Ватенберг

      — Сорен! Несносный мальчишка! Обижать девчонок, да ещё у меня на глазах! Совсем стыд потерял? — окликнул мальчишку лет тринадцати, который совсем не по-детски обозвал рыжеволосую девочку, строгий голос. — Где твой отец?       Подойдя к говорившей ему женщине с понурой головой, Сорен указал в сторону двери ближнего дома. Женщина проследила за рукой и, вздохнув, взяла парня за руку, уводя в указанную сторону.       За железной дверью, которых здесь было сотни, слышался громкий мужской и явно хмельной смех.       — Арчибальд, чему сына учишь, а? — недовольно спросила она. Смех прекратился, и пятеро мужчин, сидевших за одним столом, обернулись.       — Помянешь лихо, а там сам чёрт явится, — сплюнул один из них. — Ватенберг, чего прикопалась?       Его грубостью не прониклись. Но и в перепалку с госпожой Ватенберг вступать никто не хотел. Они лишь встали со своих мест и стали ждать, чем же закончится эта встреча. Впрочем, итог все знали наперёд: может Арчибальд и горазд на словесные гадости, но он никогда не сравнится с ней. Хотя бы потому, что госпожа Ватенберг выше этого. Ну, и Арчибальда в частности.       — Я уважаю тебя, Арчибальд, как следопыта и механика. Но вот чего не понимаю, так это твоего пренебрежения к сыну. Парню тринадцать, а он ошивается на улице. Ты давно мог обучить его хоть чему-нибудь из того, что умеешь сам. А на деле пропиваешь всё своё свободное время.       — То, что я делаю в своё свободное время, никого не касается! — прикрикнул мужчина, со злостью поставив кружку с алкоголем на стол. В образовавшейся тишине было слышно только тяжёлое дыхание Арчибальда. А от нависшей над ними Ватенберг напряжение сгустилось ещё больше. Четверо, что наблюдали за ними, втянули шеи, потому что каждый в поселении знал, что означает долгое молчание Защитника.       — Ещё раз ты повысишь на меня голос, я не посмотрю, что у тебя есть сын, а навыки твои ценны, и возьму тебя с собой в дальний поход. И тогда ты будешь ценить своё время и проводить его с пользой, если выживешь.       На этом госпожа Ватенберг развернулась к двери и ушла, на последок услышав краем уха, какая она тварь.       Да, разговаривать с людьми — это первое чего не умела Ватенберг.

***

      Из мрачных мыслей о трудности общения с людьми Ватенберг выдернул странный писклявый голосок. И не где-нибудь, а в собственной голове.       — Слишком уж ты жестока к тому человеку. Ты ведь знаешь, жена его умерла, а любил он её, — горько вздохнул голос, — очень сильно. Справляется человечек как может.       От такого поворота событий женщина встала посреди улицы как вкопанная. Она не могла точно определить, откуда исходил голос. Она не улавливала каких-то внешних воздействий радиоаппаратуры и другой техники. А значит, либо в поселении есть такое средство, которое она не может определить, либо она свихнулась раньше времени.       И тут прямо на глаза ей попадается маленький сверчок, что сидит на плече у мимо проходящей женщины. Насекомых нет уже очень давно. Откуда оно здесь?       — Ну чего ты смотришь? — Снова раздался писклявый голос в голове, при том, что Ватенберг видела, как сверчок двигает своим ртом, будто говорит. — Идём за этой женщиной. Тебе бы посочувствовать ей.       — Зачем это? — Непроизвольно вырвалось недовольное возражение у Защитника. Лишь любопытство заставило её пойти вслед за сидевшем на плече сверчком.       — Ну как зачем? У неё погиб брат на походе, а ты даже слова не сказала. А у той девчонки? — Спрыгнул наконец сверчок с плеча женщины на плечо Ватенберг и указал тонкой лапкой на рыженькую девчонку. — У неё погибли все родные: отец, мать, сестра. Она ждала утешения, а ты проигнорировала её.       — Зачем мне это всё? В поселении почти тысяча человек. Если я буду сочувствовать каждому, что от меня останется? Сочувствие — прерогатива человека, не моя.       Ватенберг помотала головой в подтверждении своих слов, пока шла до своего отсека по серым коридорам. Сверчок так и не собирался уходить.

***

      Их отряд насчитывал шестьдесят шесть человек. Это только те, кто отправился на юго-восток зачищать охотничьи угодья от монстров. Ещё три отряда выдвинулись по другим направлениям. Каждый раз фортуна решала, с кем отправится Ватенберг. Наличие Защитника в рядах отряда не всегда гарантировало ему полную безопасность. Зато это был гарант того, что выживет точно больше половины при не совсем хорошем раскладе.       Всё это время сверчок также неустанно следовал за ней. Кажется, как-то раз, когда Ватенберг сидела вместе с людьми у костра, старейшина читал детям сказку о мальчике, который был вроде не мальчиком, а деревянной куклой. Впрочем, Ватенберг так и не поняла, зачем он хотел стать хрупким человеком. Именно в этом рассказе был сверчок. И куда бы она ни пошла, он всё время противным тоненьким голоском указывал на её грубость, неумелость и чёрствость. Вот и сейчас он не умолкал.       — Вот если бы ты не отвлекалась на всякие глупые мысли по типу: «вот было бы здорово увидеть его», «вот бы полетать и расправить крылья». Если бы не эти мысли, ты бы не упустила возможности спасти погибших, — зло припечатал сверчок, скача недалеко от неё. Отряд пробирался глубже в лес, пока Ватенберг не почувствовала неладное.       — Стоять, — глухо, но твёрдо прозвучал приказ. Отряд тут же занял оборонительную позицию в форме круга, и каждый стал ожидать худшего. А сверчок как ни в чём не бывало продолжал причитать.       Назойливый голос очень отвлекал. Отвлекал от нарастающего шума хлопанья крыльев. Ватенберг сразу распознала горгулий. Мерзкие летающие крысы, выросшие до размеров машины, в количестве одиннадцати штук быстро приближались к ним. Только вот неуёмный голос, говоривший о том, что зря она всё-таки так грубо обратилась к тому парню, не давал определить точное появление горгулий.       И слушать голос сверчка было ошибкой.       Они налетели внезапно, стаей, и Ватенберг не успела заблокировать собой людей. Сразу утащили двоих. Отстреливаться и махать рубилами люди начали довольно поздно, но эффективно. Пока она разбиралась сразу с тремя, пытаясь уйти от их острых когтей и зубищ, горгульи утащили ещё троих.

***

      Вернувшийся отряд недосчитался четверых мужчин и одной женщины.       Впервые в жизни Ватенберг чувствовала себя такой подавленной. Если бы она не отвлекалась на мерзкий голосок, возможно, сумела бы спасти пятерых. И беда была в том, что все они имели семьи; были хорошими людьми, настолько, насколько это было возможно в их жизни. По крайней мере, справедливыми. И всё тот же тоненький голосок давил на неё. Обвинял. Причитал.       А после разговора с семьями он и вовсе пропал. Неужели совершенная ошибка помогла избавиться от насекомого?       Через несколько недель Ватенберг заметила, что стала относиться к людям не так придирчиво и почти не глядя свысока. Неужели ошибка вывела её на новый уровень?       Или это было что-то другое?