***
Похоже, Вселенная по-прежнему ненавидит Дина Винчестера, потому что вскоре Памела объявляется снова. На пороге дома Лизы, у чёртовой входной двери. — Я же сказал держаться от меня подальше, — выпаливает Дин, распахивая дверь. — Или я позабочусь о судебном запрете. Памела наклоняет голову, на её губах играет сардоническая усмешка. — Дин, судебный запрет? Ещё немного, и ты превратишься в образцового гражданина, — внезапно фокус её взгляда смещается… или он вовсе расфокусируется. Её зелёные глаза стекленеют, будто она смотрит сквозь Дина. — Почему ты плачешь? — Что? — Дин отшатывается, на всякий случай проводя рукой по щеке, просто чтобы убедиться. — Не плачу я. — Ты — нет, — бормочет Памела, её взгляд по-прежнему странно рассеян. — Но твоя душа плачет. — Ладно, моя душа рыдает, как скажешь. Если подкину чаевых за сеанс, ты уберёшься? — Дин? — Голос Лизы доносится из-за спины, и Дин тихо ругается под нос. — Кто это? — Да так, — он пытается придать тону лёгкость. — Старый друг. Я вернусь через секунду, — с этими словами он прикрывает входную дверь, отгораживаясь от подозрительного молчания Лизы. — Я серьёзно, — шипит он, хватая Памелу за запястье и оттаскивая её от крыльца. — Уймись уже. Я же сказал, что не хочу иметь с этим ничего общего. — Думаешь, Сэм этого хотел? — Памела заходит с козырей, и Дин ненавидит это. — Или Бобби? Не ради этого они отдавали свои жизни, Дин. — Сэм хотел, чтобы я покончил с охотой и жил нормальной жизнью, — огрызается Дин. — Ты ни черта не знаешь. — Этот ангел, Рафаэль… — снова начинает Памела, и Дину требуется вся его воля, чтобы не заткнуть уши, припевая «ла-ла-ла» до тех пор, пока она не отвяжется. — Я что тебе сказал? Плевать мне на ангелов, — Дин ненавидит этих ублюдков. Каждого ангела, с которым ему доводилось встречаться, он с удовольствием насаживал на свой клинок. — Из-за ангелов погиб мой брат. Из-за ангелов погиб Бобби, из-за них в моей жизни произошло столько дерьма, что мне пальцев не хватит на пересчёт. Так что не удивляйся, что теперь, когда им якобы нужна моя помощь, я желаю им катиться ко всем чертям. — Проблема не только на Небесах, — с вызовом отвечает Памела. — Она касается всего мира, это происходит повсюду. Сначала я думала, что это просто слухи, но этот парень быстро набирает силу, и если его вовремя не— — Плевать, — говорит Дин, отворачиваясь к входной двери. — Чтобы больше я тебя здесь не видел. — Есть ещё кое-что, — что-то в голосе Памелы заставляет Дина обернуться. — Вещи, люди… исчезают без следа. Я не знаю, в чём дело, но чувствую, что что-то не так. Внезапная вспышка дежавю, вызванная этими словами, заставляет Дина прикрыть глаза. Памела, разумеется, тут же считывает с него всё. — Хотя бы расскажи, что тебе известно. Дин бросает короткий взгляд в сторону дома, проверяя, нет ли поблизости Бена или Лизы, а затем морщится, облизнув пересохшие губы. — Над этим делом мы работали с Сэмом, когда он ещё учился в Стэнфорде, много лет назад. У него есть… у него были, ну, способности. Он замечал эти исчезновения. Но ничего стоящего мы сделать так и не смогли. Это всё, что я знаю. — Мне это не нравится, — шепчет Памела, и её взгляд снова странно меняется, будто она видит то, чего Дин увидеть не способен. — Это неправильно. Что-то необычное происходит с Дином — странное ощущение, вызванное словами Памелы. Он не может до конца понять, в чём дело, в его мозгу будто бы шевельнулась какая-то путаница; он пытается отмахнуться от этого чувства, но оно никуда не уходит — какая-то неправильность, будто он упускает что-то очевидное. — Я пойду, — вдруг говорит Памела, к удивлению Дина, и, засунув руки в карманы джинсов, разворачивается к своему синему Приусу, припаркованному через дорогу. — Мой номер у тебя есть. Звони, если появится настроение спасти мир. Дин смотрит ей вслед, с трудом сглатывая. Когда он возвращается в дом, Лиза ждёт его со скрещенными на груди руками. На её лице беспокойство и тревога. — Друг-охотник? — вопрос довольно