a turn of the earth

      4 мая 2007-го года              Сэм уходит на ночь, что даёт Дину немного времени наедине с собой — например, чтобы напиться в одиночестве в номере мотеля за просмотром повтора «Цены удачи» в попытке, блядь, не сойти с ума. Сэм не сказал, куда именно уходит — бросил что-то про «прогуляться» и «проветрить голову», но его нет уже третий час, а Дин — кто угодно, но далеко не идиот. Сэм в глаза ему смотреть не может с тех пор, как они покончили с Азазелем; с тех пор, как он узнал, что его брат — ходячий мертвец.              Дин не может сказать наверняка, считает Сэм себя виновником всего произошедшего или же злится на него — но правда в том, что Дин не чувствует себя виноватым: он сделал то, что должен был, то, что сделал бы отец на его месте… то, что, в общем-то, и сделал его отец.              Невзирая на это (даже если брату Дин в этом никогда не признается), в груди у него разверзается огромная пропасть, которая, кажется, становится всё более тёмной и болезненно пугающей с каждой проходящей минутой. Он пытается убедить себя, что ему плевать на Ад, на смерть… но каждый раз от одной только мысли об этом пропасть всё глубже укореняется внутри него, угрожая поглотить без остатка. У него такое чувство, что его сердце теперь всегда колотится чуть чаще, будто намеренно ускоряя приближение последнего отведённого ему удара.              Дин сильно закусывает губу, так сильно, что на ней едва не выступает кровь, так сильно, что непрошенные слёзы наворачиваются на глаза; усилием воли он заставляет себя сфокусироваться на бессмысленных ярких картинках, мелькающих на экране телевизора, и игнорирует то, как изображения начинают размываться.              Отец хотел бы этого. Отец приказал ему так поступить — ведь это было его грёбаной последней волей, не так ли? И Дин не понимает, почему же он чувствует себя таким куском дерьма каждый раз, когда встречает взгляд Сэма.              «Эгоист, — напевает тихий, непрошенный голосок внутри него. — Ты просто эгоист».              И что с того? Разве ему не позволено быть эгоистичным, если это касается жизни Сэма? Он хочет, чтобы его брат был жив. И его душа — не такая уж и дорогая плата за это.              Дин глубоко, рвано вдыхает, пытаясь игнорировать икоту в груди, которая лишь на волосок отделяет его от полного срыва.              Он подносит обе ладони к глазам и яростно трёт их с такой силой, что цвета начинают плыть. Он не зарыдает. Только не из-за этого. Он сделал осознанный выбор, и в помощи не нуждается — ни от Сэма, ни от кого бы то ни было ещё.              В комнату внезапно врывается ветерок, за которым следует ощущение, что воздух вокруг будто бы чуть уплотнился, и Дин поднимает голову, уверенный, что по рассеянности оставил окно открытым, или что ему попросту почудилось. Он моргает раз, затем второй — и смотрит прямо на Каса, стоящего перед телевизором; его руки свободно свисают по бокам, он смотрит на Дина в ответ. Всё ещё в мятой клетчатой рубашке и джинсах Дина — ничуть не изменился с тех пор, как Дин в последний раз видел его девять месяцев назад.              — Кас, — Дин старается весело приветствовать его, но надломленный голос и покрасневшие глаза, вероятно, тут же выдают его.              Всё тело Каса, кажется, сдувается от этого, выражение его лица становится каким-то глубоко печальным.              — О, Дин.              Дин снова прикусывает нижнюю губу и кивает, пытаясь взять себя в руки, прежде чем снова заговорить. Это не его чёртова вина, что Кас всегда появляется только тогда, когда он находится на грани срыва.              — Это правда? — спрашивает он, безуспешно пытаясь контролировать дрожь в голосе. — Я… я попаду в Ад, Кас?              Вместо ответа Кас подходит и опускается на кровать рядом с ним; Дин отстранённо вспоминает, что в их последнюю встречу они поссорились. Сейчас всё это кажется глупым и совершенно неважным.              — Я попаду в ад? — снова спрашивает он, после того, как Кас несколько мгновений не отвечает. — Можешь сказать прямо.              — Я, — говорит Кас тихим голосом, тщательно подбирая и обдумывая свои следующие слова, — вынес тебя оттуда в тот момент, когда нашёл тебя. Я обещаю тебе, Дин, долго ты там не пробудешь. Я приду за тобой.              Кусочки паззла с отвратительным щелчком встают на свои места в голове у Дина, и он отшатывается.              — Мы встретились в Аду? — шепчет он, слыша, как ломается голос.              В ответ Кас смотрит на него своими тёмными печальными глазами с непроницаемым выражением, а затем говорит:              — В другом времени, да. Но Дин, послушай меня, — прохладной рукой он накрывает ладонь Дина, и Дин понимает, что дрожь, которую он чувствовал в собственном голосе — это он сам, его тело дрожит с головы до ног. — Даже когда… даже когда меня больше не будет рядом, кто-то придёт за тобой. Когда меня не станет, на каком-то глубоком подсознательном уровне я прошу тебя помнить об этом.              — Почему? — шепчет Дин, вглядываясь в лицо Каса в поисках ответов. Дрожь всё ещё проходит по его телу и он ненавидит своё бессилие в попытках её унять. — Почему ты спас меня?              — Потому что так Господь велел, — говорит Кас, слегка кривя губы. Его глаза не отрываются от Дина ни на секунду.              — Да ты, должно быть, издеваешься надо мной.              Кас не отвечает — вместо этого он откидывается назад так, чтобы его плечи поравнялись с изголовьем кровати, и наклоняется, чтобы притянуть Дина к себе. Дин поддаётся, он позволяет себе это, обхватывая Каса за талию свободной рукой и пытаясь делать глубокие, судорожные вдохи. Он смутно чувствует, как рука Каса успокаивающе гладит его по волосам, как подушечка большого пальца потирает за ухом, и он смотрит прямо перед собой на стену мотеля, ненавидя себя за слёзы, застилающие глаза и тяжёлыми каплями скатывающиеся по щекам.              — Не знаю, с чего я вдруг начал психовать, — Дин издаёт резкий, самоуничижительный смешок и лёгкий всхлип после нескольких мгновений тишины. — Я получил донельзя чёткое представление о том, во что ввязываюсь, когда заключал сделку. И я ни за что не взял бы свои слова обратно. Но… — он не может заставить себя закончить.              — Но ты этого не заслуживаешь, — тихо заканчивает за него Кас. — Пойми это, Дин.              — Помнишь, я раньше думал, что мне удастся вырваться? — спрашивает Дин, закрывая глаза и утыкаясь носом в живот Каса. Его следующие слова звучат приглушённо. — Я даже спросил тебя, получится ли у меня. Ну и идиотом же я был.              — Жаль, что я не мог дать тебе другого ответа, — говорит Кас, и Дин закрывает глаза, чувствуя щекой его медленный вдох. — Я всё бы отдал за шанс ответить иначе.              Дин глубже зарывается носом Касу в живот, теперь перед его глазами лишь темнота. На мгновение он притворяется, что ничего больше не существует — только Кас. Кас и он.              — Как же ты вечно умудряешься появляться, когда я нахожусь на грани срыва? — бормочет Дин в живот Каса. — Это рушит мою репутацию.              — У меня есть теория, — задумчиво произносит Кас.              — Ты и твои дурацкие теории.              — Я думаю, меня притягивает к тем моментам твоей жизни, когда ты больше всего во мне нуждаешься, — заканчивает Кас, и Дин тут же замолкает.              Он думает об этом ещё с минуту, пропуская через себя обоснованность этой фразы, прежде чем пробормотать: «Я был прав, дурацкая теория» — и Кас тихо смеётся, быстро целуя его в макушку.              Дин вдруг отчётливо понимает, что они лежат в объятиях друг друга, практически обжимаются — и Сэм может вернуться и войти в номер буквально в любой момент, но Дин слишком измотан, чтобы переживать из-за этого. Конечно, он мог бы отстраниться от Каса и притвориться, что не хочет этого, а позже почувствовать облегчение из-за того, что отказал себе в этом — но сейчас он устал, он несчастен, и это — всё, чего он хочет. Кас — всё, чего он хочет.              — Каково там? — спрашивает Дин спустя несколько минут полной тишины, нарушаемой лишь звуком их дыхания. Рука Каса по-прежнему покоится на его плече. — В Аду, я имею в виду. Неужели там правда так ужасно, как это преподносят?              Кас ничего не отвечает, и его рука больше не двигается.              — Или это, типа, — Дин сглатывает, начиная нервничать из-за молчания Каса, — преувеличение?              — Я не могу ничего сказать, — бормочет Кас, и это чертовски похоже на уклонение от ответа. — Я не могу менять будущее сильнее, чем уже это сделал.              Дин снова чувствует эту пропасть, зияющую внутри. Чувствует её когти, сжимающиеся вокруг сердца так сильно, так больно, что у него снова перехватывает дыхание.              — Боже, мне страшно, — вдруг признаётся Дин; он не собирался ничего говорить, но слова срываются с губ против его воли.              Руки Каса скользят к его плечам и мягко сжимают.              — Будет трудно, — говорит Кас. — Это будет самым тяжёлым испытанием в твоей жизни. Но ты увидишь и другую сторону, Дин. Ты сильнее, чем Ад.              — Я так не думаю, — отвечает Дин хриплым голосом. — Ты просто говоришь то, что я хочу услышать.              Руки Каса начинают медленно путешествовать по спине Дина, и он не говорит ничего, чтобы подтвердить или опровергнуть эти слова.              — Ты слышишь молитвы из Ада? — спрашивает Дин. Руки Каса снова замирают. — Если я буду молиться тебе, если я буду говорить с тобой, ты услышишь меня?              — Меня к тому времени уже не будет, — говорит Кас, и напоминание мягкое, но Дин всё равно ненавидит его всем сердцем. — Но если ты вспомнишь обо мне, где-то я тебя услышу. Если я чему-то и научился, так это тому, что даже в худшем из своих проявлений Вселенная будет не в силах удержать меня от тебя.              У Каса есть привычка сбрасывать на Дина неоценимые по значимости слова, слова, в которых заключены вселенные смысла. Он произносит их так непринуждённо, будто выдаёт какие-то незначительные очевидные факты, будто в сказанное легко можно поверить.              — Я запомню, — шепчет Дин, глядя прямо перед собой.              На это Кас ничего не отвечает.              

***

             Недели, кажется, теперь пролетают быстрее. Дину снится адский огонь. И Кас.              Он сомневается в реальности последнего: Кас всегда молчит в его снах, просто смотрит на него грустными глазами цвета океана, его руки безвольно свисают по бокам.              — Что? — всегда спрашивает Дин, иногда хватая его за плечи и встряхивая. — Что, Кас?              Всякий раз, когда Кас открывает рот, чтобы ответить, солёная вода начинает пузыриться на его губах и литься изо рта, литься до тех пор, пока не затопит всё пространство вокруг них и Дин не проснётся, задыхаясь и чувствуя, как горят лёгкие.              Сэм время от времени спрашивает о Касе, но на самом деле это находится за пределами его приоритета — каждую свободную секунду своего времени он с маниакальным рвением ищет способ разорвать сделку Дина. Дин тратит не меньше времени, пытаясь держаться на плаву.              Порой самодовольный смешок Беллы эхом отдаётся у него в голове, заставляя его крепче сжимать руль, крепче сжимать простыни: «Мы летим в Ад, Дин. Так насладимся же в полёте».              У Беллы есть тысяча и один способ подгадить Винчестерам, но в одном она всё же не солгала: заимствованные минуты истекают быстрее обычных. Дин успевает лишь моргнуть — и вот позади уже июнь, июль, август; и чем ближе становится роковая дата, тем сложнее ему держать браваду. Он храбрится перед Сэмом, много спит, много пьёт, галлюцинирует Каса и охотится. А как иначе? Это единственное, что ему остаётся. Ни за что на свете он не рискнёт сделкой так, чтобы вместо него в итоге снова погиб Сэм. Ни за что, блядь, на свете.              Он знает, что Сэм не поймёт его, что он никогда не сможет по-настоящему понять его, а потому держит рот на замке и подыгрывает ему. Он притворяется, что верит в то, что выход есть, потому что, когда вера есть у Сэма, она появляется и у него.              