Сириус Хеееееей, Ремусс Если у нас завтра репетиция довольно рано, то мы могли бы остаться после Ты же хотел научиться играть
Ремус Хорошо. Они разошлись примерно через полтора часа после того, как залезли на крышу. Мартовская погода недостаточно тёплая — не даёт долго сидеть на ветру. И Блэку казалось, что теперь всё наконец стало лучше, а память, к тому же, услужливо подкинула воспоминание: — Я мог бы постараться научить тебя, — внезапно выдаёт брюнет в порыве благородного чувства. — Если хочешь, конечно. То, о чём ты сказал, устраняется привычкой. И Бродяга невольно провёл параллель между его занятиями гитарой с МакКиннон и возможными будущими с Ремусом… — Так как ты на это смотришь? …испугавшись этого. — Может быть, — с сомнением произнёс Люпин, задумавшись на пару секунд. — Но явно не сейчас. Прощупывание почвы — вот так он мог бы назвать свою жизнь в последнее время. Каждое его действие, каждый неуверенный шаг: — Слушай, так я просто прощупываю почву, типа пытаюсь понять, есть ли смысл продолжать. — Продолжать что? Сириус удивлённо вскинул брови и поднял голову на Лили, которая сосредоточенно нарезала лук. — Ты меня вообще слушаешь? — капризно спросил он, начиная остервенело чистить картошку, чтобы продемонстрировать свою обиду. — Слушаю, Падс, и делаю это очень внимательно. Но это не значит, что я всё понимаю, — девушка оторвалась от своего занятия и убавила огонь на плите. — Ты рвёшься к нему, и это ясно, но твоя проблема в том, что ты каждый раз придумываешь отговорки: провожал до дома, потому что хотел извиниться, вытащил из дома сегодня, потому что хотел каких-то объяснений, предложил позаниматься, потому что между вами снова «недомолвки». Блэк с сомнением смотрит на неё. Внутри закипает раздражение, отчаяние, желание. Ревность — то, с чем приходилось жить, то, с чем приходилось ладить. Ревность — верная спутница импульсивного собственника, который долго мирился, что его лучший друг нашёл себе девушку, и ей тоже, оказывается, необходимо уделять внимание. И именно эта девушка, которая улыбается ярче солнца, собирает значки и обожает гетры — сейчас то ли отчитывает, то ли издевается. — И что ты хочешь сказать? — Повторяю: продолжать что? — Надеяться, — после секунд раздумий выдал Блэк, поджимая губы. — Надеяться на то, что всё может получиться в будущем. — Ты же понимаешь, что надежды рушатся, когда ты задаёшь цель? Сегодня причина для встречи такая, завтра другая — это неправильно. Люди встречаются не с намерением обсудить детские травмы, а случайно приходят к этой теме в диалоге. — Отличные аналогии, Лилс. А как же психологи? — Блэк, у меня нож в руке, поэтому прекращай, — Эванс выглядела угрожающе, но уголки губ заметно дрогнули. Иногда они собирались в ресторанах, кафе или просто у кого-то дома (то есть у Лили и Джеймса), чтобы пообедать всей группой, провести время вне репетиций, доказать: возникшие конфликты улаживаются сами собой, никто ни на кого не в обиде. И почему-то каждый раз Бродяге поручали грязную работу, пока довольный Поттер просто бегал по магазинам, а Фрэнк и Марлин вообще не прикладывали никаких усилий. — Я веду к тому, что ты не должен каждый раз оправдываться перед ним, собой или мной, словно делаешь что-то плохое. Если ты испытываешь чувства к Ремусу, то это прекрасно — иди и встреться с ним просто так, а не придумывай причины, — она нахмурилась, заметив, как Сириус вздрогнул на словах о чувствах. — Рассказал мне, а всё ещё боишься признаться в этом самому себе? — Просто… больше бы подошли эвфемизмы, — как-то расстроено промямлил парень, утыкаясь взглядом в злосчастную картошку. — Нет уж, будешь свыкаться с этой мыслью. Я очень рада за тебя, за то, что ты нашёл человека, которого сможешь полюбить, уверена, что это взаимно. Но если ты будешь скрывать это в самом себе как что-то грубое, то очевидно, что ничего не выйдет. Я понимаю, когда мне стоит быть мягче, а когда — нет. Ты запутался, ты жаждешь узнать всё вокруг, но это невозможно, и я просто стараюсь донести, что всё выглядит немного не так, как видишь ты. — Спасибо… наверное, — Блэк чувствует себя просто убитым, заплутавшим, потерянным, не знающим, что делать. Он любит её. Но иногда совсем не понимает.* * *
Не понимает, в ту же ночь весело хватая Марлин за руку, утягивая в винный магазин в подвале. Ему совсем не весело, не хочется смеяться, но приходится, потому что так наверняка надо. И дома так тепло, так привычно гудит холодильник, звенит пакет с бутылками, пока МакКиннон выбирает песни, чтобы забыться. Она ничего не знает напрямую, у неё в рукаве не тузы, а только догадки; Эванс же в курсе событий, но они описаны настолько кратко, что: «Я забрал Ремуса ночью, а сегодня мы вышли погулять и обсудить этот инцидент», — вызывает множество вопросов, но не даёт ни одного ответа. И Бродяга сходит с ума от теорий, от неуверенности, от копошащихся мыслей, убийственно шепчущих: «Он тебя ненавидит, слышишь?». Никогда, никогда раньше не случалось подобного, никогда раньше не приходилось кидаться в омут с