***
Появление в доме Миссури спустя столько лет немного пугает Дина — под ним всё тот же побитый узорчатый диван, даже запах, слабый запах ладана и розмарина, точно такой же; словно этот дом не стоял на нулевой отметке Апокалипсиса, а Дин может притвориться, что сейчас всё так же, как и в прошлый раз, когда он был здесь, и Сэм стоит рядом, время от времени подтрунивая над ним. Миссури опускается на сидение напротив него и едва заметно вздрагивает, сочувственно взглянув на него. — Ты выглядишь просто ужасно, милый. Дин сухо усмехается. — Спасибо, ты тоже ничего, Миссури. Женщина качает головой и трижды цокает языком. — И как ты только на ногах ещё держишься? Дин не отвечает, ожидая уточнений. Но Миссури лишь грустно улыбается, морщинки появляются на её лице. Она и правда выглядит старше с тех пор, как Дин видел её в последний раз — более уставшей. — Тяжесть всего мира возложена на твои плечи. Должно быть, тебе невыносимо даже вставать по утрам. — Каждый день, — тихо соглашается Дин. — Это причина, по которой я здесь. Но ты ведь уже знаешь это, верно? Миссури мягко кивает. — Ты можешь их видеть? — голос Дина падает до шёпота. — Их… живыми, по ту сторону? Пауза, Миссури кивает снова. Вот утверждение, которого Дин так давно ждал. Его дыхание перехватывает, плечи опускаются. Он сцепляет пальцы. — Задуманное тобой, Дин, — предупреждает Миссури, — крайне опасно. Ты бросаешь вызов существу, способному подавлять силы мироздания. — И ты знаешь, как к нему подобраться, — уточняет Дин. — Судя по тому, что ты сказала по телефону. И что ты знаешь, где… — горло Дина сжимается, и ему приходится преодолеть себя, чтобы продолжить, — где Кас. Произносить имя Каса сложно не только по эмоциональным причинам — слоги физически подавляются, будто им не суждено слетать с губ Дина. Бессонными ночами он повторяет это слово про себя сотни раз, снова и снова — Кас, Кас, Кас, — в страхе перед новым забвением, в надежде, что Кас слышит его, где бы ни находился. — Не совсем, — осторожно отвечает Миссури. Сердце Дина сжимается, он чувствует себя обманутым, силясь подавить невольный прилив гнева; Миссури, тем временем, продолжает. — Я вижу место, где ты в последний раз был с ним в другой реальности. Оно стало источником излучения, именно оно является средоточием энергии, будто тот момент застыл во времени, как узел временно́й петли — что бы Кастиэль ни сделал, шагнув в источник, результатом тому стали потрясения по всей линии времени. Неудивительно, что это так повлияло на тебя — ведь ты был на месте взрыва. — Миссури, скажи мне, — Дин опускает взгляд, не в силах смотреть ей в глаза. — Есть ли… есть ли у меня хоть малейший шанс вернуть его? Мгновение Миссури молчит, а затем отвечает тихим голосом: — Не знаю, Дин. Я не сталкивалась с подобным прежде, никто не сталкивался. Это неизведанная территория. Даже мы, медиумы, порой можем быть в тупике. Дин кивает. Он не может сказать, что удивлён — тот же ответ он получает от многих других уже несколько недель; и всё же он не в силах скрыть разочарование. — Мы видим Тьму, но ничего больше, — говорит Миссури. — Видим призраков за завесой, мерцающие образы других реальностей. Чувствуем, что что-то происходит, но что именно, сказать не в силах. Опять же, ничего нового. За последние месяцы Дин объехал десятки медиумов по всей стране, из которых лишь немногие знали, кто такие Сэм и Кас; остальные же, как заведённые пластинки, давали один и тот же ответ — «Мы не знаем, что происходит, но грядёт что-то страшное». — Позволь, я задам тебе вопрос, — Миссури, кажется, считывает ход его мыслей. — Ты не думал… не проходить через это? Оставить всё, как есть, и попытаться выстроить свою жизнь заново? — Думал, — Дин не отрывает взгляда от узоров на пёстром ковре. — Наверное, это самый безопасный вариант. А может и единственный верный. Но я просто… держу это, всё это, взаперти, здесь, — он дважды касается пальцами виска. — Каждое… каждое