R U Mine?

«От груди — да! — оторван ты, Но в сердце образ твой таится: В нём, в нём твои живут черты, Пока оно способно биться. Когда же грянет Божий гром, Из гроба мёртвых вызывая, — К твоей груди прильну лицом: Мне без тебя вкусить ли Рая?»

Сириус IIXVXVXIADI

Ремус Нет

Сириус Да

Ремус Нет

Сириус Да брось, ты наверняка сейчас очень заинтригован

Ремус Возможно.

Сириус Я надеялся, что если не скажу про точки, то ты навсегда про них забудешь

Ремус Отстань.

Сириус Я уже вижу, как ты переписываешь это на бумагу

Ремус ...

Сириус Не буду отвлекать!!

Ремус Ты придурок. Блэк улыбается, когда Джейми садится рядом, расслабленно закидывая локти на спинку дивана. Сам парень кладёт подбородок на колени, убирает телефон и протягивает руку с сигаретой. Поттер смотрит исподлобья, усмехается и прикуривает от своей. — Я рад, что ты здесь, — Бродяга произносит это с трудом, нарочито беспечно. — То есть... в прошлый раз тебя не было. — Ты не должен бояться говорить со мной, — покачал головой Сохатый, отрешённо наблюдая за неловко танцующими Лили и Марлин. — Но ты же... — Да, — парень повернулся к другу и со всей серьёзностью посмотрел на него: — Только вот мы почти не общались и до этого, тебе просто не понравилось, что этот факт был озвучен. — Возможно, — Сириус поджал губы, затуманенный взгляд подмечает только мельтешащие четыре пары ног. — Мы не вычёркиваем друг друга из жизни... я уж точно. Мы не избегаем встреч и разговоров, мы не дети в ссоре. — Наверное, в этом и проблема, — Блэк хмыкает, прикрывая глаза. — Я всё ещё ребёнок. — Тебе рано пришлось повзрослеть. Бродяга улыбнулся. Ему нравилось, когда оправдания находил кто-то другой — так они становились весомее. — Если ты хочешь поделиться чем-то именно со мной, то я готов слушать. И надеюсь, что это взаимно. — Конечно. — Я не ненавижу тебя, Падс, — лицо Джеймса становится очень грустным, он осторожно тушит бычок в пепельнице, обдумывая и взвешивая свои же слова. — Спасибо. Сириус жмурится и раскрывает глаза, первую секунду наблюдая мигающие цветные круги. Дома у дяди Альфарда пахло цветами: в вечернем мареве разливался стрёкот неизвестных насекомых, полупрозрачный, плотный воздух душной волной вливался в глаза. Казалось, только здесь, именно на этом клочке земли, жалком на фоне остального мира, климат забирал свои права, уступая зною. Тяжёлые волосы неприятно липли к шее, мокрые футболки с остервенением сбрасывались на ходу. Зато вечерняя прохлада дарила минуты спокойствия, когда можно было сидеть у окна и смотреть на лужайку, за которой начинался лес. С приходом темноты выходить на улицу не разрешалось, зато можно было бесконечно рыться в библиотеке и выносить книги с самыми красивыми обложками — не читать, а строить свой волшебный, загадочный город. Под покровом неба-одеяла Блэк придумывал очередную историю для Регулуса, чтобы потом открыть толстую тетрадь с оторванной обложкой и записать выборочные эпизоды. Они вели дневник пиратов-путешественников, дрались деревянными мечами, жевали травинки и растягивали летние дни как могли. А потом всё прекратилось. Альфарда не стало. Появился Джеймс. Регулус исчез с горизонта. Он повзрослел и теперь мог на каникулах выходить гулять, когда захочет, ведь Вальбурге не было дела. Либо она накричит, но для этого не нужна причина. Даже по ночам Сириус открывал окно в гостиной и спрыгивал на мягкую траву, сминая подошвами конверсов сырую от дождя землю. В этом городе, казалось, были только Бродяга и Сохатый. И Марлин. Марлин, лениво смеющаяся над возгласами Алисы после очередного глотка шампанского. Марлин такая красивая. В Ливерпуле был дом Поттеров, где можно было погрузиться в мечту и стать самим собой. Неизменно Джеймс в конце дня предлагал зависнуть у него, а Сириус, не нарушая обычай, соглашался. Однажды они даже увлеклись всерьёз политикой, намереваясь изменить мир, построить идеальное государство. Сохатый расспрашивал отца о книгах по истории, а Блэк трагично зачитывал монологи Анжольраса, в конце беря друга за руку и гордо подставляя грудь воображаемым пулям. Они не стыдились детских игр даже в старших классах, им нечего было прятать друг от друга, поэтому, шутя, они открывали новые области знаний, стремились придумать что-то своё, заполнить пространство. Так и появилась Canis Major, благородно отданная в дрожащие руки Бродяги. У них не было менеджера; была Лили. Но кто знал, что реализация давних мечт приведёт к расколу? Сириус уже подумывал о том, что вся их дружба строилась на изобретательстве: они только придумывали, но не достигали успеха. А когда всё получилось, разошлись с чувством выполненного долга. И ещё одно — виновата Эванс. Чёрт. Нельзя применять к ней слово «виновата». Это не что-то плохое (Лили ведь такая замечательная) и зазорное, но — причина. Ради