* * *
— Я ненавижу жару, но и дожди тоже терпеть не могу, — Медоуз страдальчески вздохнула. — Голова раскалывается ужасно. — Мы живём в Англии, Доркас. А завтра первое мая, начинается грозовой период, — усмехнулась МакКиннон, увлечённо листая сайт магазина одежды. — Как думаешь, что купить на послезавтра? — Не знаю, а это вообще надо? — Конечно! Идти в чём-то из своего гардероба — так себе, — блондинка повернула экран телефона к подруге, показывая разноцветную кофту. — Тебе бы подошло. — Слишком длинная, не люблю такие, — фыркнула Доркас, снова откидывая голову на мягкий подлокотник. Она пыталась уменьшить боль, растянувшись на диване, а Марлин устроилась у неё в ногах. — Разве у нас всех не должен быть единый стиль? — Нет, нужно просто одеться так, как нравится, чтобы подчеркнуть уникальность каждого, но при том не ярко, иначе это будет сбивать фокус внимания. Не думаю, что кто-то будет слишком уж над этим корпеть, — МакКиннон устало выдохнула и наконец перевела взгляд на девушку. — Может, принести что-нибудь? Или я могу сходить в аптеку. Наверное, лучше бы я не приходила к тебе сегодня, если хочешь побыть одна, то могу уйти. — Нет, — брюнетка приподняла голову и тихо рассмеялась, — с тобой мне немного лучше. Принеси, пожалуйста, обезболивающее и воду, всё на столешнице. Марлин энергично встала и быстро пошла в кухню, оставив Медоуз только завидовать прыти подруги — каждое резкое движение отдавалось болью. Почему она вообще должна страдать из-за изменений погоды? И почему в такой форме? МакКиннон вернулась, потом забрала опустошённый стакан и легла рядом. — Зачем ты его каждый раз складываешь? — закатила глаза девушка, осторожно ёрзая, чтобы поудобнее устроиться на узком диване. — Я люблю порядок, — усмехнулась Доркас, мысленно благодаря себя за эту привычку. Простое действие мучительно отдалось в костях: — Ломит руки, — прошептала Медоуз, прикрывая веки. Марлин приложила ладонь к чужому лбу, начиная серьёзно беспокоиться. — Нет, просто ноют старые переломы. — Ты ломала обе руки? — девушка удивлённо вскинула брови. — И не только, — Доркас печально — горько — улыбнулась. — Ужасные воспоминания, длинная история. — Расскажешь мне её как-нибудь? Брюнетка распахнула глаза и приподнялась на локте, с максимальной внимательностью рассматривая лицо напротив: аккуратные, изящные черты, в которых читается упорство, но никакой грубости. Медоуз если решает, то наверняка. И, кажется, она уже определилась. — Да хоть сейчас. Её семья была довольно обеспечена, отца почти не было дома, а мать, хоть и занимала приличную должность, работала на самой скучной, серой и рутинной работе. Ей это виделось идеальным, а следовательно, и дочь должна быть идеальной. Нет, не везде — в одной сфере. А что может быть лучше спорта в таком случае? Только конный спорт — респектабельно, престижно, говорит о достатке, красиво, необычно. А звучащее при объявлении на соревнованиях «частный владелец» внушало благоговейный восторг. Поэтому с пяти лет Доркас отдали в школу верховой езды, после получения основ наняли личного тренера. Наконец была куплена потрясающая, искрящаяся на солнце лошадь, за которой очень тщательно ухаживали. Венера действительно соответствовала своему имени, представляя собой великолепное зрелище и усладу для глаз. Она чёрным и своенравным вихрем неслась по тренировочным площадкам, обходя всех. Младшая Медоуз накапливала мастерство, ничуть не сожалея о решении матери — это действительно была её стихия. Она отдавала всю себя, с двенадцати лет жизнь превратилась в череду соревнований. Доркас пока не решалась подавать заявку на препятствия выше ярда — ей всего четырнадцать — но на меньших всегда брала призовые места. Восемь стоек по два с половиной фута — нужно пройти примерно за сорок две секунды, чтобы вырваться вперёд. Одиннадцатая по списку из девятнадцати. Одиннадцать — не такое уж и плохое число. К тому же, в нём повторяется цифра, если встать между двумя единицами, то можно загадать желание. Но что-то неприятно ныло под неудобным жилетом, словно плохое предчувствие. Может, просто как-то сдавило? Если ослабить застёжки, то никто ничего не заметит. Почему-то, наблюдая за остальными участниками, она больше всего обращала внимание на седьмое препятствие, словно если пересекаешь его, то бояться нечего. Одна девчонка правда всё равно упала на двух футах, но не считается, ведь это случилось буквально через доли секунды после финиша. Ей повезло — даже получилось занять третье место. Потом именно эта деревянная конструкция, окрашенная в зелёный и жёлтый, оживала в кошмарах, смешиваясь с привкусом песка во рту. Венера мчалась по площадке с неистовым рвением. Нужно первое место. Сорок две секунды — слишком много. Медоуз давила в себе рациональный страх, упиваясь скоростью, но сердце рухнуло вниз при приближении к седьмой, наиболее обособленной от остальных стойке. Она тогда уже знала, но решила рискнуть. И, наверное, хорошо, что она ничего не помнит. — Мне рассказывали, что Венера зацепилась задним копытом за верхнюю перекладину и начала падать, я пролетела через её голову и потянула за собой, так как не отпустила поводья. Она упала на меня, а когда вставала, то лягнула в живот, — Доркас поджала губы, с отвращением представляя всё это. — Все единогласно сознались, что лучше бы этого не видели. Девочка очнулась, и её тут же вырвало, всё тело раскалилось адской болью, страх затопил разум: она больше не могла думать, не могла шевелиться, все органы чувств притупились. Полное непонимание произошедшего, хлипкая беспомощность и ощущение ничтожности, раздражающий шум. Пустой взгляд и пустая голова. Единственное воспоминание — размытое и заплаканное лицо матери. Это был первый и последний раз, когда Медоуз видела её слёзы. Она с горечью думала о том, что это скорее слёзы обиды от потраченных впустую времени и денег, чем страха за своё дитя. Когда под это обмякшее и безвольное тело совали пластину, на которой сотрудники экстренной службы потом поднимали на носилки, кто-то закричал. Доркас уверяли, что это была она сама. — Сотрясение, четыре треснутых позвонка, перелом рук и ключицы, — заключила