Ч а с т ь II
П А Р А Н О Й Я
«Всё, что нас раздражает в других, может привести к пониманию себя».
(К. Г. Юнг)
───── ℘ ─────
Контроль. Человеку всегда думается, что ему, как существу разумному, удастся всё удержать под своим строгим контролем: эмоции, события, людей вокруг, и… самих себя. Один для этого использует власть и деньги. Другой берёт как уверенный метод не сойти с рельс свою веру в личную, непоколебимую правду. Кто-то своих же друзей и близких использует, словно инструмент для выживания. А некоторые уверенно шагают по мягкой, совсем нестабильной, песчаной почве, с твёрдым убеждением, что следы смоет очередной дождь. Безусловно, Человек — существо вполне себе разумное, и в то же время — слишком самоуверенное. Все мы ищем идеального баланса между нашим «чёрным» и «белым», при этом забывая, что одно без другого не может существовать и лишается всякого смысла. Мы забываем, что в самом тихом углу наших комнат, в тени наших душ, где нас не тронут, не найдут; где не будут видны отблески наших эмоции, страхов и мрачных побуждений, рано или поздно просочится свет — то самое «белое». Вы можете это называть «совестью», «внутренним голосом», «судьёй», да как угодно. Для меня — это правда. Правда, которой нужно иметь смелость посмотреть в глаза — прямо, осознанно, без страха. Этот свет, что просачивается стремительно сквозь мрак души, может привести каждого из нас либо к смирению и раскаянию, либо к самоуничтожению и полной слепоте. Ведь не каждый готов после долгой «ночи» вытерпеть достойно яркость истины. А что, если этот луч ещё и отражается противным бликом, который раскрывает образ в зеркале напротив? Сможем ли мы прямо посмотреть на этот обжигающий блеск, перетерпеть и присмотреться, или же в страхе прикроем глаза и отвернёмся, отрицая то, кого мы видим в отражении? Страх… Для нас обоих этот свет стал нашей паранойей — я разрушаю добровольно свой собственный мир, желая вырвать из-под контроля твой. Что сказать — баланс превыше всего… Но в отличие от тебя, я понимаю, к чему приведёт меня эта слепота — я оступился, споткнулся, упал… и безвозвратно кану в темноту от изнеможения. Месть, увы, истощает душу. И я изначально это понимал, и осознанно шёл к этому. Хоть с каждым разом противный луч всё больше обжигает меня, а я безуспешно пытаюсь не терять контроль… А ты, отец, ты сам уверен в том, что всё держишь под контролем, а твои тайны останутся навсегда под защитой тени? Готов ли ты сам честно ответить себе самому на вопрос:«Кто ты такой и спокойно ли ты спишь по ночам?».
───── ℘ ─────
Глава 10. Раны внутри веры
«Лучше оставить преступление безнаказанным, чем осудить невиновного.»
(Траян)
───── ℘ ─────
Время так скоротечно… День проходит за днём, стрелки часов крутятся, крутятся, кромсая настоящее на мелкие частички, уже с сего момента, прошлого. Ошмётки времени развеваются по ветру и оседают на бесконечную гладь нашей памяти. Что можно успеть за день? А за час? А что если у тебя есть всего лишь пять минут или даже несколько секунд? Сможешь ли ты внести в этот маленький промежуток времени больше смысла, чем во всю прожитую тобой жизнь? Сможешь ли ты зацепиться за те самые секунды, словно за спасательный круг, когда выбор стоит между «Да» и «Нет», «Сделай это!» или «Не смей!», «Сейчас» или «Никогда»? Стоя на распутье, помни — твой выбор всегда будет идти в ногу с предоставленным тебе, зачастую ограниченным, временем, и всегда ведомый весьма странной и неуклюжей спутницей … волей.───── ℘ ─────
David Buckley — Reunited — Заключенный Мэтью Рид, на выход! — крепкий мужчина в форме, отворяет дверь тюремной камеры, а характерный металлический лязг распространяется противным эхом по всей площадке. — Руки вперёд, — холодные наручники больно зажимают запястья. Мужчина ступает медленно по бетонному полу, смотря вперёд уверенным взглядом. Вслед ему слышатся разного рода слова от таких же заключённых: кто-то желает удачи, надеясь на досрочное освобождение своего «товарища», кто-то угрожает, желая поквитаться и свести давние счёты. Мэтью изменился. Всё же, тюремная жизнь подчиняется своим собственным законам, а в этих стенах имеется своя иерархия, не та, что там, на воле. Всё же, эти двадцать пять лет от пожизненного срока, которые он уже отсидел в этой колонии, изменили его и научили жить по новым правилам. Он уже не верит в то самое «правосудие», как и его семья, не верит в закон и его силу. Всё в этом городе стало таким мерзким, подкупным. Деньги — вот слабость сегодняшнего мира. И только лишь единицы пытаются воспротивиться этому феномену. И сопротивляясь, чаще всего сами себе выносят приговор. Потому что всегда есть та самая красная черта, за которой «обычным смертным» лучше не заходить. Ох, если бы Мэтью тогда, двадцать пять лет назад, знал, что в бизнесе нет места для совести… Теперь Мэтью другой. Нет, он не стал местным «боссом» — всё же не из «таких» он людей, а лишь понял одну истину — он должен научиться выживать. Только жаль, что понимает это только сейчас, а раньше не смог постоять за себя. Но и силы были не равны. Его не боятся и никогда не боялись. А здесь Мэтью даже уважают — за ум, за стратегию, за мудрые мысли и хорошие беседы во время очередных плановых прогулок. Тюрьма его меняет в каждый день, а жить-то ему тут до самой смерти. Единственное, к чему Мэтью Рид не позволит прикоснуться холод и груз этих стен — это его семья. Его любовь к семье. Это он и осознает в полной степени, в очередной раз, а сердце наполняется безграничной теплотой и любовью, когда он заходит в комнату для встреч, где его с нетерпением ждут — его родной сын и любимая жена. Пока с него снимают наручники, мужчина не может налюбоваться на столь дорогие ему лица, словно не