* * *
— Я разбудила тебя? Прости, я старалась быть очень тихой, — Доркас мнётся на одном месте, виновато смотрит исподлобья. Пышные мелкие кудри снова в объёмном хвосте, короткая пижамная майка оголяет живот. И Марлин не верит, что она действительно видит её утром. — Нет, всё в порядке, я сама уже проснулась, — блондинка поднимается на локте и оглядывает непривычную обстановку. Идеальный порядок, но так мало места — всего одна комната, являющаяся гостиной и спальней одновременно. В каждой мелочи сохранена своя композиция, уникальность, бежевый уют достигается не безделушками, не захламлением, а тем, как всё выглядит вместе. — Однажды я съеду, — Медоуз тоже неловко оглядывает пространство, поджимая губы. Достаточно раза три зайти к ней в гости, чтобы понять то особое отношения Доркас к её жилищу: приличная, но маленькая и дешёвая съёмная квартира, потому что денег на большее не хватало, а теперь... теперь просто привычка. Стены, которые трудно будет отпустить. — Надеюсь, что скоро. И тогда ты не будешь делить со мной диван на ночёвках, как сегодня. — Но он же раскладывается как двухспальная кровать, мне не было неудобно или... — Спасибо, — Медоуз обрывает девушку, благодарно улыбаясь. Между ними всё ещё паутиной висела та неловкость, присущая началу знакомства, зарождению дружбы, в которой каждый только прощупывает почву. Но при том очевидно — эти отношения уже неимоверно крепки, затянуты узлом на долгие годы. Доркас быстро проскальзывает в ванную, МакКиннон по привычке берёт телефон в руки. — Блять, — тихо вырывается у девушки, она резко садится, лихорадочно нажимая кнопку вызова. Шестнадцать пропущенных от Сириуса. — Алло, — раздался в динамике сонный голос после десяти секунд ожидания. — Что «алло»? Что случилось? — пульс тут же выравнивается. Ничего страшного не произошло. — Ты про что? — Ты звонил. Шестнадцать раз. — Блин. — Блин? Ты издеваешься? — она устало выдыхает, снова откидываясь на подушки. — Я только проснулась, а уже вся вымоталась. — Все тесты в интернете говорят, что я энергетический вампир, да. — Так что ты хотел сказать? — Марлин прикрывает глаза, расслабляясь. Она знает, что это будет очередной каламбур или неосуществимая идея, что это наиглупейшая мелочь, на которую нужно обратить внимание. Блэк может писать по ночам и звонить в самые неподходящие моменты, поэтому очевидно, что ничего плохого не произошло, но сердце всё равно каждый раз обрывается. — Я хотел сказать, что ты моя лучшая подружка. Типа даже не подруга, а подружка — звучит более доверительно, да? Лучшая подруга у меня Лили. Ну или подружка. Если что, то она стоит надо мной с ножом, и я не уверен в том, что должен говорить. Она покормила меня ужином и завтраком и расчесала волосы, после этого я не могу не включить её в лучшие подружки. Тогда она будет лучшей подружкой, а ты — любимой лучшей подружкой, хорошо? Так как думаешь, наша дружба существует во всех других параллельных вселенных? — Боже... Не знаю. Наверное, нет. Они же параллельные, то есть не касающиеся друг друга. — Название условно. Точки соприкосновения будут всегда. — А может и нет. Наверняка есть полностью противоположный вариант, — МакКиннон мягко улыбнулась. Да, она в почти незнакомом месте с почти незнакомой девушкой, но даже здесь есть частица дома — хриплый убаюкивающий голос. — Тогда я там абсолютно счастлив вместе со своей семьёй, но это даже звучит как бред, если там нет тебя, нет всех вас. Вчера вечером я снова понял, какая Лилс мудрая женщина и что я, наверное, давно бы умер без неё и тебя. Если говорить в целом, то вы все мне больше семья, чем моя настоящая семья. Вот. — Ты же в курсе, что это звучит как предсмертные слова? — Да, я умираю. От