"Но ведь прекрасно известно, что нет ничего опаснее, чем подавление собственных эмоций."
(Жан Жене, "Богоматерь цветов")
───── ℘ ─────
Carlos Rafael Rivera - Drive To The Cemetery На второй день после новогоднего благотворительного вечера тревожный звонок на домашний телефон заставляет супругов Росс прервать только что начатый разговор. — Мистер Росс, здравствуйте, — голос Эрика на другом конце провода звучит вовсе не бодрым. — Прошу прощения за столь неожиданный звонок посреди дня… Но я должен сообщить вам… — Добрый день, Эрик. Что-то случилось? — Маркус хмурит брови, уже предвидя не самые приятные новости, и Аманда сразу же вторит вопросу мужа на фоне: — Что-то с Наоми? — Она привстаёт со стула, намекая Маркусу переключить быстрее звонок на громкую связь. Аманда переживает за своё дитя, чем раздражает Маркуса в очередной раз. — Нет, с Наоми всё в порядке, миссис Росс, не волнуйтесь. — В ответ Эрик слышит на фоне сказанное Амандой с облегчением: «Слава небесам!». — Скорее я звоню сообщить вам, что… — он тяжело вздыхает, — моего отца сегодня утром не стало. — Филипп? Вот чёрт… — Кажется, Маркус пытается переварить эту новость быстрее, чем может, и после совсем короткой паузы выдаёт: — Как так?! — Хотя он в шоке от услышанного, но реагирует на новость спокойнее смертельно побледневшей и ошарашенно закрывающей рот ладонью Аманды. Подобные известия всегда внезапны. — Ну, как обычно, вчера вечером мы с ним созвонились, чтобы справиться о его самочувствии. Отец сказал, что неважно себя чувствует, жаловался на тошноту и дикую головную боль, — за голосом Эрика отчётливо слышится шуршание, будто кто-то суетливо роется в бумагах. — Я предложил вызвать врача и самому приехать к нему. Но вы знаете, какой он упрямый. Выпил он свои таблетки от головной боли и убедил меня в том, что всё будет нормально. А сегодня утром, — Эрик громко сглотнул, за чем Маркус легко распознал попытку скрыть эмоции, — я не смог до него дозвониться. После двенадцати пропущенных я решил всё же поехать к нему, ибо уже стал думать о чём угодно. И… когда я приехал, он уже был мёртв. Лежал на полу, возле кровати, и не дышал… — Эрик не хочет вспоминать увиденную утром картину, но та снова встаёт перед глазами: скрюченное тело отца, лежащего на полу возле своей постели; лицо, застывшее маской предсмертной агонии, словно его мучила дикая боль, и высохшая на губах кровь. Всё это явно указывало на то, что Филипп не познал спокойной смерти во сне. — Да как так?! Он вроде бодрячком позавчера был? — Маркус вспоминает мельком новогоднюю вечеринку, когда Филипп шутил, пил и даже танцевал. — Я не знаю. Изначально я думал, что у него случился простой приступ или что-то вроде того — он же был сердечником, но эта кровь… Не нравится мне всё это… Полиция сказала, что после судмедэкспертизы станет яснее, что с ним произошло, так как, ввиду его принадлежности к высокому статусу, они подозревают также и умышленное убийство. Да и я, в принципе, тоже. Они хотят убедиться в том, что это всё же не так, иначе… — Маркус слышит, как Эрик тяжело дышит, успокаивая себя и предпочитая думать о том, что отец просто умер от слабости сердца, а не от умышленного убийства. — Иначе что? — недоумевает Аманда, которая всё так же внимательно слушает Эрика. По словам Эрика, он попытался открыть дверь сам, своим запасным ключом, когда, позвонив не один раз в звонок, ему всё не открывали. После переезда в новый дом, Эрик, по просьбе Уайта-старшего, оставил ключ от отцовской квартиры себе: «Мой дом — твой дом, сын. Ты можешь приходить сюда в любой момент, когда тебе вздумается». Однако из-за ключа, находящегося в замочной скважине по ту сторону двери, — Филипп, как и любой