Медоуз, слабо выдохнув. Она ни с кем не делилась этим, терпко храня всё в застывшем сердце. Сейчас наступило не облегчение, но свобода. Впервые за долгое время рассказа девушка посмотрела на МакКиннон, в растерянных глазах которой стояли слёзы. — Хей, ну ты чего? Всё же в порядке, — она постаралась улыбнуться как можно ласковее, сглатывая ком в горле. Рука сама потянулась к зарумянившейся щеке девушки, Доркас уже хотела её убрать, мысленно коря себя за слишком откровенный жест, но её запястье нежно перехватили тонкие пальцы. Вторая ладонь легла поверх чужой, позволяя острее ощутить прикосновения к лицу. Марлин закрыла глаза, позволяя слезам стечь. — Тогда я потеряла смысл, — прошептала Медоуз, не зная, зачем вообще продолжает. Если честно, то раньше она никогда и не задумывалась о связи этих двух фактов, но теперь это более чем очевидно. — Я потеряла цель своей жизни, у меня больше ничего не осталось, пришлось взяться за учёбу за неимением альтернативы. Я думала, что «отлично» заставит маму снова смотреть на меня с гордостью, но её глаза навсегда потухли. В каждом моём действии заключалось стремление к совершенству, потому что у меня не осталось выбора, — Доркас осторожно начала гладить большим пальцем мягкую и теперь влажную щёку. — Если честно, то мне осточертел порядок. Мне нравится, что ты настоящая, мне нравится, что ты не идеальная. МакКиннон приподняла веки и смущённо улыбнулась. — Мне так жаль, что это произошло с тобой, — её голос немного изменился, — никто не заслужил подобного. Девушка отпустила чужую ладонь, но Медоуз задержалась ещё немного, вгоняя в краску, а потом легко, нежно провела от уха по шее, не разрывая пристальный зрительный контакт. Казалось, даже воздух стал гуще, и атмосфера значительно накалилась. Внезапно Марлин испугалась преждевременности и слишком резко села на диване, заставив подругу потесниться. — Извини, я из тех людей, которых слёзы совсем не красят, — она коротко, истерически засмеялась. — Мне нужно умыться, но... я просто не в силах представить, что такое действительно могло произойти с тобой. Если бы на твоём месте оказалась я, то даже не знаю... наверное, я стала бы продавщицей или официанткой, потеряв всю мотивацию. Но ты... ты! Ты такая смелая, я правда восхищаюсь тем, как ты смогла найти в себе силы двигаться дальше! МакКиннон быстро убежала в ванную, оставив Доркас в приятной растерянности. Это было вчера, а сейчас, первого мая, Марлин одиноко свернулась калачиком на своей кровати, предварительно задёрнув шторы. Яркий свет раздражал уставшие глаза. Может, стоило перезвонить Сириусу и забрать все свои слова назад? Может, ей не нужно было оставаться в тишине сейчас?* * *
— Ты же не обижаешься на меня? — это девушка произносит вместо приветствия, нежно обнимая друга. — Нет, — можно сказать, что он даже удивлён таким порывом, сильные руки обвивают тонкую талию, и Блэк целует её в макушку. — Всем нужно время, чтобы побыть в одиночестве. — Это не твои слова, — весело щурится мгновенно ободрившаяся МакКиннон. — И что я должен был сказать? — «Дарю тебе своё прощение на этот раз, с условием разнесения вести о моей милосердной добросердечности, но впредь не потерплю такого отношения», — важно продекламировала Марлин, вызвав на лице друга улыбку. На сегодня особенно красивом лице друга, если быть честным. — Отлично выглядишь. — Как всегда? — Нет, иногда ты точная копия девочки из «Звонка», — МакКиннон рассмеялась и снова уткнулась в плечо парня, требуя объятий. — Что ж, спасибо, ты тоже смотришься... миленько. — Потрясающе, ты так щедр на комплименты, — Марлин победно ухмыльнулась, но уголки губ тут же поползли вниз. Нужно было сказать сейчас, чтобы дать ему больше времени, чтобы это осталось только между ними. — Слушай, Сириус, — девушка сглатывает и начинает поправлять воротник чужой куртки, чтобы скрыть тревогу, — я знаю, что ты будешь недоволен, но... Доркас... мы с ней общаемся, и она бы хотела... точнее, я бы хотела прокатить её на мотоцикле. Вот. До дома. Обратно тебя может отвезти Джеймс, — Марлин с надеждой подняла взгляд, закусив губу. Она чуть не соврала по инерции и чуть не добавила про то, что Медоуз никогда даже близко не подходила к мотоциклам. Они вообще этого не обсуждали, честно говоря. Бродяга смотрит ласково, не зло, очень печально. Его рука ложится на девичью щёку, ластящаяся МакКиннон прикрывает глаза, мысленно с удивлением проводя параллель между двумя друзьями. — Хорошо, — лаконичный ответ режет слух. Никакой вспышки ревности, всякая собственническая искра не мелькнула на лице. Простое согласие. — Только будь осторожна. Ты взяла права? — Да, — Марлин выдыхает и счастливо улыбается, уже в третий раз обвивая тело парня руками, только теперь в благодарном жесте. — Спасибо. Он поглаживает её волосы, и блондинка давит в себе настораживающую тревогу. На этот раз без всяких подколов, ибо подобное поведение и вправду противоестественно для Блэка. — Поехали, — снова кратко бросает он, отстраняясь. Протягивает растерянной подруге шлем и уверенно садится на мотоцикл. Скорость наполняет лёгкие кислородом, внушает ощущение свободы, заставляет сердце биться быстрее и громче, стучать во всём теле, покидая грудную клетку, волосы развеваются, и МакКиннон мысленно благодарит себя за взятую расчёску. Они едут на окраину города — недалеко от ипподрома раскинулось поле, живописно уходящее в горизонт. Повезло, что Доркас переехала в Ливерпуль не так давно, может, она так и не узнает, что находится рядом. Когда они приближаются к назначенному месту, то замечают машину Поттера и три фигуры рядом с ней. — Привет! — радостно встречает Лили, Фрэнк и Джеймс повторяют за ней — Сириусу и Марлин остаётся только улыбнуться в ответ и развести руки для объятий. Репетиций не было уже около шести дней, и за всё это время они ни разу не виделись, что просто возмутительно! Все подмечают мечтательное выражение лица Бродяги и снисходительно качают головами, даже не догадываясь, чем оно вызвано. Просто... что, если бы у них не было второй машины и мотоцикла? Пришлось бы вызвать такси, куда поместится только четыре человека, а останется шесть — в машину. И что, если бы оставшимся был Ремус? Казалось, что именно он просто обязан поехать на чьих-то коленях. Естественно, что на коленях самого Сириуса! Да, если бы их остановили, то всё приняло бы ужасный оборот, но ведь могло и повезти? И Люпин прижимался бы ближе при малейшей угрозе, опускал голову вниз, дышал бы в шею, аккуратно обвивая её. И как же невозможен такой исход, но как же сладок и притягателен. А если бы Лунатик оказался на коленях... Питера или Фрэнка? Интересно, через сколько бы вся кожа сгорела от ревности? А если бы Ремус просто сел, а на коленях устроилась бы Марлин? Самый вероятный вариант, учитывая совершенно невероятное решение транспортного вопроса. Тогда бы это стало ужасно горьким разочарованием. Их отношения всё ещё оставались натянутыми: с момента концерта рецидив неприязни со стороны Лунатика так и не ослаб, превратив каждую их встречу в безуспешный поиск ответов. И сейчас он снова волнуется, не теряя надежду — вдруг всё не то, чем кажется. Он бы хотел всё обсудить, но без понятия, как это сделать, как пересилить себя и убить страх. Сочетания «серьёзный разговор» и «надо поговорить» сами по себе внушали ужас и желание провалиться под землю, пробуждали плохие воспоминания. Нет, всё должно произойти спонтанно. Только кажется, что здесь могут помочь исключительно высшие силы. За двадцать минут до назначенного времени приехала вторая машина, из которой вышла миниатюрная блондинка, смущённо поприветствовала всех, представила своего друга и помощника Стэна, а затем назвала и своё имя — Эмили. — Я договаривалась с Мэри, но она, видимо, ещё не на месте, — она ни на ком не задерживала взгляд и переминалась с ноги на ногу, что выдавало тревогу, и только рука Стэна на плече помогла ей немного успокоиться. — Я слушала и вашу группу, и Midnight Wolves, была на нескольких концертах... Когда мне написала Мэри, то я очень удивилась. Я рада, что выбор пал именно на меня и теперь я владею информацией раньше остальных, — девушка тихо усмехнулась, рассматривая носки своей обуви. — Нам тоже понравились твои работы... — вежливо начала Эванс. — «Тоже»? — встрял Блэк, лучезарно улыбаясь. — Но она ничего не говорила про это. Тебе же нравятся наши песни? — Да, — этот громкий и озорной голос всё же заставил Эмили задержать взгляд хоть на ком-то. Так удивительно: раньше она могла видеть солиста Canis Major только со сцены, а теперь он стоял перед ней, словно всегда был таким досягаемым. — И мы же гораздо лучше волков, правда? — продолжил Бродяга, за что получил больный тычок под рёбра от Сохатого. — Не слушай его, — снисходительно фыркнула Лили и показательно махнула рукой в сторону фронтмена. — Съёмка на улице — довольно сложный процесс из-за освещения, но на портретных кадрах всё точно будет выглядеть супер, — наконец заговорил Стэн, подбадривающе обнимая подругу за плечи. — Эмили хоть и стесняется новых людей, но она настоящий профессионал своего дела. — Мы не сомневаемся, — МакКиннон выглядела как можно более приветливо, очень хорошо понимая эту девушку. — С нами довольно весело, если считать, что в понятие «нами» не входит Сириус. — Эй! — опять тычок, теперь уже в предплечье. — Меня здесь избивают, это ужасно неприятно. — Пора привыкнуть, — обречённо констатировал Лонгботтом. В этот момент подъехала и другая машина, из которой вышли Мэри, Питер, Доркас, Ремус и Алиса. При том Доркас довольно сдержанно приобняла Марлин в качестве приветствия. Когда та оборачивается, то ловит на себе пристальный взгляд серых колких глаз. Она такая глупая трусиха, беспомощность идёт из солнечного сплетения. Она чувствует себя глупой трусихой, напуганным кроликом, который вечно убегал от хищников, а теперь его единственный шанс — сражаться. Раньше её всегда спасал Блэк, но кто спасёт от него самого? Как же ужасно бояться своего лучшего друга. Она знает, что он сам бы не хотел этого чувствовать, что он хотел бы видеть её счастливой и свободной. И МакКиннон понимает — если бы она просто решилась рассказать, то Бродяга бы понял; а она бы перестала бояться. Волки поприветствовали псов, познакомились с Эмили и Стэном: если бы Марлин не была так занята судорожными размышлениями, то обратила бы внимание, что тяжёлый взгляд больше не прожигает ей спину. Янтарь манил людей веками, и Сириус не мог воспротивиться опыту предков. Впрочем, он с достоинством мог признаться, что стал менее зависим от Лунатика. Он всё ещё часто думал о нём, воображая неизменно фантастические сюжеты, но истерическое состояние поугасло, на плохое настроение находились и другие причины, а сердце замедлило свой ход. Блэк был бы только счастлив отмахнуться и сказать, что это лишь проявление свойственной ему маниакальности, но нет. Он чувствовал, что что-то изменилось — и не собирался отступать от произнесённых громких слов. — Так, сначала мы делаем общие фото, пока светло, потом можно будет брать планы крупнее, — воодушевлённо прощебетала Эмили, с восторгом беря в руки камеру. Фотосессия была идеей Алисы... точнее, это было вполне логично, но в формате пары фотографий. По её же задумке крайне необходимо показать каждого участника и продемонстрировать их общее взаимодействие в рамках групп. После затянувшегося совещания была выбрана Эмили, потому что её стиль отличался воздушностью и серьёзностью одновременно. Она работала в самых разных стилях, подстраиваясь под тему — на нужных примерах контраст и выровненные цвета создавали тяжёлое впечатление. Canis Major хотели сохранить свою суровость и налёт отчаяния подобной обработкой, Midnight Wolves же превратили свой инди-стиль в поле, заросшее высушенной травой по середину голени. Фотографии в поддержку концерта были просто необходимы после фурора, который произвёл в социальных сетях совместный выход двух фронтменов на концерте псов. Анонс планировался на середину мая вместе с общими снимками, остальные бы публиковались вплоть до конца июня, когда всё и должно было произойти. Не все чувствовали себя так же комфортно, как Бродяга, вечно рвавшийся на первый план. Золотые серёжки-кольца завлекающе блестели среди чёрных тяжёлых локонов, и казалось, перетягивали