«Они будут ломать тебя, пока ты не сдашься».
(Kaleida — Alia)
───── ℘ ─────
♪ The Heavy — What Makes A Good Man? Жизнь — странный перфекционист. Все события она подаёт всегда с неким изъяном или подвохом, а мы успокаиваем себя: «Всё, что не делается — к лучшему». Шумные городские улицы доказывают это в каждый день. Вот какая-то девушка сетует, что её утро могло быть намного лучше, не попади она в дурацкую пробку. А этот бизнесмен злится, что опять ему отказали в сделке. Один парень у перекрёстка активно жестикулирует руками, в попытках что-то донести своему другу придурку, но в итоге, сдавшись, показывает тому средний палец. Рядом, в цветочном магазине мальчуган покупает цветы для своей мамы ко дню рождения и расстраивается, что ему не хватает пары долларов для понравившегося букета. А на той, другой стороне улицы какой-то дедуля еле успевает за своим резвым шпицем по кличке Сарделька, что гонится на четырёх коротких лапах за бродячей кошкой. Так или иначе — всё, действительно, к лучшему: девушка успеет насладиться любимой песней на радио; парень у перекрёстка поймёт, что лучше друга ему все равно не найти; мальчик поймёт, что мир не без добрых людей и купит всё же матери букет, а дедуля добежит с Сарделькой до магазинчика, где встретит свою любовь на старости лет. Жизнь — странный перфекционист: что-то отбирает, что-то отдаёт взамен. Все эти люди и вся эта городская суета так и проносятся шустрыми кадрами перед глазами Алекса. Ему нет дела ни до Сардельки, ни до парней, что ссорятся — у каждого свои мелкие проблемы и у каждого свой путь. И всё это имеет минимальное значение, когда есть лишь одна страсть — вечная нехватка адреналина. Когда в волосах ветер, впереди лишь одна дорога, нужно крепко держать руль мотоцикла. Всё вокруг не так важно, когда в ушах — рычание мотора, под ногами — скорость, а в душе — чистейшая свобода. С широкой, слегка даже маниакальной улыбкой Алекс гонит по этой шумной дороге, не боясь ни рядом проезжающих машин, ни полиции — абсолютно ничего. Алекс Рид живёт экстримом, сжигая собственный адреналин, словно горючее. Это даёт ему энергию. Скорость — его жизнь. Жилистые руки в кожаных перчатках с открытыми пальцами уверенно сжимают руль старого, отцовского, но всё ещё резвого «Harlеу Davidson». Татуированные «пламенные» предплечья, выглядывающие из-под закатанных рукавов косухи, и такой же огненный рисунок, раскрывающийся из-под её воротника, создают образ, похожий на Призрачного гонщика. Парень заворачивает на очередную улицу и подъезжает к автосервису «Big Brother», паркуя байк на положенном месте. Он глушит мотор и, подбрасывая ключи от зажигания, ловко ловит их и отправляет в карман джинсов. Алекс снимает тёмные очки, проводит пятернёй по чёрным волосам, удовлетворённо выдыхая. «Ты явно не дружишь с мозгами, гоняя на байке без нужной экипировки»; «Со смертью в «дурака» играешь, Ал?»: Рид часто слышит такое от своей матери и коллег-автомехаников, которые всегда «за» правила и «против» того, что он постоянно ездит без шлема. Но Алекс вечно пренебрегает правилами, хоть и прекрасно понимает, что когда-нибудь это может его лишить даже жизни, а не подарит одну лишь простуду после очередной поездки. Дорога действительно не терпит ошибок и наивности, в принципе, как и сама жизнь. И ему это очень хорошо знакомо. Стирая грани, Алекс живёт здесь и сейчас. «Лучше умереть, чем жить без страсти» — вот его ответ на все банальные предупреждения. Сейчас он также стирает очередную грань — смотрит на спортивные часы, гордо отмечая про себя новый личный рекорд: — Сегодня получилось быстрее доехать. И дело даже не в отсутствии пробок, да, Харли? — он довольно улыбается, хлопая одобрительно по мотоциклу. Расслабленно шагая и осматриваясь по сторонам, он по-хозяйски заходит через служебный вход в просторное помещение, где уже полным ходом работают механики и другие рабочие мастерской. Тут пахнет бензином, смазкой, автомобильной краской и железом, а со всех углов веет брутальностью, как от самого Алекса. Тот подходит к небольшому холодильнику в углу главного зала, берёт бутылку пива и, резким движением снимая крышку с характерным шипящим звуком, подносит её к губам. Делая первый глоток живительного хмельного, он взглядом замечает, подъезжающую к воротам белую «Audi». Парень заинтересованно смотрит на водителя этой красавицы и отмечает, что тот, точнее та сама никак не отстаёт по красоте. — Чем могу быть полезен такой милашке? — заигрывает Алекс, пройдясь большим пальцем по своей нижней губе и слегка наклоняя голову в бок. Он подходит ближе и оценивающим взглядом упирается в сочные, пухлые губы девушки, уже вышедшей из машины. — Эм… Не мне, а ей, — отвечает Ребекка, слегка ошарашенная от наглости парня и почти отсутствующего расстояния между ними. Она указывает взглядом на свою машину и вытаскивает из кармана бумажку от Джейкоба. — Случайно, вы не Алекс Рид? Уж больно похожи на того странного типа, которого описывал мой друг. — Он самый, хоть и не знаю, что Ваш друг Вам наплёл обо мне, и знаю ли я его вообще. — Я к вам обратилась по его рекомендации. Джейкоб Вуд, может, знаете его? Он ещё говорил, что мне скидку сделают, так как я по рекомендации. — Нет, не