непринуждённый, но осведомлённость в её тоне тревожит Дина, и внезапно он злится на Памелу за то, что она вот так объявилась на пороге и лопнула его пузырь спокойствия, разрушив тщательно выстраиваемую им нормальную жизнь. — Да, — Дин прикрывает входную дверь ногой. — Но это пустяки, она сама разберётся. Я сказал ей, что больше не охочусь. — Ты всё ещё держишь пистолет под подушкой, — тихо говорит Лиза. — Ты посыпаешь солью подоконники. Дин пытается улыбнуться, но у него не выходит. — Да, ну… ты можешь порвать с такой жизнью, но она никогда не порвёт с тобой, — он чмокает Лизу в щёку, направляясь в сторону кухни, и знает, что никто из них на самом деле в это не верит.***
На той же неделе Дин любуется утренним солнцем, стоя у кухонной раковины с чашкой кофе в руках. Бен уже в школе, а Лиза облокотилась на столешницу позади него, рассеянно покачивая бёдрами и заполняя утренний кроссворд. — Греческая гласная, — тихо бормочет она, а затем, так же тихо, шепчет «йота» и заполняет буквами пустые квадратики. — Листья не мешало бы сгрести, — отвлечённо говорит Дин, замечая, что трава во дворе уже едва видна под их ворохом. — Японский самурайский ритуал самоубийства, — вопросительно зачитывает Лиза. — Сэппуку, — бросает Дин через плечо. Ручка Лизы постукивает, пока она считает буквы, а затем еë удивлëнный взгляд устремляется на Дина. — Ты не говорил, что знаешь японский. Внезапно Дина ослепляет яркая вспышка боли, будто кто-то наотмашь бьёт его битой прямо по голове, раздаётся грохот — и Дин запоздало понимает, что это звук, с которым его кофейная кружка осколками разлетается по кафельному полу. Когда он приходит в себя несколько мгновений спустя, Лиза хватает его спину и плечи, диким голосом повторяя: — Дин? Дин? — Я в порядке, — отвечает он, задыхаясь, а затем потирает виски и зажмуривается с такой силой, что перед глазами начинают плясать яркие цвета. — Это просто мигрень. Подняв голову, он встречается с обеспокоенным взглядом Лизы. Она прикусывает губу. — Я волнуюсь за тебя, — шепчет она, встревоженно заглядывая ему в лицо. Дин кивает, закрывая глаза. — Я тоже за себя волнуюсь.***
По счастливой случайности, через месяц они с Лизой решают сделать перерыв. — Мне просто нужно немного пространства, — так говорит Лиза во время расставания, которое, по её словам, является не расставанием, а просто «увидимся позже», но Дин знает, к чему всё идёт. — Это ненадолго. Надеюсь, ты поймёшь. Во время разговора Лиза плачет, много жестикулирует, продолжает повторять, как ужасно она себя чувствует, поступая с ним так, но Дин ни в чём её не винит. Он поддакивает её словам, что да, он понимает, и он действительно понимает — понимает, что Лиза делает это не ради себя. Она беспокоится о Бене, её пугает, что проблемы сопутствуют Дину, будто мотыльки свету лампы. Ей не нужно произносить это вслух, Дин правда понимает. Более того, он согласен с Лизой. Не приближаться к Брейденам — самый надёжный способ уберечь Лизу и Бена от опасности. Дин окончательно убеждается, что проклят. Может быть, какая-нибудь ведьма, которой он перешёл дорогу, навела на него порчу, или давным-давно кто-то смастерил куклу вуду и отравил жизнь всей генетической линии Винчестеров; в любом случае, Дин стал думать о себе, как о чёрной дыре, сначала притягивающей к себе вещи, людей, а затем уничтожающей всё без остатка. Так что, да, он понимает. Всё равно семейная жизнь была не для него. Он знал это всегда, но в месяцы, прожитые с Лизой, позволял себе верить в обратное, верить в эту ложь. Дин заглотил эту наживку и теперь живёт с крючком поперёк горла. Лиза проявляет великодушие, позволив ему остаться до Рождества. Они ничего не говорят Бену, но Дин уверен, что он и без того всё понимает — улавливает мельчайшие изменения в их поведении, замечает, что привычная семейная динамика нарушается, пусть и временно. Вот только Дин не уверен, что это временно. Под Новый год Дин собирает вещи, целует Лизу в щёку, взъерошивает волосы Бена, а затем отправляется