Напрасное далёко

      Март находил профессию отца весьма увлекательной и часто проводил время в домашней библиотеке. Читать труды о редких генетических мутациях было очень интересно, вдобавок профессор с ранних лет приучил своих детей уважать тех, кто от них отличается, говоря, что мир прекрасен своим разнообразием, а внешность и состояние здоровье — лишь большая природная лотерея, выигрыш или проигрыш в которой не зависят от человека. Так что термин «синдром неполной маскулинизации» не вызвал у Кальниченко ни удивления, ни отторжения. Ко всему прочему, по иронии судьбы, именно этому состоянию была посвящена последняя работа его отца, с которой парень успел ознакомиться незадолго до фатальной конференции в Ялте. — И ты боялся, что Виноградов разболтает всем о том, что ты от нас отличаешься? Да большая часть наших ему бы просто не поверили, а остальные… не скажу прям за всех, но многим абсолютно всё равно, что у другого человека в трусах — гениталии не определяют тебя как личность, а личность ты весьма интересная, — спокойно сказал Март, выслушав историю Лаврентия. — Тебе легко говорить — не ты родился с этим… с этим уродством, — Бесфамильный скривился от отвращения. — В конце концов, люди не любят тех, кто на них не похож — Виноградов тому отличный пример, и я не мог знать наверняка, какую реакцию вызовет рассказанный им секрет у остальных. Пока в представлении других ты вписываешься в условную норму, тебя будут уважать и стобой будут дружить, но стоит тебе оказаться «другим», как вчерашние друзья могут в лучшем случае испариться, а в худшем — начать презирать. Из-за моей неполноценности от меня отказались родители, и пять лет я провёл в детдоме, пока меня не усыновила Лена. И уже тогда, в детстве я хорошо усвоил. что я — ошибка, и свою ошибочность мне следует скрывать как можно тщательнее ото всех. И если ты думаешь, что я слишком драматизирую, то можешь сам посмотреть, — дрожащими пальцами подросток растегнул ремень и стащил с себя брюки вместе с бельём. — Смотри! — чувствуя, как внутри снова назревает буря, готовая вырваться наружу сокрушающей истерикой, почти выкрикнул он. — Сильно нравится? Нельзя сказать, чтобы увиденное повергло Кальниченко в шок — нет, он видел несколько фотоиллюстраций, приложенных к последней книге его отца, однако одно дело — рассматривать фотокарточки и совсем другое — увидеть всё вживую. Зрелище, открывшееся молодому человеку, вызывало целую гамму смешанных чувств: от лёгкого удивления до сочувствия. Половые органы Лаврентия Бесфамильного и правда отличались от гениталий сверстников — имевшие неопределённое строение при рождении, с возрастом они приобрели вид небольшого искривлённого члена и недоразвитого слепого влагалища. Со стороны, для человека несведущего это выглядело неестественно, непонятно и потому отталкивающе, из-за чего в детском доме мальчику доставалось, как от сверстников, так от воспитателей. — Не вижу ничего ужасного, — наконец констатировал Март. — Мой отец написал целую книгу о твоём синдроме, так что я предполагал увидеть нечто подобное. Кстати, есть же хирургическая коррекция, или тебе нельзя? — последний вопрос юноша произнёс максимально медленно, так как раздумывал над его тактичностью. — Можно, вот только я её страшно боюсь — не хочу превратиться в подопытного кролика и врачебную сенсацию, — Лаврентий натянул бельё и брюки обратно, и из глаз его вновь потекли слёзы. — Поверь, мне невыносимо так жить: я наблюдал за парнями, наблюдал за девушками, и понимаю, что не похож ни на кого из них, я не то и не другое. Более того, я часто думал о том, что произойдёт, когда у меня будет первая близость — да любая девушка либо испугается, либо поднимет меня на смех, — Бесфамильный опустил голову и закрыл лицо руками. — Ты знаешь, наверное, почему я здесь оказался. Так вот, я чертовски рад, что с Галей Погребняк, с которой я проснулся в одной постели в то злополучное утро, у меня ничего не было, так как я буквально отключился после того, как она меня опоила. Более