки и обращенный будут молить меня о пощаде. Ноги не будут способны держать их: они, словно живая гниющая падаль, будут ползать на коленях, желая вечного забвения. И, когда они потеряют всякую волю к своему жалкому существованию, мы заберем Еву и Кохэку, навсегда завладев перворожденной кровью. Исполним план гнусного предателя, лишив его всего, чего он так отчаянно желал. Нет нужды избавляться от них прямо сейчас. — Сестра? Ты… Хочешь забрать ее сюда? — Разумеется. — Но… зачем? – Шин взволнованно теребил края неровной густой челки, спадающей на высокий лоб. Сестра, оказавшаяся живой вопреки рассказанному братом, была для него всем и одновременно никем. Там, на старых портретах, заказанных лучшему дворцовому художнику, она была милой и нежной маленькой девочкой, рядом с которой дражайший старший брат улыбался. Словно две хрупкие куклы, наряженные в лучшие выходные платья, они скромно сидели рядом друг с другом, трогательно держась за руки, переплетая пальцы. Тогда руки Карлы были белоснежными, крохотными, по-детски пухлыми. Тогда… Если бы только все получилось. Кровь ребенка Евы излечит болезнь, и любимый старший брат вновь займет престол. А старшая сестра… Шин желает ей счастья тоже. В тайне от Карлы ночью тихо шепчет холодному стеклу широкого окна в своей комнате. Чтобы, когда они пришли, ее не было там. Чтобы она была далеко-далеко. Там, где будет счастлива вместе с обращенным ребёнком, где Карла не сможет их найти. Их связывала только родственная кровь, но Шин уверен, если бы он был чуть старше, то помнил бы, какую улыбку дарила ему Кохэку. Какая улыбка маленькой девочки могла вызвать искреннюю ответную у брата-близнеца. Но увы… Они заканчивают трапезу в тишине. Шин поднимается первым, начиная уносить блюда, к которым старший брат так и не притронулся, пока Карла допивает последний бокал греховного напитка, прикрыв глаза. Никакая кровь не сравнится с её. Она была нежная, мягкая и слегка сластила язык. Он всегда пил ее маленькими глоточками, аккуратно прокусывая нежную молочную кожу на тонкой шейке. Тогда, стоило сделать один маленький глоток, и любая боль проходила, а он, прикрывая глаза, медленно погружался в сон, где ему снилась счастливая жизнь с любимой сестрой и семьей. А потом его мир рухнул. В ярком неистовом пламени горело всё. Родительский портрет, который был последним изображением любимых почивших отца и матери, золотая корона, украшенная десятками брильянтов, померкла и больше не блестела, а сестра… Любимая сестра, отрада души и последний светлый лучик в кромешно-черному аду, предала его, вонзив нож в спину. Она хотела, чтобы Шин умер. Делала бесполезные лекарства, которые никак не могли помочь заболевшему принцу. Он давал ей шанс. Много шансов. Каждый раз запирая ее в камере, он уходил, оставляя её одну. Карла хотел, чтобы она одумалась. Чтобы, когда он отворил железную дверь в следующий раз, ее глаза вновь сверкали добротой и искренней нежностью. Но его встречали только потускневший янтарь и дрожащие сломанные руки напуганной девочки. Сестра больше не смотрела ему в глаза. Из-за нее он умирает. Из-за ее предательства он забрал боль, мучающую младшего брата, себе. Она знает! Не может не знать! Ведь то, что терзало совсем крохотное слабое тельцо, было не хворью – заклятием, наложенным королем вампиров. Никто кроме Карл-Хайнца не был способен сотворить такое заклятие. А сестра… Эта предательница просто сбежала, поджав хвост, оставляя их с Шином. Он не простит. Никогда не простит эту тварь. Карла поймает её. Вновь посадит в клетку. Вобьет серебряные колья и будет терзать ее тело, каждый раз делая лишь несколько глотков. Столько, чтобы причинить боль, но не убить. Чтобы она терзалась вечно. Вечно была рядом с ним… — Брат? Шин робко проходится рукой по напряженным плечам. Карла лениво приоткрывает глаза и, окинув брата быстрым скучающим взглядом, встает с кресла, отставив пустой бокал, все еще хранящий смутный запах любимого напитка. — Надо их проверить. Младший Тсукинами кивает и следует за ним.***