передозировки драмой, — парень тихо фыркнул и, судя по звукам, перевернулся на бок, расслабленно выдыхая прямо в динамик. Медоуз вышла из ванной, хотела что-то спросить, но оборвала саму себя, увидев телефон у уха подруги. — Я рада, что встретила тебя. Ты ведь это хотел услышать? — Да. Спасибо, мне правда это важно, — грузное молчание длиной в тридцать секунд, зевок, бурлящая в венах кровь. — Пока? — Отлично, — девушка засмеялась, вскидывая брови. — Ничего другого от тебя и не ожидала. Пока. Она сбрасывает трубку, сталкиваясь взглядом с Доркас. — С кем разговаривала? — лицо тут же меняется, но совсем немного. Марлин уже успела выучить, что этот особый изгиб бровей и чуть опущенные уголки губ означают сожаление о только что сделанном или сказанном, слабую панику. — Прости, слишком навязчиво, да? Если не хочешь говорить, то не надо, я просто чересчур любопытная и иногда забываю контролировать это. — Тебе правда не за что извиняться, всё в полном порядке, — блондинка старается улыбнуться как можно доброжелательнее. В груди разливается тепло, с улыбающихся губ срывается окрылённое: — С Сириусом. — Сириус? Он... забавный. Вы давно знакомы? — Да... давно.* * *
Марлин МакКиннон — чудесная девушка, она подводит слизистую чёрным карандашом и иногда заплетает косу на влажные волосы. Она хочет быть похожей на Тейлор Момсен и обожает примерять одежду своего парня. — Сириус! — он приходит первым и последним на её пятнадцатый день рождения — больше никто не нужен. Марлин росла без отца, и теперь, глядя на этого высокого и чертовски красивого юношу с чёрными кудрями, таяла, представляя, что её папа был таким же. Мама целует Блэка в щёку, и обе они улыбаются, любуясь главным мужчиной в их доме. Они случайно встретились по дороге в школу уже на третий день учёбы в первом классе. Была только одна проблема — школы у них разные; но это вообще не помешало завязаться наикрепчайшей дружбе, переросшей в любовь. У Блэка есть два дома, но ни в одном он не живёт. — Прости, не приготовил подарок, — извиняющимся тоном бормочет Сириус, быстро целуя девушку в щёку. На лице отражается секундное замешательство, но оно тут же разглаживается во всё такой же очаровательной улыбке: — Ничего страшного, я просто рада, что ты пришёл! Марлин. Марлин — та, за кем стоит наблюдать. Она врёт на автомате, извиняется, танцует под дождём, не боится быть «не женственной», красится для себя, с восхищением смотрит записи с концертов, тревожится из-за каждой мелочи, несмотря на активность, может очень сильно смущаться, мечтает о чём-то великом; она живёт, вдохновляет, любит. И Блэк смотрит на неё, смотрит, не отрываясь, и видит самого жизнерадостного ребёнка, каким человек вообще может быть в (теперь уже) пятнадцать лет. Это не так много, но уже и не мало. Они встречаются неделю, но новый уровень отношений всё равно открывает другие роли — Сириус неосознанно становится серьёзнее, нежнее, агрессивнее к окружению; ради того, чтобы МакКиннон могла почувствовать себя любимой, чтобы она могла найти потерянное внимание отца. И в будущем так и вышло — это не любовь романтическая, исключительно платоническая; это желание ощущать заботу, желание защитить. — Я люблю тебя, — смеётся парень, когда мама девушки ушла в зал, а сама блондинка испачкалась в креме торта. — Я тебя тоже, — она улыбается, вытирает крем и целует в щёку. Он смотрит. Подмечает детали, анализирует, внимательно слушает и знает, что нужно делать. Марлин идёт в зал, Блэк доверительно держит руку на её спине, между лопаток. Мама смущённо стоит возле дивана, на котором лежит чёрный футляр. Девушка замирает. — Ты правда думала, что я ничего тебе не подарю? — усмехается брюнет, склоняясь к