здравомыслящий человек, закрыл за собой дверь изнутри, — Эрику пришлось воздействовать куда грубее на сам замок, что оставило свои следы. Из-за этого Уайт-младший, хоть он и позвонил в полицию и скорую, и судя по его до сих пор шокированному лицу не меньше волнуется за происходящее, не вызывает, увы, доверия в глазах полиции на данный момент — он для них один из первых подозреваемых. Эрик жалеет, что не позвонил сразу же полиции, когда заподозрил неладное. Но что можешь сделать, когда в порыве эмоций сам не знаешь, как поступить правильнее, а главное — как выиграть время?! Сейчас же факт вторжения в квартиру и присутствие Эрика на месте предполагаемого преступления никак не играют ему на руку. Это очень гневит Эрика, но он понимает, что полиция работает с фактами и только с фактами. А на лицо имеется только то, что: Эрик Уайт имел ключ, зашёл в квартиру, где находился труп его отца, а среди таких семей нередко встречается алчность и желание скорее получить крупное наследство, — чем не корыстный мотив?! Опрошенные соседи подтвердили, что вчера вечером Уайт-старший пришёл домой как всегда один. У него не было привычки приводить домой кого-нибудь из посторонних — Уайту обычно было достаточно общества самого себя. Эрика в доме его отца застали только этим утром: одна из соседок, спеша на работу, пересеклась с ним у лифта. Увидев Уайта-младшего, она любезно поприветствовала его, подумав о том, что он решил навестить «старика» — так зачастую Эрик шутливо называл Филипа. Никаких подозрений он в ней не вызывал — все же «свои», и охарактеризовала она самого Эрика как очень чуткого, заботливого сына и воспитанного человека. — Вот дерьмо, — Маркус понимает, что смерть Филипа и подозрения, упавшие тенью на Эрика — словно гром среди ясного неба… почти ясного. Маркусу самому сейчас дерьма хватает. — Так, а сейчас ты где? Что ты собираешься делать? — не без волнения решает спросить Росс. — Я зашёл в офис отца. Хочу кое-что узнать… Меня только что допросили в участке, сняли отпечатки — хотят проверить, не причастен ли я к его смерти… Ещё взяли подписку о невыезде, предупредив, что любая поездка вне штата посчитается за уход от ответственности. Бред… — то ли устало, то ли разочарованно вздыхает Эрик. — Это сущий бред. Зачем мне это — убивать отца? Он единственный близкий и родной мне человек! Тем более Наоми подтвердила, что я всё это время был с ней. — Всё будет хорошо, Эрик. Выкрутимся. Обещаю, — Маркус адресует эти слова как Эрику, так и самому себе — ему также предстоит выкрутиться. Сам Маркус соврал бы, если бы сказал, что, услышав эту новость, он не испытал лёгкий страх — неужто Флорист и правда ещё на один шаг стал ближе к нему? Что, если его тайны, которые он так тщательно скрывает, скоро поставят под угрозу всю его репутацию, статус и жизнь в целом? В горло Маркуса не лезет больше ни один глоток его излюбленного виски — того самого, который он всегда пьёт, когда находится в напряжении. Всё только начало налаживаться, связи крепчали, — Росс потерял партнёра так не вовремя. К тому же за гибелью Филипа последует жутчайшая волокита с документами. Да, отчасти Маркус рад, что у Филипа есть сын, который, по предусмотрительности самого Маркуса, заключил совсем свежий брачный контракт с Наоми, что даёт некую гарантию, что все инвестиции не потеряются, а выгодные связи также сохранятся. И всё же смерть Филипа для Маркуса слишком странная и неожиданная, хоть Флорист и намекал на это в его прошлом письме, тогда, в отеле. А ещё Эрик действительно унаследует бизнес Филипа, а для Маркуса этот молодой бизнесмен совершенно новое препятствие — Эрик другой, и живёт он явно по другим принципам. Пройдёт ещё несколько дней, пока