припоминаю среди клиентов такого. А скидку такой красотке я бы сделал и безо всякой там рекомендации, — не унимается Алекс. — Эм… Моя машина что-то подводить начала. Капризничает постоянно и плохо заводится, — Ребекка переходит сразу к делу, дабы отвлечь механика от настойчивых сканирований: кто-кто, но в диагностике нуждается её машина, а не она сама. — А я надеюсь, её хозяйка, наоборот, заводится хорошо? По крайней мере, заводить она уж точно умеет, — ставя правую руку на капот, парень припечатывает Ребекку к дверце. Слишком близко, слишком нагло… — Не нарушай личное пространство, Казанова, — предупреждает белокурая. — Что если я наоборот люблю стирать те самые границы, хм? — дыхание Алекса щекочет щеку Бекки, а он ощущает лёгкий аромат сладковатых духов, пытаясь не слететь тут же с катушек от её харизмы. Парень лёгким касанием проводит указательным пальцем по локону её волос и мягко улыбается. — У тебя нет никаких манер, Алекс Рид. А это отталкивает, знаешь ли… — Ребекка мягко убирает его ладонь и улыбается как-то с намёком на «отвали!». — Подбери лучше моей малышке подходящие детали и замени их. Пожалуйста, — акцентирует последнее слово. — И чем быстрее выполнишь работу, тем быстрее я уйду, что будет лучше… для нас обоих, — девушка пытается сделать шаг в сторону и уйти от назойливого сердцееда. — Я могу подобрать не только для этой малышки подходящую деталь, — намекает Алекс на самого себя как дополнение к Ребекке и притягивает мягко её за талию поближе к себе… снова. «Серьёзно?» — Уберёшь руку сам или тебе помочь? — Бекки улыбается с издёвкой, вырываясь всё-таки из неожиданных объятий незнакомца. — Мечтай, но подальше от меня, ладно? — А вот это ты мне точно не можешь запретить, ласточка! — говорит Алекс, мечтательно смотря на плавно отдаляющуюся Бекки и отмечая про себя: «Хм, шикарная попка…». «Ох уж эти байкеры с их неконтролируемыми альфа-инстинктами», — думает Ребекка, подойдя к небольшому диванчику в зоне ожидания, и присаживается рядом с какой-то афроамериканкой. Отложив в сторону свой небольшой рюкзак, она берёт первую попавшуюся газету «Metropolitan Life». Она плавно перелистывает страницы, дойдя до середины газеты, где красуется типичная статья с фотографией очередной VIP-персоны.«Маркус Росс — бизнесмен и владелец «Pro-Imobil Corp.» вместе с его супругой миссис Амандой Росс сделали пожертвование в благотворительный фонд «Lighthouse» при соборе Христа Царя. Вектором данного фонда являются фостерные, приёмные и малоимущие семьи, обеспечивая их финансовой, гуманитарной, а также психо-социальной помощью. Размер пожертвования состоит с полтора миллиона долларов. Фонд выражает глубокую благодарность семье Росс за их щедрость и желание помочь сиротам и детям из малоимущих семей. Также господин Росс намекнул на возможное проведение в скором времени небольшого благотворительного вечера среди людей элиты. Будут собраны деньги для открытия нового детского реабилитационного центра. О месте проведения данного мероприятия он ещё не дал никакой подробной информации».
— Пфф… Чистая показуха, да и только, — вздыхает девушка, перелистывая дальше газету, лишь бы как-нибудь скоротать своё ожидание. Темнокожая женщина, сидящая рядом с ней, лишь коротко смотрит в сторону Бекки, так и не поняв, о какой именно показухе идёт речь, и возвращается к просмотру какого-то попсового клипа на телефоне, продолжая теребить свои афрокосы и слишком громко жевать жвачку. Проходят долгие пятьдесят минут с момента, когда Алекс забрал машину Ребекки на починку. Бекки уже успела выпить кофе и съесть питательный батончик, найденный в рюкзаке, просмотреть пару раз ленту в соц. сетях и перелистать все возможные журналы со столика рядом. Хорошо, что у неё очередной выходной и ей некуда торопиться. Девушка замечает подходящего к ней Алекса в серой майке с эмблемой «Guns N’ Roses». Он протирает лоб и только что вымытые руки небольшим полотенцем. Слегка влажные волосы стали темнее и пару прядей непослушно прилепились ко лбу. Бекки спускается взглядом ниже и понимает, что зря. Крепкие бёдра парня слишком вкусно выглядят в этих джинсах… «Ау! Чистая эстетика», — мелькает в её мыслях. Что-что, а она знает толк в эстетике. — Твоя малышка готова, она как новенькая. Всё не так страшно было, на самом деле. Но хорошо, что вовремя обратилась, а то, кто знает, кто знает… — говорит Алекс, подойдя к вставшей с диванчика Бекки. — Спасибо! — коротко отвечает она, вытаскивая свой кошелёк из рюкзака. — Сколько я должна заплатить за работу? — Две сотни… поцелуев, — Рид ухмыляется, указывая пальцем на свои щёки. — По сотне на каждую, — услышав позади себя свист и возглас двух механиков, что разинули рты, наблюдая за его поведением, Алекс разворачивается к ним и шутливо показывает им средний палец в ответ. — Ладно. Понятно всё с вами. Я сейчас, — поняв все знаки и намёки, Ребекка направляется прямо к кассе, чтобы заплатить за услугу правильную сумму. Возвращаясь, она ещё раз благодарит за проделанный труд и садится за руль. Алекс смело подходит к машине и наклоняется к водительскому открытому окну, упираясь локтем о машину. И не отцепится ведь. — Ну, а как же моя награда? — Я уже заплатила на