уху МакКиннон. Он принёс это к ним в квартиру ещё вчера, пока Марлин не было дома, и договорился с её мамой, как всё устроить. Что ж, отлично сработано. Она на дрожащих ногах подходит к подарку, испуганно смотря только перед собой — по очертаниям слишком ясно, что там. И это уже заранее доводит до слёз. За все годы она была в особняке Блэков так мало раз, что их можно пересчитать по пальцам рук. И в последний раз первое, за что она ухватилась в комнате Сириуса — гитара. Гитара, которую трудно обхватить маленькой подростковой ладошке, но которая притягивает всё внимание к себе. Живые выступления, перебор воздуха руками, обучающие видео, вечное отбивание ритма на всех поверхностях — немая и неосознанная демонстрация скрытых желаний. Всхлип. Открытый футляр — белая электрогитара Fender почти что высшей ценовой категории. «Я хочу, чтобы у тебя было всё самое лучшее», — сказал Блэк две недели назад. И никто не посмел бы усомниться, что это чистейшая правда. — Я... я, — тонкие пальцы скользят по струнам, солёные капли падают на корпус из ольхи. Объятия со спины, она поворачивается, вглядываясь заплаканными глазами в красивое скуластое лицо. Вырывается неуверенное, тихое: — Спасибо. Марлин всё ещё вглядывается, будто видит впервые, будто не верит, не хочет верить. — Спасибо, спасибо, спасибо, — девушка шепчет в его плечо, резко срываясь на рыдания. Сквозь приглушённые вдохи слышится оборванное: — Я ведь... даже не говорила... Я так давно... мечтала об этом... Счастье, от которого хочется вопить, от которого хочется взлететь на небеса, где облака внезапно стали мягкими — как в детстве — и несут в себе только всё лучистое и прекрасное, пока персиковый свет застилает глаза. В груди что-то обрывается, чтобы подняться выше, к самому горлу, и возликовать, прерывая поток воздуха, слова благодарности. Слова? Слова ничего не смогут выразить сейчас, они плоские и больные. Как выразить словами счастье? Счастье, несущее в себе исполнение мечты и окончательное подтверждение тому, что человек рядом с тобой — самый правильный из всех, кого вообще можно встретить на Земле. — Я так рада... очень шокирована... прости... — чувствуется, как уже намокла мужская серая футболка, испачкалась в туши, но плевать. Плевать на всё, если МакКиннон довольна, растрогана, удивлена — сейчас для него только она. И Сириус прячет улыбку в светлых волосах, целуя в макушку. Сердце забытой матери окатывается потоком тепла, разрывается на куски просто от того, что её дочь и вправду прекрасна, и вправду счастлива.* * *
— Ремус, ты же сделаешь ему макияж? — Марлин кокетливо оперлась на плечо Блэка, сидящего на шатком столе. — Уверена, вы так будете смотреться в разы гармоничнее на сцене. — А? — Люпин, до того занятый своими мыслями, опешил от такого вопроса. Ему потребовалось несколько секунд, прежде чем выдать: — Да... наверное. — О нет, тогда он будет выглядеть прямо как в старшей школе, — страдальчески простонал Джеймс. Все тут же повернулись к нему, Поттер взъерошил волосы и сделал максимально сосредоточенный вид, наглядно демонстрируя, что он напрягает все свои извилины. — Его звали... Грегори? Или Готье? Или Гарри? Что-то на «Г». — Даже близко нет, — Бродяга насупился и скрестил руки на груди, вкладывая в фразу весь возможный яд. — Да какая разница, если мы все звали его «недоумок», — отмахнулся Поттер, и Сириус было выдохнул, рассудив, что это означает закрытие темы, пока не столкнулся взглядом с Фрэнком. — Погодите, что? Чёрт. — Я в курсе какой-то истории, но только на основе слухов. Я же мало общался с вами тогда, — Лонгботтом извиняющееся пожал плечами и инстинктивно покрепче сжал палочки. — О, — Сохатый мстительно улыбнулся и прищурился. — В