головой, позволяя тревоге затопить лёгкие. И они так сильно пьяны. — Наше прошлое лето: утренние круассаны, жизнь одним днём, нет места волнениям; наше прошлое лето, когда мы могли смеяться и плакать, — тихо напевает брюнет, лёжа на полу. Под боком девушка, доверительно обвившая мужскую руку. — А сейчас ты работник банка, семьянин и футбольный болельщик по имени Гарри. Звучит так скучно, но ты всё ещё герой моих снов, — продолжает Марлин, внезапно поднимаясь на локте. Последняя бутылка допита, на часах четыре утра. От неё пахнет алкоголем, глаза блестят, макияж безвозвратно испорчен. — Сириус, — зовёт МакКиннон, кусая губы, — пожалуйста, никогда не устраивайся в банк, не заводи семью, не смотри футбол… и не меняй имя на Гарри, хорошо? — Марлс, — он тихо смеётся, обхватывая нависшее над ним лицо горячими ладонями, — даже если я очень постараюсь, то не смогу стать олицетворением посредственности — я слишком уверен в себе. Сердце пропускает удар — ложь, ложь, ложь. Эту хвалёную уверенность растоптали мартинсы сорок первого размера с жёлтой строчкой. Душа рвётся только к этой встрече, к этим глазам, рукам, мыслям, но разум против, категорически против, выжигает горло изнутри, чтобы не дать сказать очередную глупость. Жажда утопить этот странный диссонанс в алкоголе победила, жертвами стали несколько фунтов, Марлин, время и сон, но и это не помогло выиграть. — Оставайся таким же, хорошо? — пьяно смеётся МакКиннон, запечатлевая следы от помады на его щеках и лбу. — Хорошо, — шепчет Блэк, притягивая блондинку к себе — ему так чертовски нужны её тепло, её прикосновения, её руки, что все остальные проблемы забываются, все остальные люди остаются позади. Сегодня она выглядела печальной, но сейчас всё в порядке. Но нет, ничего не в порядке. Девушка смеялась, пела, радостно переговаривалась, но в голове монотонным конвейером текли события утра этого дня.* * *
— …когда человек подсознательно делит вину за бездействие на несколько людей, так называемая «диффузия ответственности». По этой же причине чем больше человек наблюдает за происшествием, тем меньше кому-то одному хочется сделать хоть что-то, ведь раз вокруг такая толпа, а никто не помогает, то значит, всё не так и страшно. Работает как с потерявшей сознание старушкой, так и с семьёй, где все игнорируют разбросанные по дому носки. — Да, знаешь, когда я проезжала мимо того дома, то подумала, что люди, которые просто стояли и смотрели, давно своими силами могли бы потушить огонь. Но при том сама не остановилась, не попыталась ничего сделать. Так, словно это только их проблема, а они ведь такие же прохожие, как и я, — Марлин поджала губы, отчаянно борясь с чувством стыда. — Ведь потерять свой дом — это ужасно. И ужасно, когда ты видишь, что всем плевать. Она просто к слову сказала о недавно увиденном пожаре, а теперь хотела провалиться сквозь землю. Доркас не осудила, даже не кинула косого взгляда, просто начала рассуждать о человеческом безразличии, никаким образом не планируя задеть подругу, дело в другом… — Поэтому я всегда стараюсь помочь. Ничего серьёзного, но это многое может значить для человека. К счастью, я не становилась свидетельницей трагедий, но если однажды и столкнусь с этим, то надеюсь, что не испугаюсь — нельзя ведь предугадать своего поведения в критической ситуации, — Медоуз пожала плечами, тыльной стороной ладони вытирая лоб. — Проблема в том, что сейчас люди полагаются на специалистов: зовут на помощь врача, ждут пожарных. Раньше такого не было, поэтому всё делалось своими силами. — Ты потрясающая, — выдохнула МакКиннон спустя минуту размышлений, особенно старательно принимаясь вырисовывать улыбки на имбирных печеньях. Будто она обронила это случайно, будто это даже не стоило того, чтобы отвлечься от работы, будто она повторяла это каждый день по тысяче раз. Так и было. Но так было только в её прелестной голове. Каждый раз, когда в поле зрения появлялась Доркас, нить мыслей вытягивалась и аккуратно складывалась в «Ты потрясающая». И она не увидела, а услышала её радостную улыбку. — Спасибо. Только так я стараюсь сгладить все свои недостатки. — Недостатки? — блондинка удивлённо вскинула голову, всматриваясь в подругу. Мука на лице и руках, афро-кудри, стянутые в объёмный хвост, из которого выбиваются пряди, растянутая футболка на изящных плечах — всё это прекрасно. Когда МакКиннон пришла час назад к подруге, то она всё ещё спала, а после только умылась и без завтрака принялась замешивать тесто. — У тебя нет недостатков. И правда. «Мне бы так хотелось быть кем-то, похожим на тебя. Потому что разве ты подпустишь к себе ту, которую ни разу не назвали «умной»; ту, которую даже мысль не посещала делать печенье для детей в приютах; ту, которой нужно прилагать усилия, чтобы не солгать?» — Просто ты пока не замечаешь, — Медоуз печально улыбнулась. Она быстрыми движениями рук разложила основы на противень и поставила в духовку — в этот же момент блондинка дорисовала глаза последнему готовому печенью. — Если я не замечаю, то это не так важно, — парировала