Одной октябрьской ночью они, в конце концов, сильно ссорятся на этой почве: терпение Дина иссякает, он уже попросту вымотан самообманом; тогда он и говорит Сэму, что выхода нет, что всё случится так, как должно случиться — после чего брат срывается и уходит. Лязг захлопнувшейся двери мотеля громко отдаётся в ушах Дина, резонируя в мозгу, пока он перебирает свою сумку, безотчётно складывая одну и ту же пару боксёров снова и снова.              «Сэм просто, блядь, не понимает, что стоит на кону», — думает он, проверяя оставшуюся грязную одежду и начиная методично складывать её, рукав к рукаву, штанина к штанине. Может быть, в один прекрасный день, когда у него появится жена и дети, он даже поблагодарит Дина.              «Сэм сможет жить дальше», — думает он, чувствуя, как комок сжимается в горле. В конце концов, именно на это он и рассчитывал.              Дин закидывает последние носки в сумку, когда из его лёгких внезапно вышибает весь кислород. Он удивлённо хрипит, подносит руку к горлу, но не успевает повернуться, как вдруг прямо за его спиной раздаётся громкий треск.              Он оборачивается, переводя дыхание, и видит, как Кас, спотыкаясь, пытается встать с того места, где раньше был телевизор. Сам телевизор теперь валяется на полу, но Дин едва думает об этом — его больше отвлекает ошеломлённый, полный паники взгляд Каса, мрачный изгиб его рта. Это крадёт приветствие прямо с его губ.              — Кас? — спрашивает Дин, чувствуя неприятный удар в животе, который быстро сжимается, когда Кас встречается с ним взглядом. — В чём дело?              — Всё кончено, — дыхание его срывается, и Дин вдруг замечает мерцающие пятна золотого свечения, будто под кожей у Каса роится стайка мерцающих светлячков. — Дин, всё кончено.              — Нет, — шепчет Дин — он хочет сказать это громко, сильно и ясно, но голос вдруг подводит его. Он, спотыкаясь, подлетает к Касу и отчаянно хватается за него, притягивая к себе — будто это поможет удержать его здесь. — Нет, послушай меня, ты никуда не денешься, сукин ты сын. Понял меня?              — Дин, — Кас стряхивает его руки, отталкивая от себя, и пятится к двери мотеля. — Тебе не стоит… Не прикасайся ко мне, я не хочу, чтобы с тобой что-то—              — Нет, к чёрту это! — теперь Дин кричит, протягивая свою руку к руке Каса. Его пальцы намертво вцепляются в рукав рубашки Каса, и он ненавидит надломленный звук собственного голоса. — Ты… ты не можешь оставить меня.              Дин ждёт, что Кас отмахнётся от него с очередным требованием заботиться о безопасности, но в этот раз Кас его удивляет. Он хватает челюсть Дина, притягивая его к себе так стремительно, что тот едва успевает моргнуть — и целует.              На секунду мир вокруг них замирает — глаза Дина всё ещё распахнуты в чистом удивлении, губы Каса на его губах тёплые, жадные — он едва успевает осознать, что Кас, Кас целует меня, прежде чем всё заканчивается так же быстро, и Кас отшатывается назад, как ошпаренный. Дин пялится на него, совершенно ошеломлённый.              — Прости, — говорит Кас дрожащим голосом, его шокированный взгляд опускается на губы Дина, а затем вновь возвращается к глазам. — Дин, прости меня—              И прежде, чем Дин успевает принять решение, тело решает за него: он притягивает Каса за воротник одолженной у Дина же дурацкой рубашки и целует его прямо в губы. Кас издаёт испуганный, хныкающий звук и отшатывается назад, удивлённый прикосновением, но в следующую секунду их рты снова соединяются с такой силой, что они едва не сталкиваются зубами. Теперь Дин может почувствовать на вкус всё — лёгкую щетину Каса, запах горного воздуха на его коже, горячее, влажное скольжение его губ по своим — потому что Кас целует, целует в ответ, и все наложенные им запреты рассыпаются карточным домиком: он целует Дина с жаждой пустынного странника, ощутившего первые капли дождя, и Боже, — думает Дин, когда язык Каса скользит по его нижней губе, — это всё, всё, чего он, сам того не зная, когда-либо желал.              