воспоминание о нём, каждую деталь, всё. И я… я не могу жить с мыслью, что этого на самом деле не было, что его не существует, — наконец, Дин поднимает глаза, чтобы встретить любопытный взгляд Миссури, и его плечи опускаются, будто налившись тяжестью. — Я просто не могу, Миссури. Я пытался и не могу. — Ты влюблён, — мягко говорит она. Дин не опровергает её слов, лишь устало качает головой и отвечает: — Это тебе ясновидение подсказывает? — Нет, — Миссури расплывается в улыбке. — Для этого не нужно быть экстрасенсом, у тебя всё написано на лице, милый. Дин с трудом сглатывает и быстро кивает, снова опуская глаза. — Я не могу… не могу собрать воедино всё произошедшее. Иногда у меня перед глазами проносятся вспышки воспоминаний о Касе, но я не могу понять, к какой реальности они относятся… не получается сложить головоломку. Поэтому я не знаю, что изменится, если я попробую вернуть его. Но я не прощу себе, если даже не попытаюсь. — Ты думал о том, как это повлияет на жизни других людей? — Миссури спрашивает, не обвиняет: когда Дин встречается с ней взглядом, она смотрит на него в ответ с любопытством, без капли осуждения. — Да, думал, — кивает Дин. — Разумеется, думал. Но происходящее на Небесах… — он неопределённо жестикулирует в сторону потолка, — нужно что-то предпринять, и такая перемена подходит. Этот Рафаэль собирается вызвать Апокалипсис, и преуспеет, если я буду медлить. — Это и есть твоя работа, да? — говорит Миссури. — Ну, кто-то же должен, — Дин мрачно усмехается. — А я пока не вижу толпы желающих взяться за это. Миссури кивает и проводит ладонями по ткани джинсов. — Я просто предупреждаю, Дин, — говорит она, — что это может изменить… всё. Всё, что мы знаем, всю эту реальность, всю прожитую тобою жизнь. Всё изменится. Некоторые люди перестанут существовать — тех, кто появился на свет в этой реальности, ты попросту убьёшь. — Я всё исправлю, — твёрдо говорит Дин, игнорируя неприятные ощущения от того, что Миссури озвучила его опасения. — Я не могу позволить себе сидеть сложа руки и подсчитывать потери. Если я верну Каса, всё встанет на свои места. Люди, которые должны существовать, снова будут существовать. — Ты не знаешь этого наверняка, — Миссури, вероятно, читает его мысли. — Но даже в том случае, если это окажется правдой, кто ты такой, чтобы утверждать, что та реальность — правильная, Дин? Ты Бог? — Нет, — Дин огрызается, чувствуя дискомфорт от вопросов Миссури. — Просто… — Если ты изменишь ход событий, погибнут люди, — говорит Миссури, поднимая брови. — Живущие сейчас перестанут существовать. Я просто говорю, как есть. — Люди погибнут в любом случае, — возражает Дин. — Погибнут от рук Рафаэля, который заручится поддержкой Михаила и Люцифера и испепелит всю планету. А что насчёт тех, кто существовал в моей реальности, в подлинной реальности, где Сэм и Кас живы? Они заслуживают существования не меньше. — Я не пытаюсь заставить тебя чувствовать вину, Дин, — голос Миссури мягок. — Я только прошу тебя подумать, как следует подумать о серьёзности принимаемого тобой решения. Оно изменит Вселенную. — Помню такой пунктик в своём резюме. — Умник, — Миссури неодобрительно цокает языком, и Дин почти улыбается. — Так ты знаешь, где это место? — спрашивает он, сжимая и разжимая руки. — Знаешь, где эта… Тьма? Миссури поджимает губы, и Дину кажется, что она взвешивает все «за» и «против», прежде чем дать ему ответ. — Насколько я могу судить, вы трое выступили против неë, потому что нашли наиболее уязвимую точку — место, где можно было получить к ней полный доступ. Это сложно, для этого требуются немалые экстрасенсорные способности, так что, полагаю, вам помогли. — Кас, — соглашается Дин, вспоминая. — Она здесь, — Миссури понижает голос, будто опасаясь, что их могут подслушать. Сердце Дина пропускает пару ударов. — Здесь? В Лоуренсе? — Здесь, в Лоуренсе, — подтверждает она. — И я даю тебе три попытки отгадать, где именно. Секунду Дин