Мой акардиальный близнец и его половые проблемы

*** Максим Я безмолвно наблюдаю за тем, как мои очки — вернее, то, что от них осталось — хрустит под подошвой его тяжёлого ботинка. И в глубине души, где-то так глубоко, куда ему никогда не заглянуть, закипают слёзы. — Зачем? — шелестит в полумраке коридора мой собственный голос. — Зачем ты это сделал? — Потому что могу, — Владимир бросает на меня надменный, покровительственный взгляд. *** Владимир Он ёбнул мне кулаком в грудь. Я поставил блок. — Тебя кто учил драться? Двенадцатилетняя сестра? Беру его за хиленькое плечико: «Если ударишь вот так посильнее — вывихнешь себе плечо, еблан». — Ну вы, как никто, разбираетесь в травмах плечевых суставов, — неожиданно ровно и холодно выдаёт очкарик (ой, уже нет). И хуячит меня в нос. Вот теперь у него получилось сделать мне действительно больно. *** Максим — Не вставай! — меня охватывает животный ужас перед чем-то первобытным, древним, как космос, вырывающимся из недр моего подсознания. Он передо мной, в своей красивой чёрной форме, как я и просил. Силится подняться на ноги (и это вопрос нескольких секунд), но я давлю ступнёй ему на спину и вновь приказываю: «Не вставать! Не вставать, быдло, не вставать!». — Делай со мной, что хочешь, — его слова звучат с нехарактерной для ситуации резкостью, словно он выносит кому-то приговор. — Только не пачкай и не рви форму. Пытается задрать форменную куртку. Однако, это становится забавным. Дай мне немного времени. Я хочу стереть твою масляную садистскую улыбочку с твоего прекрасного лица. — До конца не раздевайся, — прилагаю все силы, чтобы сделать голос лающим, как у концлагерного надзирателя. — Штаны сними! Быстрее! Быстрее, тебе сказано, быдло! Он подчиняется, и я, размахнувшись так, что хрустнуло под лопаткой, бью его ремнём. Железная бляха отпечатывается на левой ягодице, поверх бледно-жёлтого уже синяка — следа прошлой порки. Рот Владимира приоткрывается в изумлении, брови взлетают вверх. — Еб-бать, блядь, пиздец, — на выдохе, с присвистом, произносит он. Бью снова. — Круто, — он вскидывает голову и улыбается. — Ты оставил мне клеймо на жопе. Прикольно. Теперь он разразился нервным, подростковым хихиканьем, которое тут же прервалось очередным ударом и последовавшим за ним вскриком. — Кайф, да? — заботливо справился о моём самочувствии Владимир. — Закрой пасть, быдло! Никакого словарного запаса не хватит, чтобы выразить степень моего согласия с твоими словами, господин Лягин. Мне вспоминаются мои мечты о нежных и преисполненных любви отношениях с человеком, который бы меня понимал, о бессонных ночах за бесконечными разговорами обо всём на свете, после которых наши тела сливались бы в единое целое и жар заполнял пространство, сплавляя наши души крепче с каждым разом. Как далеки они от того, что начинает доставлять мне удовольствие теперь. Я думаю об этом и начинаю ненавидеть тебя ещё сильнее. — Сука, ты даже не представляешь себе, насколько важную для меня вещь ты сломал! — вторая волна ярости накрывает меня. — ПОТОМУ ЧТО ТЫ НЕ УМЕЕШЬ ДУМАТЬ, ТУПАЯ ТЫ СКОТИНА! ПОЛУЧАЙ, МРАЗЬ, ПОЛУЧАЙ, БЫДЛО, ПОЛУЧАЙ, ЖИВОТНОЕ! *** Владимир Пиздец-пиздец-пиздец. Охуеть, как больно. Но