Марлин, аккуратно откладывая мешочек с глазурью. Доркас на это только фыркнула. Эйнштейн говорил, что исключительно гений способен властвовать над хаосом, но в сравнении с этой скромной однокомнатной квартирой привычный бардак дома внезапно начинал казаться чем-то противоестественным. А научно-популярные книги, заполонившие стеллаж почти во всю стену, намекали, что здесь не место людям, не знающим устройство Вселенной. И всё было бы в порядке, если бы в первый день встречи двух групп Медоуз не подошла бы к МакКиннон. И всё точно было бы в порядке, если бы она не подошла только к ней. Но на деле эффектная и всегда привлекавшая внимание Доркас решила в первую очередь познакомиться именно с гитаристкой Canis Major и до конца дня больше не отступила ни на шаг. — Я читаю книги, чтобы развиваться, но по сути не помню ни одну из них, — усмешка. Эти сияющие карие глаза, устремлённые к полкам, полнятся печалью, их отвлекшаяся обладательница вздрагивает от звука голоса подруги, уже успевшей смыть с себя муку. — И что? Всё равно здорово. Помогут ли человеку буквы стать лучшей версией себя? Медоуз прекрасна знала, что нет, но глотала всё, что попадётся под руку. «Каждый может просто научиться проходить тесты на уровень IQ, это ничего не значит», — это успокаивало. До тех пор, пока на экране снова не высвечивалась чисто сто пятнадцать. Иногда сто семь. Самое убийственное — девяносто четыре. И она помнила каждое число, помнила, как научилась держаться, свыклась, поверила в себя внешнюю, просто скрывая чувства. У неё есть вкус, косметика, умение играть на гитаре, которое приносит деньги, так что ещё нужно? И её проблемы никому не нужны, а плакать каждый вечер — нормально. Это борьба, но борьба с самой собой. Ей нужно спасти всех, и тогда получится спасти себя. — Марлин, — она кладёт руки ей на плечи, плавно подводит к зеркалу, — ты видишь? Хотелось дополнить: «Ты видишь себя со стороны? Ты выглядела так красиво, но словно не приложила к этому никаких усилий, ты обворожительно улыбнулась, поймав мой взгляд. Сейчас стесняешься и боишься смотреть в глаза, дёргаешься от прикосновений, и я знаю, что это значит, знаю с самого начала, знаю, потому и выбрала среди остальных тебя, подпустив к себе. Я вижу тебя насквозь, пока твоё сердце мечется в панике, и уверена во всех намерениях. Я впервые прислушалась к чувствам, и они меня не обманули. Однажды я смогу стать похожей на тебя», — но пришлось промолчать. — Вижу что? — веки сами закрываются, когда руки обвивают талию. Нежность сквозит в тёплых радужках Медоуз, устремлённых на их отражение в зеркале. Она устраивает подбородок на плече блондинки, любуясь тем, насколько гармонично они смотрятся вместе. Этого не было в графиках и планах, в расписании и гороскопе, этого не предсказывали карты Таро, не передавали по новостям — это просто счастливая случайность, в которой запутались две нити судьбы. Случайность, перерастающая в нечто большее. — Доркас, — прошептала Марлин с плохо скрываемой смущённой улыбкой. Свеча должна оставаться зажжённой в танце, салют должен состоять из минимум пяти залпов, между читающим и книгой должно быть расстояние двенадцать дюймов, у каждого должна быть цель в жизни, люди должны слушать классическую музыку, должны, должны, должны… Они совсем скоро отнесут это печенье для благотворительности, зайдут в магазин, вернутся, посмотрят фильм, и МакКиннон уйдёт на ужин к Джеймсу и Лили. Медоуз всегда думала, что будет слишком собственнически относиться к людям, поэтому не сближалась ни с кем; что она должна сначала стать лучше. Но сейчас не происходит подобного, значит ли это.? — Ты тоже прекрасна, — ласково подводит итог брюнетка, целуя подругу в висок.* * *
Сириус хотел бы радостно сообщить самому себе, что прислушался к совету Лили: перестал искать предлоги и причины, наконец принял то, что они просто могут общаться; тот конфликт ведь произошёл так давно — уже глупо объяснять им каждое своё слово, каждое действие. Внезапное озарение как удар в голову, как нож в спину. Наконец открылась истина, прятавшаяся всё это время… Блэк мысленно останавливает себя — снова чёртовы отговорки. Но он правда раньше даже не смел думать о подобном. И это звучит так странно, так невообразимо, что подмывает попробовать, рискнуть, даже если трясутся колени, даже если нельзя, нельзя произносить вслух. Ведь это было так больно. И если бы Марлин умела читать мысли, то удивилась бы сходству между двумя людьми, которых выбрала. Они оба молчат и улыбаются, разрываясь внутри, только вот причины разные: у Доркас синдром отличницы, она идеальна, а у идеальных людей не возникает трудностей; у Бродяги детские травмы, он неосознанно драматизирует каждую свою мельчайшую проблему, если своей нет, то переносит чужую проблему на себя, а если никакой проблемы вообще нет, то приходится создавать её на ровном месте; но о чём-то действительно серьёзном не должен догадываться никто. Появлялось мерзкое и липкое чувство, что если кто-то узнает, как ты плачешь по ночам, каким