вопросительно смотрит на неё, перебирая в уме смутные, расплывчатые воспоминания о моменте исчезновения Каса, которые он проигрывал в голове сотни раз за последние месяцы. Ноющая знакомость обстановки сводила его с ума, и вдруг, с внезапным ужасом он понимает, почему. — Наш дом, — догадывается Дин, чувствуя, что задыхается. — Это в нашем старом доме. Миссури коротко, едва заметно кивает, глядя Дину прямо в глаза, словно боится отвечать ему вслух. — Вот же чёрт, — теперь воспоминания Дина предстают перед ним в новом свете: голубая стена, стена, из которой струился свет, поглотивший Каса — теперь он понимает, что так выглядела детская Сэмми, а может, и его старая комната. — Почему? Из всех мест на земле, почему здесь? — Истинное зло вошло в этот дом, Дин, — говорит Миссури. — Такая тьма оставляет после себя не только психологический или эмоциональный осадок, она меняет ландшафты парапсихического мира. Ладони Дина потеют. — Зачем ты говоришь мне это? Если считаешь, что изменение реальности — плохая идея? Губы Миссури расплываются в мягкой, но серьёзной улыбке. — Я верю, что ты сделаешь правильный выбор, Дин, — она наклоняется вперёд, не разрывая зрительного контакта. — Я верю, что ты всё сделаешь правильно.***
Сердце Дина отбойным молотком колотится в груди всю дорогу до его старого дома — маршрут, который он помнит наизусть. Оглядываясь на пёстрые маленькие домики и аккуратные газоны, Дин думает, сколько всего изменится, если он пойдёт на это. Многое будет воссоздано, но многое исчезнет без следа. Эгоистичен ли его поступок? Лгать самому себе он не может, одним из главных стимулов в этом деле является возвращение Сэма и Каса, если это окажется ему по силам. Эгоизм ли это? Глубинная, почти инстинктивная часть его существа кричит, что это будет правильным решением — вернуть реальность к первозданному варианту, ведь та, в которой он находится сейчас — всего лишь ложь, иллюзия, вот-вот готовая развеяться. В какой-то момент ему приходится остановить машину — нервы напряжены так, что Дин чувствует физическое недомогание; он делает глубокие вдохи, прижимаясь лбом к стеклу, и вновь глаза Каса яркими огнями загораются в его сознании. Дин чувствует, как воспоминания о нём исчезают, рассеиваются, как любые другие — он начинает забывать его голос. Он давно забыл его запах. Из памяти стираются фрагменты событий, оттенки ощущений, но он отчаянно, изо всех сил продолжает цепляться за них. «Нет никаких гарантий, что я верну их, — мрачно напоминает себе Дин, чувствуя, как учащается собственное дыхание. — Вероятность даже меньше, чем шанс, что вся эта задумка вообще сработает». Но он не был бы Дином, мать его, Винчестером, если бы сдался, хотя бы не попытавшись — не попытавшись всё исправить, или погибнуть, пытаясь. Дин трогается, устремив немигающий взгляд в одну точку — Импала везёт его домой.***
Когда Дин приезжает на место, дом Винчестеров невозмутим и тих — заброшенный, пустой, совсем непохожий на то, каким Дин его помнит: он пришёл в запустение, некошеная трава на газоне пожухла и поросла сорняком. Белая краска потускнела и облупилась, табличка с номером давно отвалилась. В одном из окон дыра в форме звезды размером с бейсбольный мяч. Вывеска «ПРОДАЁТСЯ» сбилась набок и деформировалась под влиянием дождей и времени. Что-то в глубине души Дина невыносимо болит при виде разрушенного дома его детства, но, учитывая обстоятельства, удивляться тут нечему. Если Миссури права и там действительно что-то есть, то большинство нормальных семей должны были оказаться достаточно умны, чтобы держаться подальше от этого места. Несмотря на то, что на улице стоит полная, почти зловещая тишина, Дин чувствует себя так, будто направляется в зону боевых действий. С бешено стучащим в висках пульсом он медленно приближается к входной двери, вытирая о джинсы вспотевшие ладони. Дом скрипит и стонет под порывами ветра, стёкла дребезжат в рамах, будто перед ним живое, разумное