веря в то, что они сейчас здесь, с ним, рядом — о нём не забыли. Обняв обоих крепко, словно пытаясь впитать их в себя, Мэтью позволяет себе заплакать. Да, он это позволит себе сейчас, пока они с ним. Только им он может показать эту боль, только им и никому другому. Сильный мужчина, отец семейства, в прошлом уважаемый бизнесмен, сейчас плачет… от безысходности. — У вас тридцать минут, — мужчина в форме смотрит на них с неким сочувствием. Тот часто видит такое — отчаяние, раскаяние, сожаление и… надежду. Любой заключённый всё ещё человек, и особенно сочувствуешь ему, если он невиновен. Закрыв за собой дверь, мужчина в форме оставляет их наедине с их общей печалью. — Как ты вырос, сын, — Мэтью по-мужски сжимает руку своему сыну, и гордостью отмечает: — Вымахал, бунтарь! — смеётся сквозь скупые мужские слёзы. — Знаешь сам, в кого он такой, любимый, — женщина смотрит на него, а в груди всё сжимается. — Линда, милая… — Мэтью крепко и тепло обнимает свою любимую жену, и теперь уже ничего не хочется говорить. Хочется просто молчать и вдыхать родной запах, почувствовать мягкость волос, бархат щёк и губ. — Я так скучаю, Мэтью… Так скучаю, — а губы тянутся друг к другу магнитом, запоминают каждую шероховатость свежей щетины, каждую мелкую морщинку, эту нежность, дрожь и трепет — как будто в первый раз. — Кхм, кхм, старички, может вас оставить наедине? — улыбается широко Алекс и смотрит, слегка смущаясь, на своих родителей, будто он здесь третий лишний. И всё же парень рад тому, что они, пусть и на пару мгновений, могут побыть вместе. Их сын знает, как они скучают друг по другу. Он видит в каждый день, как Линда просто изнывает без своего мужа, ищет его, и всегда остаётся верной ему. Она могла бы запросто найти другого, не мучить себя, но она слишком любит Мэтью — своего супруга, единственного и родного, кроме их сына, мужчину. — Ну, сынок, дай немного с твоей мамой обняться, имей совесть! Не одному тебе кайфовать! Я уверен, что сам-то уже от девушек отбиться не можешь! — всё ещё обнимая свою жену, обращается Мэтью к сыну, отмечая про себя, что от того исходит сильная мужская энергетика. И от этого ему становится и легко, и тяжко на душе, одновременно. Жизнь без отца сильно закалило Алекса, и Мэтью, подойдя с Линдой к круглому небольшому столу, понимает отчетливо, сколько времени он потерял. В каждый раз, когда Линда приходила сама на свидание в тюрьму, без сына, у Мэтью просто всё сжималось, понимая, что он упускает элементарное взросление своего ребёнка: не может погонять с ним мяч, ездить на старом мотоцикле, помочь с уроками, лечить его от простуды, побыть на его выпускном, научить его всему важному. Небольшая седина в его волосах будто метки дней на тюремной стене, каждая из них всё отчетливее тяжелеет в памяти и срастается с болью где-то в груди. Руки, что стали уже грубыми от постоянных битв за выживание, тянутся к молодым рукам напротив, цепляясь, будто за иллюзию, надежду, которая пусть и еле дышит, но всё ещё жива. Она всё ещё реальна, здесь, с ними, ибо Мэтью чувствует теплоту рук родного сына, видит усталую улыбку любящей жены, и слышит своё сердце, что никак не сдаётся ради них. — Отец, я тут подумал, что если мы попробуем … возобновить… — после быстрого блиц-опроса Мэтью о жизни сына, Алекс осторожно решает задать уже который раз, всё тот же вопрос, как всегда. Этот парень всё ещё надеется, как бы он не твердил о том, что не верит больше в справедливость. — Нет, сын! Если ты опять о возобновлении дела, то нет! Нет, и точка! Я не хочу рисковать опять, хватит, — словно возвращаясь в начало, отнекивается Мэтью. Он мотает головой, не желая слушать даже намека на возможное повторное столкновение с его обидчиком. — Вы не знаете, Маркуса. Не представляете даже, что он может и какова его власть. Вы не знаете, с каким мерзким и жестоким человеком я имел дело! Если я не справился один, то вы тем более… Мои драгоценные, прошу, оставьте всё как есть, — и где это видано, чтобы заключенный на пожизненное убеждал других оставить всё так, как есть? Но Мэтью просит, приказывает, умоляет не бороться. — Но отец! Двадцать пять лет! Четверть века ты коротаешь уже в этих стенах! Не по твоей вине!!! А я скучаю по тебе, пап!!! Мама скучает! — голос Алекса рвётся ввысь отчаянно, и тот встаёт со стула резко и отпускает руки отца. — Неужели ты не понимаешь, сколько ты пропустил?! И даже сейчас, ты сдаёшься! Где гарантия того, что я вернусь в следующий раз сюда к тебе, и не узнаю о том, что тебя не стало?! Почему ты думаешь только о себе?! Столько лет прошло, а ты всё боишься этого ебанного Маркуса! Что с тобой не так, скажи мне?! С кого мне тогда брать пример силы и воли? — голос сына уже хрипит, руки рассекают воздух резкими жестами, а звук ботинок по полу отдаётся эхом по комнате. Алекс устал. — Пока я здесь, вы будете жить спокойно — вот моя гарантия… — Мэтью не теряет зрительного контакта с сыном, и мягким тоном вновь убеждает того, что шансов всё же мало найти справедливость там, где её нет. А слушает ли его Алекс? — Хочешь гнить здесь один? Гни! Я больше ни ногой сюда, отец! Может это тебя как-то замотивирует не пропустить очередной год из моей жизни! — Алекс, не говори так… — Мэтью опускает голову и качает ею в отрицании: слова сына глубоко ранят его. Не такое он должен слышать от сына. Только не слова обиды, полные боли и отвращения. Только не сейчас, когда он ищет в присутствие родных ему людей тот самый стимул жить дальше. Но Алекс не унимается. — Господи! Да что с тобой не так?! В кого ты превратился? — Алекс, видя опущенное лицо отца, грубо пинает стул ногой куда-то в сторону, отчего по комнате раздаётся противный скрежет. — Так и знай: если ты не хочешь бороться