того — иногда я не всегда уверен в том, что являюсь парнем. Вдруг я должен был быть девушкой? И, что беспокоит меня ещё больше, — тут подросток понизил голос до шёпота, — порой я думаю, что мне могут совсем не нравиться девушки. — То есть ты любишь парней? — о гомосексуальности Марту тоже было известно достаточно многое, и он относился к этому также совершенно спокойно. — В том-то и дело, что я не знаю, — вздохнул Лаврентий. — Я не знаю, кто я, не знаю, кто мне нравится, а кто нет. Знаю только, что яотличаюсь от всех и в этом мире мне, скорее всего, не найдётся места, — с этими словами парень продемонстрировал другу уже успевшие посветлеть, едва заметные шрамы на запястьях: — Однажды я решил покончить со всем этим раз и навсегда, но не получилось. — Теперь понятно, почему ты перевёлся в наш фехтовальный клуб — пришлось начать новую жизнь после попытки самоубийства? — Кальниченко горько усмехнулся и словно невзначай коснулся тонких белёсых полосок на коже товарища. От этого прикосновения по телу Бесфамильного будто пропустили разряд электричества, и по спине пробежал целый табун мурашек удовольствия. — Д-да, — поддавшись ощущениям, чуть запоздало ответил он. — Я до сих пор иногда жалею, что не умер тогда, хотя, если бы я умер, то не встретил бы тебя, — тут парень запнулся, почувствовав себя немного неловко, но Марта, казалось, не смущало ничего. — Приятно слышать, — впервые за весь этот день его губы тронула лёгкая улыбка. — Я тоже рад, что у меня есть такой друг как ты, — от этих слов Лаврентию сделалось одновременно приятно и почему-то грустно. — Если бы мой отец был жив, — улыбка Кальниченко растаяла, словно снег под апрельским солнцем, — я бы поговорил с ним, и мы бы смогли найти хорошего хирурга, который прооперировал бы тебя без привлечения лишнего внимания, и ты смог бы обрести гармонию с собой, а так…- юноша призадумался, — а так я попробую поговорить с кем-то из коллег отца, не называя тебя напрямую — мол, есть человек с такой-то вариацией, и ему бы не помешало оперативное вмешательство — может быть, помогут. Как ты на это смотришь? Бесфамильный на секунду замер: до него не сразу дошло, что ему предлагают исполнить свою самую заветную мечту, что у него есть реальный шанс перестать чувствовать себя изгоем среди обычных людей и что человек, которому он открылся в порыве почти отчаяния, полностью принял его, и хочет помочь. — Я согласен, — всё ещё не веря в то, что происходящее реально, дрожащим голосом ответил Лаврентий. На глазах у него снова появились слёзы, но на этот раз это были слёзы радости и благодарности.       Ночь выдалась бессонной — таблетка парацетамола подействовала ненадолго, и у Марта поднялась температура. В бреду он метался по койке, звал то отца, то сестру, бормотал что-то несвязное, а один раз и вовсе подскочил, порываясь бежать. — Нужно успеть, нужно успеть на похороны, — словно одержимый, твердил подросток. — Спокойно, спокойно, ты обязательно успеешь, но сейчас ночь, а похороны будут завтра. Так что приляг, тебе нужно отдохнуть, — уверенность Бесфамильного сыграла свою роль, и ему удалось успокоить друга — Кальниченко улёгся обратно на кровать и позволил укутать себя в одеяло. — Вот так, всё правильно, а теперь попытайся уснуть, — посоветовал Лаврентий и неожиданно для себя самого предложил: — Хочешь я тебе «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы» сделаю? — Давай, — также неожиданно согласился Март — «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы» ему и Марте делала мама, когда они с отцом ещё не были в разводе, а двойняшкам от силы исполнилось пять. То было счастливое и беззаботное время, и вопоминания о нём не триггерили, а наоборот успокаивали парня. Так что перевернулся на живот и устроился поудобнее. — Рельсы- рельсы, — палец товарища заскользил по спине, — шпалы-шпалы. Ехал поезд запоздалый. Из последнего вагона сыпалось зерно. Пришли куры — поклевали, пришли гуси — пощипали, — от лёгких и словно бы даже нежных прикосновений Кальниченко расслабился и закрыл глаза. — Пришёл директор магазина, поставил стол, стул, тумбочку и пишущую машинку, и начал писать письмо, — сладкая дрёма накатила на Марта, и на фразе про жену и дочку, которым адресовал своё послание директор магазина, юноша уже провалился в долгожданный сон.       