существо. Едва дыша, Дин протягивает руку и касается дверной ручки — и небольшой электрический разряд пронзает его, гудит в венах; глубоко вдохнув, Дин толкает дверь. Он не знает, ожидал ли он, что дом поглотит его, едва он пересечёт порог, но в действительности с его приходом всё вокруг погружается в мёртвую тишину; единственный звук, сопровождающий Дина — скрип старых половиц под ботинками и тихий стук крысиных лапок. Постепенно к нему возвращается осознание того, где именно он находится — Дин инстинктивно взбирается по лестнице, что-то влечëт его на второй этаж, будто песнь сирены. Он проводит рукой по старым, облупившимся перилам, поднимая облачко густой серой пыли на своём пути. Ступени под его ногами скрипят, и Дин переживает всё это вновь — удушающий, гнойный жар пламени той ночи, когда он нёс Сэмми наружу в своих руках, разряды электричества под кожей — те же разряды, что пускал по его телу Кас, то появляясь, то исчезая из жизни Дина так бесконечно давно, будто целую жизнь назад — целую жизнь, которой никогда не было. Всё это кажется теперь далёким и недостижимым, как звёзды. Он поднимается по лестнице и попадает в коридор — шаги гулко отдаются в тишине по мере того, как он приближается к старой комнате Сэма. Что бы там ни было, теперь оно зовёт его громче, поёт в его ушах, гудит в крови. Дин не знает, добро это или зло, но сила взывает к нему, и он продолжает двигаться вперёд, теряя контроль над собственным телом. Стоит ему толкнуть дверь в спальню Сэма, как он ощущает сдвиг в атмосфере, подобный нарастающему гулу перед землетрясением — будто дом пробуждается, осознавая его присутствие. Он закрывает глаза и сосредотачивается на воспоминаниях о Касе, выводит их на первый план своего сознания, думает о Сэме, обо всём, что было у него в прошлой жизни, а теперь оказалось отнято — и гул нарастает в его ушах, жужжа, будто пчелиный рой. Дин хочет раззадорить это существо, разозлить, призвать, обвинив во всех своих лишениях — в каждой своей потере, в каждом дорогом ему человеке, которого он лишился, в каждом воспоминании, украденном у него. Теперь гул становится невыносимым, почти оглушительным; Дин открывает глаза при громком, раздирающем барабанные перепонки грохоте — прямо на его глазах стена раскалывается неровным швом света, импульсы золотой энергии выплёскиваются на пол, заливая комнату таким жаром, что дышать становится почти невозможно. Что-то в глубине души Дина, истомлённое и древнее, желает войти в самый источник этого света, сгореть в нём, вспыхнуть, как моль в свете электрической лампы, но усилием воли он заставляет ноги оставаться на месте, и стоит, не шелохнувшись, пока свет полностью заливает сначала комнату, а затем и весь дом. — Так это и есть Тьма, да? — слышит он собственный голос. — Ожидал, что будет отстойнее. Словно услышав его, жила света распахивается шире, плюясь, изливая витки темпоральной энергии. Всё существо Дина содрогается, вибрирует от этой силы, потрясающей до самых костей. — Я пришёл за Касом, — говорит он, чувствуя, что срывается на рык. — Я знаю, что он у тебя. Прилив света накатывает и колеблется, кажется, дыша жаром прямо ему в лицо. Дин не столько идёт вперед, сколько продирается, свет заливает его ступни и колени, пронизывает его до глубины души, словно Дин привязан к генератору — дышать становится почти невозможно, как и смотреть перед собой, но он продолжает идти, пока не достигает самого центра комнаты. Глаза горят и слезятся от яркости и жара, но он упрямо продолжает смотреть вперёд, прямо в то, что кажется ему сердцем вселенной. Повинуясь какому-то глубинному инстинкту, Дин протягивает руку прямо в нутро, в источник, его тело словно вспыхивает, и в этот миг, в этот краткий миг контакта всё возвращается к нему — каждый момент, каждая секунда другой жизни, которую он утратил; они с Касом в амбаре в их первую встречу, они с Касом в Сталле, они с Касом ссорятся в темноте в доме Бобби. Кас, погружающийся