неё Джеймс стал более осознанным и серьёзным, Блэк же оставался лишним грузом инфантильности. А они вместе рылись в гараже, поминутно спрашивая у Флиамонта, можно ли взять очередной инструмент или интересную деталь. Ребята чинили мотоцикл, в тайне надеясь, что случайно соберут машину времени. В какой-то момент они даже обосновались на кухне, и Юфимия каждый день, приходя с работы, только качала головой. Запах жжённого сахара и подгоревшего хлеба стоял на весь дом, тесто вечно не получалось взбить достаточно хорошо, а лазанья разваливалась. В итоге Бродяга и Сохатый приобрели много полезных навыков, но Миссис Поттер прервала развитие юных дарований. Джима не было рядом только когда Сириус шатался по улицам. Ему встречалось множество странных людей в подворотнях, с которыми иногда удавалось пообщаться, одолжив сигарету. У них был потухший взгляд, синеватый цвет лица и багровые руки. Они говорили, что Блэк слишком молод, что его глаза уже безжизненные. Парень каждый раз обещал бросить всё это дело и взяться за голову. На деле Бродяга не занимался ничем плохим, просто гулял, но ему нравилось думать, что человек видит в нём самого себя и облегчает душу, думая, что спас красивого юношу от своей судьбы. И крыши тоже приглашали на вальс, не позволяя утонуть в меланхолии. Там Сириус думал о беспомощности и желании умереть, а потом снова изнывал от собственной раздражающей эгоистичности. С периода школы поменялись только локации. Мысли, чувства, проблемы, люди — те же. Город тот же. Иногда он, как и Лунатик, тосковал по Уэльсу. Казалось, там будет дом. — Мы поцеловались с Ремусом два раза, но пока толком не говорили об этом, — прочистив горло, выдал Блэк. — О, и как это было? — Первый раз он сам, второй — я спросил. — Это чудесно, — Поттер улыбнулся. Его тон не был снисходительным, язвительным или безразличным. Он правда рад, но сами слова отдают горечью, полынью, бьющей по щекам, попавшей в рот землёй при падении. — Он вроде как ничего не чувствует, — Бродяга не знает, зачем произносит все эти бессмысленные фразы. Его беспокоит Люпин, но не до такой степени. Он даже не думал о нём в этот вечер, сосредоточившись на друзьях. «Глупо ли пытаться забить тобой тишину? Сохатому нужно не это. И мне. Но я не ничего не знаю». — Дай ему и себе время — Ремус слишком рассудительный. И если он поцеловал тебя, значит, размышлял об отношениях. Возможно. Я так думаю, — Джеймс привычным жестом зачесал волосы назад и посмотрел на Лили. За окном только начинает темнеть, но включены все лампочки: в электрическом свете Эванс и МакКиннон весело смеются, выбирая песни. Они собрались как раньше, планируя мимоходом обсудить начало работы над новым альбомом, но с первой минуты забыли об этом. Лонгботтом попросил позвать Фортескью, и она быстро влилась в компанию. — Они мило смотрятся вместе, — поджал губы Сириус, затянувшись почти до конца истлевшей сигаретой. — Я рад, что она здесь, Фрэнки давно нуждался в встряске, — Поттер рассмеялся, наблюдая за ними. Отогнал от лица сигаретный дым и снова обернулся к Блэку, почувствовав на себе его пристальный взгляд. — Что? — Попроси меня о чём-нибудь. «Позвольте предложить вам это колокол шёпотом торговец Огромная редкость музейная вещь, ему цены нет...» — Что? — Попроси. Сохатый удивлённо отпрянул — Бродяга выглядел безумцем, его глаза расширились, а растрёпанные волосы больше не придавали образу флёр небрежности. Он склонился ближе к другу, губы бессловесно шевелились — музыка не очень громкая, чтобы не мешать соседям, но заглушает их тихий разговор. — Я не понимаю, о чём ты, — Джеймс нервно улыбнулся, а глаза за отражающими разные цвета стёклами забегали по комнате. — Я хочу сделать что-нибудь для тебя, — Сириус вернулся к прежнему положению и затушил сигарету, снова став абсолютно нормальным. Поттер выдохнул. — Возможно... — он снова запустил руку в волосы, задумчиво опустив голову. Уже через несколько секунд его губы растянулись в до боли знакомой озорной улыбке. — Пообещай, что согласишься. — Соглашусь на что? — В этом и суть. Просто согласись, — Поттер непоседливо прищурился, и солист Canis Major знал, что это недобрый знак. Блэк хотел отдать долг. Он видел всё того же Сохатого: шумного, задорного, уверенного, идущего напролом. И это осознание скрытой неизменности так его поразило, что он почувствовал готовность умереть за этого человека. Ему нужно сделать что-нибудь для него, отплатить за счастливые годы, за дружбу, за поддержку. Одно маленькое одолжение не изменило бы сути, но облегчило бы ношу. — Хорошо. Бродяга ещё не знал, что это совсем не одолжение. «...Нет, спасибо, отвечаю Не хочу обрастать скарбом Что вы что вы колокол отличный Ритуального назначения очень хороший У меня голова — колокол шепчу сквозь забинтованные пальцы уже во сне».