— Нгх… Рейджи медленно открывает глаза и резко вздыхает, закашлявшись, сгибаясь и почти падая вперед. Грудь стискивают толстые цепи, не давая даже малейшего шанса выпрямить затекшую спину и сделать вдох. Он притягивает к себе сломанные в нескольких местах ноги, едва сдерживая болезненный стон. Камера пыток – это было ожидаемо. Но, если такова плата за информацию, за малейший шанс на спасение семьи, он сделает это, пускай даже лишившись собственной жизни. Лишь бы они, лишь бы он… — Ты как? Голос тихий, хрипящий. Сакамаки медленно поворачивает голову в сторону, на секунду прикрывая глаза от пульсирующей головной боли. Муками Руки висит на стене, прибитый серебряными кольями за кисти рук. Они протыкают ладони мужчины насквозь. Голова разбита, а тело исполосовано, кажется, тысячами следов ударов жгучей плети. Он едва дышит. — Выглядишь отвратительно. Не пристало бывшему аристократу ходить в таком виде перед хозяином дома. Мужчина говорил на вдохе, чтобы скрыть собственные хрипы – из живота торчала рукоять серебряного кинжала. Второй принц уже видел такой. В ответ он слышит хриплый смех и издевательскую усмешку. Из уголка губ обращенного течет кровь: — Тебе ли говорить мне об этом, когда собственный костюм разорван в клочья. Постой, кажется, где-то я видел сломанную оправу и битое стекло. – он улыбается ещё шире. Сакамаки окидывает быстрым взгляд их камеру и замечет слабый отблеск в самом углу. Любимые очки. Одно стекло выпало из дужки, а другое треснуло. Рейджи тихо вздыхает, сетуя на утраченную вещь. — На какой мы стадии плана? – голос Руки можно назвать почти заинтересованным, по крайней мере его взор снова обращен к нему. Сакамаки усмехается и отвечает вопросом на вопрос: — Как ты оцениваешь состояние своего тела? Руки задумывается на секунду и уверенно отвечает: — Думаю, это точный расчет. Войди лезвие чуть правее или левее, я был бы мертв. А как твой бок? — Необычные ощущения. Я… – он закашливается, на пол капают сгустки крови. Изящно вытерев рот бывшей когда-то белоснежной перчаткой, вампир продолжает. – Я бы сказал, что мы на грани жизни и смерти. Сейчас я бы очень хотел побеседовать с дядей младшего брата. В детстве я редко встречался с ним лично. С моей стороны это – большое упущение. — Вот как? Заинтересованность наследного принца – я польщен. Мужчины мгновенно переводят взгляд на дверь. Она отворяется с тихим скрипом, и внутрь заходит Карла. Прародитель одет весьма просто, но осанка и грация, с которой он подходит к ним, заставляет против воли склонить голову в подчинении. Младший основатель заходит следом за братом, притворяя за собой дверь. — Что же вы замолчали? Кажется, секундой ранее вы страстно хотели побеседовать со мной. Или я не прав? – блондин садится на деревянный стул, стоящий в центре камеры. Шин молча идет к дальней стене. Через несколько секунд комнату озаряет свет яркого пламени – начинает работать печь. — Не хотел показаться не вежливым и начинать разговор раньше хозяина дома. Это было бы непростительно грубо с моей стороны. Карла покровительственно машет рукой. — Можешь не волноваться. Я знаю, как хорошо обучены принцы вампирского престола. Сейчас нет нужды демонстрировать мне свои манеры. Рейджи склоняет голову, чудом подавляя кашель, сглатывая скопившуюся во рту соленую кровь. Как же больно… — Благодарю. Ваше высочество, – он продолжает, не обращая внимание на нахмуренные брови и скрежет зубов разозленного таким обращением прародителя. – Позвольте спросить, что вы намерены делать с человеческой девушкой? Карла на секунду округляет в удивлении глаза, а после разрождается хриплым, кашляющим смехом. Успокоившись, он весело спрашивает закованного в цепях юношу: — Скажи мне, второй сын Беатрис: ты глуп или наивен? — Как раз наоборот. Я нахожу решение только тогда, когда узнаю корень проблемы. Сейчас я хочу, чтобы вы поведали мне о ней. — Вот как. – Тсукинами зачесывает пряди назад, открывая высокий аристократический лоб. Он смотрит в сторону Муками, медленно скользит взгляд по обращенному, после возвращая его старшему брату племянника. – Предположим, я скажу тебе правду. Скажи мне, что ты будешь делать, когда узнаешь обо всем? Рейджи склоняет голову чуть набок и непозволительно дерзко ухмыляется прародителю: — Убью вас. Что же ещё. Мгновение спустя на его шее смыкаются тонкие музыкальные пальцы. Рейджи слышит хруст собственных позвонков, но не говорит ни слова. Руки опускает голову, закусывая губу от бессилья. Какая же тварь… Вдруг рука исчезает, а Карла снова возвращается на свое место. На лице его нет и тени прежней злобы. Оно вновь спокойно и безмятежно: — Я собираюсь с её помощью возродить наш род. Вернуть основателей на вершину господства Темного мира и занять наконец свой трон. Его перебивают. Руки, до