всё внимание. Питер, например, старательно пытался выяснить, какими путями можно отказаться от портретной съёмки. Когда он понял, что выхода нет, то его лицо на общих фотографиях стало значительно грустнее. Дело пошло медленнее во время распределения на подгруппы для более детальной съёмки — казалось, всегда кто-то становился лишним или чего-то катастрофически не хватало, поэтому получилось множество кадров с самыми разнообразными комбинациями, среди которых оказалось трио из Доркас, Питера и Фрэнка, а также несколько шуточных приёмов по замене лишь одного участника группы, включая Canis Major с Ремусом в качестве солиста и наоборот. — Смотрите на меня, но так, чтобы ваши глаза были на одном уровне, — указала Эмили, перейдя к парной съёмке. Сириус только хмыкнул и тряхнул головой, чтобы волосы обрамляли лицо. — Нет, нужно ближе, — блондинка закусила губу и чуть прищурилась. — Ещё ближе, чтобы вы немного соприкасались щеками. У вас контрастные черты лица, если взять крупный план, то выйдет очень гармонично! Люпин прикрыл глаза и устало выдохнул. Блэк придвинулся, буквально чувствуя, как вибрирует воздух рядом с парнем. Ремусу не нравилась эта затея: он так старательно избегал всех проявлений популярности, на сцене превосходил многих, но в жизни выкладывал фотографии раз в полгода, снова замыкаясь в себе. Он искал себя, а не популярность. Может, так даже лучше, потому что публичность ему не идёт — образ загадочного и красивого певца более привлекателен. — Какое твоё любимое печенье? — тихо спрашивает Бродяга, подавляя улыбку. — Что? — Расслабься, Лунатик, — со смешком выдаёт брюнет и резко отстраняется, невесомо проводя кончиками пальцев по макушке Люпина, который напрягся ещё сильнее. — Просто поправил тебе волосы. Так какое? — он не стал возвращаться в прежнее положение — только сделал небольшой шаг назад. — Шоколадное, — прошелестел парень, стараясь не шевелить губами. — Я так и знал, — ехидное выражение лица сменилось на спокойное. — Правда, вокруг тебя всё искрится, не нервничай так. — Ага, спасибо, только вот я не выгляжу как чёртова фотомодель. Несколько секунд, во время которых Ремус страшно жалел о сказанном, а Сириус старался не подавиться смехом и сделать хотя бы вид, что он абсолютно серьёзен. — О, так ты считаешь меня до такой степени красивым? — Нет, это ты так думаешь, — Люпин ощущал моральное давление со стороны камеры и физическое... справа. — Ты сказал, что я выгляжу «как чёртова фотомодель», а не: «Я не думаю, что выгляжу как чёртова фотомодель, в отличие от некоторых». — Отстань, — он инстинктивно морщится, тут же ловя себя на мысли, что все эти снимки необходимо выкрасть. — Я запомнил, — Блэк улыбается. И даже периферическим зрением видно — это всё ещё работа на камеру; он чувствует себя уверенно в кадре, его не отвлекают пустые разговоры и волнения. — Ты испортишь все фотографии, — Лунатик прекрасно замечает, как Эмили старательно нажимает на кнопку и делает вид, что ищет нужный ракурс, хотя на деле просто стесняется сказать, что болтовня Бродяги «немного» мешает. — Хочешь, чтобы я замолчал? — брюнет усмехается и придвигается ближе к щеке, как и просила девушка. — Да, — выдох. После этого Сириус и правда замолкает — Ремусу остаётся надеяться, что его взгляд не слишком шокированный. Но ему всё ещё как-то мерзко на душе, близость Блэка напрягает — фронтмен Midnight Wolves в целом не считает себя тактильным человеком, но сейчас всё усугубилось. Бродяга так уверен в страхе перед камерой (тоже правда, конечно), что в упор не замечает своего собственного пагубного воздействия. Спустя несколько минут наконец приходит время для другой пары, а Люпин мечтает лечь и свернуться клубочком: фотосессия для него сродни самому долгому способу самоубийства. Мэри сочувственно хлопает по плечу, только вот ей легко раскрепоститься перед камерой, а солнечная Лили в качестве напарницы явно располагает к себе больше, чем давящий своим присутствием солист Canis Major с серыми, чересчур внимательными глазами. — Я, блять, так устал, — вымученно пробормотал Лунатик, прикрывая глаза. Так хочется помассировать веки, но тогда лёгкий макияж с коричневыми тенями неизбежно пострадает. Наконец, всё почти закончилось. Каждого фотографировали отдельно несколько раз, и тут уже никто не робел перед светом софитов, а наоборот рвался вперёд. Питер просто изнывал от эмоционального истощения, Ремус немного взбодрился, но с нетерпением ждал окончания этого дня. — Хей, Доркас, — Марлин воодушевлённо подбежала к подруге, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения. — Да? — Медоуз впервые за этот день так искренне улыбнулась, беря девушку за локоть. Наконец она признала себя тактильным человеком — точнее, тактильной в отношении одного человека. — Допустим, кто-нибудь предложил бы довезти тебя до дома на мотоцикле. Что бы ты ответила? — МакКиннон улыбнулась и опустила голову, замявшись. — Допустим, что я бы согласилась, — рассмеялась Доркас; её искристый смех пробил кожу и врезался в вены, если бы он был острым, то Марлин, наверное, умерла бы на месте. Но нет, он мягкий и бесценный, от него не пахнет дешёвым чаем и, к сожалению, не веет морским бризом — воображаемый лавровый венец светится золотом, покоясь на пышной подушке мелких кудрей. У МакКиннон ком встаёт в горле, она поднимает снова наполнившиеся слезами глаза. — Что-то не так? — беспокойство в мгновение стирает радость, но девушка только мотает головой и сдержанно улыбается: не знает, что ещё делать. Всё так быстро перевернулось, словно их предыдущее общение пора стереть, начать с чистого листа, с листа понимания. — Спасибо, что ты смеёшься, это вносит ясность, — Марлин фыркает и хлюпает носом, думая, когда же она успела стать такой сентиментальной. Блондинка догадывалась, проверяла, приближалась и избегала, и только сейчас нашла ответ — самый верный и лучший. — Что? — Медоуз в неведении, но неведение — это совсем не страшно. — Поехали прямо сейчас, нет смысла задерживаться. Они подходят и предупреждают всех, прощаются. Доркас немного нервничает из-за поведения подруги, несколько раз косится на неё, но послушно берёт