за себя, то я буду! Я не стану больше мириться с тем, что мой отец выбрал роль слабака и подстилки! И я не приду к тебе сюда до тех пор, пока ты не выйдешь свободным человеком через эти чёртовы ворота! — Алекс с отвращением указывает жестом через окно на те самые тюремные ворота, которые двадцать пять лет назад оборвали навсегда их душевный покой. Разворачиваясь, Алекс направляется к выходу, настойчиво стуча кулаком в дверь, которую ему тут же открывают. — Алекс! — только и успевает крикнуть Мэтью вслед сыну, который уже успел скрыться в коридоре. — Алекс! — из уст Мэтью вырывается повторно имя его мальчика, пока охранник пытается удержать заключённого и вернуть обратно в комнату. — Дорогой, посмотри на меня… — слышно за спиной Мэтью, а мягкие руки обнимают его за плечи, разворачивая к себе. — Не нужно. Прости его, он не со зла… — голос Линды просачивается в голову, и от этого никак не становится легче. — Линда… — Мэтью падает на колени и обнимает, как можно крепче жену, всхлипывая от этой безысходности, понимая, что Алекс отчасти прав. — Я плохой отец, Линда… Я такой плохой отец, — горько смиряется с этим фактом мужчина, чьи слёзы пропитываются тут же в мягкость рук, которые поглаживают его щетинистые щёки, а он целует их с безграничной благодарностью. — Ты лучший отец и муж в целом проклятом мире, которому просто крупно не повезло… — усталый вздох Линды так же указывает на её смиренность и понимание. Линда понимает Мэтью, она понимает себя, и также чувствует безграничную боль Алекса, который сейчас спускается по лестнице и пулей вылетает наружу, лихорадочно вытаскивая сигарету, чтобы закурить. Нужно успокоиться. Зажечь её не получается, руки от нахлынувшей обиды трясутся. Из-за сильных эмоций зажигалка летит куда-то за сетчатое ограждение павильона для прогулок, а с уст вырывается злобный рык. Да и пофиг уже на эту зажигалку и на не зажжённую сигарету для успокоения. Уехать бы отсюда быстрее. Когда мужчина в форме оповещает о конце их свидания, Линде никак не легче. Им нужно прощаться, чтобы потом опять вернуться. И Линда улыбается своему мужу, чтобы он смог жить, смог помнить обо всём и верить, даже если вера этих трёх уже исполосована мечами судьбы, кровоточит и всё не заживает. — Я люблю тебя, милый. Береги себя, ладно? — уткнувшись лицом в грудь Мэтью, Линда пытается запомнить это дыхание, неспокойное сердцебиение, нескончаемую теплоту. — Я люблю вас. Никогда не забывайте об этом… — обняв напоследок Линду, Мэт отстраняется от неё, чтобы взять её лицо ладонями и благословенно целует её в лоб. — Передай эти слова и Алексу, прошу. И чаще напоминай ему об этом. Не хочу, чтобы он вмешивался в это всё. Я не выдержу, если… — Мэтью замолкает, Линда понимает. — Обещай мне! — на его запястьях снова смыкаются холодные наручники и его разворачивают к выходу. — Обещай, Линда, что с вами всё будет в порядке! — кричит напоследок и его силуэт скрывается за жестяными охраняемыми проходами. «Я не могу тебе обещать ничего, дорогой, кроме того, что мы тебя никогда не оставим…» — Линда мысленно провожает мужа в тот мир, откуда, возможно, никогда не вернётся уже прежний Мэтью Рид. Все тюремные проходы и ворота скрипят и захлопываются за их спинами, и они, отдаляясь друг от друга, обещают помнить всё и верить в лучшее — день за днём, месяц за месяцем, год за годом. Мэтью Рид — хороший муж, отец, и хороший товарищ. И именно последнее качество его и привело сюда. Доверие — шаткий плот. Мэтью был слишком преданным и верным товарищем. Этот мужчина слишком любил свою работу, слишком дорожил дружбой, мнимой дружбой, ставшей для его семьи жестоким капканом, в который он добровольно и без раздумий шагнул. Всё потому, что он хороший отец и любящий муж. И больше всех благ мира он любит свою семью. Сегодня ночью Мэтью не уснёт, то ли от боли от избитых в кровь кулаков, пока он выплёскивал всю боль на безразличную стену, то ли от появившегося впервые дикого желания пробить её и выйти отсюда, туда, к своему сыну. А может просто от того, что ни то, ни другое никак не помогает решить проблему, под именем Маркус Росс. Сев в такси вместе с матерью, Алекс долго всматривается в маленькое семейное фото на его телефоне. На ней он — восьмимесячный карапуз трясёт погремушкой на руках отца, который с заботой улыбается ему. Алекс не выдерживает: тут же блокирует экран телефона, отворачивается к окну и смотрит вдаль, пытаясь скрыть выступающие слёзы. Брутальный парень, уверенный в себе, не знающий страха, сейчас болезненно сбрасывает свою маску. Алексу не вернуть все потерянные года из детства. Он даже в памяти их не имеет. Единственное, что он может сейчас сделать, так это мысленно попросить прощение у отца и бороться, идти вперёд, не смотря на прошлое. Вперёд мчится и их такси, всё больше увеличивая расстояние между Мэтью и его семьёй. Линда, коротко погладив сына по голове, тем самым дав понять, что она всё ещё рядом, так же поворачивается уже к своему окну. Мимо пролетает вид загородных полей, пару одиночных домов и всё ещё голые, одинокие деревья. Женщина погружается в воспоминания, в то время, когда ничто не предвещало беды. Когда их семейному счастью ничего не угрожало. Но беда, увы, всегда приходит внезапно, без приглашения…───── ℘ ─────
— 25 лет назад -