кассе, можешь не переживать, вот тебе чек. Ну, а если ты про поцелуи… то, думаю, как-нибудь в следующей жизни. И может быть, не две сотни, а целых три будут. Но, вот беда… — задумчиво щурит свои глаза, смотря куда-то за спину парня, и дотрагивается указательным пальцем до своих губ. — Я не верю в реинкарнацию, — Ребекка переводит взгляд прямо на парня и тем же указательным пальцем притрагивается к его губам. Ничья. Как говорится: не урыла, а закопала. Почувствовав вкус победы, Бекки заводит мотор и, отмечая довольным кивком исправность машины, выезжает из автосервиса, врубив какую-то клубную музыку. — Хороша, чертовка! — Алекс, будто под кайфом, провожает белую «Аudi» взглядом, пока та не скрывается за воротами. Его день сделала Ребекка Грэй — девушка, имя которой Алекс даже не успел узнать. Его день будет очень удачным, потому что удача чертовски смело сама ему улыбнулась и оставила сладковатый шлейф в его авто-мастерской. Никогда сочетание сладости духов и жгучего бензина не казался столь гармоничным. Его жизнь будет иной с сегодняшнего дня, потому что он чувствует: пусть эта красотка и не верит в реинкарнацию, но он знает себя — он получит именно в этой жизни хоть один поцелуй от неё. Алекс будет не Алексом, если он отпустит такую девушку просто так.───── ℘ ─────
♪ Kaleida — Aliaa Бывает, что просыпаясь с утра, у человека возникает дикое отвращение к тому, что его окружает. Ощущение, когда он вроде бы и не виноват ни в чём, но в то же самое время чувствует огромную тяжесть и некую вину за своё собственное существование. То самое ощущение, когда его жизнь с определённого момента стала вовсе не его, и живёт он другой, чужой ему жизнью. Ощущает себя всё чаще и чаще некой оболочкой, фантиком, красивой коробкой, внутри которой всё больше и больше разрастается пустота. Живя в автоматическом режиме, забывает о своих желаниях, о собственном счастье, будущем, разрушенном чьими-то дурацкими, отчасти даже примитивными принципами. Так человек живёт по чьим-то правилам, потому что «так нужно», «так правильно» и потому что «это того стоит». Таково и Наоми просыпаться каждый день с такими ощущениями. Она — дочь уважаемого бизнесмена и желаемая большинством девушка. Она — та, на кого возлагают просто огромнейшие, ненужные ей надежды и единственная, кто унаследует бизнес своего отца. Наоми Росс — гордость своих родителей и та, кто так ненавидит свою жизнь, какой бы она прекрасной ни казалась на первый взгляд. Этим осенним утром Наоми сидит на краю кровати и собирается духом. Вновь. Вот уже стоя перед зеркалом в полный рост, смотрит на своё отражение и пытается в очередной раз натянуть безупречную улыбку. Но толк от неё, если глаза не улыбаются. Но ей не привыкать. Наоми знает, как сделать вид, что всё хорошо. Это её основная роль — такой она должна быть. Её такой привыкли видеть все окружающие: самодостаточной, гордой, избалованной эгоисткой, типичной девушкой из элиты, в которой нет ничего ценнее отцовских денег, нет. Ведь такой тебя воспринимают обычные люди, когда ты из богатой семьи? Это ведь нормально, правда? С такими мыслями, Наоми надевает халат, выходит из своей комнаты и направляется в сторону гостиной. Нужно всем доказать, что она ещё жива и «рада» новому дню. — О, моя девочка! Ты проснулась, дорогая! Как ты себя чувствуешь? Всё хорошо? — с заботой спрашивает невысокая шатенка лет сорока пяти — мама Наоми, после недавнего пробуждения всё ещё одетая в шёлковый халат. По-домашнему, но изысканно. — Ты выглядишь немного разбитой, солнышко. — Ой, опять ты с ней сюсюкаешься, Аманда! Прекращай, она уже взрослая самостоятельная женщина. Как же достали все эти ваши бабские штучки, — возмущается отец Наоми, застёгивая перед зеркалом в гостиной запонки на манжетах. Его пальцы быстро справляются с поставленной задачей, позже переключаясь на лёгкие, корректирующие незамысловатую прическу, движения. — Хоть она и взрослая, она всё ещё мой ребёнок… наш ребёнок, Маркус! И я имею право проявить заботу о ней по любому поводу и без повода, — Аманда обнимает дочь и слегка хмуро глядит на мужа. — Хватит того, что она не видит ничего, кроме этих твоих проклятых бумаг. Одни документы, деньги, сделки — вечно ты её в эти грязные дела впутываешь. — Эти проклятые бумаги, Аманда, между прочим, её кормят, если ты не помнишь! — Единственное, что они кормят, Маркус, так это твоё раздутое до необычайных размеров эго! — не прекращая обнимать дочь, женщина указывает пальцем на своего мужа, которого, судя по его лицу, совершенно не беспокоит что-либо из сказанного его женой. Полная невозмутимость, или, может, это затишье перед бурей? — Всё нормально, мама, я в порядке, правда. Просто голова немного болит. Это не страшно, не переживай, — отвечает Наоми, подозревая назревающий, стабильный уже в этом доме, конфликт. Аманда понимающе кивает Наоми, и та подходит к окну и вглядывается во двор их семейного особняка. Перед домом виден ухоженный газон, пара небольших статуй со львами по бокам главной тропинки, ведущей к особняку, и кованые ворота с извилистыми ветками лавра. Рядом с воротами стоит дежурный охранник, на страже безопасности своих хозяев. Наоми уважает каждого, кто работает на её