оно того стоит. Мудила. Я же сказал, что ненавижу, блять, твои ёбаные очки. Я что, должен вот так забить хуй и терпеть? Тебе настолько похуй? Тебе похуй на мои просьбы, на моё мнение, на то, что я говорю вообще? Значит, будешь каждый раз покупать новые. И я в рот ебал твои сентиментальности с «плак-плак, какая важная для меня вещь, мне её подарила бабушка накануне смерти мамы прямо верхом на эякулирующем последний раз в жизни папе перед дембелем старшего брата». Но самого почему-то тянет расплакаться. Как тогда, под дверью в Викину хату. Когда Илья меня обнимал, когда все наши пацаны оттаскивали меня нахуй оттуда, уговаривали успокоиться. А меня просто, блять, колошматило, мне казалось, что жизнь кончилась второй раз. Умер папа. Ушла Вика. Как будто от самой тёмной ночи в году кусок отрезали и налепили на всю мою жизнь. Ясен хуй, я там не начал плакать и позориться окончательно, но сейчас вдруг захотелось. Не знаю, почему. Вряд ли от боли. Бывало гораздо хуже, в конце концов. А тогда Санёк, Тимоха и Илья решили тогда окунуть меня в мир баду и тиндера и обещали найти мне новую заебатую тёлку, которая поможет забыть Вику. Мы сидели в съёмной однушке Ильи, гоняли в контрстрайк на приставке и листали фотки баб в приложениях. Они сами себя предлагали, как мясо на прилавке. Стрём. Орал плейлист Ильи. — Я ОТВЕЧУ НА НАСИЛИЕ СВОИМ ПОЛОВЫМ БЕССИЛИЕМ, — сообщали колонки голосом, блять, Левитана. — Переключи, — просит Санёк. — ТРАХАЙ ЭТУ СУЧКУ, ЕЙ НЕКУДА ДЕВАТЬСЯ ПОКАЖИ ЕЙ КУПЮРУ — ОНА БУДЕТ НАГИБАТЬСЯ, — а это Барто. Я о них узнал, когда было дело по поводу их трека, где какая-то хуйня типа «поджигать ночью машины ментов», за который их чуть не набутылили. Сама песня мне не нравится, но не из-за содержания. Ритм отстойный. А в целом неплохая электронщина. Анархо-распиздяйский идеологический посыл меня не ебёт, да его и нет почти. В электроклеше слова — вообще не главное. Когда начались какие-то старческие завывания, мы все прихуели, а Илья стал объяснять, что это певица Альбина Сексова. «А Я С ХАЧАМИ ЕБУСЬ, ЕБУСЬ С ХАЧАМИ», — надрывались колонки. Что, блять, люди только не слушают. — Вы это зря, — вдруг совершенно серьёзно сказал Илья. — Я был на её концерте, она очень крутая и очень умная тётка в жизни. Когда дошло до «Я РЕЗИНОВУЮ ПАЛКУ ПРИМЕНЯЮ КАК СТРАПОН», Тимоха подавился водкой с соса-солой, а Санёк с «ну всё, ебать» переключил трек. — А хули, — говорю. — У неё и ручка удобная, и форма располагает к такому применению. — Вов, ну ты как скажешь, — неожиданно смутился Тимоха. Вот уж от кого не ожидал такой стеснительности. Листаем баб. — Пиши всем подряд, — вмиг растерял все свои комплексы Тимоха. — Ща батя объяснит, как надо. В этот момент меня укололо неприятное чувство, что лидер здесь не я. Ну да и похуй. *** Тот же момент, Вика — А что, нормальный парень, — капризно протянула Оля, смахнув рыжую прядь со лба. — Ага, нормальный парень, — неодобрительно проворчала Таня. — Трихомонаду свою сначала вылечи, а потом на парней заглядывайся. Я ИЗ СТРАШНОЙ РУССКОЙ СКАЗКИ ВСЁ РАВНО, ОТКУДА ТЫ НЕ БОЮСЬ ДНЕВНОГО СВЕТА ЗДЕСЬ И ТАК ХВАТАЕТ МГЛЫ, — доносится из динамика Таниного телефона, сиротливо валяющегося