John Powell & David Buckley — Berlin В комнате для допросов, куда привели тридцатилетнего Мэтью Рида этим тёплым весенним утром, очень пусто и совсем неуютно. Это естественно — не отдыхать сюда приводят людей, которых подозревают в преступлении. Здесь, при всей звенящей пустоте, бушует страх. Страх окутывает каждого находящегося в этих четырёх стенах. Истинный преступник боится, что его расколют как ореховую скорлупу и вывалят наружу его истинную сущность. Невиновный боится, что на него свесят всех собак, и что он не сможет за себя постоять, а ему не поверят. Следователи же боятся обоих вариантов: упустить преступника и осудить невиновного. Но их всех объединяет главный страх — страх потерять своё лицо, свою репутацию: хитрого преступника, законопослушного гражданина и отличного копа. Сев на стул, Мэтью всматривается в «зеркало» напротив, зная, что по ту сторону за ним наблюдают. Глупцы… А может такие же запутанные в своих догадках люди, как и он сам, выдающие чужое мнение за своё личное? Такой вывод делает сам Мэтью, когда высокий, широкоплечий детектив Томас Майерс выкладывает перед ним сразу же, как заходит в допросную, факты, один за другим, надеясь на то, что подозреваемый выдаст себя с потрохами. Вопросы Томаса звучат всё напористее, его голос давит на мозг, воздух становится гуще. Мэтью остаётся лишь упрямо отрицать своё причастие к этим действиям. Детектив Майерс, притронувшись рефлекторно к своему пистолету на поясной кобуре, решается сесть напротив подозреваемого и сбавить немного свой пыл. Он ставит руки на стол, ладонями покрывая папку с доказательствами, и уже спокойным голосом, не привычным для него самого, пытается обратиться к Мэтью: — Советую вам сотрудничать с нами, мистер Рид. Вы ведь понимаете степень тяжести той ситуации, в которой вы находитесь?! — Раз сижу в наручниках, прикованный к вашему столу, думаю, да, я понимаю, — совершенно спокойно отвечает мужчина. — Но я не понимаю, причём тут я. Я ничего не совершал из того, что вы мне тут доказываете. Это не мой пистолет. И я этих людей даже в лицо не знаю. Кроме этого. Но я сам не понимаю, почему он мёртв. Я вроде на днях с ним лично встречался, чтобы подписать от имени Маркуса, ну, босса моего, кое-какие документы о продаже складских помещений. — Почему вы поехали на эту встречу сами, без мистера Росса? — Сам Маркус не мог поехать, так как ссылался на то, что у него есть другая важная встреча, а с этой я смогу справиться и сам. Ну, на то я и его заместитель. Он часто мне поручает такие дела, когда сам он занят по горло. Он доверяет мне, вот и посылает меня подписывать за него всякие там контракты. — Как я понимаю, у вас в тот день не удалось завершить дело до конца, ведь так?! Сотрудники ресторана, где вы встретились для деловой встречи с мистером Джонсоном, подтверждают то, что вы завершили ваш ужин не на самой хорошей ноте. Вы это подтверждаете, мистер Рид? — Да, увы. Стив в тот вечер не захотел подписывать никакие документы, ибо его смутили кое-какие условия контракта. Его это так возмутило, что он даже грозился стереть в порошок всю нашу контору. Тот мне всё втирал свою правду, мол, знает все наши уловки, и либо мы играем честно, либо контракту не бывать и вообще всем нам задница. Я пытался его убедить о прозрачности договора и подписать его, ибо знал, что Маркус мне весь мозг выест за это. Но этот болван вообще ни в какую. Он встал со стола, громко рявкнул на меня и ушёл. Оттуда я поехал сразу в офис, чтобы оставить не подписанные документы там — я не беру с собой домой рабочие документы. Здорово меня Маркус тогда отчитал, бесился. Но я понимаю, сам ведь облажался, потратил его время даром и хорошего партнера в придачу. — Но документы ведь были подписаны в итоге. Как вы это объясните? Вам пошли всё же навстречу, передумали? Или судя по этим фотографиям, кое-кто хорошо умеет убеждать? — детектив давит на Мэтью своими вопросами, и мужчине это не нравится. Он понимает — лишние слова могут его подставить, при том очень сильно. — После того дня я со Стивом вообще не виделся! С ним виделся через день сам Маркус, ибо это дело он уже не доверял мне. Он говорил, что я не умею настаивать и что такие крупные рыбы всё же не для моих зубов, похлопал меня по плечу и отпустил домой к семье. Через день, Маркус мне показал уже подписанные документы, с гордой ухмылкой, мол: «Учись!». Вот и всё, — Мэтью пытается дышать ровно, хоть и догадывается, что ситуация как минимум странная. И почему они ничего не говорят о самом Маркусе? Его ещё не допросили? Как он должен ответить, чтобы и себя не подставить, и Маркуса также. Его беглые мысли прерывает голос детектива: — А Мистер Росс говорит иначе, что именно вы принесли уже подписанные документы в офис. Ладно, мы проверим эти показания, — Майерс делает заметки себе в блокнот, пока Мэтью пытается переварить полученную информацию: «Зачем Маркус лжёт?». А Майерс продолжает выкладывать факты: — Стив Джонсон был найден мёртвым от пулевого ранения в голову в одном из тех самых складских помещений, на продажу которых подписывались те самые ваши бумаги. Предположительное время его смерти — 21:30. Могу вам задать вопрос, мистер Рид? Где вы находились 17 мая, с 20:00 до 22:00? — В каждый вечер, я с Линдой укладываю своего трёхлетнего сына Алекса спать, а после, выхожу на пробежку в парке, размять кости после рабочего дня, так сказать… Так вот, в тот день я вышел в 21:00 и вернулся домой через полтора часа. Ну, и уже лег спать. Типичный день, ничего особенного, — отвечает без колебаний Мэтью, сразу понимая, какой вопрос следует после. — Кто-нибудь может подтвердить ваше алиби на тот вечер, именно для этого временного промежутка? — Я не знаю… Может и были какие-то бомжи в парке, или прохожие… Но как они могут подтвердить мое алиби сейчас?! — Может, вы покупали что-либо в местном магазине или встретились с кем-то из знакомых?! Ну же, вспоминайте! Вы понимаете, что если алиби нет, мы можем вас задержать до окончания расследования и, возможно, до самого суда. — Но я, правда, не знаю, как подтвердить своё алиби, сэр! Полковник Майерс устало вздыхает, а после продолжает с не менее