в руки шлем. — Давай не поедем сразу домой? — предлагает брюнетка. Любопытство пламенеет в лёгких, ей нужно больше времени для выяснения ситуации. — Конечно! — радость затапливает каждый изгиб её тела, каждый локон и каждую точку голубых радужек. Медоуз нежно улыбается, смотря на неё — любуясь ей. Может, и не стоит ничего узнавать, оставить всё так, сохранить в памяти и вспоминать по ночам как что-то очень хорошее. И они уезжают в майский закат: руки обвивают талию, рев мотора разносится по всей безлюдной улице. Сириус провожает их взглядом, не зная, что и чувствовать, но тут же переключается на камеру, наконец дождавшись своей очереди. За ним остаются только Люпин, Эванс и Поттер. — Это надолго, — фыркает Лили, смотрит на Мэри, Фрэнка, Питера, Алису и улыбается: — Вы тоже уже можете ехать, нет смысла задерживаться. — Но Ремус... — хмурится Петтигрю, не совсем понимая. — Мы подвезём его, — быстро уточняет девушка, невинно пожимая плечами. Макдональд вопросительно смотрит на Лунатика, получает одобрительный кивок и соглашается. У неё закрались странные подозрения, но, с другой стороны, что могло произойти? Это вполне логичное решение. Можно было бы и подождать несколько минут, но есть ли в этом смысл? — Пойдём с нами, — девушка подзывает Лонгботтома, замечая, что тот остался стоять в растерянности. — Спасибо, — он улыбается и переводит взгляд на довольную Алису. Они прощаются и уезжают, а Блэк всё ещё не собирается покидать кадр. — Бродяга, сейчас уже стемнеет, — закатывает глаза Джеймс и буквально силой выталкивает его. — Я так давно не фотографировался, это же трагедия! — начинает Сириус, состроив самое печальное выражение лица из всех возможных. — А я так давно не жила спокойной жизнью, — скептически пробормотала Эванс, чтобы это мог услышать только Ремус, фыркнувший от смеха. — Что? — насторожившись, спросил Блэк, мгновенно прекратив ломать комедию. — Что? — Лили только улыбнулась, давая понять, что разговор окончен. Люпин смог свободно выдохнуть только после окончания съёмки. Расходами занималась Мэри, но Эмили явно стоило сделать надбавку хотя бы в десять процентов, просто потому, что она работала с Сириусом Блэком. — Спасибо, что согласилась на фотосессию, мы с нетерпением будем ждать результата, — поблагодарила девушку Эванс, явно засмущав её. — Спасибо, что выбрали именно меня, мне было очень приятно поработать с вами и сделать столько разнообразных кадров, — ответила Эмили. И ни у кого даже не возникло мысли засомневаться в искренности этих слов, приняв их за простую вежливость — глаза блондинки действительно сияли удовольствием. — Я скину готовые общие фотографии Мэри через десять дней, — четыре важных кивка. — Пока. — Пока, — все повторили в унисон, улыбнувшись. Стэн только махнул им из окна машины. — Она очень хорошенькая, — подметил Бродяга, когда Эмили хлопнула дверцей. — Фу, прекращай, — скривился Джеймс. — Что? Это ты не о том думаешь! Она красивая и добрая, вот и всё. — Тебе девушек мало? — фыркнул Сохатый. — Я просто сказал, — Сириус закатил глаза, ожидая очередных нотаций. Поттер всю жизнь сох по Лили и потому всегда осуждал распутный образ жизни Блэка. — Может, я вообще пошёл по пути воздержания, чтобы очистить своё тело, а затем дух, и попасть в рай. Между прочим, у меня не было секса уже полгода. — Не верю. — Но это правда! — Нет, никогда в это не поверю, — твёрдо заявил Джим, вскинув брови. — Это клевета! — Бродяга приложил ладонь ко лбу в трагичном жесте. — Мне нанесён моральный ущерб, компенсация — фотографии. — Что? — встряла Эванс, до этого не особо обращавшая внимание на их разговор. — Я хочу, чтобы меня пофотографировали, — с напором повторил Сириус. Они наконец дошли до машины и теперь трое в изумлении уставились на одного. — У нас буквально только что закончилась фотосессия. — Нужно ждать. Я хочу сейчас. Я уже месяц не обновлял социальные сети. Ме-сяц, вы понимаете? — он настаивал на своём, с вызовом оглядывая каждого оппонента. И напыщенность его заволокла глаза таким туманом, что он даже не заметил победной улыбки, расцветшей на лице Лили. — Ладно, — согласилась девушка. — Что? — Что? — Что? — Падс, а ты почему удивлён? — Эванс прыснула с выражения его шокированного лица. — Стадный инстинкт. Так ты правда согласна? — Не совсем, — Лили невинно повернулась к Лунатику: — Ремус... — Нет-нет-нет, — затараторил парень, мотая головой. — Понимаешь, он не успокоится, а это опасно для ментального здоровья каждого человека в Англии. Мы не можем, правда, нам нужно срочно ехать к Миссис Поттер на ужин, потому что её недовольство опасно уже для физического здоровья всей Великобритании. К тому же, знаешь, у нас жуткая аллергия на пчёл, которые появляются ближе к вечеру, поэтому нам лучше не находиться на открытом пространстве, — девушка быстро проговорила это, стараясь на смотреть на своего ошарашенного парня, чтобы не выдать себя. Она быстро достала из его кармана ключи от машины и бросила их Блэку. — Было бы бесполезно торопиться, но наше такси уже приехало, я у тебя в долгу, пока! — Эванс схватила Поттера и быстро направилась к приближающемуся такси, пока её провожали два потрясённых взгляда. — Что, блять? — Честно, я сам не ебу, — покачал головой Бродяга. — Какие вообще пчёлы? — Не спрашивай. Почему меня никто не позвал на ужин? Это возмутительно! Когда она успела вызвать такси? И зачем? — Не спрашивай. Они беспомощно посмотрели друг на друга. — Вообще я пошутил, но шутка вышла из-под контроля, теперь тебе придётся стать моим личным фотографом. — Ты, блять... — Всё верно, — Сириус подмигнул ему и пошёл обратно в поле. — Я надеюсь, что ты пошёл искать, из чего сделать успокоительный отвар. Хотя мне кажется, что тут столько не найдётся, — бросил ему вслед Люпин, надеясь, что это снова шутка. Но через несколько секунд остался только один вариант — догонять. — Ты издеваешься? — Мне будет странно упускать такой шанс, — заливисто хохотнул Блэк, ускоряя шаг. — Ты только что несколько часов вертелся перед камерой! — Внимание Эмили было поглощено и другими. Не люблю, когда в отношении меня распыляются. — Это эгоистично, — морщится Лунатик, всё