* * *

Сириус скрывал это ото всех, даже от самого себя. Убедительнее сказать, что это глупости. Интересно? Конечно, ведь это напрямую касается его. Но Блэк последние несколько ночей не мог перестать листать ленту Твиттера. Видео с концерта, фотографии, даже рисунки и фанфики — часть интернета кипела от взаимодействия Бродяги и Лунатика. И ему нравилось это. Чертовски нравилось наблюдать, что он не одинок в стремлении к этим отношениям. Это льстило, ужасно льстило, подначивало встречать Ремуса после репетиций и снова провожать до дома. Правда, когда Сириус выныривал из своего идеального кокона, то вспоминал ту ночь. Он вышел из ванной и обнаружил, что диван не расстелен. Снова спать вместе? После этого? Люпин словно ничего не понимал и издевался, вырывал остатки самообладания из груди, сминал лёгкими движениями пульсирующие, живущие сгустки любви. Блэк не мог понять, почему он так сделал, поэтому даже не успел возразить. Брюнет ушёл утром, почти не поспав, бросив неловкое прощание. Лунатик... Лунатик злой человек. И Бродяга ничего не может поделать со своими чувствами к нему. Он так сильно боялся напугать Ремуса, что не заметил, как сам стал зашуганным зверьком, молчаливо вжавшимся в угол, потакающим любым желаниям большого и сильного человека. Его вела рука, которая так сильно страшилась манипуляций, что душила всех в них подозреваемых. Иногда Сириус даже уставал надеяться, но потом ощущал руки вокруг талии, садясь на мотоцикл, и силы возвращались. Ему не хотелось отпускать искреннюю чистоту любви, омрачать её несуразными догадками и страданиями. Блэк обращался к луне в своих песнях, он плакал, как мальчишка, разбивший колени и убежавший за куст, чтобы друзья не видели его слабости. Он уже взрослый, а до сих пор просыпается с опухшими от слёз веками. Это всегда происходило во сне. Любовь кружила над головой болезнью, отравляла, воскрешала в памяти прошлое под шум бьющихся о скалы волн. Он вставал каждое утро с привкусом мокрого песка во рту. Брюнет знал, что это ненормально, что их отношения вышли за рамки дружбы. Между ними было столько слов и ещё больше действий, которым не было равных. Бродяга влюблялся пару раз, но любил впервые — сильно, нежно. Ему нравились ребусы, и Люпин был самым сложным из них. Только вот солист псов был уверен, что эта головоломка ему никогда не надоест. Листал твит за твитом, фантазируя о том, как проснётся рядом с ним, и этот кошмар закончится. Его разбудили шорохи и глухой удар. Сердце ушло в пятки, а ноющие от неудобного положения лопатки не предвещали ничего хорошего. Сириус не заметил, как уснул, поэтому не был уверен, что вообще спал. Тело закостенело, не удавалось пошевелить и пальцем, что испугало сильнее. Прерывистое дыхание и стучащая в ушах кровь, шторы колебались от незаметного ветра, вырисовывая на стене шатающиеся тени. Слабость пробила горло — не получалось вдохнуть. Слишком шумно для грабителя. Чей-то силуэт возникает в дверном проёме и неестественными движениями пробирается к кровати. Удаётся закрыть глаза, зажмуриться, занемевшая правая рука непроизвольно дёргается. Страшно. Тихо. — Привет. Блэк вздрагивает и резко садится, открывая глаза. На коленях на полу сидит еле различимый в темноте Луни. — Привет? Я думал, что ты ебучий сонный паралич, — Бродяга произносит это прерывисто, даже не пытаясь совладать с собой. Лёгкие болят, не справляясь с частотой вдохов и объёмом поступления воздуха. — Прости, — Рем мягко улыбается, одним жестом облегчая пережитый ужас. — Мы отыграли концерт, я прямо оттуда. Немного пьян. Строго под надзором Мэри. Ну это даже понятно — был бы трезвым, не пришёл бы сюда. Спокойствие друга помогает сердцебиению угомониться, фронтмен Canis Major измотанно откидывается на подушки, только после этого понимая смысл слов. Он встревоженно поднимается на локте, внимательно вглядываясь в блестящие глаза Люпина. — Постой, вы отыграли концерт? — Ну да. — Чёрт возьми, я же должен был быть там, — брюнет со страдальческим стоном снова лёг под тихий смешок Лунатика. — Зачем? Ты же знаешь, как мы выступаем. — Я... что ты несёшь? Это абсолютно другие эмоции и впечатления. Мне всё равно, устройте ещё один концерт завтра, я должен быть там. И вообще, я что, зря заходил за тобой после репетиций? — Но ты не спрашивал дату, — Ремми еле сдерживал смех от накала драмы в голосе друга, положил подбородок на край матраса и прикрыл глаза. — Я был уверен, что ты мне скажешь. Знаешь, что-то вроде: «Хей, помнишь ты интересовался концертом? Ну прямо очень интересовался? Так вот, он завтра, приходи, буду рад тебя видеть, мы же друзья»! — тон был саркастичным, но очень схожим с настоящей обидой, которую, впрочем, легко было спутать с издёвкой. — Боже, Сириус, — Люпин мог бы извиниться, но на деле просто смеётся, закрыв лицо руками. Блэк ещё не отошёл от испуга, сонно щурится и проводит рукой по мягким кудрям, тихо спрашивая: — Ты же останешься? Луни кивает и лучезарно улыбается, привыкшие к темноте глаза различают смазанные тени. Это чрезвычайно мило. — Я могу воспользоваться душем? — Да, конечно. Поищи одежду в шкафу на... — Я взял с собой, — небрежно бросает парень, уже скрываясь в коридоре. «Был бы трезвым, не пришёл бы сюда». Ну конечно! Ремус вызывал печаль, Ремус вызывал и радость. А ещё недоумение, удивление и ощущение глубокой потерянности. Бродяга видел его в своём прошлом безмолвным наблюдателем; видел и в будущем, беспечно игнорируя вероятность отказа. Эта весна для них была трудной и ворчливой: в ней молчание, ссоры, одержимость; в ней же оттаивают заиндевевшие ростки дружбы. — Вообще я зашёл вернуть тебе ключи, — выдаёт Люпин, выходя из ванной. — О, охотно верю! Сириус не задавался вопросом о том, как Лунатик попал в квартиру. Он прекрасно знал ответ. — Я их нарочно всегда оставлял дома и перестал напоминать. Хотел попробовать эффект неожиданности. «А у меня было много возможностей их забрать. Я специально перестал спрашивать. Ты заметил. Ты знал, что я тебя жду». — Отлично вышло, я, правда, чуть не умер. Ремус усмехнулся и лениво залез под одеяло, тут же прижавшись к другу. Блэк подумал, что лучше бы его сердце остановилось от испуга. «Я не понимаю, не понимаю, не понимаю... но позабочусь о тебе». Брюнет ощущал ответственность, словно кости Люпина подобны пустой яичной скорлупе, которую так легко сломать. — Спокойной ночи, Луни, — шепчет парень, обнимая плечи пьяного друга, тот неразборчиво мычит что-то в ответ. Бродяга фыркает и расслабляется. Есть в этом что-то сюрреалистичное. Эта весна была для них трудной и ворчливой, но следующая будет куда лучше. Почему-то есть глупая, наивная уверенность, что она действительно «будет».