беспомощным себя ощущаешь, как пытаешься смириться, сделать хоть немного для своего же исцеления, то все отвернутся. Увидят, какой ты жалкий, и отвернутся. Никто не любит проблемных, но когда жизнь превращается в попытку справиться с одной большой проблемой, то ты остаёшься один. Точнее, исчезают их истории, их прошлое. Те, кто говорят, что любят, в твоей же голове кричат о ненависти, в каждом их шаге при анализе сквозит фальшь, скрытое презрение, отчуждённость. И если при встрече ты снова растворяешься в чужих руках и убеждаешься в чистоте чувств, если пару лет назад они спасли вас от самоубийства, не пролив хоть каплю неприязни, то потом остаётся только корить себя за доверие. Все вокруг становятся врагами. Сириус обожал в себе чуть больше вещей, чем ненавидел, но подобные периоды тревоги и поиска подвоха, появившиеся чуть больше двух лет назад, добивали, выводили из себя. — Блэк, — недовольный голос доносится сквозь толщу тонкого мартовского льда; шаг — и потонешь. — Прости, задумался, — брюнет искромётно улыбнулся, оглядываясь. Ясно, даже не заметил, как все уже ушли. — Ты сегодня какой-то грустный. Люпин выглядит особенно угрюмым сейчас, даже при том, что его лицо принимает в основном лишь недовольное и хмурое выражение. — И что с того? — Ремус скрестил руки на груди, встав прямо напротив сидящего на диване Бродяги. Промелькнула мысль, что раньше он никогда так не делал — не открывался полностью для взгляда, не смотрел так прямо. — Хотелось бы чаще видеть тебя в хорошем настроении, — пожал плечами парень, мысленно перебирая все гитары, оставленные здесь же, для того, чтобы выбрать наиболее удобную для новичка. — Если я улыбнусь, то ты мне поверишь? Вопрос заставил оторваться, отмахнуться от остальных рассуждений и впериться взглядом в лицо Люпина. Что? «Если я улыбнусь так, как научился, то ты мне поверишь?» Секунды замерли, не собираясь перерастать в минуты. — Нет. Почему, почему этот момент ощутился настолько по-особенному? Сириусу показалось, что это долгожданное сближение (а так оно и было), что Лунатик откинул хотя бы часть своих «публичных» привычек, открываясь с другой стороны. И стало страшно, по-неожиданному страшно. Например, человек, ждущий особой волны, волны, которая нужна конкретно ему, долгими часами, днями, неделями, месяцами, а может, годами смотрит на море. И это превращается в рутину — тянуть время до результата, на который уже и не надеешься. Мозг больше не ликует при виде новой, хоть немного похожей, руки затекли, в голове только прокатывается раз за разом недостижимый образ. И внезапно — вот же он, только в реальности! Долгожданное событие, но нет восторга, всё остановилось. Да и зачем, собственно, ему это так было нужно? И главное: что теперь делать дальше? — Тогда проблема решена. Нет. Нет, нет, нет-нет-нет. Находиться в вечном состоянии поиска, а теперь… — Можно вопрос? — нервическая фраза, вылетевшая сама по себе, чтобы скрыть и укротить панику, рвущуюся наружу. Да что сегодня вообще не так? «Не так» каждое «сегодня», если в нём есть фронтмен волков. — Можно, — звучит в той же степени удивлённо, в какой и надменно. Мозг лихорадочно ищет подходящую нить. — Помнишь, ты сказал, что ушёл с первого курса? — Сириус слегка улыбается, ощущая, как внутри всё постепенно утихает — успел придумать. — Но перед этим добавил, что любишь учиться. Учитывая то, что в университет ты не вернулся, возникает несостыковка. Проблема, которую он заметил ещё тогда, внезапно спасла ситуацию. Это может затронуть душевные струны, вернув всё на несколько шагов назад — и Блэк не знает, радовался бы он этому или нет. — До тебя так долго доходило или ты настолько боишься меня, что не решался спросить? — огрызнулся Лунатик, но на его лице отразилось секундное замешательство, прежде чем он тоже сел на диван, держа дистанцию. — Просто мне тогда показалось это неэтичным. — А сейчас что поменялось? — Вспомнил, что меня не ебёт никакая этика. — Это просто невыносимо, — усмехнулся Ремус, переводя взгляд на свои чёрные кеды. — Если тебе правда интересно, то я считаю, что учебные заведения и тяга к знаниям — разные вещи. Так, художественные и музыкальные школы порой убивают в детях желание развивать талант. Школы, колледжи, университеты зачастую уничтожают потенциал, интерес, заставляя следовать исключительно шаблону. Поэтому можешь считать меня типичным задротом, ноющим, что система прогнила, и принимающим свой бесполезный протест за «бунт». — Ты сейчас оскорбил целый слой населения планеты, — важно заявил Бродяга. — Ничего страшного, ведь я вспомнил, что меня не ебёт никакой слой населения планеты. Брюнет тихо фыркнул от смеха. Надо же было влюбиться в язвительного человека, кото..! Влюбиться. Отлично. Это уже не долгий анализ, не его итог, не цепь рассуждений, а подсознательный факт, не вызывающий эмоций. — Ладно, завязывай, — чуть поменявшимся тоном осадил Сириус, вставая, чтобы взять гитару Марлин. Зачем вообще было думать над выбором, если ответ и так очевиден? — Начнём с очевидных фактов: это музыкальный инструмент, у него шесть струн в стандартном виде, для их настройки существуют колки на конце грифа… — …а ещё «музыкальный» происходит от слова «музыка», а в сочетании со словом «инструмент» означает, что это приспособление, из которого посредством воздействия на какие-либо его части, в нашем случае струны, извлекается музыка, — Люпин даже не пытался скрыть своё ехидную и ядовитую усмешку. — Верните мои деньги! — Простите, но вы уже внесли предоплату! Просто интересно, где вы уже успели найти все мои лекции…* * *