Проснулся он на рассвете, когда холодное октябрьское солнце только-только встало, и его бледно-розовые лучи медленно, но уверенно рассеивали сумрак больничной палаты. Рядом, согревая молодого человека свои теплом, спал Лаврентий. Его лицо оказалось так близко, что можно было сосчитать все его веснушки. Бесфамильный выглядел беззащитным и уязвимым, как ребёнок, отчего Кальниченко не удержался, и в порыве некой душевности, осторожно погладил рыжую макушку, после чего нехотя выбрался из-под одеяла и принялся одеваться. Настенные часы показывали семь утра, до похорон было ещё далеко, но Март, и так имея проблемы с успеваемостью, не хотел прогуливать лишний раз школу, а потому заставил себя собраться. Покидая палату, он в последний раз обернулся на спящего друга и напомнил себе о данном ему обещании, после чего выбрался в пустующий коридор.       После обеда погода сильно испортилась — если в начале дня было солнечно и достаточно тепло как для октября, то ближе к середине небо снова начало затягиваться тучами, а кое-где даже было слышалось грома. На похороны профессора Кальниченко съехалось очень много народу — всё-таки учёный был выдающимся светилом науки, да и просто общительным человеком, имевшим немало друзей. В числе собравшихся были его коллеги, товарищи, поклонники, бывшая супруга Анна Эриховна, что держалась особняком, будто давая понять, что своим присуствием оказывает всем остальным огромную честь, и, конечно, дети покойного — поникшие и растерянные, так как в огромной толпе не было ни одного близкого им человека — мать решила, что формального приветствия и стандартных соболезнований будет более, чем достаточно, и специально удалилась. Держась друг друга, Март и Марта всё же смогли подобраться к могиле поближе. Они напряжённо слушали прощальные речи приглашённых и старались не смотреть на лежащего в гробу отца — он выглядел настолько живым, что нет-нет возникало желание склониться над ним, дабы уловить лёгкое дыхание — профессор казался спящим и совсем не походил на своё фото, украшавшее надгробие. Наконец последние слова были произнесены, и детям, как самым близким родственникам, позволили поочерёдно поцеловать усопшего в щёку. Март сумел при этом каким-то чудом сохранить самообладание, а вот Марта, всё это время державшаяся как могла, не выдержала и заплакала. — Папа, папочка, почему? — слёзы перешли в рыдания и девушка рухнула на колени, не боясь испачкать платье сырой землёй. — Пожалуйста, не оставляй нас одних, папочка, — судорожно всхлипывая, фехтовальщица крепко сжала ладонь покойного. Её била крупная дрожь, и даже крепкие объятия брата не сумели помочь. К Марте поспешили две неравнодушные женщины, однако их опередила Анна Эриховна. Резким движением она заставила Марту выпустить руку отца, а затем что силы влепила дочери пощёчину: — А ну-ка не позорь меня своим нытьём! — сверкая глазами, рявкнула профессор. — Здоровая девка, а распустила нюни как маленькая. А ну живо успокоилась! От возмущения у Марта перехватило дыхание. Он даже представить не мог, какую боль испытала сестра — в отличии от него, она до последнего верила, что мать всё ещё любит их, и публичное унижение разбило эти хрупкие надежды на миллион осколков. Потрясённая до глубины души, с пылающей огнём щекой, Марта Кальниченко в ужасе таращилась на мать, которая, похоже, не испытывала ни малейших угрызений совести насчёт своего поступка. — Пойдёмте! — властно приказала она. — Только после того, как ты извинишься перед Мартой за то, что сделала, — собрав в кулак всю свою смелость, как можно громче сказал Март. — За что? За тот концерт, что она тут устроила? Если уж на то пошло, то это ей надо извиняться, а не мне, — хмыкнула Анна Эриховна. — Прошу