* * *

— И я иногда сожалею, потому что мама не могла меня полностью ненавидеть. Может, она пережила личную трагедию, о которой я не знаю? У неё были красивые и старомодные платья из тяжёлого шёлка, в детстве трогать их было одно удовольствие. И ещё я подумал, что ужасный друг. Джеймс попросил заранее согласиться на что-то. Мне не страшно. Я ему доверяю. Но не терпится узнать. Если скажет умереть — я умру. Мне иногда просто всё равно. Да и это было бы справедливо, ведь я перед ним в неоплатном долгу, а ещё причинил много боли, оставив без внимания. Наверное, ему обидно, что я с его девушкой общаюсь чаще, чем с ним. А он ведь такой самоотверженный и хочет всем помочь — правда, не может пройти мимо бездомных животных или бедняков. Он не заботится о деньгах, они ему не нужны. Мы в этом плане похожи, только Сохатый — добрый и отзывчивый, из него так и льётся позитив... — Сириус... — ...И он даже не злится на меня. Лучше бы злился, честно. Лучше бы он сказал мне убираться, а не общался с улыбкой на лице, словно ничего и не случилось. Я чувствую что-то, но не могу описать словами. Всё вроде на своих местах, и мы говорим как прежде, только теперь каждая тема отсылает к одному итогу. Это, наверное, наш единственный разговор за всё это время. Я не знаю, я не знаю, что... Ремус прикрыл ладонью его рот, заставив замолчать. — Сириус. Блэк посмотрел на него широко распахнутыми глазами, его губы скривились, и из глаз потекли горячие слёзы. Люпин улыбнулся, заботливо стирая их с щёк и притягивая неугомонного брюнета к себе на грудь. Он проснулся несколько минут назад, решив проверить соцсети. Бродяга не подавал никаких признаков пробуждения — он просто заговорил, не меняя положения, чем заставил вздрогнуть от неожиданности. Сириус плачет так же, как и все дни до этого. Лунатик не мог знать точно, но чувствовал, что это так. Ему нравилось, как друг открыт, как он не боится выражать свои эмоции, которые для других были бы постыдны. Он хотел говорить, слова разрывали его на части, выворачивали наизнанку, и Ремус прервал этот поток. Наверное, нужно было дать закончить. Но есть ли у подобного конец? С каждой секундой его тело становилось слабее, лицо искажала гримаса сдерживаемых рыданий. Лучше плакать, чем истощаться и рассыпаться в прах под натиском собственных фраз. Блэк не замечает многого, пока ему не скажешь — ситуация с Поттером тому подтверждение. И это пугает. Бродяга успокаивается, подушка спутанных кудрей берёт в плен беззащитную руку. — Тебе нравятся мои волосы, — бормочет фронтмен псов, устало прикрывая глаза. — Бред, — Люпин хочет звучать как можно серьёзнее, скрывая улыбку. Всё снова в порядке. — Ты их трогаешь при любой удобной возможности, — Сириус говорит, не отрываясь от мокрой футболки друга. Его речь невнятна, он тяжело выдыхает в конце предложения. Беззащитный образ восстаёт на глазах. — И хочешь сказать, что тебе это не льстит? — Лунатик вскидывает брови, Блэк усмехается. — Не представляю тебя без них. И боюсь. Вдруг ты Самсон, ждущий подходящего момента для возмездия? — И кому я буду мстить? — Не знаю. Мне? Ремус сказал это так просто, что Блэк недоумённо поднял голову, словно сейчас на лице можно было прочитать ответ на немой вопрос. — О чём это ты? — Тоже не знаю, — Люпин улыбнулся и выскользнул из-под одеяла. — Надеюсь, что у тебя не пустой холодильник. Он исчезает в дверном проёме, и только нагретая сторона кровати доказывает, что это не сон. Шумит вода через стенку, Бродяга поднимается, время идёт в обратную сторону. Сириусу почти два года, и в доме появляется маленькое несуразное существо, похожее на него самого. Сириусу пять, и он нелепо бежит по коридору, напуганный шумом с чердака. Сириусу семь, и он знакомится с Марлин. Сириусу скоро двенадцать, и перед глазами проносятся леса, развернувшиеся на пути к Хогвартсу. Сириусу шестнадцать, и он проводит последний день в доме, где вырос. Сириусу восемнадцать, и он начинает собирать группу. Сириусу девятнадцать, и он пишет музыку, свои первые песни, составляя их из осколков разбитого Страсбургом сердца. Сириусу двадцать один, и он просыпается в постели с Лунатиком, жарит яичницу, думает о своём лучшем друге и испытывает странное удовлетворение. Так всё и должно быть. Никакого стресса — только ленивое утро в компании любимого человека, солнечные лучи, ставшие закатного ярко-рыжего оттенка, пробивающиеся сквозь ветви деревьев во дворе. Иногда Блэку казалось, что он родился не в том месте. Безусловно, Ливерпуль — отличный город, но не лучше ли горы Уэльса и поля Шотландии? Не лучше ли маленький коттедж вместо английского особняка? Ему безумно