— У меня не получается! — вспылил Лунатик: злость пришла на смену лёгкой печали, последний час раздражение настойчиво колотило по голове, добивая. — Подожди, — как можно успокаивающе оборвал Блэк. Им срочно нужен перерыв. — Давай попробуем так. И он кладёт свою руку поверх его левой ладони, вжимая пальцы в струны. Ремус замирает на секунду — как и брюнет — его голова дёргается, во взгляде сочится только непонимание, но этого, к счастью, не видно. — Давай же, — устало подталкивает Бродяга. Быстрее, как можно быстрее, иначе до замедленного сознания дойдёт, что он касается его, и тогда сердце выпрыгнет из груди. Правая рука проходится сверху вниз. Наконец чистый звук. — Теперь пробуй шестёрку. — Я не помню, — чуть тише отвечает Люпин, стыдясь своей вспышки агрессии. Сириус протягивает ему схему, небрежно нарисованную на клочке бумаги. Он убрал её в надежде, что парень уже привык к движениям и может сам их воспроизвести. Но, видимо, нет. Неуверенные попытки сыграть, вечно сбивающийся ритм, зато нет пресловутого дребезжания. — У тебя микропаузы не в тех местах, — заключил брюнет, когда Лунатик затих и попытался освободить ладонь из крепкой хватки. — Блять, — только и произносит Ремус, разминая одеревеневшие пальцы, чтобы они разогнулись. Конец ли это? Наверняка да. Нужно было сказать раньше, начать в середине, в начале, но не в конце, когда он просто может собраться за мгновение, попрощаться и уйти. И Блэк его не остановит, не успев даже начать говорить. Потому что не хочет. Но если не получится сейчас, то уже никогда. Брюнет стоит, уставившись перед собой, к горлу подкатывает тошнота. Головокружение. Когда-то ему сказали, что в одиночестве лучше, что в одиночестве нельзя попасть под чьё-то дурное влияние. Правда, потом этот человек оказался в компании наркоманов, но это не так важно. И, может, это правда. В шестнадцать лет Бродяга покрасил ногти в синий, удалил все песни из плейлиста и сбежал из реальности, а потом и из дома. На крышах было проще, у Поттеров — теплее. Может, ему просто всю жизнь хотелось сидеть на берегу и ждать свою волну — не видеть людей, не сближаться с ними. Зависимости, фиксации, обсессии — всё роилось в голове, занимая её. Лишь бы не оставлять пустой. Недолюбленный ребёнок, которому нужна слава, которому нужен секс на одну ночь, которому нужна уверенность, что друзья никогда не повернутся спиной. И коробка, заполненная фотографиями с Марлин и Джеймсом, потом с Лили, Фрэнком, на каждой из которых написано слово «Дом», а на обороте то, что не получается сказать. Его никто так и не научил говорить, выражать эмоции, чувствовать. Только рисовать, играть на фортепиано, ревновать, брать правильную ложку для десерта — всё, что нужно аристократам. Но не людям. Особенная волна показывается только на три секунды — разбивается о берег, чтобы больше никогда не показаться. Так хочется утопиться в ней, померкнуть, ведь смысла больше нет. Ничего больше нет. — Мне нужно на перекур, — быстро выпаливает Бродяга, слишком резко подходя к двери. — Я с тобой, — вонзается в спину, заставляя закрыть глаза и сглотнуть. — Не знал, что ты куришь, — нервная, истерическая усмешка. Отлично. Просто прекрасно. — А я и не курю, — голос уже близко, сзади. Люпин сам открывает дверь, впуская свежий воздух, промывающий голову изнутри. — Надеюсь, что у тебя подходящие сигареты. — Почему? — ему сейчас не хватает только загадок, точно. Неудивительно, если в ярде проходит конкурс на шарады. — Я сам не курю, но обожаю запах, — Ремус жмёт плечами, облокачиваясь на перила, лицом к стене. Сириус молчит, подходит ближе, держится из последних сил, как-то неестественно достаёт пачку из кармана, грубо вытаскивает сигарету и отчаянно пытается успокоиться, чтобы руки перестали так очевидно трястись. Выглядит жалким. Снова. И чувствуется, что он смотрит. Блэк должен был застать врасплох солиста волков, но по сути наебал сам себя. Ему казалось, что будет легко. Наконец первая затяжка, дым наполняет лёгкие, растекается по телу успокаивающей волной, перед глазами жухлая трава, дальше проезжая часть. Лунатик отворачивается к стене. — Ты терял кого-нибудь? — умиротворяющую тишину прорезает дрожащий голос. Ремус удивлённо смотрит на Бродягу, но тот больше не обращает на него внимания, уставившись только в одну точку где-то вдали. — Да, было дело, — неуверенно отвечает Люпин, пока не понимая, к чему всё идёт. — Домашнее животное? — Мама не разрешала никого заводить, — с трудом произносит Лунатик. — Это глупый