Мой акардиальный близнец и его половые проблемы

Владимир Наше главное управление находится почти что в историческом центре города. Рядом ГУ МВД, центральная библиотека чьего-то там имени, дохуя магазинов и кафе. Центр маленький, если идти вдоль канала — рано или поздно придёшь туда, куда нужно. Поэтому я полюбил ходить дворами. А из кофеен обычно отдавал предпочтение Бэггинс-кофе, что напротив двух институтов (они расположены рядом). Там много молодых, сочных тёлок. В этой кофейне ещё и студенческие часы с 12.20 до трёх: цена на все напитки в них снижается на 40%, и весь этот закуток, гордо называемый, блять, кафе, набивается тёлками на любой вкус. И дорога туда всяко интереснее, чем почепиздить вдоль одной стороны канала и вернуться по противоположной стороне его же. Дворами — это не по подворотням, если что. Центр представляет из себя что-то типа клубка кишок с огромным количеством ответвлений, улочек и дорожек. Но это всё тот же центр. Тогда мы шли именно в Бэггинс, мимо огромного Макдака (МакСральни): я, Тимоха (он Николай, это фамилия у него Тимофеев), Илья (он недавно у нас работает, ему 19 всего. Мы его называли раньше между собой Пиздюком и Пиздёнышем, но он оказался охуенным парнем, и клички сами собой отвалились) и Санёк Симченко. — Мальчики, арестуйте нас! — слышу. Две тёлки, трудно сказать, сколько лет. Не малолетки точно. Даже, наверное, ближе к тридцатке. Кричала рыженькая. Её подруга, та, что посветлее, прятала лицо. Обеих аж скрючило от смеха. — По-вашему, это смешно? — Тимоха делает строгий голос, но по глазам видно, что он угарает. Илья не понимает, что делать. Тупо улыбается и бросает вопросительные взгляды поочерёдно на каждого из нас. Я помню, блять, как он в самом пекле, во время, блять, задержания (!!!), перед журнашлюхами (!!!!!!!!!), забрало шлема поднял, чтобы лоб почесать. Ему Санёк орёт: "ты чё делаешь, ебанутый?!" И только тогда до него доходит. Пиздец молодёжь пошла. Всему учить надо. — Нет… извините… — бормочет белобрысая, пытаясь оттащить свою ебанутую подружку. — А кто шутит? Никто не шутит! Арестуйте меня! — та вскидывает башку и пялится прямо на меня. Волосы от висков слегка завиваются, помада размазана, тушь потёкшая. Она напомнила мне Арину. Ту, которая… Ну, да не суть. — Да могу хоть прям здесь отъебать, — как-то само собой вырывается у меня. Тимоха ржёт. — Ты чего говоришь, — Санёк пихает меня в плечо. — Они потом на каждом углу будут пиздеть, как их псы режима изнасиловали. — Где «здесь»? — с вызовом говорит рыжуха. — Прям здесь, под мостом? — Да хоть на мосту, — говорю. Санёк тоже начинает ржать. Я вижу, что Илье тоже смешно, но он не врубается в ситуацию. — Да вы, мужики, только языком болтать умеете, — с презрением выплёвывает она. Подружка округляет глаза и смотрит на неё уже с искренним ужасом. Видит, что мы мрачнеем. — Особенно, — добавляет, — такие… такие, как ты. Приглядываюсь к рыжей. Тонкий нос, большие глаза с таким веком, ну… Бывает вот нависшее веко… А у неё наоборот. Рот тонкий, губной желобок тоже Аринин. Острый подбородок. Так бы выглядела Арина, состарься она на пару лет и нажрись, как привокзальная блядюха. Ох, не на того напала, сука. — Нихуя себе, — тянет Санёк. — Это какие? — подаёт голос Илья, пытаясь звучать сурово. Ебать… Илюх, молчал бы, с твоим детским еблом тебя никто всерьёз