нравилась работа сейчас, но с другой стороны — так хотелось чего-то приземлённого, красивого. Может, ему понравилась бы резьба по дереву или должность лесничего? Бродяга знал, что бросил бы это спустя пару дней, стремясь к активности и процветанию, но в моменты сонливости такие сценарии казались идеальными. Сириус ненавидел себя и мечтал стать тем, кем никогда не был. Сириус любил себя и радовался тому, кто он есть. — А ты? — Ремус замер над столом, где стояла только его тарелка. — Я всё. Мне показалось, что ты бы хотел поесть в одиночестве. Люпин смущённо кивнул, и Блэк прошёл в ванную — на бортике раковины лежит чужая зубная щётка, пока ещё сухая. У друга были мокрые волосы и незнакомое полотенце на плечах. Бродяга неверяще улыбнулся. Это походило на абсурд, но абсурд правильный. То тихое, удушающее счастье, которое перекрывает только кислород, но не остальные проблемы — райский остров посреди бездонного океана, позволяющий расслабиться на время. Сириус радовался, но помнил о чувствах к этому парню, помнил и о Сохатом. Только спустя полчаса Лунатик вернулся в спальню и, потирая локти, подошёл к лежащему Блэку. Тот резко сел, изучая лицо друга, который усердно старался не встречаться с ним глазами. — Мне очень нравится, надо обязательно куда-нибудь выйти, чтобы все видели, — брюнет утянул Ремуса на кровать, чтобы получше рассмотреть жёлтые тени на веках и маленькие, почти незаметные коричневые стрелки, придававшие взгляду больше выразительности. — Но я обычно не... — И что? Ты ведь зачем-то накрасился. — Было такое настроение, — Люпин исподлобья взглянул на Бродягу и засмеялся, понимая, что не может противостоять. — Ладно, пошли. — Супер! Накрасишь меня? — Сириус ожидал, что парень цокнет или закатит глаза, но тот только кивнул и пошёл за тенями. Он вернулся и молча сел рядом на кровать, сразу же принимаясь наносить подложку на веки. Блэку смутно, сквозь бушующий в сердце восторг, показалось, что он это уже где-то видел. — Хочу красный... как у Джерарда Уэя, но, может, немного аккуратнее, — Бродяга фыркнул, отдаваясь ощущением. Иногда наступает такой момент, что тело становится невесомым, а опора под ногами шатается. Перед сном комната по колено наполняется водой и кровать кружит по мягкой ряби. Это ощущение из детства, напоминает звук босых ног, шлёпающих по блестящему полу, силуэт человека в лодке октябрьской ночью и неозвученный вопрос: «Что она там делает? А что здесь делаю я?». Вальбурга не пела колыбельных, домработница была груба и осторожна, поэтому Сириус слушал птиц и ветер — отсюда его любовь к воздуху и свободе. Ему нравилось видеть себя бегущим по золотистому полю, срывающим выросший сорняком бледный цветок; а потом начинался град и барабанил по узкой спине, оставляя на ней синяки. Лучше уж природа в лице дождя будет причинять ему боль, чем рука собственной матери. — Я хочу попробовать вересковый мёд, — шепчет Блэк, мягко улыбаясь. — Можно поискать его в магазинах. — Я хочу тот, из сказки. Бродяга знал, как выглядит вереск, но всегда видел его другим: волшебным, с золотистой пыльцой на лиловых и кремовых лепестках. Бродяга знал, что это баллада, на крайний случай — легенда, но никак не «сказка». Но ему было всё равно. Он помнил строчки Стивенсона так же чётко, как шипы роз дяди Альфарда, птицу, прилетавшую на карниз, вступление к «R U Mine?», лицо Регулуса на старой фотографии. — Открой глаза, но не смотри на меня, — попросил — скорее скомандовал — Лунатик. — Почему? — это вопрос — дурацкий способ потянуть время. Хочется остаться в темноте и тишине, в детских ассоциациях, которые сейчас приобрели сладковатый запах Ремуса, чьи руки неслышно блуждают над лицом. — Потому что мне будет неловко, — отрезал Люпин, наверняка нахмурившись. Сириус разлепляет потяжелевшие веки и лишь на секунду задерживает взгляд, а потом отводит его. Он думал, что во время макияжа перед концертом обстановка была интимной, но видеть нависшего над собой друга куда более близко. Брюнет старается не думать, не слушать чужое дыхание и не смеяться от щекочущих прикосновений кисти. Снова эти белые ресницы в уголке левого глаза, веснушки и плотно сжатые губы. — Ты смотришь. — Знаю. Блэк не хотел его поцеловать, и в этом главное различие. Сейчас идеальный момент, Лунатик смягчился и выглядит растерянным. Но Блэк не хочет. Он боится, что парень снова неприязненно сморщит нос и разозлится, метнёт взглядом молнию, скрывая лицо за пеленой неприступности. Ремус хмурится и отстраняется: — Я всё. Бродяга встрепенулся, сгоняя сонливость, и подбежал к зеркалу, испытывая нетерпение и подлинный восторг. — Это изумительно!