вопрос. — Просто уточняю. Но лучше бы это была собака? — Да, — он молчит несколько секунд, снова тупо разглядывая свои кеды. — Лучше бы это была собака. — В первый день нашего знакомства я произнёс, что от тебя никто не уходил. И тогда ты замер. Я понял, что сказал лишнее, но захотел ударить больнее. Прости. — Всё я порядке. Наверное. Но та песня… я слушал её дома много раз, а так и не понял, что чувствую, — Ремус косится на сигарету, поджимая губы. Он просто смотрит на него в бездушной тревоге. Он не был морально готов к серьёзным разговорам. Сейчас все органы вывернутся наружу, ему так тяжело, так больно вспоминать обо всём даже для простого ответа — хочется кричать. — Знаешь «mother tongue»? — кивок. — Мне понравились аналогии. То есть да, это «родной язык», но в то же время просто сокращенное «язык моей матери». — Там про итальянский. — Да. Фактически мои отец и мать были друг другу какие-то там брат и сестра. При том мать из итальянского ответвления рода. Но это не всё, гораздо важнее, что мне показалось — вау, «язык моей матери» — это и про слова, которые она говорила. И может показаться, что она очень любила меня. Но нет. Это о моих детских ожиданиях: я был уверен, что если прислушаться, то ритм её сердца сложится в слова гордости, признательности, которые она почему-то не может сказать вслух. — Но ты ошибся? — Да. Ошибся. Она молчала не потому, что не могла сказать вслух, а просто потому, что я ей не нужен. Не нужен как человек, ей был важен только факт того, что у неё есть сын, наследник. Я слышал мнение, что женщина может быть настоящей матерью, только если она вообще способна любить. Так может, она не была виновата вовсе? — Сириус печально улыбнулся, доставая следующую сигарету. Внутри ещё немного потряхивает, но пока всё идёт довольно гладко. — Уверен, она была бы оправдана за убийство двух людей «из-за врождённой халатности по отношению к детям», если бы осталась жива. — Погоди, что? — Люпин аж весь встрепенулся, с интересом впиваясь взглядом в брюнета. Так странно, раньше бы он точно сказал: «Это меня не касается». — Она морально уничтожила меня. И убила его, отправив в чёртову Францию. Он так глупо погиб, понимаешь? — Он? — Он, — Блэк болезненно усмехнулся. — Тот, кого я как раз умолял не уходить в «Don’t go». — Я… — Лунатик замер с приоткрытым ртом. Испугался. — ...я не думал, что этого человека больше нет. — Я понимаю. Проблема в том, что мне было слишком больно, и я, — Бродяга чиркнул зажигалкой, но так и не поднёс огонь к сигарете. Огонь такой красивый, умиротворяющий, тёплый: в детстве они читали «Лавку древностей» Диккенса, и тот эпизод с огнём так врезался ему в память, и теперь… — нет, мне до сих пор слишком больно. Слёзы появляются и исчезают, слёзы торопятся вытечь из глаз, увлажнить кожу, защитить слизистую, выйти вместе с эмоциями. Но сейчас слишком рано, время ещё не пришло. И Сириус просто сглатывает их. — И я говорю об этом второй раз в жизни кому-то другому. Повезло, что брюнет может просто наклониться ниже, опустить волосы на лицо, закрыться рукой с дымящейся сигаретой, будто очень устал. Повезло, что он не увидит этих серых глаз на мокром месте. — Серьёзно? — Ремус. Ремус явно не хотел быть втянутым в это. Но придётся. Парень просто не понимает, зачем подобную информацию доверяют именно ему. — Почему? Почему я? — Первый был Джеймс. А ты… не знаю. Я не хочу, чтобы ты принимал меня за безмозглого, капризного кретина. Ведь с этого всё началось — с песни, которую ты не понял, которую не одобрил. Вот. Хочу, чтобы понял. — Но тогда я переслушал и решил, что если ты так настаиваешь на её значимости, то пусть будет, — Люпин пробормотал это в оправдание, чувствуя себя абсолютно разбитым. Ему жаль Блэка, правда жаль, но он без малейшего понятия, как ему помочь. — Спасибо, — хмыкнул Бродяга, перебирая пальцами. Успокоиться, нужно успокоиться. — Спасибо, что не задавал вопросов. Я не был готов. Если быть честным, то до сих пор не готов. Как забавно, что спустя такое долгое время рваная рана, оставленная на том, что называют душой, всё ещё гноится и кровоточит. Да и разве смерть не «цель желанная»? Другие мирятся, переживают, могут говорить об ушедшем так, словно это друг детства, переехавший в другой город — с ним связана светлая грусть, общие воспоминания, но в целом — пусть себе зависает где-то за пределами досягаемости. Все вокруг принимают смерть близких людей, перестают плакать, не прокручивают каждое мгновение в голове, обсуждают. И Сириус тоже не вспоминал каждое мгновение, даже каждый день. Проблема в том, что он вообще не вспоминал: так, словно ничего и не произошло. Мозг блокировал плохое событие в целях самозащиты, иначе его бы просто разъело от скорби. А ведь они и не были близки. Осталась только песня, ощущение трагедии, смазанные картинки в голове, вырезки из газет, фотографии… могила Регулуса. — Мой брат погиб двенадцатого декабря восемнадцатого года после теракта в Страсбурге. Это Франция. Во время стрельбы одиннадцатого числа умерли пятеро, двенадцать