посреди дивана. — Это молочница, — вяло огрызнулась Оля. — Да-да, скажите-скажите, цветы золотые, — цокнула языком Таня. МИР ПОДАРИТ, СКОЛЬКО ПРОСИШЬ ЗАБЕРЁТ, КОГДА НЕ ЖДЁШЬ Вика, слегка набравшая в весе, сидела рядом с ними, но глаза её говорили о том, что она пребывает где-то в иных измерениях. НАБИРАЮ ГРУДЬЮ ВОЗДУХ, ЧТОБЫ БОЛЬШЕ НЕ ДЫШАТЬ ВСЁ, ЧТО РАНИТ, ЗАБЫВАЮ, ЧТОБЫ РАНИТЬСЯ ОПЯТЬ — Блядь, это что… это… — у Тани аж дыхание перехватило от возмущения. — Это Вовка, что ли, блядь?! А что у него в работе написано? — «Гос. служба», — ядовито прошипела Оля. — Ты посмотри, какой пидорас! Госслужба! А нет бы написать честно, а? Служу в ОМОНе, избиваю школьников, блядь! БЫЛО БОЛЬНО, СНОВА БУДЕТ Я НЕ ПЛАЧУ ПО ТЕБЕ ЭТО ХОЛОД ВЫЖИГАЕТ СЛЁЗЫ НА МОЁМ ЛИЦЕ — Не показывай ей… — только и успевает сказать Таня. — Грушу новую ищет! — Вот как, — Вика слабо улыбается. — Знаешь, а я до сих пор, когда ложусь спать — у меня перед глазами встаёт он. Когда он размахивается и бьёт меня ногой, понимаешь? На её глаза наворачиваются слёзы, и тогда они приобретают жутковатый, стеклянный блеск. Оля неуклюже обнимает подругу. РАСКОЛДУЙ МЕНЯ РАСКОЛДУЙ МЕНЯ РАСКОЛДУЙ МЕНЯ *** Владимир В общем, выцепили тогда трёх баб… Две из них были такие тупые и пустые, что я (даже я, да) просто охуел… …Острая боль вырывает меня из воспоминаний. — Почему ты такая мразь, Лягин? — очкарик (похуй, я всё равно буду тебя так называть, хуила) пинает меня в бок, и перед глазами расплывается сплошное оранжевое пятно. Как будто я сам очкарик и с меня сбили очки, блять. — Не знаю, — а хули тут скажешь? Он продолжает пытать, чё-то там пыжится, давит из себя философа, но я замолкаю. Если я не хочу говорить — ты хоть пытай меня. Я не бу… — У тебя была девушка? — Она меня бросила, — язык перестаёт мне подчиняться. — Почему? — Потому что я её избил. Этот ответ звучит неожиданно ясно, спокойно и чётко — так, как будто был очевиден для всех и для меня. И я настолько охуеваю от того, ЧТО я сказал, что у меня в груди, в голове, не знаю, разнесло в щепки какую-то плотину. Лёгкие словно взорвались. Меня затошнило. Я осознаю, что я стою на коленях, полуголый, отпизженный урод, весь в слюнях, соплях, слезах (?!). … Так вот. Склеили трёх баб тогда, да. Мне попалась Вероника. Почти Вика, блять. Удача, нахуй! Одетая, как шлюха: розовые колготки в крупную сетку поверх лосин, топ, шорты (а дело было в ноябре). Но что-то было не… … — Прогнись! — орёт мне в ухо очкарик (тебе идёт, пидор, вот так и буду называть) Максим. — Ноги раздвинь! Быстрее! Я чувствую себя такой же блядью, как те, кого я ебал. Я хочу ощутить себя так. Хочу, чтобы со мной обращались, как с вещью. Хочу, чтобы меня отодрали. Чтобы мне вставили. Чтобы припёрли к стенке, как шлюху, поставили на колени, нагнули раком. Чтобы меня били, проклинали, унижали. *** Максим — Выеби меня, — будто в полусне повторяет он. — Еби, еби, еби, давай… Я вижу перед собой только его широкую спину и полуснятую омоновскую куртку с широкими рукавами. Хватаю его за горло, и мои пальцы скользят по шее вверх, к влажному подбородку, к губам, на которых пенилась пузырями слюна. Собираю подушечками пальцев сгустки крови с его разбитого