ещё отставая почти на шесть ярдов. Но после этих слов Бродяга резко замер. «Что ж, мои душевные терзания не беспочвенны». Он обернулся с победной улыбкой, снисходительно смотря на взъерошенного фронтмена волков: — Не думал, что ты из тех, кто бегает за кем-то, — усмехнулся брюнет. — Иди к чёрту, я слишком стар для этого дерьма, — недовольно выдохнул Ремус. — Я на четыре месяца старше вообще-то, — важно заявил Сириус, добавив на недоумевающий взгляд: — Я дитя двадцатого века, знаешь ли. — Просто ужасно: старше всех, а ведёшь себя как самый настоящий ребёнок! — А я вот в твои годы не позволял себе оскорблять старших, молодёжь ужасная пошла, — Блэк скривился и драматично покачал головой, чем вызвал лёгкую улыбку у Люпина. — Мне нравится здесь, — он передаёт свой телефон с включённой камерой. — Это место ничем не отличается от любого другого. — Мне нравится здесь, — с нажимом повторил парень, скрещивая руки на груди. — Я всё ещё надеюсь, что это шутка, потому что не имею понятия, как правильно фотографировать, — раздражённо пробормотал Лунатик, вертя в руках телефон, чтобы посмотреть, как выглядят разные ракурсы. — Делай, как чувствуешь. — Я чувствую усталость. Точнее, Ремус чувствовал усталость и перманентное непонимание. Почему он вообще это делает? Да, его никто и не спрашивал, но... он же просто мог уйти, Бродяга бы его не остановил. Но вот он уже заворожённо смотрит на изображение в телефоне. Что ж... единственное оправдание — Сириус чертовски красив. И ему хочется всматриваться в это лицо, поражаться тому, как он ничуть не боится камеры. Да и разве ему сложно? Почему бы не попробовать себя в роли фотографа?.. Кажется, он просто ищет логические объяснения неоправданному порыву и покорному согласию. Плевать. Гораздо больше вопросов вызывала Лили. Когда она успела вызвать такси? И зачем? Только если знала о внезапном капризе Сириуса. Это не похоже на согласованный план — Блэк хоть и прирождённый актёр, но его реакция была естественной. Хотя... Он не так хорошо его знает, всё может быть. Если допустить, что так и задумывалось изначально, то какова цель? Пиар-ход с подосланным фанатом-папарацци? Бред. Оставить их наедине? У Бродяги и без Эванс всегда получалось увязаться до подъезда или прийти пораньше. Хотя после концерта Canis Major он перестал так делать, что настораживало. Да, он не был в восторге от компании брюнета из-за напрягающей беспечности, но это вошло в привычку; после каждой репетиции сзади мерещились шаги, но это была лишь иллюзия. День, когда Сириус уехал в Лондон, был такой пустой и тоскливый, словно он что-то потерял и не мог найти. — Лили повела себя ужасно странно, — замявшись, высказал Люпин свои сомнения, стараясь не смотреть на парня. Раньше он прожигал его взглядом, стараясь понять, что снова стало не так; он хотел, чтобы ему стало дискомфортно — будто открываешь дверь гримёрки и видишь там целующуюся пару. Только вот... одна фраза не выходит теперь из головы. — Она гораздо опаснее, чем кажется. Наверное, просто что-то задумала, но я не в курсе. Блэк правда «не в курсе», потому что ему никто ничего не объяснял; он скорее «догадался, ведь это очевидно». Улыбка замирает на его губах — ясно, кто сподвигнул Лунатика сходить проверить его. У Сохатого отличный вкус на девушек, не поспоришь. — Хочу к дереву, — сообщает Бродяга, уже упрямо шагая в сторону цели. Ремус измученно следует за ним, проклиная свою уступчивость. — Солнце садится и должно получиться очень красиво. — Я не фотограф, — повторяет солист Midnight Wolves, предчувствуя обвинения в испорченных кадрах. — А я не модель, — парирует Сириус, провокационно вскидывает бровь и опирается на ствол. Спустя несколько минут он добавляет: — Попробуй перевернуть телефон камерой вниз и присядь, — снова молчание. — Знаешь, обычно фотографы разговаривают с моделями, чтобы помочь им раскрепоститься. — Я не... — Уже слышал. — А тебе явно не нужно «помогать раскрепоститься», — озлоблено ответил Люпин. — Просто подумал, что это может работать и в обратную сторону, — он внезапно делает несколько резких шагов вперёд и нависает над парнем, спрятав руки в карманы. — Полетим на Марс? — Что? — На Марс. Там день длится почти столько же, сколько и у нас — ты даже не заметишь. Это тебе не Венера с сутками в две тысячи восемьсот часов, — Бродяга улыбается одними глазами. — Не слишком морально давлю на тебя? — он выпрямляется, разворачивается и идёт по направлению к машине. — Я заебался, — твёрдо произносит Ремус, вставая и крепко сжимая в руке чужой телефон. Его уверенный голос заставляет Сириуса остановиться. — Я заебался, Блэк. Ты просто невыносим и слишком самодоволен. Молчание затянулось. Солнце уже почти зашло. Ни капли осуждения в ответ, только грустная улыбка: — Пошли, Лунатик. Он вспоминает слова о притворстве, хорошие моменты, смерть брата, его депрессивные периоды. Люпин с головой погружается из крайности в крайность, силясь найти правду. Только что он даже без особых эмоций предъявил обвинения, словно у него есть только внешняя оболочка и ничего за ней. Но разве страдания — повод себя так вести? И разве время не лечит? Парень смиренно идёт следом. — Иди сюда, — зовёт Бродяга, когда они уже дошли, и Лунатик берётся за ручку дверцы. Брюнет опирается на капот и достаёт пачку сигарет, поджигает одну, приставляя ладонь от ветра, и совсем не стесняется пристального внимания к себе. На лице играет самоуверенная ухмылка, но руки-то дрожат. Солнце село. — Моя звезда очень яркая. И я мечтал стать таким же. Получалось, только вот никому это не нравилось, — Сириус взмахнул рукой в воздухе, напряжённо разглядывая небо. — Я не понимал свои чувства и реакции, делал, а потом жалел, переживал сильнейшие перепады настроения... и всё ещё оставался живым. Сейчас я здесь, добился чего-то и сохранил друзей. И я хочу быть счастливым, заметным, понимаешь? Может, если я выплесну всё сейчас, то потом станет лучше? — А не проще найти противовес? — оправдание звучало слабо. — Очень маловероятно, — Блэк больше не переводил всё в шутку, не смеялся, не падал пожелтевшими листьями к ногам жизни. — Знаешь вопрос про сохранение тела