* * *

— ...то есть ты не будешь смотреть со мной мюзиклы? — Буду, — твёрдо заявил Блэк, расправляя плечи. — Сириус... — после минуты радостного молчания начинает Люпин. Это должен был быть вопрос, но его нагло обрывают. — Я согласен! — Но я даже не догово... — Мне плевать, я просто согласен, — Лунатик смеётся, и Бродяга думает, что теперь соглашаться на неизвестность довольно забавно. — Тепло. Парень кивает. Невообразимо, но каждый раз, как они выходили на улицу, сразу выходило солнце. В задымлённой гостиной фантомные ветви бились в окно, сообщая об урагане и землетрясении в семь баллов, но стоит открыть дверь, как ковёр странного для Ливерпуля лета разрезал сомнения, обличая сны во лжи. «Я думаю, что причина, по которой я не перестану надеяться — это природа. Дождь не льёт без предупреждения, выбирает дни, когда мы не вместе; ветер стихает, разогнав облака. И мне жаль, что ты меня не любишь». — Даривший — вниз глядел: боялся, что я подарка не приму; но принял я и быть поклялся навеки бережным к нему, — внезапно шёпотом проговорил Ремус, потупив взгляд. Сириус остановился. Люпин посмотрел на него мимолётно и вопросительно, но не смог сдержать тихого удивлённого выдоха — Блэк сиял. Блэк сиял отражением человека, всю жизнь испытывающего мучительную боль и в секунду избавившимся от неё навсегда. Блэк сиял луной, подначиваемой летним шумом прибоя. Блэк сиял, и до этого момента Лунатик не знал, что люди могут светиться. — Так я прав, верно? — неуверенно спрашивает он, напуганный божественным блеском друга. — Да, да, да! — нетерпеливо, отрывисто выкрикнул Бродяга, сжавшись от восторга. — Я знал, что тебе понравится. Тебе же понравилось? Не могу поверить, что ты потратил на это время. — Мне понравилось, — этих двух слов было достаточно, чтобы угасающая улыбка вновь расчертила тревожное сердце, вгрызаясь в самую его суть. Ремус поражён, и его голос звучит нетвёрдо. — Но ты мог бы указать на сто сорок восьмую страницу, где была версия на французском, чтобы не путать меня «I» на конце. — Я хотел взять «H», но мне показалось, что это слишком просто, — они снова начинают идти, и чувствительный слух Люпина улавливает изменения в походке — подошвы больше не стучат по асфальту тяжёлым грузом. — Рассказывай. — Что ж, я сразу заметил «A» и отмёл три последних знака. Это не было чем-то целым, очевидно, поэтому я стал разбивать на числа, считая их только условными обозначениями. Сразу подумал про нумерацию букв в алфавите, и дальше был чистый подбор. Ну то есть... понятно, что нет слова, начинающегося с двух «A», поэтому уже второй элемент нужно было куда-то деть, — Лунатик нахмурился, вспоминая, как безнадёжно-монотонно это было. — Если честно, то мог бы придумать что-то поинтереснее, хотя бы шифр Цезаря. — И тогда бы ты жаловался на скучный поиск смещения. — В какой-то момент я разбил всё на пары, и получил «book». Ну а поменять последние три буквы на цифры уже было само собой разумеющимся, — Ремус пожал плечами, возбудив этим движением новый поток азарта в Сириусе. Он отправил ему сообщение с символами позавчера, решив, что это забавно. Тем более, фронтмен Midnight Wolves выглядел человеком, который в детстве обожал загадки на логику. Главная трудность — разбить цепочку; решение с преобразованием чисел в буквы очевидно. Блэку просто захотелось это сделать, посмотреть, узнает ли Люпин в безличной «книге» сборник стихотворений Байрона. Узнал. Нашёл. И осмелился произнести. — Я не буду спрашивать, зачем ты это сделал. — Это отлично, потому что я всё равно не смог бы ответить. «Ведь я не знаю. Это что-то, что заставило меня остановиться в феврале и рассмотреть окутанного звёздной пылью певца, всю ночь напролёт слушать его музыку и недоумевать от собравшихся в уголках глаз слёз. Казалось, что эти слова во всём мире достоверно понимал я один. И впечатления сохранились во мне, чтобы перейти в глупое сообщение, скрывающее под собой строки о любовной дружбе. Я очень осторожен». Бродяга снова ступает по гравию босиком, стянув нечёсаные кудри в хвост, пугается шороха в зарослях ежевики. Тонкие руки болезненно-белые, волна лижет щиколотки. Ему восемь лет. Рядом мечется Регулус, и в его сбивчивом щебете проскальзывает русалочья песнь. Как и сейчас, он не может ответить. — Знаешь, однажды мы с родителями и их друзьями выехали на природу устроить пикник. Это было на окраине леса, я гулял в поле их зрения, а потом увидел девочку. Она позвала меня с собой, сказала, что живёт здесь. Отец очень настороженно пошёл с нами, её дом оказался двухэтажным и очень красивым, среди деревьев, словно с