предпоследнем классе Сириус нашёл себе какого-то молчаливого, не особо умного выпускника и просто пропал из наших жизней, потому что всё время не отлипал от него. И длилось это две недели, пока тот его не бросил по причине «излишней назойливости». Но это были худшие две недели лично моей жизни — Бродяга вёл себя очень развязно, да и одевался довольно вызывающе. Ещё и эти яркие макияжи... — Зато до этого был Эдгар. Или Эдвард. Ну или Эван, — со смехом добавила МакКиннон, не замечая, что у Блэка возможно впервые в жизни горят уши. — Тот тихий добрый отличник на год младше, с которым они трахались в школьных душевых. — Это же... непристойно! — с изумлением выдал Фрэнк, теребя барабанные палочки. — Спасибо, ты всегда умеешь подбирать слова, — рассмеялся Джеймс, садясь на диван по другой край от того, где был Люпин. Люпин, не знающий, стоит ли ему вклиниваться. — Да, но взамен мы получили ответственного и когда надо серьёзного Сириуса, — вздохнула Марлин, блаженно улыбаясь воспоминаниям. «Повезло, что это наша репетиция, а не совместная. На ней только Ремус, ведь он тоже поёт. Стоп. Ремус». Бродяга поджимает губы — блондинка уже отошла, стол у стены почти в углу привлекает мало внимания. Про него словно все забыли. Но свербит в носу и зудит шея, неприятное липкое чувство — нет, не стыд, хотя и он заволакивает глаза. Это ощущение появилось лишь несколько секунд назад. Брюнет за всё время разговора впервые слегка приподнимает голову и тут же ловит на себе взгляд ярких глаз. Вот оно. Люпин выжидает и отворачивается — ни эмоции, даже улыбки, тем более нет презрения. Может, это просто лёгкий интерес? — Так, слушайте, хватит копаться в прошлом, — прерывает очередную начавшуюся шутку Лили, которая заметила, в каком состоянии находится друг. Так странно — не в его характере покорно терпеть обсуждение, осуждение себя. — Мне нужно покурить, — невнятно произносит Блэк, нарочито небрежно проходя к двери. А хотелось бежать. Снова локти на перилах и сигарета, на этот раз без кнопки, с ярко выраженным табачным запахом — впитается в кудри и кожанку. Всё очень похоже на тот разговор о Регулусе. Реджи. Он злился, когда Бродягу выперли из элитной частной школы Хогвартс, да за ним ещё и увязался какой-то Поттер,, чей отец всего лишь наследник фирмы по производству средств гигиены. Всякие шампуни — так не по-аристократски. Нет, Регулус никогда не судил о человеке по его происхождению, но ему предпочли Джеймса, и это бесило. Он всегда был спокойным, мягким, одарённым, всепрощающим, и, пожалуй, отдаление брата — единственное, что он действительно ненавидел. Стоило отпустить Сириуса от себя всего на год, как он нашёл друга, заменившего всех, заменившего престиж. Откуда в нём эта несерьёзность? Зачем он потерял расположение матери, а вместе с ним и оплату обучения? В Хогвартсе никого не держат. Раньше Регулус мог видеть брата в коридорах, на совместных занятиях, за обедом, а тогда его словно стёрли из жизни навсегда. Редкие сообщения, долгие гудки, гневные восклицания матери по поводу её «непутёвого сына». Бродяга знал всё это, точнее догадывался, вытягивал по обрывкам фраз, но предпочитал не задумываться, отмахиваясь и смеясь в лицо всем проблемам, пока Вальбурга окончательно не выжила из ума. И в шестнадцать лет, без зазрений совести, Сириус сбегает из дома — к Поттерам. Он не имеет чёткого понятия о любви и счастье, но может сказать, что испытывал именно эти чувства в тот день. Всего одна проблема: он хочет перечеркнуть каждый радостный момент жизни, чтобы снова увидеть его живую улыбку. Возможно, тогда солист Canis Major сам бы умер от отчаяния, ну и что с того? Это вообще не важно. Реджи. Чёрт. — Хей, — его плеча