шокирующими для Мэтью фактами: — На пистолете были обнаружены ваши отпечатки пальцев. Как вы могли оставить их на данном орудии убийства? — Я же говорил — это не мой пистолет, и я не знаю, как, мать вашу… попали мои следы на нём, — Мэтью пытается сдержать свой гнев, ибо он не понимает: как, а главное — зачем его подставляют? — Вы понимаете, что это улика, прямая улика, указывающая на вашу виновность, вместе с отсутствием вашего алиби на момент убийства и с имеющимся мотивом преступления, и не одного даже?! — Мотивом? О каком мотиве вы говорите?! Каким образом я могу быть причастным к этому делу, кроме того, что я являюсь заместителем Маркуса и просто выполняю его приказы?! — Мэтью постепенно догадывается, к кому ведут все нити. — Ну, предположим, вас задело то, что вы не справились с поставленным заданием. Тем более, со слов самого мистера Росса, это уже не раз повторялось. К тому же, судя по его показаниям, вы вообще должны были быть уволены в скором времени. Также на ваших счетах имеется огромная сумма денег, которую вы явно не желаете потерять, если вдруг выяснится, что вы виновны в этих мошенничествах и убийствах именно вы, — детектив указывает на зип-пакет с пистолетом и папку с «доказательствами». — Чем вам не мотив сделать всю грязную работёнку, при этом подставить мистера Росса, обвинив его во всех грехах и откусив, тем самым, смачную моральную компенсацию? — Вы вообще слышите, что за бред вы несёте сейчас? Да на этих счетах деньги Маркуса, для их же безопасности! Я вообще к ним даже не притрагиваюсь! — голос Мэтью срывается от возмущения. Детектив несёт какую-то ересь, вываливая на него просто гору беспочвенных обвинений. И при этом Мэтью ничего не может сказать в свою защиту. — Я, по-вашему, похож на психа?! Ради такого ввязываться в такие дела? Мне, по-вашему, делать нечего?! У меня трехлетний сын растёт, побойтесь Бога! — Вы не умеете лгать, мистер Рид. На этом мы закончим допрос, — Майерс не выдерживает, быстро собирая всё со стола, захлопывает папку и выходит из допросной. — Вам предоставят адвоката для защиты. Ещё увидимся. Тридцатилетнего Мэтью провожают в следственный изолятор. Пока не разберутся с этим делом, он должен остаться здесь. Внешне Мэтью спокоен, но вот внутри бешено бьётся встревоженная, бунтующая душа. Как ему доказать свою непричастность к этим преступлениям? Нужно немного времени и хороший частный адвокат. Да, ему нужен адвокат, и чем быстрее, тем лучше. И у него есть один знакомый. Но сможет ли она ему помочь? «Линда… Нужно поговорить с Линдой!» — проносится эхом мысль в голове Мэтью. — Я могу встретиться со своей женой? Мне нужен адвокат, и она может мне помочь с этим, — говорит подозреваемый, пока его ведут к выходу. Но его будто не слышат. — Шагай! Будет тебе и адвокат, и всё остальное, — от сопровождающего Мэтью полицейского за милю несёт холодом равнодушия, смешанным с плохо скрываемым раздражением. Пройдя через коридор, Рид замечает в другом зале участка Маркуса, общающегося с каким-то молодым полицейским. И если бы не ложь Маркуса о подписи документов и странное выражение лица того самого полицейского, будто его поймали с поличным, то Мэтью бы подумал, что его босс пришёл замолвить за него словечко и защитить своего коллегу. Однако Рида отчего-то не отпускает увиденное, а груз мыслей тяжко теснит.───── ℘ ─────
David Buckley — Parker Takes Off Прохладная камера следственного изолятора пахнет бог знает чем, но только не обычным воздухом и свободой. Этот месяц дался семье Рид очень нелегко. Сейчас почти конец июня, но душно Мэтью вовсе не из-за жары. С тех пор, как его привезли сюда, он виделся с Линдой лишь четыре раза — по одному на каждую неделю. Где-то там, за этими стенами кто-то решает его судьбу, но Мэтью не теряет надежду. Линда нашла того самого адвоката для своего мужа. Им оказалась миссис Дебора Никсон — женщина за сорок, давняя подруга кузины Мэтью. Рид очень надеется на Дебору, она ведь замечательный адвокат с внушительным списком выигранных дел. Однако, поняв, с кем ей придётся вести «войну» и всю степень тяжести обвинений, предъявленных Мэтью, Дебора долго не решалась браться за это дело, отчасти побоявшись и нарушить свою статистику ещё одним проигрышем после последнего проваленного дела. Но слёзы Линды и её растерянность убедили Дебору всё же попытаться. За окном уже почти полдень. Осталось пару часов до слушания дела Мэтью в городском суде. Сидя в камере, Рид молится Богу, хоть особо и не верит в Него. Линда всегда настаивала на том, чтобы каждый день их трапеза начиналась с молитвы, и он без особого энтузиазма присоединялся к ней, чтобы не огорчать жену. Но сейчас, у без пяти минут осуждённого, где-то в душе ещё теплится надежда на оправдание. И он падает на колени. И молится сам, от души, искренне. — Мэт, Мэт! — раздаётся женский хриплый голос Деборы, отвлекая его, пока ключи в руках охранника открывают камеру. — Ты… молишься?! — Никсон удивлена. — Правильно! Молись, ибо у нас есть шанс. Но нам понадобится твоя помощь. И я прошу тебя сейчас услышать меня. Именно услышать меня и принять то, что я тебе сейчас предложу. Рид встаёт на ноги, отряхивая колени, и, посмотрев удивлённо на своего адвоката, внимательно вслушивается в её речь. — Слушай… У меня мало времени, — Дебора начинает как-то неуверенно, — мне нужно появиться до слушания в суде. Но я должна тебя предупредить об этом. У нас есть свидетель, который может подтвердить твоё алиби. — Что за свидетель?! — Её зовут Элизабет. Ты увидишь её лишь в суде, когда её позовут как свидетель защиты. Не спрашивай, как я её нашла — долго объяснять, — адвокат берёт Мэтью за руку и буквально просит: — Мэт… Твоя задача, не отрицать то, что она скажет суду о вас с ней. — О нас с ней?! К чему ты клонишь? — недоумевает Мэтью, ибо он не знаком ни с одной Элизабет. — Послушай! — Дебора взволновано смотрит на часы — ей нужно бежать. — Послушай, Мэт! Доверься мне. Просто не отрицай то, что она скажет в суде, ладно?! Верь мне, я твой адвокат и я буду всячески тебя защищать, — Дебора как-то натянуто улыбается, но подбадривает его, похлопывая по плечу. — Ты меня понял? — Да… я… не буду отрицать то, что скажет твоя Элизабет … о нас с ней… — Вот и славно! А теперь мне пора. Встретимся уже в суде, — женщина выходит из камеры в спешке. Время действительно поджимает.───── ℘ ─────