получили ранения. Семнадцать человек. Семнадцать человек из семи с половиной миллиардов. Да какова вообще вероятность оказаться там? Две миллиардных на тот год. Я считал, да. Иногда я представляю, что он просто утонул — не так больно. Он был тяжело ранен и скончался уже в больнице. Его не спасли. И знаешь, что он делал во Франции? Приехал учиться. По наставлению матери, — пепел на сигарете бесит, остаётся хрупким слоем, с каждой секундой растёт всё больше и больше. — В подростковом возрасте мы почти перестали общаться, а потом связь вообще оборвалась. Мать быстро смекнула, что из меня ничего путного не вырастет, поэтому хотела избавить Регулуса от «дурного влияния». Она вечно ссорила нас, кричала на меня, запирала в комнате, — Блэк усмехнулся, — больная женщина. Было всего несколько моментов сближения, не считая детства. А потом… конец. — Блэк, — фронтмен Midnight Wolves сочувственно кладёт руку на плечо, когда брюнет напряжённо растирает виски, уже забыв про дымящийся окурок. Две минуты молчания тянулись медленно и пересолено, страшно смотреть, страшно вздохнуть, вторая сигарета истлела и рассыпалась в пальцах — только Лунатик всё так же ошарашено смотрит в стену. Совсем скоро придёт апрель, а там и концерт Canis Major, после которого всё обязательно станет хорошо. Почему-то ожидалось именно так. Апрель, наверное, самый драматичный и романтичный месяц. К чёрту факты, Офелия точно утопилась в апреле. Даже если это не так. В апреле рождаются девушки с вьющимися локонами и синими блёстками на лице, в апреле птицы поют красивее всего, в апреле музыка звучит громче и слаще, в апреле… в апреле дышится легче. Даже если апрель приходит в Ливерпуль. — Прости, что вывалил на тебя это. Я хотел ограничиться только несколькими фактами, — шмыгает носом. Снова привлекает внимание, теперь это перерастёт в шутку, чтобы его пожалели. — Тебе наверняка до этого нет дела и вообще… — Есть, — твёрдо прерывает Ремус, вынуждая Бродягу от неожиданности повернуть голову в его сторону. Чёрт, слёзы ещё не окончательно высохли. Взгляд снова падает на пирсинг на губе, и там остаётся: слишком сложно оторваться; не хватает смелости для зрительного контакта. Эффект от химической завивки почти прошёл. — Мне есть до этого дело. Я мог говорить, что мне плевать, быть грубым, но зачастую… зачастую я просто стараюсь таким образом отпугнуть от себя людей. — Но… зачем? — Не знаю. Наверное, боюсь что кто-то чужой залезет в мою жизнь, а потом предаст, — жмёт плечами, растерянно уставившись в пол: разговор не должен переводиться на него. — Не важно. Важно то, что я, может и не понимаю, почему ты доверился мне, но это действительно многое значит для меня. Сириусу показалось, что он качнулся в сторону парня, словно готовый тут же упасть в его объятия, но, может, это рухнул мир, разлетелся на тысячи осколков, чтобы потом быть собранным заново во что-то прекрасное. — Спасибо, — шепчет Люпин. Чёлка упала на его глаза, скрывая их. Оно и к лучшему. — Прости, что не могу утешить тебя. «Можешь», — мгновенно промелькнула мысль, но пришлось остудить пыл. — Мы слишком часто начали друг перед другом извиняться, пора бросать эту привычку, — фыркнул брюнет, наконец отходя от перил. — На самом деле я постоянно извиняюсь и многих это раздражает. — А я обычно беру и делаю, почти никогда не признавая своей вины. Поэтому легко могу помочь отучиться, — Блэк улыбнулся — устало, вымученно — но улыбнулся. — А кто поможет тебе? — Что? — выражение весёлости тут же слезло с лица, оставляя маску недоумения. — Ничего, — печально качает головой Лунатик, поджав губы. «Знаешь, я не самый элегантный человек, не летняя гроза, не шестая соната Моцарта для клавесина, скрипки и виолончели, не музыкальная группа, названием которой можно ответить на вопрос «Что такое любовь?». Я пронизывающий ветер, волосы на бортике ванной, я — четыре часа утра, я любимая ручка, которой пишешь раз в месяц, я оброненная монетка, за которой даже не станешь наклоняться. И я хочу, чтобы ты полюбил меня таким».* * *
Марлин толкнула его в бок под лающий смех: — Да как вы вообще могли оставить меня в магазине тогда! — Я настолько очарователен, что твоя мама забыла про чуть менее очаровательную дочь! — Бродяга ликующе осклабился, ловя ладонь только что вырвавшейся от него блондинки. — У меня был семнадцатый день рождения! Я пообещала себе тогда, что больше не пойду никуда с вами двумя, это было ужасно, — она обиженно надула губы, но прекратила попытки завязать драку. — Жду, когда кто-нибудь из знакомых станет популярным режиссёром, чтобы предложить великолепную идею, — парень остановился, важно прочистил горло, и медленно начал проводить ладонью над их головами, демонстрируя, как великолепно всё будет выглядеть в будущем, — картина, достойная всех «Оскаров»; представь: «Девочка, потерянная в хлебе»! — Сириус, я больше никогда не заговорю с тобой, — театрально отмахнулась МакКиннон, давясь смехом. — И я вообще стояла не у прилавков с хлебом! — Зная тебя, могу сказать — стояла. И почему ты вообще со