семью: охранников, водителей, прислуг. Все знают её с самого детства, и эти люди близки её семье, и для неё самой в особенности. И если Маркус считает, что именно от него они все зависят, дав им когда-то место для работы и приняв в свой дом, то его дочь напротив, думает, что без их услужливости и поддержки, семья Росс, возможно, и не смогла бы достичь простого уважения среди друзей и компаньонов. При каждом официальном приёме в их особняке, все хвалили радушное гостеприимство и необычайный уют в доме. Наоми считает, что это исключительно заслуга персонала, и отчасти, её матери. Та очень внимательна к деталям, и особенно сильно поражает своих гостей прекрасным декором и огромным количеством цветов в её оранжерее. Это до сих пор является её небольшим хобби. Ни одна женщина из гостей не уходила из этого дома без скромного презента в виде маленькой бутоньерки ручной работы или небольшого горшочка цикламенов. Но Наоми жалеет лишь об одном, смотря через окно гостиной во двор: этот уют, эта красота и гостеприимство — всё это лишь оболочка, красивая обёртка для вида, которая радует глаз, но так и не сумела до сих пор тронуть теплотой сердце живущих здесь. Наоми не считает этот дом семейным гнёздышком. Для неё это просто золотая клетка, а она в ней словно прекрасная райская птица, вольная исполнять желания своего хозяина. И эта птица вовсе не поёт вещие песни о грядущем блаженстве, а открывает свои уста в немом крике, желая освободиться, но не может. Благо, у Наоми есть любящая, действительно любящая её мать. Она разделяет всё с ней, становится тем самым голосом, крылом, светом. Наоми не одна, и это ей придаёт огромную силу, пусть мама и не может изменить что-либо. — Кстати, милая, — голос Аманды отвлекает Наоми от раздумий. — Я тут думаю, что тебе не помешало бы иметь рядом с собой личного телохранителя, учитывая последние события. Правда Маркус? — женщина указывает мужу жестом, чтобы тот поддержал как-нибудь этот разговор. Для неё это важно. Но Маркус шипит недовольно: — Дело в том, Наоми, что твоя мама боится, что тебя могут убить. Насмотрелась новостей и давай паниковать попусту. Ей не хватает того, что вокруг нас крутится мой личный телохранитель, который работает за двоих. — Глава семейства закатывает глаза, стоя у края овального стола посередине гостиной, и наливает себе виски в рокс, на что Аманда реагирует неодобрительным взглядом и устало вздыхает. «Лучше бы убили с такой жизнью-то», — думает про себя Наоми, в ответ на главный страх матери. — Да, я волнуюсь. И что с того, Маркус?! Что с того?! Да, меня никак не успокаивают эти новости о новых убийствах. И что с того, Маркус? Мы же тоже из богатой семьи, мы влиятельны, очень влиятельны. Нас знает почти каждый прохожий, мы всегда у всех как на ладони. К тому же, Наоми единственная, кто унаследует твой бизнес, Маркус. Что, если наша дочь тоже в списке этого… Флориста? — Аманда нервно расхаживает по кухне, будто чуя неладное, и присаживается на стул возле стола. — Она наш единственный ребёнок, Маркус. Я не переживу, если с ней что-нибудь случится, понимаешь? Я боюсь подумать даже об этом! — Ты только послушай себя, чёртова истеричка! Это просто смешно, Аманда! Какое отношение это имеет к твоей дочери? — Она и твоя дочь, Маркус! — Аманда словом «твоя» скрежет по нервам мужа и громко намекает на его высокий статус. Весьма небезопасный статус. — Вот именно, моя дочь! Дочь Маркуса Росса! — мужчина гордо ударяет ладонью себе в грудь. — Она из достойной семьи, а не такая, как те три потаскухи, которых нашли до сих пор убитыми, — он взмахивает в воздух рукой, словно отогнал назойливую муху возле себя, и разворачивается спиной к жене, будто желая скрыть только что мелькнувшее на его лице презрение. — Не такая, как они? О чём ты, Маркус? — Аманда скорее хочет услышать подтверждение своих мыслей из уст самого мужа, чем недоумевает от его ответа. — Да эта Ванесса, Нина… и эта Роуз… Да по ним же видно, что они были самыми настоящими шлюхами. Все три! Таких, как они, даже не жалко не то что пустить по рукам, но и грохнуть. Мерзкие потаскухи, не более. Ненавижу таких! Моя дочь не такая. Моя дочь не шлюха, Аманда! — Ох, ты их имена даже запомнил… — тихо отмечает Аманда, так что это остаётся неуслышанным самим Маркусом. Или же тот лишь делает вид, что не услышал? — Не вижу вообще смысла волноваться за нашу дочь. Рядом со мной она и так в безопасности, — услышав тихое «Ну, да!» в ответ от жены, Маркус гневается, будучи недовольным тем, как его жена постепенно перегибает палку. — К тому же, тот, кому могут угрожать, это я сам. Я бизнесмен и владелец крупной компании! Но я не боюсь каких-то там чокнутых маньяков. В бизнесе и не таких встречал. — Да, но… — Аманда решает повторно переубедить Маркуса, но тот резко её перебивает, чеканя чуть ли не по слогам: — Аманда, хватит! Дом охраняется. Телохранитель со мной постоянно идёт тенью. Никто не посмеет угрожать нам. И я советую больше не поднимать этот вопрос. Тебе ясно? Сведенные брови Маркуса, его холодный взгляд и чёткий тон голоса на время лишают Аманду её же собственного голоса. Горло Маркуса обжигает ещё один большой глоток виски. Всё же, в глубине души, он действительно