или разума после тридцати лет? Вариант «тело» мне всегда казался таким странным и ненужным. А потом понял, что всю жизнь ощущал себя пожилым человеком с деменцией, о котором все заботятся, но из сожаления или в честь хороших воспоминаний. А кто-то отрёкся, сказав, что ему не нужна такая обуза. И я правда стараюсь понять, почему я такой, но этому нет объяснения, — он смотрит на парня с весёлым прищуром. — Но со мной весело, правда, просто сейчас не самый лучший период. Скоро пройдёт. — К чему ты клонишь? — Пойми, что я — не комок раздражителей. Во всём есть что-то хорошее, даже во мне. — С чего ты вообще говоришь мне об этом? — Ремусу самому надоела неопределённость, витающая неловкость, вечная раздражительность, но он не видел решений... только терпение. — Я устал от ненависти. — Я тебя не ненавижу. — Да неужели? — Бродяга вскидывает брови и ухмыляется. — Я знаю, что сам виноват. Был. А потом расстроил чем-то, только вот без понятия, чем, хотя в моём случае это более чем вероятно. Прости? Если сможешь проявить ещё немного милосердия, то расскажи. Я бы не хотел, чтобы мы переставали быть друзьями. — Мы ими никогда и не были, Блэк. Удивительно, как быстро и легко ночь поглотила закат: небо, кажется, с каждой секундой только темнеет и совсем недолго ждать появление первой звезды. Сириус улыбается в том самом странном расположении духа, когда грустные вещи не расстраивают, а вызывают печальную радость — очень лирично и светло; огонёк тлеющей сигареты снова следует привычным маршрутом. — Если вы настаиваете, то ладно, — Бродяга разворачивается корпусом к сжавшемуся Люпину, внимательно его осматривает и протягивает руку. — Прекрати. — Нет, незнакомец. Меня зовут Сириус Блэк, и я хочу быть твоим другом, — сияющие-сияющие глаза — две первые взошедшие звезды. «Если ты станешь моим лучшим другом, то я каждую ночь буду представлять разговоры с тобой, и я обязательно возьму трубку, если тебе вдруг приснится кошмар. Если ты станешь моим лучшим другом, то я расскажу все свои тайны, однажды точно. Теперь я избегаю уличных драк и никого не провоцирую, но если ты станешь моим лучшим другом и кто-то достанет тебя, то я выбью ему зубы. Если ты станешь моим лучшим другом, то я полюблю этот мир так, как полюбил тебя. Если ты станешь моим лучшим другом, то я изменюсь к лучшему. Мы же можем быть лучшими друзьями, правда?» Лунатик делает шаг ближе, недоверчиво зачёсывает волосы назад и вперивается взглядом в чужую тонкую ладонь. Внутри рой чувств, и Лили так чертовски права. — Меня зовут Римус Люпин, и мне кажется, что я сейчас совершаю главную ошибку в своей жизни. Рукопожатие, задержавшееся дольше положенного. Бродяга снимает кожаную куртку и с совершенной уверенностью вручает её парню, который просто смотрит. — Зачем? — Лунатик в смятении поднимает глаза. Что ему теперь делать? Это странно, но всё словно должно поменяться в один момент. Кажется, так и было. — Все руки холодные, да и джинсовка довольно тонкая, — он жмёт плечами, уже почти всучивая куртку. — А ты? — О, я слишком горяч. — Мы просто могли бы сесть в машину, знаешь ли, — скептически напоминает парень. — Нет, сначала споёшь со мной, — Сириус не выдерживает и самостоятельно накидывает куртку на чужие кашемировые плечи. Задерживает взгляд на них — наверняка все покрыты веснушками. — Что? — Ремус благодарно кивает и кутается плотнее. Нужно запомнить этот момент с ярко-красной пометкой: «Блэк не бесил меня уже несколько минут! Поразительно!». — Я нашёл тебя через музыку. Значит, только музыка может спасти нас. — Нет никаких «нас», — фыркнул Люпин — звучит слащаво, диалог, словно из дешёвого фильма. — Только что появилось, — Бродяга уже предугадывает очередной вздох, поэтому быстро добавляет: — Да, ты заключил сделку с дьяволом, и что? Твоя душа не пострадает, если ты сам этого не захочешь. Лунатик ухмыляется, опустив голову. И словно они всегда были знакомы — как минимум семь лет провели в одной спальне. Сириус так часто думает о том, что им стоило встретиться гораздо раньше. Идеально — в школьные годы, хорошо — сразу после концерта в феврале. Но ведь всё наладилось? Вот так просто — в несколько коротких фраз. — Ты сказал Джеймсу, что у тебя не было секса уже полгода, — пробормотал Ремус — ему дико неловко говорить на эту тему, звучит как намёк. Но нет. Он просто не мог перестать думать об этих словах, они беспрестанно крутились у него в голове всё это время, словно... словно если это правда, то... — Это правда. ...то жизнь разом станет легче. — Почему ты спрашиваешь? — Блэк нахально ухмыляется, скрывая волнение. Конечно, он ни на что и не смеет надеяться, но это действительно странный вопрос. — Просто странно, что на прошлом концерте ты не... — Люпин замялся и опустил голову. Может, зря он в это лезет? — Если честно, то ко мне пришла девушка. Я был не в себе, поэтому согласился. А через пару минут отказал. — Почему? — Вспомнил про кое-что, — Бродяга улыбается. Вернее было бы сказать «про кое-кого». Лунатик выдыхает с облегчением. Кажется, Сириус не такой уж и мудак. Наверное.* * *
Они ехали и ехали, ехали до бесконечности; Марлин не могла остановиться — слишком превосходное открытие она совершила, а Доркас просто нравилось прижиматься к спине подруги. Они обе знали это давно: одна сгорала от неуверенности, а другая анализировала, раскладывала всё по полочкам, представляла и улыбалась. Медоуз отреклась от мыслей о несостоятельности и поспешности, наконец без мандража смотрела на возможные последствия. Она никогда не думала, что сможет стать такой смелой. Марлин беспокоилась о чужих руках у себя на талии и бензине. Она вела по самым длинным дорогам Ливерпуля, чтобы достичь дома Доркас как можно позже, под приглушённым светом звёзд в чистом ночном небе. Когда они остановились, то сидели неподвижно несколько мгновений, прежде чем Медоуз встала и сняла шлем, внимательно следя за движениями МакКиннон. Уличный фонарь освещает улицу; в темноте было бы трудно разглядеть лицо, и Доркас тихо засмеялась, представив, как всё могло бы обернуться. — Ты чего? — насторожившись, спросила блондинка. — Просто... вдруг я бы попала немного не