в озеро с распростёртыми руками, запах крови и грязи на его коже в Чистилище, когда Дин притянул его в свои объятия, ощущение прикосновения руки Каса в склепе, Кас, только ставший человеком, его взгляд с пассажирского сидения Импалы, его прохладная рука, накрывающая метку Каина, успокаивающая его. Он вспоминает прикосновение Каса в Аду, как оно проникло в самую его душу… Он помнит прикосновение Каса как человека, тёплое, пьянящее и настойчивое, мягкое на его коже… Он помнит ощущение благодати Каса, разливающееся по его телу, наполняющее его, лишающее способности говорить и дышать. Всё тело Дина содрогается от энергии, проходящей через него, от её колоссальной мощи, но он держит руку вытянутой, и свет разгорается ярче, будто он суёт руку в электрическую розетку. Проходит одна, две, три секунды, а затем чья-то рука крепко хватает его протянутую ладонь. Дин не думает; едва ощутив физическое прикосновение, он просто вцепляется в эту руку и тянет, тянет изо всех сил, одновременно ощущая, как комната вокруг него меняется, как огромные волны энергии ваяют и разрушают, деформируют и преображают всё вокруг. Но всё это — лишь белый шум, фоновый звук, который не имеет совершенно никакого значения. Дин продолжает тянуть изо всех сил, пока в его руках не появляется тепло и ощущение прижатого к нему тела, пока свет вокруг него не разгорается ещё ярче, подобно умирающей звезде, а затем не гаснет, отбрасывая на комнату тени. Дин закрывает глаза, вцепившись изо всех сил, пока весь дом содрогается от мощи всасываемой обратно энергии, втягивающейся в стену, отступающей. Мир вокруг сужается до захвата рук и его собственного дыхания. Его глаза остаются закрытыми до тех пор, пока не исчезает последняя капля энергии, пока не воцаряется абсолютная, мёртвая тишина, прерываемая лишь звуком дыхания двух людей, крепко прижавшихся друг к другу. Дин открывает глаза. Кас всё ещё прижимается к нему, его голубые глаза распахнуты, ошеломлены, а пальцы до боли врезаются в плечи Дина; при виде его лица Дин едва сдерживает вскрик. — О Господи, — слышит он собственные слова, и Кас едва успевает вымолвить что-то вроде: «Дин? Что случилось?», прежде чем Дин хватает его за челюсть, притягивает ближе и целует, забыв, как дышать. Ошеломлённо застыв на мгновение, Кас отвечает на поцелуй с такой же силой и энтузиазмом, обе руки вцепляются в воротник Дина, притягивая его к себе, заполняя каждую унцию пустого пространства между ними. Дин наконец отстраняется, голова кружится от недостатка кислорода, и он прижимается лбом ко лбу Каса, рука взлетает вверх, касаясь его шеи. — Никогда больше так не делай, — шепчет он так близко, что чувствует тёплое, сбившееся дыхание Каса на своих губах. — Хорошо, — отвечает Кас так же тихо, задыхаясь так же сильно. — Хорошо. Внезапно на Дина накатывает волна глубокого изнеможения, настолько мощная, что он опускается на колени; Кас опускается следом, и они оба остаются в таком положении, продолжая отчаянно цепляться друг за друга. Хватка Дина кажется, такая крепкая, что может причинить боль, но Кас не протестует, просто продолжает прижимать его к себе, ожидая, пока восстановится дыхание. — Что произошло? — спрашивает Кас слабым, неровным голосом. — Всё, что я помню — это та ночь, а потом… теперь я… я здесь. — Я вспомнил, — говорит Дин. — Я вспомнил тебя, вспомнил всё это. Кас отшатывается, его глаза благоговейно расширены. Осторожно, он поднимает руку, чтобы провести пальцами по скуле Дина. — Это невозможно, — шепчет он. — Это… это должно было быть невозможным. — Помнишь, что ты сказал? — спрашивает Дин, притягивая его обратно. Пребывание на расстоянии нескольких дюймов от Каса кажется непростительно далёким. — О том, что мы бросаем вызов Вселенной или что-то в этом роде? — Да, — выдыхает Кас, задевая нос Дина своим. Дин глубоко вдыхает, впитывая каждое ощущение, чтобы больше ничего не забыть. — Думаю, нам не суждено быть порознь, — заканчивает