переживает, но, увы, не столько за свою дочь или жену, сколько за свою богатую задницу. И Аманда знает это. Трусость всегда тяжело скрывать — лёгкая испарина на лбу её мужа и повторные глотки виски выдают её с потрохами. — Я вот слушаю сейчас тебя и не понимаю, почему это тебя так злит? Обычное моё желание защитить нашу дочь тебя просто выводит из себя, — голос Аманды спокоен, что на секунду очень удивляет самого Маркуса. — А эти женщины… Ты лично был с ними знаком?! Откуда в тебе столько уверенности, были ли они шлюхами или нет? — эти слова звучат с её уст, словно тик бомбы часового действия. — Хотя, я и не удивлюсь этому, Маркус. Ты богат, влиятелен, красив — идеальный спонсор для молоденьких наивных девиц и… — впервые за много лет брака Аманда решает заговорить столь смело, но её грубо перебивают: — Мне показалось, или ты сейчас намекаешь на мою неверность тебе, Аманда? — Маркус сжимает кулак и приближается к жене, нависая над ней. В глазах Аманды застывает непонятная эмоция. Скорее всего, её взгляд некий провокационный, нежели пропитанный страхом. Уж страха точно больше нет. Есть лишь сильное презрение и холод. Нет больше той былой любви к своему мужу. — Нет. Просто твои эмоции выглядят очень странными. Будто тебя поймали с поличным, и тебя это дико взбесило, — совершенно спокойно отвечает Аманда, тем самым задевая Маркуса ещё больше. — Не смей… — говорит тот холодным тоном. — Не смей меня обвинять или даже подозревать меня в том, в чём не уверена… любимая. А то мне ничего не стоит заткнуть тебе рот, хоть ты мне и жена. Будь благодарна, что я и так терплю твои истерики. Ты мне нервы уже изрядно потрепала своей ревностью… — Маркус только успевает закончить мысль, как их перебивает звонок на его сотовый. Мужчина отходит в сторону, принимая звонок, а Аманда понимает, что Наоми, вероятно, сразу же после начала их острого разговора, покинула кухню и направилась в ванну. Она знает, что их дочь не любит, когда родители ссорятся, и поэтому старается избегать таких сцен, дабы не попадаться лишний раз под горячую руку отца. — Наоми! Водитель скоро приедет! Поторапливайся, давай! У тебя на всё пятнадцать минут! Не заставляй меня ждать тебя, — Маркус кричит вслед вышедшей из душа дочери, на что та коротко отвечает привычной мантрой: «Хорошо, отец». — А с тобой, милая моя, мы позже поговорим, — демонстративно, коротко и холодно целует свою жену в губы и отстраняется резко от неё, выходя на балкон и прикуривая сигарету в ожидании дочери. И, как всегда, его дочь, словно солдат с боевой готовкой, собравшись за считанные минуты, спускается вниз и, успев лишь легко чмокнуть свою маму в щеку, выходит из дома вслед за раздражённым отцом. Они садятся в машину, а за ними привычно захлопывает дверь вежливый молчаливый водитель. По дороге Маркус, потирая переносицу, смотрит на свою дочь и говорит: — Наоми, детка… всё у нас будет хорошо. Я тебя всегда буду оберегать, ты ведь моя дочь, не так ли? Мой единственный и драгоценный ребёнок, — улыбаясь несколько двулично, Маркус обнимает за плечо — примеряет временный образ «хорошего отца». — Но сегодня я попрошу тебя собраться. У нас действительно важная встреча, и ты знаешь, как это важно, в первую очередь, для тебя. А я знаю, что ты, как примерная девочка, меня тоже не подведёшь, ведь так? — Маркус отстраняется от дочери, смотря уже вперёд, и возвращает своему лицу привычно каменное выражение. — Да, отец. Так и будет, — смиренно отвечает Наоми и поворачивает голову к окну. Эта хрупкая, но сильная девушка смотрит на улицу, на проходящих мимо людей, и вновь погружается в себя. Она хотела бы, чтобы всё было иначе: иметь дружную семью, не строить из себя Бог знает кого, быть собой, просто собой. Не натягивать эти маски, не улыбаться через «не могу» просто потому, что надо быть приветливой со всеми, кто мил и не мил тебе. Не слышать то, как ты ненавистна обычным людям просто потому, что родилась в золотых пелёнках и априори имеешь всё, что только пожелаешь. Она также хочет довериться кому-то. Обрести вновь любовь и быть с тем, кого любит, а не с тем, кем положено по велению отца, потому что «так надо». Наоми мечтает о простом домике у озера, о тихих вечерах на веранде, и, укутавшись в плед, смотреть на звёзды. Она грезит о тёплых объятиях своего любимого человека и о шумных детишках непоседах, бегающих во дворе. Наивно? По-детски? Возможно, но ей действительно мало нужно для счастья, так мало… Наоми хочет прожить жизнь по своему сценарию, но ей предложили другой, совершенно не обговорив это с ней. Её не спрашивали никогда, чего она сама хочет, только если это не касалось еды или одежды. И то, даже это частенько подвергалось критике со стороны отца, ибо «имидж важнее всего». Она хочет быть счастливой и свободной, и жаждет это всем сердцем. Но дни сменяются ночами, листы календаря обрываются одним за другим, так же, как и у Наоми, обрывается постепенно всякая надежда на своё лучшее и спокойное будущее. У Наоми сейчас есть всё, и нет ничего одновременно.───── ℘ ─────
