Мой акардиальный близнец и его половые проблемы

Максим Передо мной раскинулся щербатый лунный пейзаж: серо-склизкий и мрачный. Мы стоим на импровизированном островке из деревянных поддонов посреди огромной мутной лужи. По грязной воде тянется радужная бензиновая ниточка. Лягин ёжится, но не от холода, а скорее от каких-то своих внутренних переживаний. — Привет, — его губы растягиваются в подобии кривоватой улыбки. — Привет, фашистская гнида. — Ты не охуел? Что за разговор с представителем власти? — он улыбается ещё шире и опускает глаза, как смущённая девушка. — Представитель такой власти никем иным быть не может, — только и остаётся парировать мне. *** Владимир У остановки трутся студенты. Девка, с хвостиком и колхозной чёлкой по глаза (она почему-то отдалённо напомнила мне Вику), и сутулый хуеплёт с прыщавыми щеками. Видно, что одна приехала из Зажопинска четыре года спускать родительские деньги и учиться ничему. А второй стал её вечной правой рукой и уже, блять, размечтался, что и она заменит его собственную мозолистую. Только и думает каждый раз, помогая ей с курсовыми, как её будет пердолить, пока она даёт всем, кроме него, и подхихикивает с подружками над залежами перхоти на его засаленной куртке. Сколько я таких парочек здесь повидал. Рядом же две шараги и старбакс, который я, блять, ненавижу, потому что его любят креаклы, и потому что там считается правилом хорошего тона во всё добавлять цистерну сахара. Ловлю на себе взгляд студентки. Как будто заинтересованный. Вот дура, нахуй ты мне сейчас нужна? Пиздолиз робко трогает её за плечико. Она морщится. Вспомнилось, как увидел Арину с каким-то слащавым хуесосом в марте восемнадцатого. Просто смотрел на них сквозь забрало шлема, и нихуя не мог сделать. А Вику так же заметил на «Алых парусах». Без хуесоса, благо. С подружками. Она каким-то образом поняла, что это я — что я на неё пялюсь, и мгновенно смешалась с толпой. Это было несложно. Я вспоминаю это ощущение беспомощности в деталях, и мне почему-то оно нравится. Как шоколад под коркой гноя. Как отдирать болючие заусенцы. — Я не могу… зачем… Вов, я не могу тебя ударить, — говорит голос Вики. — А если я попрошу? Еблысь! Тяжёлая ладонь Арины летит мне в лицо. Еблысь! Я ловлю себя на том, что возбуждаюсь, но мысленная картинка сменяется на перекошенное лицо отца и его кулак, впечатывающийся мне в нос. Меня передёргивает. Блять. Сука. Что за хуйня? *** Максим Идём ко мне домой. Передо мной маячит его невозмутимый затылок и спина, затянутая в чёрную куртку. У жизни определённо крайне извращённое чувство юмора: объединить такую красоту и такое гнилое садистское нутро. — Тебе лучше без очков, правда, — невпопад говорит Лягин. — Ты так совсем не похож на крысу. — А так похож? — я знаю, что он ответит. — Да пиздец. — Мне всё равно, что ты думаешь, — слова даются тяжело, как будто жуёшь гвозди. — Если мне будет удобно в очках, я буду их носить. И если ты ещё раз их сломаешь, я тебя убью. — Ты?! — он запрокидывает голову и заходится бешеным хохотом. — Ну… ну я бы посмотрел, как ты меня будешь убивать! — С этим связана болезненная для меня история. — Да мне похуй. *** Владимир Он прекрасен, когда злится, когда полон решимости, когда не смотрит на мир через блядские иллюминаторы подводной лодки. Когда не ноет. Ничто так не уродует человека, особенно пацана, как нытьё. Он мне ещё будет благодарен за то, что я для него делаю. *** Максим — Поебёмся хоть? — вопрос звучит настолько буднично и непринуждённо, что мне становится дискомфортно. У меня нет привычки к тому, чтобы общаться с людьми в подобном тоне на постоянной основе. — Что такое, у тебя критические дни? — с фальшивой участливостью спросил Лягин. У злобной твари сегодня какой-то необычайный энергетический запал. Он окидывает скромное убранство моей квартиры надменным взглядом, полным такой бессильной злобы, что мой дискомфорт начинает трансформироваться в азарт. — А ты чем по жизни вообще занимаешься-то? — Я программист. — Знаешь, я слышал, что программист — он либо нолик в своём деле, никто, то есть, либо единичка. И что-то мне подсказывает, что ты нолик. Мерзкая злобная тварь. — Держи свои догадки уровня ноликов и единичек при себе, — я чувствую, что улыбаюсь. — А то ч… Взмах пощёчины прерывает его на полуслове. Он трёт лицо и тоже глупо улыбается. — Ты такими темпами драться научишься, — он снова срывается на смех. — У тебя что, встаёт, когда тебя избивают? Улыбка медленно стекает с его лица. Он долго и пристально смотрит на меня, после чего ловит мою руку за запястье и прижимает ладонью к низу своего живота. — Хочешь узнать? — снова странно, ломано улыбается. — Хочу. — Ударь меня ещё. Я бью его по щекам второй ладонью, горящей, ноющей, и на его щеках расцветают всё новые и новые бордовые пятна. Он сжимает мою руку своими сильными бёдрами, и я действительно чувствую то напряжение, о котором шла речь. — Сожми ещё сильнее, — прошу его. Пусть мне тоже будет больно. Задуши меня своими мускулистыми ляжками, раздроби мне кости, раздави меня. НУ ДАВАЙ ЖЕ. Мы целуемся, долго и почему-то болезненно, прямо как тогда, с Шоном. Он так и норовит откусить мне язык.