картинки. Рядом протекала небольшая река, и был мостик. Личный мост её семьи, понимаешь? И их река, их деревья. А ещё злая собака. Отец ушёл, и мы играли около её дома, но тут послышался лай, очень громкий, я испугался, а отец начал звать меня. Собака сорвалась с привязи. И гналась за мной. Я успел убежать, но мне было так страшно, что я просто положил голову к маме на колени и плакал очень долго. Девочка вернулась, извинилась и подарила мне плюшевого тигрёнка, но я не обратил на это внимания. Через несколько месяцев мама забрала игрушку к себе на работу — частая практика в нашей семье. А сейчас мне кажется, что всё это сон. Как я убежал? Шикарный дом в лесу? Пропавшее доказательство? И не в моём характере сходиться с незнакомцами — ты испытал это на себе. Меня так напрягает подмена воспоминаний и путаница в них. Любовь приносила Сириусу только мимолётный покой, и сейчас был именно такой случай. Ему нравилось слушать Луни, который говорил отрывисто и невпопад, будто у него в голове мутные картинки, жадно стремящиеся вернуть чёткость. Ремми смотрит на него с неясной тенью на лице и неожиданно сворачивает в другую сторону. — Рим? — с недоумением зовёт Блэк, отмечая нетипичную скованность движений друга. — Я хочу пить, — бросает Люпин, ускоряя шаг. Бродяга на пару секунд замирает, но в итоге догоняет парня уже у дверей магазина: — У меня тоже есть воспоминания, похожие на сон. Он бросает это, чтобы отыскать в мгновение утерянное расположение, вернуться в привычное русло, но Лунатик не обращает внимания, останавливаясь только у полки с водой. — Я злюсь на себя, а не на тебя, — сквозь зубы сказал Ремус, слишком внимательно всматриваясь в ряды бутылок. — Почему? Ты же не сделал ничего плохого. — Я слишком много говорю, меня это раздражает. Тебе же совсем не нужна эта информация. Знаешь, зачем я рассказываю всякие глупые истории ни с того ни с сего? Я ненавижу молчание. Иногда оно может быть комфортным, иногда уместным, но чаще всего я чувствую свою вину из-за этого, словно я — причина возникшей неловкости, и нужно срочно исправить ситуацию, заполнить тишину, — Люпин проговаривает это, сам пробуя на вкус, внутренне содрогаясь от излишней откровенности. Он мог промолчать, но снова выбрал не ту тактику. Парень резко берёт бутылку, разворачивается на пятках и идёт к кассе, не дожидаясь ответа. Сириус удивлённо провожает его взглядом, отрешённо проходится глазами по полкам и выходит из магазина. Ещё светло, ни одна звезда не восходит, чтобы отразить нахлынувшую тоску. Чиркает колёсико зажигалки, и особо едкий дым проникает в лёгкие. Голос Лунатика проходит через толщу воздуха, сквозь землю и шелест листвы, трепетно впитываясь в череп: — На деле... я так стараюсь не выглядеть на людях, быть более стабильным, но близкие знают, что я переживаю из-за каждой мелочи. Блэк знал. Значит, Блэк был «близким». Этот незамысловатый факт вызывает лёгкую улыбку. — Я в курсе, что выгляжу безответственным, но если тебе нужна будет помощь, то... ты знаешь кому позвонить. Ну или написать. Ремми грустно усмехается, так и не поднимая глаз. Он запихивает полную бутылку в рюкзак и осторожно качается с носков на пятки. — А ты можешь..? — Люпин ещё сильнее опускает голову и почёсывает правую ладонь, слишком смущаясь для того, чтобы закончить. Бродяга слышит в голосе улыбку и осторожно берёт его за руку. — Да, вот так. Сириус встречает ответ на свой отчаянный зов. Он исходит от луны, просвечивающейся в голубом небе; он читается в морали байронического героя; он смыкается мелодией уробороса. И весь мир сталкивается в зазоре между их пальцами, там сонм небесных светил и лес, густо усыпанный иголками редких лиственниц. — Тебя что-то беспокоит прямо сейчас? Блэк ощущает себя идущим по гравию, а резинка больно давит на корни волос. — Да. Мне кажется, что если я упущу тебя из виду, то собака сорвётся с цепи, а я пойму, что никакого плюшевого тигрёнка никогда не было. Бродяга тушит сигарету о край мусорки и начинает медленно идти, утягивая Луни за собой. — Однажды ты посмотришь на меня так же, как я смотрю на тебя. Ремус вскидывает голову, вглядываясь в профиль брюнета. Наверное, сегодня Люпин подарил ему слишком много надежды. Сириусу хочется лицом окунуться в воду, чтобы через уши остудить кипящий мозг. Его чувства полыхали, больше не таясь, в бездумном переплетении пальцев. Они идут молча до дома Лунатика. — Ты невыносимый, — сокрушённо шепчет солист волков, но не отпускает. — Брось, ты будешь скучать по мне уже через пару минут. — О, конечно. Это был идеальный момент для поцелуя. Но Блэк не хотел.

