Yarichin bitch bu: похождения

Первый разогревающий удар приходится на лопатки, позволяя ярко-розовым полосам расползаться по коже. Юри выгибается в спине, чувствуя, как замшевые широкие хвосты флоггера греют спину, проезжаются еще раз по одному и тому же месту – по лопаткам – и дальше ласкают поясницу, бедра, ягодицы. Акеми бьет несильно, с небольшим оттягом, но крепко держит плетеную ручку, из-за чего удары ластятся, будто котята, высунувшие коготки; они игриво проходятся по всей площади кожи, оставляя за собой шлейф приятного жжения. Кею максимально льстит и доставляет кайф, что Юри не связан, и при этом не сопротивляется, а будто с особым наслаждением подставляется под пытку. Аято мог изначально отказаться от такой сессии, но не смог, во-первых, из уважения к самому Кейчи, а еще… Его просто-напросто держит и искушает мазохизм, скребущийся когтями где-то в животе, слюной скапливающийся во рту, щекотливым возбуждением греющийся где-то в солнечном сплетении, пока слышится негромкое пение хвостов плети, с каждым новым взмахом разлетающееся и нарушающее тишину в комнате. А еще его удерживает вибратор с крупной головкой, который на высокой мощности стимулировал член – это заставляло прижиматься к кровати сильнее, двигать бедрами, пытаясь то увеличить головокружащие сильные ощущения, то уменьшить их и подставиться сильнее под удары; заставляло комкать в пальцах простынь, одеяла, сжимать хоть что-то, чтобы не чувствовать, как из-за небольшой саднящей боли и большого количества удовольствия теряется сознание и способность мыслить, тупо следуя за получением новых амбивалентных чувств и экстаза, как тупое, ненасытное, грязное животное; как будто зависимый жаждет свою дозу. — Раздвинь ягодицы, — холодно приказывает Кейчи, щуря глаза. Юри скулит, издает непонятные звуки, но послушно, как выдрессированная собака, раздвигает обеими руками ягодицы. Он чувствует себя гнилым изнутри, чувствует себя отвратительной похотливой блядью, чувствует, одним словом, подчинение и власть над собой. Это не отталкивает, не мерзко, а лишь является одной из причин его твердого стояка, и заставляет течь слюни на некогда чистую постель. Аято воет и мычит, когда плетка проходится меж ягодиц, заставляя дырку сжаться. Он поддается вперед, чтобы уйти от воздействий, но за это получает еще несколько ударов по чувствительному месту. До ушей доминанта донеслись лишь сладкие хныканья и слезливые стоны – так умел только Юри, и только он. Звуки из чужого рта заставляют Клода даже прикусить нижнюю губу от удовлетворения, которое разлилось где-то внизу живота горячим пожаром и заставило дернуться член. — Не уходи от этого, иначе я прибавлю мощность, — понятно, что он говорит о вибраторе под Юри. Да и некуда Аято двигаться, когда колени и бедра упираются в брусья кровати. Вернее, он не хочет. К тому же, озвученная фраза – это приказ. Акеми мучил мягким флоггером еще пару минут, чтобы окончательно довести до разжиженного состояния. — Отпусти, — при этой команде Юри убирает руки и снова начинает сжимать постельное белье. Уже близко. Уже нагрето чужое избитое тело. Кей делал это нарочно, чтобы размягчить это недоебанное мясо под собой, чтобы некогда светлая кожа пылала розовым, чтобы у Аято под темными очками расплылась картинка перед глазами, чтобы он лишь вяло хрипел и захлебывался в своей вязкой слюне, трясь вставшим, истекающим членом о вибратор; чтобы потом сжать рукоять жесткой, строгой «кошки» и отхуячить так, чтобы кожа на спине и ягодицах рассеклась под хлесткими грубыми ударами. — Считай до девяти, — Кейчи знал, что этого будет достаточно, потому что его гладкая белая рука тяжелая и беспощадная, как плетенные из натуральной кожи хвосты строгой плетки, которая грелась в его ладони прямо сейчас. Забавно еще то, что хвостов флоггера тоже девять штук. Акеми бил на этот раз сильно, потому что больше не видел смысла сдерживаться: чередовал впечатывающие удары с оттягивающими; двойные концы хвостов «кошки» были сужены, и оттого били больно, остро, до онемения и хорошего покалывания, если ударить больше двух раз по одному месту. — Раз... Два. От мощных воздействий, вперемешку с сильными эмоциями, состояние граничило со спейсом; Аято еле находил себе место. Он даже забыл, как дышать: настолько сильно боль от плети внедрялась под кожу и заполняла сознание. Она будто всасывалась в кровь и растекалась по всему организму жгучей лавой и пронизывающим насквозь мучением, особенно когда удары приходились по свежим, недавно образовавшимся ранам. — Три... Четыре. Лишь выл и стонал, метался по кровати, чуть ли не сползая вниз, двигал к себе вибратор ближе к члену, хоть это и было почти непереносимо, и просто старался не потерять себя окончательно. Получалось плохо. Уже так ужасно и плохо, что не хотелось кривляться и по-идиотски разговаривать, так как он чувствовал наступающий на пятки оргазм. — Пять, шесть, семь. Как будто кожа повредится настолько сильно, что прекратит защищать мясо и кости; будто раскроится, как под лезвием скальпеля, и на ней останутся сладким воспоминанием длинные ровные шрамы. И даже такое все равно не сможет остановить боль; остановить Кейчи. Акеми не останавливается, лишь бьет сильнее, впечатывает каждый новый удар с особым пристрастием и по-настоящему садистским, диким удовольствием. На его кровожадном и беспристрастном лице ни единый мускул не дрогает, когда Юри, изнемогая, дрожит по-сучьи, по-блядски, ноет, плачет и скулит, как побитая ебаная собака. В следующий раз, Клод себе обещает, он наденет на него кожаный ошейник и маску пса, чтобы поставить раком и отшлепать лишь руками, как последнюю тварь. Заставит Аято лаять и выть действительно как животное, которому хочется секса до одури, которому хочется чужого члена в его растянутой мокрой дырке, и шлепков до синяков на округлой заднице, и в придачу эрекционного кольца у основания, которое бы крепко сжало и оттягивало оргазм снова и снова... — Восемь. У Юри потрясающий хриплый голос вперемешку с тяжелыми прерывающимися вздохами. Потрясающая, в почти мясо истерзанная спина и голые багровеющие ягодицы с каплями крови, расцветающими из более глубоких ссадин. Жаль, что не всего его получилось приласкать и затискать «кошкой», чтобы живого или пустующего хоть где-нибудь места вообще не было. — Девять. Он кончает с громким болезненным стоном, который переходит в обессиленный крик, потому что последний удар, казалось, был жестче, чем предыдущие. У Клода вспотела ладонь и запунцовели собственные щеки, когда он посмотрел на Аято, мертво лежащего на кровати. Тот еле смог собственными силами откатиться от работающего вибро и загнанно дышал, все еще цепляясь за кровать. Еле живой, зато счастливый и кончивший. Как и Акеми.