он. — Я всегда это знал, — отвечает Кас, и Дин смеётся в следующий поцелуй, его голова идёт кругом от осознания того, что ему позволено иметь это, это. На периферии зрения Дин замечает движение, а затем раздаётся громкий стон — и он удивлённо отстраняется от Каса. Это Сэм, пошатываясь, пытается принять сидячее положение и озирается вокруг с совершенно ошарашенным выражением лица. Голос Дина едва не покидает его. — Сэм? — Какого чёрта? — Сэм щурится в попытках приспособиться к свету, льющемуся из окон, а затем удивлённо фокусируется на Дине и Касе, прижавшихся друг к другу, прежде чем обвести взглядом остальную часть комнаты с внезапным пониманием. — Мы в Лоуренсе? Что, блядь, произошло? — Сэм, — Дин едва осмеливается задать следующий вопрос. — Кто такой Мо Таннер? — Что? — переспрашивает Сэм, совершенно ошарашенный. — Просто… просто ответь. — Кажется, это бармен из Стэнфорда, — Сэм недоумённо хмурится. — Какое это, блядь, имеет отношение к чему-либо, Дин? Дин на мгновение отходит от Каса, чтобы опуститься рядом с Сэмом и крепко обнять его, так крепко, что Сэм слабо стонет в знак протеста. — Дин, — он дважды похлопывает его по спине. — Не могу дышать, — и Дин отстраняется, оглядываясь на Каса, который всё ещё удивлённо смотрит на него. — Всё это время, — говорит Дин, не отрывая взгляда от Каса. — Ты всё это время возвращался ко мне, хотя я не знал, кто ты. Кас кивает, от его широкой улыбки в уголках глаз залегают морщинки. — Я скучал по тебе. — Кто-нибудь может объяснить, какого чёрта здесь происходит? — жалуется Сэм, а затем совершенно ровным голосом выдаёт: «Понял», когда Дин встаёт и подходит к Касу, снова втягивая его в поцелуй. Губы Каса жадно впиваются в его; он чуть поднимает подбородок, когда Дин наполовину опускается на колени, чтобы коснуться его лица. — Как я мог помнить? — спрашивает Дин, задыхаясь, когда они отстраняются друг от друга. — Как я мог помнить всё, если этого никогда не происходило? — Технически этого действительно не было, — говорит Кас. — Временна́я линия, где мы встретились в Аду — это то, что технически уже произошло в этой реальности. Я не знаю, почему ты помнишь… всё остальное, — его голос становится тише, а пальцы легко проводят по нижней губе Дина. — Может быть, тебе просто суждено помнить. Дин полностью опускается на колени, чтобы оказаться на одном уровне с Касом. — Тьма ушла? Это сработало? — Думаю, да, — шепчет Кас, закрывая глаза, словно сосредотачиваясь. — Я отдал свою благодать, и две силы превозмогли друг друга. Это было похоже на… как будто я наблюдал за взрывом сверхновой. — Так мы сделали это? — шепчет Дин, едва осмеливаясь верить в то, что произносит. — Мы победили? — Мы победили, — Кас касается руки Дина, крепко сжимая её. — Значит, благодати нет. Ты человек, — говорит Дин, чувствуя, как сжимается горло — это печаль за Каса, и вместе с тем предательское, глубоко укоренившееся ощущение потаённой надежды, надежды, которую он никогда не позволял себе прежде. Кас встречает его взгляд и молча кивает. — Помнишь, что ты сказал? — говорит Дин, крепко сжимая пальцы Каса в ответ. — Что ты сказал о… — …о том, чтобы каждый день просыпаться рядом с тобой, — Кас мягко крадёт слова, которые Дин не осмеливался произнести, прямо с его губ, и синева его глаз будто становится ярче при взгляде на Дина. — Я помню. — Если ты ещё, ну… — пытается Дин, а затем устало прикрывает глаза, внезапно подавленный тяжестью произошедшего, всей серьёзностью этого. — Я открыт для… всего. Если ты хочешь. Если ты хочешь этого со мной. Кас наклоняется вперёд, чтобы оставить поцелуй на носу Дина, а затем гладит рукой его волосы. — Да, — отвечает он и замолкает, просто закрывая глаза, и снова прижимается лбом ко лбу Дина. — Хорошо, — говорит Дин на глубоком выдохе. Это похоже на глоток новой жизни, нового начала. — Хорошо. — Кроме того, — Кас улыбается, переплетая их пальцы и крепко сжимая, — у нас есть всё время мира.