В зале суда душно. Мэтью, сидящий в наручниках возле своего адвоката, смотрит на барельеф Фемиды, возвышающийся позади судьи. Было бы неплохо сосредоточиться над процессом, но в голове полный бардак. Рид не может сконцентрироваться на показаниях Маркуса, которого сейчас допрашивают как потерпевшего по его делу. И откуда столько смелости у этого мужчины врать перед самим судом? Перед Богом… Правосудие. Стоит ли на него надеяться, когда понимаешь, что уже проигрываешь? Стоит ли отрицать все факты, пусть они и ложные, когда тебя даже не услышат? Мэтью понимает — он должен принять правила этой игры, совсем нечестной игры. В какой цирк превращается сейчас уважаемый суд, когда друг за другом выступают свидетели — и видно же, что подкупные. Мэтью и Маркус как никто в этом зале знают и понимают это. А судья, как тупой истукан сидит и поддакивает прокурору. Лицо закона не должно выглядеть столь довольным. Где же твоё беспристрастие, Фемида? «Не знал, что ты такой. Не знал, что ты способен так далеко зайти, Маркус». В голове Мэтью сейчас неспокойно. Злится? Нет. Нет смысла. Скорее он разочарован. Ему обидно и немного страшно. И вовсе не за себя и свою участь. Последний разговор Мэтью с Маркусом перед самим судом, словно брошенный камень в воду, нарушает её тихую гладь, заставляет мысли расстилаться рябью, дурно вибрировать, нарушать внутренний покой. Справа от себя, словно в бреду, Мэт слышит протесты Деборы. Их отклоняют, одним за другим. Никсон всё борется, на её лбу выступила испарина, и уже который стакан воды иссушается ею залпом. Так вершится справедливость? «Боже, дай мне сил. Не дай мне сдаться, только не сейчас» — Рид пытается найти хоть одну спасительную соломинку. Наивно… — Суд вызывает свидетеля защиты Элизабет Фокс, — судья приглашает к кафедре ту самую брюнетку, о которой говорила Дебора несколько часов назад. Маркус на скамье потерпевшего изламывает в недоумении брови и перешёптывается с прокурором. Они явно не ожидали такого поворота. Мэтью смотрит на адвоката, пока Элизабет садится за кафедру. Дебора, прежде чем приступить к допросу девушки, коротко шепчет на ухо своему подзащитному: «Помнишь? Не отрицать. Всё под контролем, Мэт. Росс играет грязно, и мы также сыграем его же монетой» — и выходит из-за стола, надевая очки. — Поднимите руку и поклянитесь говорить правду и только правду, — судья предупреждает об ответственности за дачу ложных показаний. Элизабет, поднимая свою ухоженную руку, приступает к клятве перед судом: «Именем Конституции США, клянусь говорить правду и только правду» Спустя пару стандартных вопросов по протоколу, адвокат задаёт главные вопросы в её списке: — Мисс Фокс, позвольте спросить, кем вы работаете? — Я — эскортница, — звучит коротко, уверенно и без всякого смущения. — Где вы находились 17 мая, между 20:00 и 22:00? — адвокат переходит сразу к попытке защиты алиби Мэтью. — Я была на работе, обслуживала клиента. Это может подтвердить и моя коллега — Британи. — Хорошо, — делает заметку. — Вы знакомы с подсудимым? — Дебора указывает на Мэтью, который сам не знает, как реагировать на этот театр. — Да, это Мэтти. Он приходит раз в неделю ко мне, чтобы снять напряжение, так сказать. У Мэта очень интересные фетиши, а будучи семьянином, наверняка лишён таких приятностей, — улыбается игриво. — Вот и заходит ко мне. Ну, раньше заходил. Теперь-то понимаю, почему он отсутствует, — Элизабет наигранно огорчается. — К слову, его я в тот день и обслуживала. Он очень приятный мужчина, скажу я вам, с ним есть о чём поговорить, никогда не обижал меня, всегда вежливый. Одно удовольствие работать с такими клиентами. Я бы за такого даже замуж вышла, будь на то моя воля, — на сей раз улыбается открыто, смотря подсудимому в лицо, на что Мэтью реагирует шоком, но на его лице не вздрагивает ни один мускул. — Спасибо за такую характеристику, — благодарит Дебора свидетеля, а позже приступает к доказательствам алиби и невиновности Мэтью. Минута за минутой, время душит. Мэтью понимает, что он должен сыграть скоро и свою роль, подыграть адвокату, но коротко поглядывая в сторону Маркуса по правую сторону, он понимает — шансы мизерные. Дебора завершает допрос и вызывает своего подзащитного к кафедре. Мэт вообще не знает, как ему себя вести — он верный муж и никогда даже не думал изменять жене. Как он скажет перед всеми, в том числе перед Линдой, сидящей в зале, что он ей изменял с какой-то проституткой? Но он также не совершал и эти убийства, эти нелегальные сделки, в чём пытаются обвинить его сейчас, используя фальшивые доказательства, о которых знают все, но все делают вид, что это не так. Как ему себя вести? Как он посмотрит позже в лицо жены, которая сейчас сидит и смотрит на него, уже успев проронить слёзы от такого предательства? Мэтью видно, как Линде больно — он не знает, что она так же играет свою роль для правдоподобности. Он думает, что он ранил свою жену. Мэтью не хочет упасть в её глазах так низко, хоть и грозит ему большой срок за не содеянное. Мэтью не виноват ни в одном, ни в другом. И что он выберет? Так или иначе — его