♪ Tyler Bates — Be Seeing You Звук двойного щелчка замочной скважины. Дверь закрыли в спешке с наружной стороны, покинув квартиру. Внутри остаётся лишь полный мрак, как и в душе её обитателя. Прямо посередине единственной комнаты с небольшим окном, закрытым тёмными шторами, стоит кровать. Она заправлена столь аккуратно, что на однотонном покрывале и паре небольших подушек нет ни единой складки. В углу комнаты расположился письменный стол. На нём настольная лампа, рядом лежат: открытый блокнот, в котором только что что-то писали, ручка и недокуренная сигарета в стеклянной пепельнице. В начале первой строки расплылась жирная точка, будто чернила вытекли из ручки, пока автор этих строк не решался начать излагать письменно свои тяжкие мысли. — Запись в дневнике — «Говорила ты мне однажды, что мысли материальны. Что мы должны быть внимательными с ними, так как они начало наших поступков. Они же могут изменить и наше будущее. Да, ты была права — это однозначно изменило меня. Ещё тогда, семь лет назад. Тогда я впервые впустил в себя эти самые мысли… Говорят, эмоции не нужно сдерживать. Их нужно проявлять. Хорошо, если это радость, счастье, смех. А что делать, если ты полон одной лишь болью, отчаянием, ненавистью? Что делать с такими эмоциями? Выплеснуть наружу и разрушить тех, кто рядом, этой волной? Или же постараться промолчать, перетерпеть, авось всё само собой пройдёт? А если не пройдёт? Да, такое однозначно не проходит. Ни черта не проходит! И время вовсе не лечит… И мои эмоции и чувства… Они рано или поздно разрушат меня самого изнутри. Они уже разрушают меня… Ты мне всегда говорила: ''Улыбайся, сынок. Мысли позитивно, даже если тяжело. Это и будет твоим спасением''. Но мне это уже давно не помогает, мама. Тяжело быть «вечно счастливым». Чёрт, я серьёзно не думал, что настанет этот день. День, когда я стану одним из тех, кто, оставшись один на один с собой, будет плакать, как ребёнок; рвать на голове волосы; орать на молчаливые стены немым криком, а при всех остальных — улыбаться, словно и не знал никакого бремени. Такого не было никогда в моих планах, с самого детства… А сейчас? Сейчас я словно псих, параноик, пытающийся найти выход из этого дерьма. И я уже не надеюсь, что найду выход из этого жуткого, лично мной устроенного ада. После твоей смерти психиатр мне сказал, что излагать свои мысли в письменном виде очень помогает, и это совершенно нормально, даже полезно: не вредишь ни себе, ни другим. Как бы я хотел, чтобы никто впредь не смог навредить кому-то. Даже я. Но я слишком много прошу от судьбы, и мне нужно идти дальше. Я должен. Иначе, твоё имя останется и дальше тонуть в грязи, а я не найду своего покоя. Скажи, разве я могу остановиться и оставить всё так, как есть? Почему ты молчишь, мам? Если ты мне скажешь сейчас остановиться, я остановлюсь, правда! Прости меня: вечно забываю, что тебя нет в живых. Говорю так, будто ты стоишь рядом со мной, смотришь на меня и ответишь мне на все мои вопросы. Ну да… Прости, что постоянно беспокою тебя. Но только тебе я доверяю, и только с тобой я могу поговорить, хоть и не получаю от тебя ответов… Я один, хоть и окружают меня немало хороших людей. Но они не поймут меня, в этом я уверен. Общество осуждает таких, как я. Я один… и ты мне, увы, не можешь помочь оттуда. Я сам себе не знаю, как помочь, как выйти из этого болота, в котором погряз по собственной воле. Всё потому, что болит. Болит, понимаешь?! Но я попытаюсь. Если меня никто не услышал до сих пор, так пусть услышит хотя бы эта бумага. Пусть этот блокнот впитает всё до последней капли. Пусть станет моим щитом, моим советчиком, свидетелем и судьёй. Вдруг это поможет мне начать жизнь заново и всё переосмыслить? Может, я всё-таки не прав? Ну, а пока… Я должен идти. Меня ждут. Доброй ночи, мам…»───── ℘ ─────
♪ Janusz Olejniczak — Chopin — Nocturne Nr.20, B. 49 in C-Sharp minor Чёрные и белые. Клавиши фортепиано, словно полосы жизни — чередуются одна за другой, рождая собственную мелодию для каждого из нас. Для кого-то пляшут в ритме весёлой и беззаботной польки; для других — растекаются тоской или отбивают смертельный марш. Шаг за шагом, приближаясь к кабинету, офицер Картер слышит ещё из самого коридора отголоски уже знакомой мелодии. «Nocturne №20 в до-диез минор» — так гласит надпись, что крутится вместе с виниловом диском, поставленным только что Ханной по просьбе мужа. — Мои соседи всегда слушают качественную музыку, хотят они этого или нет. Да, Джон? — Боб заходит в кабинет, борясь с диким желанием зевнуть. — Господи, Джон, с этой музыкой только на боковую. Как ты умудряешься ещё работать под неё? Джон пропускает мимо ушей замечания Боба, сидя с закрытыми глазами у рабочего стола. Он никогда не разлюбит классику, и не важно, насколько скучной она кажется другим. В классической музыке он находит своё вдохновение, покой и решение поставленным задачам и загадкам. Современность, в том числе современная музыка для него слишком суетлива, хаотична, беспорядочна; а когда работа и так кипит в полном хаосе — душа и разум просят плавности и структуры. — Не знаю, как вы, но я, пожалуй, пойду домой, к семье. А то не видать мне от любимой ласки на ночь, — так и не получив ответа от уставшего Джона, Картер решает быстрее пригладить свои торчащие по бокам от лысины волосы и надеть куртку. — Может, всё же по домам, а, ребята? — Ты