в путь. Впервые после Сталла он садится за руль Импалы, и это хуже, чем смерть. Машина теперь холодная, чужая — это больше не дом, лишь вместилище смерти, обитель воспоминаний, к которым он не хочет возвращаться. Руки зудят от желания разобрать её на запчасти, превратить в металлолом и собрать заново в надежде, что призраки прошлой жизни оставят его в покое. Дни напролёт он бесцельно колесит по городу, давно укоренившийся инстинкт подсказывает ему начать проверять местные новости в надежде наткнуться на потенциальное дело. Но он слишком устал, чтобы охотиться. Он потерял форму. Лишившийся всего, кроме укоров совести и бесконечной дороги впереди, Дин не в силах отмахнуться от слов Памелы, колоколом звенящих в его мозгу. Думаешь, Сэм этого хотел? Сэм просил его начать жить нормальной жизнью. Сэм хотел этого. Это было его последней волей. И Дин жил, правда жил. Но это не единственное, на чём зацикливается Дин: Памела упоминала ангелов, выносящих Сэма из Ада с Люцифером внутри — ради Апокалипсиса, конечно, — Апокалипсиса, который Дин предотвратил ценой всей оставшейся у него семьи, но речь не об этом. Он не хочет надеяться, не хочет даже думать о том, что у него есть хотя бы малейший шанс вернуть Сэма. Вдобавок ко всему ему на голову свалилась эта мигрень в сочетании со странным чувством, что он забыл что-то, но что именно, вспомнить не может. Будто он создал тайник в своей памяти и спрятал туда что-то очень важное, а теперь не знает, где именно его нужно искать. Это выбивало из колеи раньше, но теперь, когда он оказался предоставлен сам себе, наедине с дорогой, мысли начинают сводить его с ума. Дин хотел бы списать это на пост-травматику после Сталла, но в поле его зрения начали появляться странные ауры. Иногда он видит голубые и бежевые оттенки в своих снах, но каждый раз, стоит ему отчаянно протянуть руку в стремлении накрыть ладонью чьё-то плечо и развернуть фигуру к себе, видения ускользают, и он просыпается в холодном поту. Ему никогда не удавалось увидеть лицо, но эта фигура преследует его во снах, присутствуя на периферии кошмаров, от которых он так и не смог избавиться после Сталла — из ночи в ночь он заново проживает прыжок Сэма в бездну и ужасный звук ломающейся шеи Бобби. Дин вздрагивает и закрывает глаза. Он знает, что уже давно тронулся рассудком. Кажется, в ближайшем будущем он подцепит ещё несколько призраков. Они преследуют даже нормальных людей, что уж говорить о Дине, с его-то родом деятельности. Телефон с номером Памелы в контактах прожигает задний карман его джинсов.***
Этой ночью Дину снова снится сон, видение, которое он прозвал голубым призраком. Дин видит его неподвижно стоящим в толпе, просто неподвижно стоящим, пока безликая масса огибает его, как ручей огибает камни. Лица людей — неясные пятна, и Дин бросается в эту толпу, продирается через поток, стараясь добраться до призрака. — Подожди, — слышит он собственный голос. Призрак обращён к нему спиной. — Пожалуйста, подожди. Стоит Дину немного приблизиться (иногда ему это удаётся), как он чувствует это, чувствует пульсацию тепла в самой сердцевине, и это тепло кажется Дину знакомым, будто он уже испытывал его прежде. Будто это воспоминание. Он протягивает руку, касается плеча призрака и тут же получает вспышку — ничего конкретного, но его ослепляет яростное ощущение знакомости; с таким чувством человек входит в старый семейный дом много лет спустя. Призрак исчезает так же внезапно, и Дин вскакивает с постели с бешено стучащим в груди сердцем. Дин рвано выдыхает в темноту тихой и пустой комнаты мотеля, усилием воли цепляясь за эти ощущения, пытаясь запомнить всё, что может, о голубом призраке, но видение выветривается из памяти, и к тому времени, когда Дин просыпается снова, а первые лучи солнца заглядывают в окна, от видения остаётся лишь слабое, непонятное ощущение. Будто ему снился какой-то важный сон, который он уже не может вспомнить. Дин достаёт телефон и, прежде, чем успевает опомниться, проходится по всем доступным ему новостным источникам. Старые, дремавшие глубоко внутри инстинкты заставляют его останавливаться на заметках о мелких странных событиях, которые любой другой читатель пропустил бы мимо ушей. Среди нескольких потенциальных дел он выбирает одно наугад, и в следующее мгновение Дин уже надевает куртку, прогревает Импалу и выруливает на шоссе, направляясь в Иллинойс.***