этого не издававший ни звука, вдруг вскидывает голову и едко шепчет: — Занимают трон по праву. Ты крадешь его. Ведь его может занять только старший наследник престола, верно? Тсукинами игнорирует его. Он снова откидывает волосы назад и лениво разглаживает ткань домашних брюк. В комнате становится жарче: по вискам стекает пот. — Если вдруг моя сестра исчезнет, трон станет моим по праву. Рейджи напряженно уточняет: — Не «умрет», а «исчезнет»? — Конечно. Неужели вы думаете, что я хочу умереть такой глупой смертью? Вампиры переглядываются. Видя непонимание на лицах пленников, Карла, отчего-то подобрев, терпеливо объяснят: — Болезнь, сдирающая с меня куски кожи, – для подтверждения он чуть оттягивает бинты на шее, демонстрируя гниющую плоть. Шин закусывает губу и отворачивается в сторону. – Не лечится обычными средствами. Нужна кровь избранного существа или же того, кто делит с тобой линию жизни. Вероятно, сестрица поведала вам об этом. – снова непонимание. Карла удивленно переводит взгляд с одного на второго, а потом, осознав что-то для себя, начинает громко смеяться. – Невероятно! Вы не знаете! Ха, неужели сестрица не доверяет вам настолько, чтобы рассказать правду об этом проклятье? Ох, замечательно! Знаете, я… Я позволю вам рассказать об этом остальным. – он отмахивается от удивлённого возгласа брата и продолжает говорить, приближаясь к печи. – Хочу посмотреть, что вы сделаете, когда Кровавая луна будет на пике. Предлагаю вам сделку: я могу отпустить одного, взамен на второго. Ваши чистые, ничем не тронутые лица раздражают меня. Мой дорогой брат лишен глаза. – Шин поджимает губу, скрывая чёрную повязку за широкой ладонью. Брат не специально. Он не хотел задеть его. Шин знает это. – Почему же вы не можете лишиться чего-то? Скажем, руки или ноги. А может, вечное уродство? Как считаете? Руки пытается вырваться из оков, но все тщетно. Он переводит взгляд на вампира и с удивлением замечает спокойствие на чужом лице. Его ответ удивляет обращенного ещё больше. — Мы согласны. Но перед этим ты позволишь тому, кто уйдет, напиться крови оставшегося: наши тела слишком слабы, чтобы покинуть дом в таком состоянии. Карла был в удивительно хорошем расположение духа. Он дозволительно машет рукой в сторону вампиров, после чего Шин мгновенно оказывается между ними. — Кто? – голос Шина в отличие от Карлы не сквозит презрением: он подавлен и глух. — Я. Отпусти его. — Ты что делаешь? – Руки шипит. Его рубашка насквозь пропитана кровью. Рейджи игнорирует это. Он дожидается, пока младший из основателей вынет кинжалы из ладоней обращенного и освободит его от цепей. Муками тут же падает вниз, закашлявшись, сделав наконец вдох. Он ползет на четвереньках, игнорируя торжествующую ухмылку старшего Тсукинами и остатки собственной гордости. Мужчина останавливается в нескольких сантиметрах от него и, уткнувшись лбом в чужое напряженное плечо, тихо шепчет: — Ты умрешь? Рейджи, едва способный двигаться, отвечает таким же шёпотом: — Вероятно, да. — Оно того стоит? — Да. – в этот раз в голосе ни капли сомнения. Он наклоняется к обращенному ещё ближе и, касаясь губами кончика уха, шепчет ему что-то. Бывший аристократ серьезно кивает: — Хорошо. Я передам остальным. – Руки чуть отстраняется и впивается клыками в шею чистокровного. Сакамаки шипит. Муками вцепляется когтями в израненной тело, тяжело дыша. Собственная кровь наконец останавливается. Он отстраняется и, облизнувшись, ведет кончиком прямого носа от острых ключиц вверх по шее. Огибает точенный подбородок и останавливается около губ. Сначала слизывает маленькую струйку в самом уголке, а после пробирается в рот языком, собирая багряную жидкость. Рейджи только прикрывает глаза. — Как мило. Неужели повторяете человеческую пьесу? С такой бездарной игрой… – скучающий голос Карлы доносится словно из-под толчеи воды. Руки слишком поглощен вкусом чужой крови, чтобы реагировать на это. Когда он отстраняется, Сакамаки откидывает голову назад и тихо шепчет: — Ну как? — Не такая мерзкая как в прошлый раз. Рейджи тихо усмехается, после чего громко, насколько позволяет связанное горло говорит: — Уходи! Руки оборачивается на основателей и тут же исчезает, оставляя после себя лишь легкое дуновение. Последнее, что увидел бывший аристократ, это прикрытые глаза наследного принца и раскаленное в печи клеймо в руках старшего основателя. Он должен рассказать остальным.