прощения, но ваш сын прав: вы жестоко обошлись с девочкой — у неё горе, и она имеет права выражать свои эмоции так, как посчитает нужным, — вмешательство в ситуацию пожилой женщины, секретаря профессора Кальниченко, стало поворотным в сложившейся ситуации. — Совершенно верно. Товарищ Рюйтель, то, что вы сделали — абсолютно недопустимо, — поддержал секретаря коллега покойного, тоже профессор-генетик. — А я считаю недопустимым то проявление эмоций, которое позволила себе моя дочь, — Анна Эриховна оказалась не из тех, кто просто так отступает. К тому же, шансы на то, что эта женщина признает свою вину были равны нулю и, быстро поняв это, Март поспешил увести сестру. Церемония окончилась, гости, не считая тех, кто вступил в перепалку с бывшей супругой усопшего, стали потихоньку расходиться. Двойняшки выбрались на центральную аллею, когда разразился ливень. Ребята бы однозначно вымокли до нитки, однако Кальниченко-младший быстро соориентировался и, выловив взглядом ближайший раскрывшийся зонтик, нырнул под него и потащил за собой Марту. — Простите, что так бесцеремонно, но мы не подготовлись к таким погодным условиям, — извинился парень перед высоким, почти под два метра ростом мужчиной, обладателем заветного зонта. Незнакомец обернулся, и в нём подросток узнал приятеля отца, который время от времени заходил к ним в гости и устраивал с профессором научные дебаты. — Что вы, всё в порядке, — радушно улыбнулся тот. — Вас подвезти до дома? — Было бы неплохо, — согласился Март. — А то отсюда до метро далеко. — Что ж, — доведя двойняшек до выхода с территории кладбища, мужчина указал на серую «Волгу», — садитесь. — Спасибо, Николай Петрович, — поблагодарил его младший Кальниченко. Они с сестрой устроились на задних сиденьях, владелец автомобиля занял водительское и завёл машину.       Некоторое время они ехали молча, пока сын покойного профессора, помня о том, что сказал Лаврентию, не заговорил. — Николай Петрович, есть у меня одно дело, — начал парень, — знаю я человека с синдромом неполной маскулинизации — тем самым, которому отец посвятил свой последний труд, так вот человек этот очень страдает от своей особенности и хотел бы прооперироваться, но так, чтобы дело не придавалось огласке, а сам он не стал объектом каких-то исследований. Скажите, возможно ли это? — Возможно, — глянул на юношу через зеркало водитель. — Есть у меня один знакомый хирург, который делает операции людям с гермафродитизмом, и если знакомый твой хочет делать это без лишнего шума, то такое вполне реально. Я спрошу его и на неделе позвоню. — Хорошо, буду вам очень признателен, — кивнул Март, представляя, как обрадуется Лаврентий, когда он сообщит ему эту новость. — Если забуду — позвони сам, — Николай Петрович продиктовал номер, и младший Кальниченко записал его на последней странице тетради по физике. Чтобы не заполнять тишиной оставшееся время, подросток попросил коллегу отца рассказать про того что-нибудь интересное, но слушал вполуха, понимая, что если позволит мыслям об умершем просочиться в душу, то потеряет остатки самообладания похуже, чем сестра. — Ты как? — тихо шепнул подросток Марте, отвернувшейся к застилаемому потоками воды окну. — Всё нормально, — вполголоса ответила та и крепко-крепко сжала руку брата. В тот миг Март отчётливо осознал, что кроме друг друга у них больше нет никого.       Лаврентий проснулся в одиночестве, испытывая одновременно тоску и тревогу. При чём не за себя, а за друга, которому предстояло побывать на похоронах близкого человека. Однако сосредоточиться на своих эмоциях он так и не сумел — напротив сидел уже знакомый ему человек, только на этот раз на нём не было милицейской формы. — Сержант Алексей Васильев, — представился посетитель. — Как себя чувствуешь? — По-получше, — в мыслях мигом всплыли все слова Яна, и Бесфамильный почувствовал, как к горлу подкатывает ком. — Что вы хотите? — Поговорить, — спокойно сказал сержант. — Не под протокол, не бойся. Просто дружеская беседа. Не откажешь? — Смотря