Чутьё не подводит Дина — он действительно натыкается на дело, да такое, что оно позволяет ему легко вернуться в седло. Разгневанный призрак отлучённого от церкви пастора терроризирует одну из местных церквей, распугивает посетителей, швыряя вещи на алтарь во время мессы и пряча ингредиенты для причастия. Дин притворяется обычным прихожанином и общается с алтарниками, которые со слезами на глазах уверяют его, что «видели тут всякое», но когда он пытается заговорить со священником, его отталкивают с надменным, подозрительным видом. Удивительно, как вера покидает религиозных людей в самые неподходящие для этого моменты. Тогда Дин самостоятельно штудирует историю церкви и выясняет, что пастор по имени Мэтью Хендрикс скоропостижно скончался от сердечного приступа, убирая церковь в одиночестве после вечерней мессы. Полагая, что пастор злится на то, что его не отпели, Дин отправляется на местное кладбище и около полуночи начинает раскапывать его могилу. Работа грязная, от усилий у Дина сводит плечи и болит спина — он совершенно отвык от этого, и, будь рядом Сэм или другой охотник, дело продвигалось бы гораздо быстрее. Но Дин не может думать о Сэме без сбивающегося дыхания и желания убить первое, что попадётся ему под руку, а потому он гонит эти мысли прочь. Он откапывает пастора так быстро и проворно, как только может, солит и сжигает его без всяких церемоний, а затем снова засыпает могилу холодной и влажной землёй. Этой ночью он остаётся в Импале, хотя на заднем сидении неудобно и тесно, к тому же оно холодное, как лёд, что, в общем-то, не удивительно для середины зимы, но Дин слишком измотан, чтобы пытаться добраться до мотеля, а потому он засыпает прямо в машине; его руки все в грязи, одежда тоже испачкана, и ему кажется, что Импала всё равно согреет его, когда он уснёт. Несмотря на сонливость и ноющую боль во всём теле, поутру Дин всё же едет обратно в церковь на утреннюю мессу, чтобы убедиться, что вчера он всё сделал правильно и ничего зловещего больше не произойдёт. Во время службы он тихо сидит на задней скамье, его руки всё ещё грязные, от него воняет потом, но Господь, вроде как, любит всех, поэтому Дин полагает, что его присутствие высшие силы не оскорбит. Дин не принимает активного участия в мессе, но от одного её вида у него по телу бегут мурашки — все эти верующие, из раза в раз повторяющие одни и те же молитвы, падают ниц перед Богом, которому, на самом деле, нет до них, да и до всего остального мира, никакого дела. Они каются перед тем, кто будет сидеть, сложа руки, и наблюдать, как мир развалится на куски; молят о спасении того, кто позволил демону войти в детскую Сэмми, того, кто позволил матери Дина сгореть дотла на потолке, того, кто десятилетиями наблюдал за тем, как Дина рвали на куски в Аду; того, кто сейчас остаётся безучастным по отношению к Сэму, обречённому гнить в адовой клетке до конца времён. На середине проповеди руки Дина начинают дрожать, и он точно не может сказать, что является тому причиной — ярость или что-то другое, совсем другое. Обитель лжи. Он ненавидит это место; ему кажется, что оно душит его, что здесь он не принадлежит себе. Что его душа грязная. Как только священник, закончив службу, проходит мимо его скамьи, Дин вылетает оттуда, как ошпаренный, но застревает в очереди из прихожан, выстроившихся за священником, словно стадо бездумных последователей. Одетые в свои чопорные, застёгнутые на все пуговицы дорогие наряды люди бросают на Дина осуждающие взгляды, отчего ему становится жарко, а лицо покрывается пятнами. Он едва сдерживается, чтобы не сполоснуть руки в водосвятной