туда? — усмехнулась Доркас, вызвав ещё большее недоумение у подруги. — О чём ты? — Не так важно, правда. Выстрелом напалма разгорается внутри горла огонь, отслаивается кожа, что крепче брони. Всегда она была для всех, и никто — для неё. Улыбка не мерцала на губах, смех — признак глупости. Никакой барьер не может стоять вечность, весна не бесконечна, май зацветёт июнем, а эта ночь сменится утром. Даже в вечном холоде становится тепло, даже среди пустой жизни и страха можно найти себя. В Ливерпуле тихо, голоса сплетников сошли на нет. Медоуз ощущает огонь, вспыхнувший в ней благодаря чистоте голубых глаз. Она мечтала пойти наперекор всем и стать сильнее, быстрее, но тактика оказалась совершенно неверной. Нельзя достичь чего-то в кромешном одиночестве. Нельзя опускаться до такой степени уничтожения. Марлин поднимает свои голубые глаза — в них неловкость. — Слушай, а твои случайно... родители твои случайно... твои родители случайно не... чёрт, — она от стыда закрывает лицо ладонями, дыхание учащается. МакКиннон так распереживалась, что, кажется, упадёт сейчас в обморок. И ей совсем не помогают пальцы, нежно обхватившие запястья. Брюнетка отводит её руки и гладит покрасневшие щёки блондинки, чей взгляд выражает благоговейный испуг. Сердце рвётся к морю, к солёному ветру, в цветущее поле, к впитавшемуся в волосы запаху костра и привкусу алкоголя на языке. На губах задерживается взгляд, на шее пульсирует артерия, на предплечьях стынут вены, и с каждой секундой всё ближе-ближе-ближе. Доркас целует её под звон в голове и звук тромбонов где-то в сердце. МакКиннон отвечает под бьющийся аккорд восторга и сладкое ожидание. Они целуют друг друга после долгих, томительных дней под одну мелодию, существующую лишь в их буйных головах. Марлин отстраняется, в её глазах играют слёзы, на губах — улыбка, на лице — упоение; её руки лежат на чужой талии, речь звучит невнятно от переизбытка эмоций: — Ты засмеялась, и я поняла, что никогда не хочу тебя отпускать. Я поняла, что хочу целовать тебя, и целовать тебя вечность. Медоуз смеётся и прижимает к себе блондинку, целуя её щёки и лоб. Она прижимает к себе свою драгоценную девочку, о которой со всей серьёзностью намерений готова заботиться. Две девушки стоят под золотистым светом фонаря, пока тишину не прерывает рёв мотоцикла. Доркас провожает её взглядом, впервые ощущая себя настолько лёгкой; у МакКиннон наконец пропал невротический комок в горле. Раскалённая факелом кожа — душевная чистота. Над водной гладью ночи взвилась тихая и безмерная любовь.* * *
— Мне очень жаль слышать эти новости. Прошу, не волнуйся, — наступившую тишину прерывает хриплое пение Блэка. Сначала Ремус оборачивается и смотрит с недоумением, лишь в конце его глаза расширяются от удивления. Бродяга ждёт, слегка покусывает губы изнутри от нетерпения, готовый к разочарованию. Огонёк в глазах гаснет с каждой секундой, уже готов потухнуть, как вдруг Люпин прочищает горло и несмело продолжает: — Я куплю нам бутылку, мы будем пить в облаке бензиновых испарений. Брюнет словно становится выше, готовый задохнуться от восхищения. — Мне очень жаль слышать о твоём мире, но, прошу, не волнуйся, — они вступают одновременно без каких-либо знаков, просто чувствуют. Словно они снова поют «We Will Rock You» или «Run», но на этот раз без свидетелей. Не друг для друга, не для удовольствия, а потому что это жизненная необходимость. Машина на обочине пустой дороги, складно звучащие слова, первые звёзды на небе: что-то очень близкое и сокровенное. Сириус косится влево — у Люпина прикрыты глаза, губы почти не шевелятся, будто звук исходит вовсе не из них. Совестливый укол — может, Марлин нашла в Доркас то же самое? Может, ей с ней гораздо лучше, спокойнее? Так какое он имеет право осуждать её? — Мы могли бы танцевать, мы могли бы гулять, мы могли бы сходить за покупками, мы могли бы продолжить болтать, мы могли бы напиться, мы могли сидеть и думать. Или мы могли бы разогнаться и заснуть навсегда, понимаешь? — их голоса затухают, в повторении припева нет смысла — и так всё ясно. Лунатик поднимает голову и пристально всматривается в лицо Блэка, который наконец отрывает взгляд от неба. — Знаешь, в начале я совсем не понимал эту песню. Только со временем она стала обретать эфемерный смысл, а иногда открывалась полностью, становясь такой очевидной, — Ремус виновато прикрывает глаза. — Только я сразу всё забывал — и вот она снова полна неизведанных образов. Я понимаю, но не до конца, поэтому не могу выразить. — Не всегда всё нужно облекать в слова, — качает головой Бродяга, трогательно улыбаясь. — У слишком многого в этом мире нет словесной формы, и что теперь? — Чувствую себя лингвистическим инвалидом, — пожимает плечами Люпин и улыбается. — Не думал, что ты знаешь эту песню. Она словно моя, и ничья больше. — Я тоже удивлён — начинал на свой страх и риск, — брюнет усмехается: — Ты ревнуешь её? — Странно, но нет, — парень смеётся, думая, что это действительно необычно. Когда кто-то начинает интересоваться тем же, чем и ты, то проявляется злость собственника. Ты не хочешь делиться своим, особенно если оно много для тебя значит. А «Picnic By the Motorway» значила очень многое. Молчание. — Я подумал, что если ты продолжишь, то это судьба, — фронтмен Canis Major хотел бы коснуться руки, лежащей на капоте машины, сжать её и не отрываться от янтарных глаз, цвет которых уже не различим в темноте майской ночи. Но нельзя. Он надеется, что пока что. — И в чём судьбоносность? — Пока не знаю, — он отходит на один шаг, чтобы случайно не сорваться на нежность, что сломает всю атмосферу и тот доверительный хрупкий мост, выстроившийся между ними сейчас. Как бы ни хотелось, но недавнее прошлое не забыто, и Блэк всегда будет бояться сделать что-то не то. — Поехали? Он идёт к дверце машины, но его останавливает тихий голос: — Сириус. Бродяга медленно, в исступлении поднимает взгляд. Что? Лунатик... Лунатик впервые назвал его по имени. — Нет, ничего, — солист волков смущённо поправляет волосы и быстро садится в машину. Сириус стоит ещё несколько секунд на улице, а ночь благосклонно скрывает его счастливую улыбку.