честь запятнана. — Подсудимый, вы подтверждаете, что 17 мая, между 20:00 и 22:00 вы находились с мисс Элизабет в эскорт-клубе и между вами была интимная близость? — вопрос судьи вызывает в Мэтью слишком странные и противоречивые чувства. Некая борьба меж двух огней бушует сейчас в его душе. С одной стороны — его честь и искренность перед женой. С другой — его, возможно, гарантированная свобода в случае подтверждения этого факта. Кому-то было бы легко ответить на этот вопрос утвердительно. Кто-то бы воспользовался без всяких раздумий шансом на спасение, подтвердив, пусть и таким образом своё алиби. Возможно, когда прозвучало тихое, но столь ясное «Нет» с уст Мэтью, Дебора и Линда рвали на себе волосы от такой неожиданной глупости с его стороны. Возможно, многие не поняли бы нелогичность его действий, крича «Зачем?», «Дурак дураком!». Пускай. Мэтью понимал: так или иначе, солжёт он или нет, с вероятностью в почти 100%, подкупной судья не вынесет ему оправдательный приговор. Мэтью Рид — законопослушный гражданин, но не менее любящий и верный человек. Что люди знают о принципах? Всё и ничего. Возможно, тихо сказанное «Нет» было действительно глупым на тот момент. Но Мэтью не задумался об этом ни разу, когда сказал правду. А причина, по которой он так поступил, крылась в хитрой и довольной ухмылке Маркуса, выигравшего процесс и после оглашения обвинительного приговора, с особым выражением пожимавшего руку прокурору, похлопывая того по плечу в знак благодарности за спасённую репутацию.───── ℘ ─────
— Наши дни. ЦПУ г. Атланта -
«Красота твоей одежды никак не скроет твои мерзость и лицемерие» — первая из двух записок Флориста, найденная на месте убийства дизайнера Нины Робертсон, выведена на панно через проектор, так же, как и содержание письма, адресованного Джону и ещё две другие записки, связанные с делом "карающего элиту". Сегодня Купер собрал в общем зале всех агентов, помощников и экспертов, участвующих в расследовании дела Флориста.«Моя цель — плата по счетам. Дайте довершить дело, и я сам приду к вам с покаянием весной, и принесу вам живые лилии, вместо мёртвых, бумажных».
«Что ты хочешь этим сказать? Зачем ты это делаешь? Кто ты такой?» — думает про себя Купер, стоя у стены со скрещенными на груди руками, пока эксперт графолог приступает к отчёту, который поможет специалистам по профайлингу создать примерный профиль подозреваемого. — Как нам уже известно, существуют признаки нечестности в почерке. Однако не любой нечестный человек — преступник, как и наоборот. Что касается этих записок и самого письма, могу сказать, что данный почерк принадлежит одному и тому же человеку с вероятностью восемьдесят процентов. Однако его почерк немного переменчив, что говорит о его психической нестабильности. То, что у него явно выраженный внутренний конфликт — это факт. Сильно петляющие строки, с вот такими подъёмами и падениями, свидетельствуют нам о его неустойчивом и расстроенном рассудке. Но самое интересное для меня лично оказалось вот что, — графолог указывает указкой на пару заглавных букв и смотрит в сторону коллег, которые внимательно слушают размеренную речь, пытаясь понять, к чему ведёт эксперт. — И что вас так удивляет в них? — не без интереса спрашивает Джон. — Они у него не раздутые. Этот человек пишет заглавные буквы в достаточно скромной манере. Следовательно, у него нет желания быть в центре внимания, и он не страдает нарцисизмом, что очень нетипично для серийного преступника. Но в то же время, его отличительные знаки, вроде цветка лилии, говорят о том, что он хочет всё же быть замеченным. Но не в том контексте, в котором мы привыкли думать. Он ждёт особой реакции не от общества или от нас с вами. Флорист, возможно, старается для определённого человека. — Ага, теперь бы понять, к кому он хочет достучаться и с какой целью, — человек стоящий в проёме, плавно вставляет свои две копейки в обсуждение. — Дэвид?! Чего тебе здесь нужно? — офицер Картер явно удивлён видеть на совещании сержанта из отдела внутренних расследований полиции. — Просто проходил мимо и захотел глянуть, как работают наши ребята. Продолжайте, я же вам не помешаю? — На эти слова Джон как-то странно сканирует взглядом Дэвида и жестом указывает графологу продолжить свою речь. Джону, как и самому Картеру, не нравится, когда «посыльные» лезут не в своё дело. — Хочу отметить, что в основной части письма заметен нитеобразный почерк. Знаете, такой почерк говорит, что человек неплохо манипулирует и умеет уговаривать, и его практически невозможно подловить или «припереть к стенке». Возможно, он разносторонен, изменчив, обладает особым талантом ладить с людьми и хорошо адаптироваться к новым условиям. — То есть, это может быть социально активный человек? — Вполне возможно. Можно сузить круг поиска до мест, где есть либо огромное влияние на массу людей: политики, журналисты и тому подобное; либо в сфере услуг, — подытоживает графолог. — Да не особо и сузишь тут круг. Сфера услуг обширна, мы будем искать иголку в стоге сена, — расстраивается офицер Картер. — Возможно. Но это уже больше, чем ничего, ведь так? — пытается приободрить эксперт, но решает тут же добавить ещё пару деталей: — К слову, аркады которые мы видим здесь, — указывает на странную букву «w», — это неоднозначный признак. За появление таких аркад ответственен отдел мозга, отвечающий за обдумывание и расчёт. Наш Флорист привык хранить все свои мысли при себе. Возможно, он даже ведёт дневник или записывает видео. — Пф, это также не сужает вам круг подозреваемых. Жаль, — с лёгкой усмешкой, вновь встревает Дэвид, который всё ещё наблюдает за работой детективного отдела. — Что? Да у вас опять тупик за тупиком. Скажете, что я не