не воспринимает. Даже мы, блять. — Зассал? Всё? Только на словах грозный ебака? — это она мне. Именно мне. — Чё, — смотрю ей прямо в глаза. — Пошли, а? Есть что-то у неё во взгляде. То же, что у всех моих женщин. У тех, кто был со мной долго. Что-то… поди ж пойми. Это как-то… заводит, что ли. Когда привык ебсти каждый день относительно покладистую и горячую девку, пусть и с тараканами в башке, а потом пытаешься привыкнуть к унылой фастфудной дрочке и пустой холодной квартире, оно неудивительно. Того и гляди на рекламу прокладок вставать начнёт. «Готовила тебе», — вспоминаю, — «стирала» (у нас машинка была, страдалица, блять, нашлась). — Вов, ты серьёзно?! — шепчет Илья. Так шепчет, что вся улица слышит. Беру рыжую под руку, как невесту, нахуй, и тащу в эту забегаловку. Её товарка пялится на Тимоху, Санька и Илью, как нырнувший под воду на винт корабля, который через долю секунды срежет ему голову. Тащу её в сортир. Она дышит тяжело, с хрипами, и всё подхихикивает. Арина работала в Росморпорте, а ты где? В честь чего так нажралась? Ёбырь бросил? По одежде — так нормальная баба. Юбка до колена, колготки, пиджак, дублёнка. Шарф сбился, его край волочётся по полу. — О Господи… — бухтит какая-то бабка. Нахуй пошла. Заваливаемся в толчок, и тут рыжая меня удивила: хватает меня за куртку и резко притягивает к себе. Аккуратнее, блять, дамочка. У меня рефлексы. Могу так рожу разворотить — никакой хирург не восстановит. Ищу гондоны по карманам. Где… ну где же, блять… — Давно не было, да? — она смотрит на меня, а глаза такие блядские-блядские. У меня уже стояк каменный. Аж больно. Она как Арина в лучшие моменты. Ну куда они… а. Вот. — Заткнись, — говорю. Она упирается в замызганную стену спиной. Закидываю её ноги на себя, пытаюсь нащупать её сиськи под курткой. С Ариной мы познакомились в парке Победы в 2015 году. Было в ней что-то эдакое. Ну, аристократическое. Красивая фамилия Плавинская. Длинная шея, волнистые рыжие (крашеные, ясен хуй) волосы, большие глаза. Тонкие, вскинутые (как будто она всё время удивляется или смотрит с немым укором) брови. Сиськи интересной формы — не мелкие, но как-то по-треугольному торчат. Я думал, пуш-ап. Нихуя. Я заметил у неё в глазах нечто такое, что было у всех моих баб. У многих точно. В желудке мерзко поскреблось. Вспомнил, как она жаловалась. Типа, даже бабушка её матери и отчиму говорила: мол, вы так девку загнобили — она теперь за любым побежит и ноги целовать будет. Может, это? То есть я ЛЮБОЙ. Охуенно. — Такие милые самонадеянные мальчики! — рыжая продолжает ржать. — Типичные… — Ебало завали! — на самом деле хочу, чтоб продолжала. Люблю ебать баб, которые меня бесят. Вспомнил тётку Арины, которая села на пол и начала визжать, когда Немцова убили. Я аж нахуй язык прикусил от неожиданности. Ебанутая дура. Когда Арина ключи проебала, и эта шизофреничка из-за неё не успела на выборы и не проголосовала, она такую истерику закатила… Как будто её голос что-то значит. — А-а-а! Да! Еби меня! Еби меня! — рыжая орёт мне прямо в ухо. — Всади мне! А-а-а! Арина тоже любила прибухнуть. Только узнал я об этом не с порога, конечно. Бухтела мне ночами по телефону, как жить без меня не может, когда расходились на время. Эти отношения были похожи на полуоторванный ноготь. Хуёво, неудобно, воспалённо, но срывать окончательно