* * *

— Падс! — Лили говорит громко, стараясь заглушить уличный шум. — Ты это вообще видел? — Что видел? — Бродяга еле открывает глаза, чтобы посмотреть время. Девять часов. Слишком рано. — Новость о... сам посмотришь. Надеюсь, что первая часть правда, но вторую нужно опровергнуть. У тебя больше всего подписчиков, поэтому давай, быстрее, — Эванс протараторила это и, не дождавшись ответа, повторила медленнее: — Заходишь в социальные сети, читаешь посты в фан-аккаунтах и сам пишешь, что всё это бред. Фотографии очень милые, кстати, рада за вас. И вообще, я занята. Пока. — Пока, — промямлил Сириус и тут же уронил голову на подушку. Жутко хочется спать. Но тут пришло осознание последних слов девушки, тяжёлая дремота спала с век. Парень истерично открывает один из знакомых профилей, шокировано замечая уже знакомые образы. Их сняли, когда они шли, держась за руки. И чуть ниже скриншот с какого-то местного новостного сайта.

ДВЕ НАБИРАЮЩИЕ ПОПУЛЯРНОСТЬ ГРУППЫ ПРЕКРАЩАЮТ СВОЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Не так давно отгремел совместный концерт двух успешных групп Ливерпуля, Canis Major и Midnight Wolves, который объединил множество фанатов. Но вместо того, чтобы разойтись, фронтмены вчера были замечены на романтической прогулке. Предполагается, что Сириус Блэк и Ремус Люпин начали отношения во время репетиций. Слушатели обеспокоены тем, что из-за этого группы могут распасться и объединиться в одну, но официальных подтверждений еще не было.

Солист псов смотрел на это. Просто смотрел. Спустя несколько секунд ситуация больше не казалось страшной, скорее забавной. Нет ничего плохого, что люди видят то, чего хочет и сам Блэк. Самое волнующее — реакция Лунатика. Вдруг статья оттолкнёт его, убьёт натуру, проявившуюся вчера, не позволит больше попросить взять за руку? Это единственное, о чём мог думать Бродяга, угрюмо напевая какую-то мелодию. Стоит ли позвонить Ремусу? Брюнет ощутил себя ребёнком, которому взрослый сказал что-то сделать, но не объяснил, как. Он поэт любви, страха и пожирания человеческих чувств, а не оправданий для жёлтой прессы. Чем вообще думают эти люди? Может, они ждут высокопарного заявления: «Да, я потратил на группу множество сил, а сейчас ухожу, бросив свою семью»? Сириус причиняет своим друзьям боль, но неосознанно и не настолько глупо. Он никогда не хотел бы выбирать между Люпином и Canis Major; и был уверен, что такого не произойдёт. Новости каких-то десять минут — Лилс как всегда оперативна. И Блэк представлял, что если Луни сейчас это видит, то его трясёт от тревоги и непонимания. Пока мало реакций, но все восхищались снимками — подтверждением надежд —, пребывая в ужасе от возможных последствий. Бродяга хмыкает и нажимает «опубликовать»:

Если я начну встречаться с Ремусом Люпином, то вы узнаете об этом в первую очередь