о чём, — Лаврентий всё ещё держался настороженно. — Например, о фехтовании, — как и в случае с двойняшками, Васильев затронул правильную тему, которая для собеседника, уже успевшего соскучиться по тренировкам и соревнованиям, оказалась очень важна, и тот немного расслабился. Так милиционеру удалось узнать, что юноша попал в секцию сразу после усыновления и быстро начал подавать большие надежды, что фехтование было для него во многом смыслом жизни, но, что удивило сержанта, так это то, что за все эти годы Бесфамильный так и не обзавёлся друзьями, а потом резко сменил школу и перевёлся в другой клуб. — Почему вдруг произошли такие резкие изменения? — удивился Алексей. — По состоянию здоровья, — уклончиво ответил Лаврентий фразой, которой научила его Дёмина. — Бывает, — Васильев быстро понял, что допытываться чего-то сильно не стоит — ему скорее расскажут правду невзначай, чем если он будет давить и выспрашивать. — А в новом клубе тебе как? Подружился с кем-то? — Ага. С Игорем Гришиным, Ильёй Беловым, ну и с Мартом Кальниченко, само собой, — при упоминании последнего лицо Бесфамильного озарила прекрасная улыбка. — Они отличные ребята. — Ну а конфликты у тебя с кем-то были? — поняв, к чему клонит страж порядка, юноша напрягся. — Ну да, подрался один раз с Антоном Виноградовым, но не больше, — осторожно произнёс подросток. — Тот очень сильно меня невзлюбил из зависти. — Да уж, Виноградов как я понял, был не самой приятной личностью, и от него многие страдали. Но, как я знаю, с тобой он совершил что-то особенно страшное, — от этих слов у Лаврентия закружилась голова. Перед глазами встало ухмыляющееся лицо насильника и циничное, намертво въевшееся в память «я то тебя сначала пацаном считал, а у тебя столько же дырок, сколько и у девок». С трудом подавляя панику, Бесфамильный плотно скрестил ноги, будто желая защитить осквернённую промежность от возможной угрозы, от перенапряжения из носа тонкой струйкой потекла кровь, капая с подбородка на белый пододеяльник. Багровые капли на светлой ткани стали последним перед очередным провалом в небытие.       Когда Лаврентий очнулся, в палате уже не было сержанта Васильева, зато на краю койки снова сидел Ян. Увидев его, парень едва не закричал от ужаса, но незваного гостя ничуть не смущало то какое впечатление он производит на свою основную личность. — Ты боишься? — недовольно прошипел альтер. — А зря. Ты должен быть мне благодарен — если бы не я, нам бы вряд ли удалось спровадить этого не в меру любопытного милиционера. «Не под протокол», просто побеседовать он хотел. Чёрта с два, знаем мы таких, — Ян похрустел позвонками, разминая шею. — Ну чего ты так на меня смотришь, будто я исчадие ада? Я же тебе жизнь спас, идиотина. Если бы не я, ты бы уже давно крышей поехал, а я до сих пор не услышал даже простого человеческого «спаибо». — Ты же меня убийцей сделал, — тихо проговорил Лаврентий. — Какое же это спасение? — То есть, по-твоему было бы лучше, чтобы насильник и шантажист загубил жизнь что твою, что Марта? — поинтересовался визитёр. — Нет. Но и убивать его тоже не стоило. — Какие мы гуманисты! А что же ты матери всё не рассказал, гуманист хренов? Почему не обратился в милицию? Правильно, потому что боялся, боялся, что они узнают, какой ты на самом деле, подумают, что ты бракованный и неполноценный. Поэтому другого выхода у нас не было, понимаешь? Я всё сделал правильно. И теперь разберусь с Галей Погребняк, потому что за свою подлость она должна быть наказана, а кроме меня её никто не накажет. — Ты с ума сошёл! — не выдержал Бесфамильный. — Не трогай Галю! Прошу, всё что-угодно, только не убивай её! — от ужаса парня совсем не смущало, что он может привлечь внимание своими криками. — Я простил её, правда. Давно простил. Пусть живёт, пожалуйста, умоляю, — юноша смотрел в холодные пустые глаза альтера с мольбой, но тот лишь молча отвёл взгляд и исчез, буквально растворившись в воздухе. Лаврентий откинулся на подушки, скованный страхом и ненавистью к самому себе…