ссышь — больно же. А упоминал, что эта ебанутая себя резала? Бедро себе лезвием исполосовала, как ветчину нахуй. Весь пол был в крови. И пьяная, конечно. Кто б сомневался. Рассказывала мне, как якобы скорешилась с какими-то торчками и умоляла их накачать её самой забористой наркотой. Чтоб отпустила боль, которую я ей типа причинил. А они её отговаривали: молодая-красивая, не губи себя. Одна история охуительнее другой просто. Все тёлки у меня были плюс-минус аполитичные, а вот Арину в последнее время чё-то повело не в ту сторону… Всё. Хватит. Стискиваю плечи рыжей, дёргаю её за волосы. Чувствую влажные, упругие стенки её пизды — вот как будто не хуём, а всем телом, всем существом своим их чувствую. Какой кайф. — Ёбни мне, — говорю на выдохе. В ушах стучит. — Что? — не понимает. — ВРЕЖЬ МНЕ, ДУРА! В ЕБАЛО! — Ну не-е… — нервно хихикнула. — Я вас знаю… Ещё посадишь потом… — Ёбни, — выдыхаю ей в лицо. — Или я порежу себя и скажу, что это ты сделала. Поняла? Она влепила мне охуенную затрещину. Аж за ушами хрустнуло. Щёки обожгло. — Ещё! Башка откидывается, даже из носа потекло. Трогаю под носом — кровь. Кончаю, глядя на красные пятна на собственных пальцах. Чуть не падаю на эту шлюху. Аж колотит. Давно такой хорошей ебли не было. Она выходит из кабинки, как была, со спущенными колготками. Трёт себе куском бумаги между ног. Пытается умыться. Узкоглазая уборщица пялится на нас и что-то бормочет так неразборчиво, словно с жёваным хуём во рту. Умывайся давай, тварина. Я подожду. У меня идея. На улице оказываемся вместе, как парочка. Её подружка — теперь обращаю внимание на неё: маленький рост, светлые волосы, каре, серые глаза. Помоложе рыжей. Размазываю кровь под носом. — Гляди, что она сделала, — говорю. — Он сам попросил, — рыжая трёт левый глаз, размазывая по щеке длиннющую чёрную полосу. — Ещё что расскажешь? — Тимоха всё понял и вошёл в роль. Скорчил такой еблет, — ну чисто гестаповец. Челюсть вперёд, брови сомкнуты. — Нападение при исполнении, — улыбаюсь. — От пяти лет. — От трёх, — поправляет Тимоха, не выходя из роли. — Будет пять, если захочу, — заставляю себя не ржать. — Скажу, что ты мне нос сломала. — Хуй сломала. Жизненно-важный орган, как-никак, — Санёк аж хрюкнул. — Я это запишу на диктофон, — дура пытается говорить спокойно, но голос дрожит. — И знаешь, где он у тебя окажется? — ласково отвечаю. — А может, мы там его и нашли? — подключается Илья. Холодно улыбается. Надо же, у него есть чувство юмора. Зря на него гнал. — Где? — тупит светленькая. — Прямо ТАМ, — Илья тоже сбивается на смех. — Обыск проведём? Мы все не выдерживаем и тупо ржём им в лица. У меня аж мышцы брюшного пресса заболели. — Пиздуйте отсюда, — говорю снисходительно, — пока мы добрые. Идём дальше, весёлые и хмельные как будто. Хочется жить дальше, и всё такое. — Баба-то хоть какая? Рассказывай! — дурачится Тимоха, толкая меня в плечо. — Обычная, — отмахиваюсь. — Ты чё, где-то видел бабу без пизды? — Я бы блондинку выбрал, — говорит Санёк. — Но эта тоже… с огоньком. — Главное, что не с фитильком, — говорит Илья. Мы ржём. — На бывшую мою смахивает, — я понимаю, что спизданул лишнего, и быстро затыкаюсь. Они мне вроде как друзья. Не знаю. Я иногда думаю: общались бы мы, не работай вместе? Хуй его знает. Но они крутые парни оказались. И даже Илья. И вообще. Потом расскажу.