можешь идти, Боб. Я, думаю, задержусь ненадолго. Завтра всё равно воскресенье, да и разобраться хочу с кое-какими отчётами, — отвечает Джон, упираясь лбом о свою руку. — Боже, как же голова-то раскалывается… — А как ты, Ханна? Выглядишь уставшей. Может, хотя бы ты поедешь домой? — Картер, хоть и собирается уйти, не забывает обеспокоенно справиться о самочувствии Ханны. — Да, не буду отрицать, что беременность всё же сказывается на моей продуктивности. Но я останусь до конца с Джоном. Спасибо за заботу, Боб, — она улыбается. — Ах, да, напоследок. Пришёл отчёт от судмедэксперта. Паркер указывает, что, оказывается, нашей рыженькой вскрыли артерию забавы ради, представляете? — Ханна откладывает папку с делом рядом с собой на диван. — То есть, забавы ради?! — недоумевает Боб. — Судя по результатам вскрытия, Стив утверждает, что Ванессу сначала задушили. Умерла она всё-таки от асфиксии, а не от потери крови, как мы думали изначально. Но видимо, нашему Флористу этого показалось недостаточным. Взяв ракушку, тот пустил кровь ягнёнку, так сказать, чтоб наверняка. Или просто, забавы ради, чик и всё! — специфическим жестом у шеи Ханна завершает свою речь и встаёт с диванчика, устало потягиваясь. — Это всё на простой «чик» никак не смахивает, Ханна. Скорее на пиление. Ты только представь, какую силу нужно приложить, чтобы разрезать артерию ракушкой. Чистый садист, и только… — констатирует сей факт Джон, всё пытаясь как-нибудь успокоить разгорячённую голову. — Или же в человеке пробудили зверя.. Отрицательные эмоции ведь нередко придают совсем нечеловеческие силы, — дополняет Ханна, вспомнив, как зачастую те или иные преступления, особенно убийства, совершаются в состоянии аффекта. — Так или иначе, грязная работа, всё же… — подытоживает офицер, поправляя сумку на плече. — Да, садисты аки подражатели По́ллока, — следует тяжёлый вздох Джона. — Ладно, Боб, хватит тебе уже на сегодня работы. Беги уже домой. Жена с сыном, наверно, тебя уже заждались. А послезавтра уже займёмся самой Ванессой и её связями. В базе на неё почти ничего нет, кроме данных о её происхождении из семьи простых фермеров, и о том, что, прежде, чем стать официальным лицом агентства «LUX», она раньше работала эскортницей. Не удивительно, откуда у бывшей простофили появились такие огромные хоромы и шикарный Бентли за столь короткий срок. — Прям из грязи в князи, — усмехается Ханна, явно осуждая такой вид деятельности. — И ставлю пари, не без чужой руки… — уже смеётся сам Джон. — И, учитывая круг её «знакомых», нам придётся немало людей опросить на наличие мотива для убийства. — Но это всё начиная с послезавтра, да, Джон? — Боб еле дожидается завершить разговор и наконец уйти. — А теперь, я, пожалуй, пойду уже. Доброй ночи, ребята! Долго не засиживайтесь — от этого голова свежее точно не станет, — Картер пару раз стучит указательным пальцем по своему виску. — До понедельника, Картер, — прощается Ханна и, сразу как офицер уходит, подходит к мужу. — Мой Бэтмен устал. Всё на его плечах, да? — обнимает сзади своего мужчину и целует мягко в висок. — А Боб прав. Может, пойдём домой, милый? Я хочу принять тёплую ванну, а завтра хочу валяться с тобой в постели до обеда, а потом вязать пинетки, — она хихикает. Смех Ханны действует, словно энергетик: бодрит, мгновенно снимая усталость и заряжая внутренние батарейки. — Хм? Да ладно? Серьёзно? Пинетки даже вязать будешь? — Джон удивлённо смотрит через плечо, не прекращая гладить пальцами скрещенные на его груди руки Ханны. — Нет, конечно, дуралей! Но выспаться я уж точно высплюсь! И тебя от нас не отпущу. — Хорошо, милая, — Джон улыбчиво качает головой, на секунду представив себе Ханну вяжущую детские пинетки. Скорее снег в Африке пойдёт, чем Ханна займётся рукоделием. — Давай тогда собираться, и домой. А в понедельник чтобы я не видел тебя на работе. Договорились? Ничего не отвечая, Ханна направляется в сторону проигрывателя и останавливает его. Диск больше не крутится, музыка остаётся только в памяти, а финальным аккордом завершает рабочий день щелчок замка закрывающейся двери кабинета. Спустя полтора часа супруги уже лежат в кровати, забыв все события ушедшего дня. Сквозь шторы уличные фонари и ветер рисуют тени на стенах комнаты, а тишина ночи шепчет на ухо идеи и мысли на грядущее будущее. — Ханна, а как думаешь, кто у нас будет: мальчик или девочка? — Ну, судя по тому, что меня не воротит от каждого запаха, особенно от табачного шлейфа твоих сигарет, которые ты куришь скрытно, хотя я попросила тебя бросить их, — акцентирует Ханна, щипнув в бок мужа, — то думаю, у нас будет мальчик. Лёгкий смех Ханны придаёт всей фразе уже меньше колкости. Джон извиняется за курение «в нычку», понимая заботу своей жены о его здоровье и не только. — А ты кого хочешь, Джон? Может, двойняшек? — Ну, я бы хотел малышку, такую же прекрасную, как и ты. Но, в принципе, главное, чтобы наш малыш был здоров, и ты тоже, милая. Остальное уже не важно. Вот вообще не важно… — Вот скажи мне, как тебя не любить?! — Пф, даже и не пытайся, — Джон, улыбаясь, стискивает в объятия жену и вдыхает запах её волос. — Не разлюблю, никогда… — и Ханна закрепляет эти слова чувственным поцелуем. Джону