носа и прикасаюсь ими к его горячему языку. Он жадно облизывает их, и я чувствую кожей этих пальцев вибрацию от низких, гортанных, но при этом ужасно женственных стонов из его горла. Я представляю на месте этих пальцев гибкую сигару собственного пениса, и эта мысль буквально бьёт мне в голову, как крепкий алкоголь. Часть семени мне доставило какое-то странное, садистическое удовольствие размазать по его ягодицам, нажимая время от времени на свежие синяки. — Надо было сразу догадаться, что вы все просто по садо-мазо, — руки сами тянутся поправить очки, и, не найдя оных, обречённо опускаются. Я победил это чудовище. Оно повержено. Нечётко (спасибо за разбитые очки), как мираж в пустыне, передо мной возникают его бледные губы, принимающие голубоватый оттенок, его заплаканное лицо, исполосованная спина и обмякшие руки. Грудь сковывает льдом ужаса. *** Владимир …У нас почти получилось. А потом я посмотрел ей в глаза, и как-то, не знаю, всё, блять, понял. Что это всё мишура. Все её лосины и топы. Что она ещё малолетка. На самом-то деле. Я сам не сильно старый, но, блять… Ну понятно, короче. Когда мы проходили мимо зеркала и я посмотрел на себя и на неё, то понял, что это девочка-подросток и взрослый хуила. Ну, как взрослый. Помнит «кислотного диджея» и «будущие мамы, хвастайте телами». Что она хорохорится. Хочет состроить из себя дохуя доминатрикс, шлюху, развратницу и хуй пойми что ещё. Хочет показать подружкам (такие себе из них друзья, по-моему), что она такая же взрослая и крутая. Но ей явно не нужен кто-то типа меня. Она потом будет ненавидеть себя и этот день. И свой статус шлюхи, в которую хотела поиграть. Статус дырки в мясе. Испорченной, протухшей дырки, которую грязно использовали и вытолкнули на ноябрьский мороз, с потёкшей тушью и надетыми наизнанку лосинами. ТРАХАЙ ЭТУ СУЧКУ ЕЙ НЕКУДА ДЕВАТЬСЯ Не хочу брать на себя такую ответственность, поганить живому человеку юность и обеспечивать его в будущем часами нытья и самокопания. Молодое поколение это любит. Хули, мне было всего-то 23, но насколько для меня чужими и малопонятными оказались люди нулевых годов рождения… Даже страшно немного. Помню, она округлила глаза и спросила: «А твои друзья тоже работают… э… на той же работе, что ты?..», на что я ответил: «Спроси у них, если интересно». Помню, мы напиздели им сначала, что мы металлолом собираем. Они поверили. Короче, дал я ей понять, что всей этой хуйни не будет, и увидел в её глазах облегчение. Мы полночи просто пиздели, сидя в пустой ванне, она обнимала меня, но ничего больше. А наутро вся троица съебалась. Воспоминания, воспоминания, воспоминания. Почему вас так много и от вас так, блять, больно, а? Нахуй вы вообще нужны? … Я чувствую, что слёзы хуярят сплошным потоком. — Вов, — еле-еле блеет Максим. — Ты так меня напугал… — Мысли, — сухо отвечаю. Ха-ха, блять, сухо — тут океан слёз. — Я даже подумал на секунду, что тебя убил. — Ой, блять, не смеши, — прижимаюсь затылком к стене и чувствую, что всё ещё рыдаю. — Как скажешь, блять. Он целует меня в грудь, в шею, в губы. Мне хочется приникнуть к нему всем телом и сплавиться воедино, прирасти к нему, как ущербный сиамский близнец без сердца.