Повинуясь импульсу, он толкает их назад, внезапно отчаянно нуждаясь в твёрдой поверхности для опоры, и если Кас и врезается в ближайшую стену, то он не протестует, кроме мягкого, удивлённого выдоха при столкновении. Руки Каса, его широкие, нежные ладони теперь обхватывают челюсть Дина с обеих сторон, лишая его любой возможности отстраниться даже при чертовски сильном желании. Дин не следит за собственными руками, своевольно исследующими Каса; одна путается во влажных от пота кудрях на его затылке, другая обводит линию челюсти.              На мгновение он отрывается, чтобы глотнуть воздуха, потому что, очевидно, Касу это не нужно, но его снова, будто приливной волной, тянет к Касу секунду спустя: Дин впивается ртом ему в шею ещё до того, как он успевает сделать полноценный вдох, но Кас уже оставил под его челюстью засос или семь, так что, Дин полагает, это справедливо.              Он отдалённо чувствует ногу Каса, обхватившую его бедро — сильную, горячую на изгибе его талии, и в голову Дина наконец бьёт головокружительное осознание того, что Кас тоже хочет этого. Всё это время, просыпаясь возбуждённым, жарко задыхающимся от стыда и думая о голове Каса между своих бёдер, он думал, что только он хотел этого, только он настаивал на этом; но сейчас в Касе нет ничего инертного, ничего мученического: его нога бесстыдно обвивается вокруг Дина стальным медвежьим капканом, втягивая их бёдра в сводящие с ума круги трения, и, несмотря на то, что Дин трётся об изгиб тазовой кости Каса, как возбуждённый подросток, Кас, кажется, возбуждён ничуть не меньше, если твёрдая выпуклость в его джинсах хоть о чём-то да говорит.              Дин вдруг вспоминает, на полпути к тому, чтобы наметить ртом впадинку за ухом Каса, что Кас уже должен был исчезнуть, и он быстро отстраняется, так быстро, что Кас тоже отшатывается назад с обеспокоенным, выжидающим взглядом, будто боится, что его ударят или что-то в этом роде.              Дин хочет задать вопрос — что-то связанное с предстоящей гибелью Каса — но замолкает, стоит Касу обвести большим пальцем изгиб его скулы, а затем спуститься ниже и с любопытством нажать подушечкой на уголок его нижней губы. У Дина кружится голова, ему трудно дышать; он слишком сильно увлечён зрелищем полуприкрытых, затуманенных глаз Каса, его почти оцепеневшего взгляда, тёмного и тяжёлого, словно солнечное затмение, и всецело сосредоточенного на Дине.              — Прости, — бормочет Кас, его глаза снова скользят к губам Дина. Тот едва дышит. — Я хотел узнать, каково это.              — Ты всё ещё здесь, — отвечает он едва слышно. Под кожей Каса по-прежнему мерцают пятна золота, яркие, будто блики солнечного света, отражённые поверхностью воды. — Значит ли это… значит ли это, что ты—              Обеими руками Кас обхватывает лицо Дина, большие пальцы ложатся во впадинки под его скулами. Губы Дина замирают в форме следующего слова, которое он собирался сказать, но уже давно забыл, и он сглатывает под прикосновением Каса, его горло пересыхает.              Кас выглядит так, будто раздумывает над возобновлением поцелуя; его губы красные и влажные от слюны, волосы растрёпаны, и, глядя на это, Дин произносит единственную чёртову вещь, которая приходит ему в голову.              — Пожалуйста, — шепчет он, и Кас подчиняется, без колебаний подаётся вперёд, чтобы сомкнуть их губы вдвое нежнее, чем прежде — отчаянная настойчивость отступает, и Дин закрывает глаза, стремясь почувствовать каждый миг, запечатлеть в памяти всё до мельчайших деталей — запах Каса, его губы, его тепло, его руки.              Сквозь закрытые веки он видит, как золотые пятна разгораются ярче, сияют интенсивнее, и внезапно, обезумев, Дин до невозможного углубляет поцелуй, отчаянно впиваясь пальцами в лопатки Каса.              Порыв воздуха, изменение давления, и Дин открывает глаза в пустой комнате. Каса нет.