прав? — Дэвид реагирует сразу же на угрюмое лицо Джона. — Говоришь, мешать не будешь?! — Боб тонко намекает сержанту скрыться в тумане, на что тот никак не реагирует. — Так вот ещё один интересный момент, — привлекает к себе внимание графолог. — Проскальзывание ручки, вот здесь. Это может происходить из-за тех самых внутренних конфликтов. Я бы посмел даже сказать, что он испытывает за что-то огромное чувство вины. Он на грани, будто не хочет всего этого делать. Это правда очень удивительный человек, очень сложный, — немного даже восхищается эксперт, завершая свой доклад. — Да, ещё бы не забыть, что он преступник и восхищаться им не следует. Отнятые жизни — вот, что важно и что должно беспокоить как нас, так и его, — Джон понимает, что расследование всё равно мало куда двинулось с места. — А его чувство вины, пусть он себе знаете куда засунет, — вовремя поворачивается к Дэвиду и тыкает того пальцем в грудь. Учитывая то, что сержант Дэвид Лоу намного старше него, да и по званию не ниже, такое поведение Джона можно посчитать весьма смелым. — Хорошо работаете, Джон. Молодцы, капитан может гордиться нашими детективами, — Дэвид задевает Джона, хлопая того по плечу, и, выйдя скоро в коридор, направляется на свой этаж. — Я это знаю и без тебя! — чётко говорит Джон вслед сержанту, добавив чуть тише: — Придурок… — и возвращается внутрь, чтобы продолжить обсуждение без лишних ушей. — Этот цветок не для нас, — заявляет Ханна, осматривая копию отчёта по делу, параллельно вспоминая свои заметки в блокноте. — Просто ощущение, что это всё: записки, выбор его жертв, эти жёлтые лилии — это всё адресовано не нам, а какому-то определённому человеку. Что если это разогрев? У Флориста нет желания играть с нами, иначе это было бы очевидно, разговаривай бы он с нами через эти записки. Исключая письмо, он говорит через всё это с другим человеком — думаю, с его конечной целью. Только вот понять хотя бы кто его цель или приблизиться к ней?! — У меня есть кое-какие подозрения, Ханна, кто может быть его целью, но не хочу торопиться с выводами… Слишком шаткие предположения, да и человек не из мелких, нужно хорошо проверить все факты, прежде мне стоит бросаться такими громкими заявлениями, — задумывается Джон. — Слушайте, а что если нам выступить с заявлением в прессе, — в усталой голове Джона зарождается весьма странная для данного момента идея. — Только действовать нужно весьма нейтрально. Пусть Флорист поймёт, что мы идём по его следам. — Следам, которых и нет толком, Джон? — возмущается офицер Картер. — Что ты дашь прессе для огласки?! Уже всем известные факты?! Вряд ли это поможет. Наоборот, лишь дадим повод журналистам написать всякой там ереси и намекнуть на некомпетентность городской полиции. И здрасьте, тук-тук, федералов звали? — Да подожди ты! Что если пустить нарочно слух о якобы существующих доказательств, но не говорить, о каких именно идёт речь. Возможно, это как-то выбьет Флориста из колей. Может, он испугается или засуетится, потеряет контроль. Ну, я надеюсь на это… — замечает приподнятую бровь Ханны, выражающую сомнение. — И если идея с прессой пройдёт на ура, то этот знак получит и тот, кому он адресован, — голос Купера становится спокойнее, уравновешеннее, полным надежды, не смотря на то, что у остальных мало веры в успех его тактики. — Ты уверен в том, что тот человек, кому угрожает Флорист, увидит статью и так смело заявится в участок для сотрудничества?! — Ханна скорее не сомневается в Джоне, а просто пытается сложить в голове схему вероятного стечения обстоятельств. — Это вполне вероятно. Это же в его интересах, ребят. Его же шкурку нужно спасать, не так ли?! — Ну, доля правды в этом есть, но … — Что «но», Боб?! Какой человек, находясь под прицелом убийцы, захочет тихо-смирно сидеть и ждать свой час, когда его кокнут?! — Ну, люди разные, Джон, и ситуации тоже разные. И не каждый такой смелый, как ты считаешь. У всех есть свои страхи. Вот представь, вдруг жертву шантажируют? Может быть, у Флориста есть опасные связи, которые жертва боится раскрыть нам куда сильнее, чем выдать нам личность того же Флориста, даже если она знает его лично. Увы, как бы печально это ни звучало, но люди немного теряют веру в правоохранительные органы и ты это сам знаешь не понаслышке. Мало кто видит в нас тех самых защитников и частенько пытаются решить сами свои проблемы… Так почему наше дело не может быть таким случаем? Вдруг это наоборот спровоцирует больший гнев со стороны преступника? Вспомни, сколько раз мы слышали от тех же свидетелей или потерпевших, мол: «Вы не знаете, с кем вы имеете дело. Это самый настоящий зверь!». И мы реально, Джон, не знаем, с каким зверем мы имеем дело. Может, стоит ещё немного потерпеть и не торопиться впутывать в это прессу? — И то верно, Боб, не скрою. Но даже если система довольно-таки подкупная, и всюду могут быть крысы, даже среди наших, по-твоему мне нужно опустить руки и ждать у моря погоды? Потому что я не знаю, с кем мы имеем дело и насколько Флорист может быть чокнутым психом? — Нет, я не говорю сидеть и ничего не делать. Просто, может, для начала мы сузим максимально круг подозреваемых, а потом выйдем с заявлением, если понадобится? — Я понимаю, что мой вариант весьма странный… Но почему-то думаю, ребят, что сейчас пресса может стать нашим союзником и никак противником. Какую-то зацепку это даст, по-любому. Любая реакция послужит нам рычагом для дальнейших действий. — Ох, как бы этот рычаг тебе не аукнулся звонком от федералов и выговором, что ты пиздец какой никчёмный детектив. Ладно, попытка — не пытка. Валяй! Может, всё будет хорошо в итоге… — сдаётся офицер Картер, сам-то не веря в успех будущей стратегии. Но сработает ли она вообще?