вспоминается их первый поцелуй на балконе их этажа в участке, когда после очередного такого же рабочего дня, он вышел покурить, а Ханна сердито отчитала его за это. — Вот ты где! Что делаешь тут? Вышел подышать? Ну, да… табаком… — у выхода на балкон стояла Ханна с двумя стаканами ароматного кофе, хмуро оглядывая Джона со спины, который сразу же на её вопрос вытянул руку, показывая, чем он занят. — Не гляди так на меня, Ханна, я ведь не в кабинете курю, — коротко посмотрев на неё, Джон отвёл взгляд куда-то вниз. После небольшой паузы: — Ханна, ты не задавала себе когда-либо странных вопросов? — Ну, с тех пор, как мы начали работать вместе, у меня, пожалуй, появился один. К примеру: когда же Купер бросит курить? — Ханна отложила кофе на один из стульев у выхода на балкон и приблизилась к детективу, который отреагировал на её ответ негромким смешком. — Я, правда, не знаю, что тебя должно мотивировать бросить дышать этой гадостью. Куришь ты, и вправду, как паровоз! — она засмеялась очень мягко, а её замечание вовсе не обидело Джона. Это заставило его улыбнуться, потому что это было приятно — ощущать такую заботу от другого человека. — А чём мне ещё дышать, кроме воздуха и табака? Я доволен. Или, может, ты предлагаешь нарушить закон и скурить вещдок — гашиш местных растаманов? — Джон сделал вновь глубокую затяжку и, громко смеясь, закашлялся. — Чем та дрянь лучше этой?! — засмеялась молодая женщина в ответ. — Всегда можно найти, чем дышать, Джон… — Ханна вырвала из его рук сигарету, потушила её быстро и выкинула. Раздражало. — Жизнь замечательна, Джонни, и ты всегда можешь увидеть в любой мелочи что-то прекрасное и завораживающее. Всё зависит только от тебя. Дыши музыкой, которую любишь. Шопен будет доволен, однозначно! Дыши запахом кофе по утрам. Когда видишь рассветы и закаты. Дыши природой, красотой, заразительным смехом твоих близких. Впитай в себя эту жизнь и всё, что она тебе дарит, всё до единой мелочи. Пойми, не в том ты ищешь спокойствие, а работа не единственное, чем стоит дышать… — Ханна, завершила свою речь, мечтательно засмотревшись куда-то вдаль. «Интересно, о чём же она думает сейчас?». Джон слушал, задумался и ощутил мгновенное счастье. Такой прилив он не ощущал с тех пор, как развёлся с бывшей женой. И плевать. Плевать даже на этот весенний дождь — он никак этому не помешает. Она была прекрасна. Ханна была так прекрасна в его глазах в тот миг. — Может, мне стоит начать дышать тобой, Томпсон? Ты как раз вписываешься во все параметры, нужные мне для полного счастья… — совершенно серьёзным, но довольно тёплым голосом спросил Джон, смотря прямо ей в глаза. — Да ты романтик, оказывается! Ну тебя! Давай пить кофе, а то остынет, — Ханна засмущалась и собралась подойти к подоконнику, чтобы взять кофе. Джон не знал, что именно им двигало, когда он мягко ухватил её за руку и повернул обратно к себе. Ханна не успела отреагировать, как он бережно взял её лицо в свои тёплые ладони и накрыл её мягкие губы своими. Ханна смотрела удивлёнными глазами на него, явно не ожидая такого хода, но быстро сдалась, с лёгким трепетом ресниц закрыв глаза и ответив на поцелуй. Она ответила скромно и нежно на столь неожиданный поцелуй Джона. Приняла его и растворилась в нём, став с того самого момента одной маленькой вселенной вместе с ним. Любовь оказалась взаимной. Открыв глаза, Джон разглядывал долго маленькие огоньки в глазах той, которую так полюбил. Видимо, так выглядит счастье? Их лбы соприкоснулись, а Джон поглаживал большими пальцами щёки своей любимой, словно этот лик стал чем-то большим для него: стимулом, целью, отрадой, спокойствием. Да, отныне он больше не будет скрывать своих чувств к ней, став счастливым в ту же секунду и навсегда. — Ханна, почему мне с тобой становится так легко на душе? Почему моё сердце перестаёт ныть, когда ты рядом? — облегчённо выдохнул Джон, а вместе с выдохом ушёл и весь груз прошедшего дня. — Я не знаю, Джони… Но бросить курить тебе всё же не помешало бы, — намекает Ханна на шлейф никотинового запаха, исходящий от дыхания мужчины. — Так уж и быть, начну дышать тобой. Только не переставай целовать меня, — прошептал он, вновь целуя улыбающиеся губы. С тех пор, Джон уже не осмеливался распускать сигаретный дым, по крайней мере, пока сама Ханна находилась с ним рядом. Но иногда ему действительно нужно выпустить пар, подышать, пусть и такой дрянью, как табак. Порой только это и спасает от нервного всплеска, хотя он понимает, что его любимая жена права: минутная слабость, умноженная на тысячу раз, принесёт непоправимый вред здоровью. Кашель уже нередко стал беспокоить его. Но он старается, пусть пока и не удается бросить эту привычку. Окончательно. Джон старается, потому что не хочет давать своему будущему ребёнку дурной пример, не хочет огорчать лишний раз Ханну, да и просто жаждет провести долгую, по мере возможности, бодрую и здоровую жизнь рядом со своей семьёй. И сейчас, укрывшись мягким одеялом и найдя успокоение в тёплых объятиях друг друга, Ханна и Джон засыпают, пока между ними, словно в уютном гнёздышке, растёт маленькое чудо, которое с нетерпением ожидает примерить через месяцев шесть свои, ещё не связанные мамой, пинетки.