касается рука Лили. Снова она. — Джеймс уже переживает, что я с тобой времени провожу больше, чем с ним, — она мягко улыбается — разрядка обстановки. — Тебя долго не было. Блэк смотрит на истлевшую сигарету. Затянулся всего пару раз, а потом просто выпал из реальности. Как же раздражает этот отвратительный слой пепла, он не может спокойно курить — постоянно стряхивает белые хлопья; и не может спокойно смотреть на курящих людей — им словно всё равно, они изредка дёргают фильтр, потому что «так принято». — Почему ты не сказал, что тебе неприятно? — девушка проницательно смотрит в глаза, оценивает. — Джеймс довольно часто шутил по этому поводу раньше, и ты его поддерживал. — Да, это забавно, — парень печально усмехнулся, поджав губы. — Но именно сейчас я вдруг понял, что говорят обо мне, а раньше мы как будто обсуждали общего знакомого-придурка. А тут стало стыдно, ведь это именно я вёл себя по-идиотски. Ненавижу свой период нимфомании. Он всегда сбегал при помощи фиксаций. Секс был в их числе. — А разве он завершался? — хмыкнула Эванс, подпирая щёку рукой. — В каком плане? — Бродяга нахмурился от внезапно пришедшего осознания. Он даже... не заметил, и это пугало. — Ты же постоянно подцепляешь кого-нибудь в клубах, а фанаты, даже не стесняясь, ходят к тебе в гримёрку после концертов, — девушка произнесла это как очевидный факт, но это ввело в сильнейших ступор. Сколько времени прошло? В январе — нет, в декабре тем более. Выходит, ноябрь? Ноябрь. Пять месяцев. — Да, но сейчас всё не так плохо, — прочистив горло, выдавил из себя Сириус, наигранно улыбаясь. — Что ж, я в отчаянии, потому что Ремус никак не прокомментировал мои отношения с парнями. — Когда бы он успел? — Лили удивлённо вскинула брови. Она догадывалась, что ему неловко из-за присутствия Люпина, но не ожидала такой реакции. — Сейчас. Пошёл бы за мной подышать дымом, — Блэк пожал плечами, напуская на себя полностью расслабленный вид. — И что бы ты хотел услышать? — «О, так тебе нравятся парни? Я как раз парень! Никогда не задумывался о своей ориентации, но ради тебя поменяю все свои жизненные принципы»! — Бродяга говорил довольно тихо, но с выражением восторга, активно жестикулируя руками. — Обязательно про смену принципов? — проговорила Эванс сквозь пальцы, которыми прикрывала рот от смеха. — Конечно, — претенциозно заявил брюнет, гордо вскидывая голову. — Это неправильно. — Слушай, ты спросила у меня про то, что я хочу, а не про то, что «правильно», — парировал Сириус. Тихий выдох, улыбка. — Пошли уже. Он пропускает Лили вперёд, хочет зайти сам, но поднимается ветер. Отвлекает внимание на себя, треплет волосы. От такого ветра в детстве шелушился нос и трескались губы, мать жаловалась на загрубевшие руки. Конечно, это не в апреле, а чуть раньше, но всё равно. Парень заходит в студию, хмурится. Когда-то он сравнивал свою жизнь с поеданием стекла, с попыткой сбежать от погони собак. И он бил себе татуировки, разгонялся на мотоцикле, напивался, кричал, угрожал, был не в себе, прожигал деньги, сдирал кожу, стриг волосы. Сейчас всё снова в порядке, сейчас всё закончилось: ему снова нравятся веснушки на чужих плечах, он снова помнит, как покрасился в рыжий в старших классах, как все в компании разрывались от смеха. На одной из первых репетиций Алиса сказала, что он полемист, угадала, что он ноябрьский скорпион. «Ты очень яркая, характерная личность», — Фортескью тогда улыбнулась крайне мило, и это ударило в самое сердце, растрогало до глубины души. «Я яркий». Но даже этот факт приводит к одному итогу, все пути сходятся на «магистрали в Ад». «Я яркий, так заметь меня». Блэк поднимает голову и снова сталкивается с внимательным взглядом Лунатика.