мной говоришь? — Я не буду больше отвечать на твои дурацкие вопросы. И не было никакого хлеба, я просто ходила по всему магазину, стараясь вас найти. Знать человека около четырнадцати лет и ни разу не поссориться — потрясающее достижение. Особенно, если этот человек — Сириус Орион Блэк. У них было много недомолвок, тревожных периодов, затаённых детских обид, но никогда это не перетекало в то, что они переставали общаться, отворачивались друг от друга, говорили что-то плохое за спиной. Бродяга нашёл в блондинке свою самую прочную опору, а Марлин в нём — долгожданную защиту. Она всегда могла за себя постоять, но предпочитала не лезть в конфликты, в то время как Сириус — чёртов полемист — вступался за подругу по случаю и без. Дело редко доходило до драки, но девушка всегда знала, что это не будет проблемой. Однажды в шестом классе она застала его за тренировкой по видео из YouTube о борьбе. Девушка ненавидела тот факт, что ей просто не хватает смелости отстоять себя, но стоило увидеть этого изящного мальчишку из семьи аристократов, готового закрыть её спиной, как по телу тут же разливалось тепло. Она действительно дорога кому-то. Больно видеть красивое и дорогое сердцу лицо в ссадинах, поэтому драки происходили где-нибудь за углами, на улице, в подворотнях — там, где не достанут лишние глаза, её глаза. И в будущем Блэк закрывал спиной Джеймса, Лили, Фрэнка. И теперь готов защитить Ремуса, только об этом никто не знает. Знать человека около четырнадцати лет и ни разу не поссориться — потрясающее достижение; поэтому им и необходима эта притворная ругань без претензии на настоящий конфликт. — М-м, тёплый мягкий хлеб, стоп, что это за девочка, которая не отходит от него уже третьи сутки? — брюнет продолжает издеваться, пока МакКиннон не сдаётся, начиная смеяться с ним в унисон. Вот они почти и подошли к студии. На небе ни одного облака, прохладное солнце незаметно ложится на плечи и грудь. — Если Люпин ещё раз назначит репетицию утром, то я его убью, — устало вздыхает девушка, состраивая самую страдальческую гримасу. — Может проблема в том, что именно в ночь перед репетицией ты уже второй раз хлещешь вино как не в себя? — подкалывает Бродяга наставническим голосом. — Ты тоже вообще-то пьёшь вместе со мной! — Ага, то, что успею. Стоит один раз отвернуться — как моя порция уже ударила по твоей пуленепробиваемой печени. — Да ты просто завидуешь, что я из всех твоих знакомых алкоголь переношу лучше всех! — важно подытожила Марлин, вырываясь, чтобы первой зайти в дверь. Джеймс им приветственно машет, важно провозглашая: — Лили оказалась ужасной танцовщицей! — Теперь он хочет со мной расстаться! — пояснила Эванс в середине реплики своего парня. — …мне просто необходима твоя грация, — Поттер подошёл к паре, элегантно выставил ногу вперёд и склонился, протягивая руку. — Мистер, вы же понимаете, что после такого обязаны будете взять меня в мужья? — полный скепсиса, решил подыграть Бродяга, быстро пробегаясь взглядом по собравшимся. Все уже на месте. И Лунатик. Пора доказать, что плакать и курить — не стиль его жизни (хотя это очень сомнительно). — В вашем непостоянстве я остерегаюсь скоропостижного развода, — горделиво и чётко выговорил Сохатый. — Скоропостижная смерть, а не развод, олень, — тут же сквозь смех оборвал Сириус, закатывая глаза. — Скоропостижный значит внезапный! — стоит на своём. Упрямый. Точно олень. — А ещё безвременный. Прямо как смерть. — Да вы сами боитесь брака! — парень снова вошёл в роль. — Я всё знаю о вашем тайном романе с тем господином! — О-о, — протянула Марлин, её губы растянулись в улыбке. Непонимающий взгляды вынудили пояснить: — старшеклассник, с которым ты встречался, когда… — Можешь не продолжать, — перебил Блэк с растерянной улыбкой. — Снова давите на больное. Брюнет степенно подходит к дивану, занятому пока только Люпином, и устраивается в самом углу. Лицо тут принимает озабоченное выражение: зря они это вспомнили. — Боже, как же я устала от него, — слышится голос Лили, обращённый в сторону Поттера, который в этот момент что-то декламирует. Внимания на него не обращают только Фрэнк и Алиса, тихо переговаривающиеся у стены. — Я отлично танцую!.. — Нет, ужасно, — довольно громко ехидно произнесла МакКиннон. — …просто не нашлось подходящих кандидатов в партнёры. К сожалению, никто не дотягивает до уровня моего мастерства. А к маэстро Ремусу не хватит духа подойти. — Вы все просто уверены, что он такой серьёзный, — прервал Питер столь пламенную речь. — Он делает вид, что он такой серьёзный, — поправила Доркас. — Но на самом деле он довольно безобидный: просто ест свой шоколад и ни с кем им не делится, — Мэри улыбнулась и покачала головой. Она правда замечала эту особую отчуждённость Лунатика среди них и переживала, что ребята из Canis Major могут осудить его, неправильно понять. В этот же момент все поворачиваются в сторону дивана, как бы запрашивая подтверждение этим словам… И неловко замирают, наблюдая за тем, как Ремус протягивает приличный кусок плитки шоколада Бродяге.