чаше, просто чтобы позлить их, но вместо этого он просто продолжает протискиваться вперёд под неодобрительными взглядами прихожан. Он случайно задевает плечом человека, погружающего руку в чашу, и, слыша инстинктивный протест, Дин разворачивается к нему, чтобы извиниться, как вдруг его просто… заклинивает. В мозгу Дина происходит короткое замыкание, и в следующее мгновение его рука хватает плечо мужчины, пальцы сжимаются достаточно сильно, чтобы причинить ему боль. Приступ мигрени накрывает Дина с головой, и в следующую секунду боль становится такой невыносимой, что у него подкашиваются колени. Под крепкой хваткой Дина мужчина едва не оседает на пол вместе с ним; он протягивает руку, чтобы коснуться плеча Дина, его голубые глаза тревожно распахнуты. — Вы в порядке, сэр? — спрашивает он, и Дин тяжело дышит; кровь приливает к его глазам, лицо становится влажным. Проведя рукой по лицу, Дин понимает, что плачет. Мужчина изучает его с глубоким беспокойством по взгляде, его плащ и пиджак мнутся под хваткой Дина, и он снова повторяет, явно сбитый с толку видом слёз, бегущих по лицу Дина. — Сэр, как вы себя чувствуете? Вам вызвать скорую помо— — Нет, не нужно, — отвечает Дин, глядя на него, пытаясь взять себя в руки, пытаясь понять. Приступ сотрясает всë его существо, голубые ауры вьются вокруг парня. — Никаких больниц. Всё больше людей начинает пялиться на него, некоторые толпятся вокруг, возможно, намереваясь вмешаться, а мужчина неловко оглядывается по сторонам, будто пытаясь найти повод отойти от Дина. — Папочка? — детский голос раздаётся прямо за спиной Дина. — Мама ждёт в машине. — Секунду, милая, — отвечает мужчина и снова мягко накрывает рукой плечо Дина. Тот вздрагивает, отшатываясь от прикосновения и пытаясь прийти в себя. — Вы уверены, что с вами всё будет в порядке? — участливо спрашивает мужчина. У него яркие, добрые голубые глаза, обрамлённые тёмными ресницами, и Дин не может смотреть в них дольше секунды без новой волны головокружения. Церковь уже начинает пустеть, в ней остаются лишь Дин, незнакомец и ещё пара человек, задержавшихся, чтобы поговорить со священником. — Я в порядке, — отвечает Дин, собственный голос кажется ему чужим. — Извините, — на негнущихся ногах он разворачивается, и его взгляд падает на стоящую за ним девочку, её огромные голубые глаза смотрят на него с нескрываемым любопытством; светлые волосы собраны в аккуратную косичку, спадающую на плечо. — Берегите себя, — с этими словами мужчина обходит Дина и кладёт руку на плечо девочки. — Пойдём, Клэр. — Кто это был? — спрашивает малышка тихим голосом, когда отец уводит её из церкви, а Дин обеими руками упирается в водосвятную чашу, пытаясь понять, что, чёрт возьми, с ним только что произошло. На мгновение он замирает в этом положении, закрыв глаза и пытаясь подавить приступ тошноты; кажется, он стоит так довольно долго, потому что священник подходит к нему и любезно спрашивает: — Могу ли я чем-то помочь вам, сэр? Глаза священника опускаются вниз, к покрытым грязью рукам Дина, а затем снова скользят вверх, к его влажным от слёз щекам, и Дин тут же отшатывается от чаши. — Нет, — говорит он. — Я как раз собирался уходить. Бросив на Дина ещё один проницательный взгляд, священник, в конце концов, кивает и отворачивается, после чего Дин вылетает из церкви на пределе своей скорости, дрожащими руками выуживая ключи от Импалы из кармана; он до сих пор не может отойти от той странной реакции, которую испытал при виде совершенно, чёрт возьми, незнакомого ему человека. Когда Дин схватил мужчину за плечо, его ослепило необъяснимое ощущение — какая-то короткая вспышка дежавю, похожая на ту, которую он испытал во сне. Дина по-прежнему трясёт, когда он, наконец, добирается до машины, и, не успев опомниться, он достаёт телефон и начинает листать список контактов, пока не находит имя и адрес Памелы Барнс. Как выяснилось, она живёт в паре часов езды отсюда, максимум в трёх, и Дин выруливает с парковки, направляясь на запад.