придут результаты токсикологической экспертизы, которые шокируют не только семейства Уайт и Росс, но и самих полицейских, рассматривающих это дело. «Филип Уайт. Причина смерти — отказ сердца, почек, отёк лёгких. Вероятность отравления ядами / токсинами — 60%. Следы яда — не обнаружены». Детектив, взявший это дело на расследование, долго будет стоять в ступоре от противоречия: такая высокая вероятность отравления и полное отсуствие следов яда в крови. «Лишь некоторые группы токсинов и ядов могут вызвать не мгновенную смерть и не оставлять следов в крови. Это группы токсальбуминов. Если бы не специфическая иммунная реакция, морфологические изменения слизистых и внутреннее кровотечение, можно было бы сделать вывод, что мистер Уайт умер просто от обширного инфаркта миокарда. Тот, кто сделал это, явно приготовился заранее и знал о специфике используемого яда, как и о планах мистера Уайта на тот вечер. Его могли отравить где угодно и кто угодно. Единственное, что может вам помочь, так это то, что смерть от токсальбуминов наступает не сразу, а спустя примерно сутки. Это сможет сузить круг подозреваемых, если вы попытаетесь узнать, где и с кем был мистер Уайт за сутки до своей смерти». Так ответил эксперт на все волнующие вопросы детективов, что никак не пролило свет на дело, а лишь сильнее запутало след. Но благо, есть с чего начать поиски. Уайта-старшего отравили? Или может он сделал это сам? Вовсе не хочется думать, что Филип осознанно сам на себя наложил руки — не было причин, как указал Эрик при допросе. Сами эксперты лишь говорят, что в случае умышленного отравления убийцу будет очень нелегко найти. Яды — почти идеальное орудие убийства. К тому же, если Эрик всё же окажется невиновным, стоит ли подозревать Флориста в этом — полиция пока что не уверена. Ведь почерк Флориста явно отсутствует — на месте преступления не было найдено ни намёка на бумажные жёлтые лилии. А отсутствие чужих следов обуви, потожировых и отпечатков также не улучшают положение. Тупик. Пока дело об убийстве Филиппа рассматривается, его тело передали сыну для погребения. Сам Эрик, лишившись сейчас и отца, вспоминает тот день, когда его мать — София Уайт, прекрасная и добрая женщина, заботливая мать и жена, — умерла от миомы. Слишком поздно обнаруженный, рак матки четвёртой стадии не оставил ей ни единого шанса. Его мать мучилась, не вставая с постели, до самого последнего вздоха. И никакие деньги и операции не смогли бы её уже спасти. Эрик часто слышал, что Бог забирает хороших людей быстрее на небеса. И он считает своего отца хорошим человеком, несмотря на стремление того к шатким и странным связям с такими, как Маркус Росс. Уайт-младший, узнав о сомнительной сделке своего отца с магнатом недвижимости, попытался переубедить его, выкладывая факт за фактом, аргумент за аргументом, что эта сделка не принесёт ничего, а если и принесёт, то плоды этого сотрудничества будут гнилыми. Эрик так и не смог переубедить отца, и лишь одно его более-менее успокаивало — он всё ещё следит за Маркусом, а рядом его дочь. Эрик часто слышал, что Бог забирает хороших людей быстрее на небеса. Но отчего-то от этих слов никак не становится легче. Стоя у погребальной ямы, хороший сын провожает своего родителя в последний путь. Эрик крепко держит руку Наоми, которая разделяет с ним эту утрату — для неё это такая же неожиданная новость, как и для всех остальных. Она не может не скорбеть по Филиппу. Да, у них с Эриком брак по расчёту. Да, Филипп был для неё больше формально свёкром, нежели по-настоящему. И всё же за эти два коротких месяца она получила отцовского тепла больше, чем за всю прошлую жизнь. Филипп всегда находил время пошутить с ней, поговорить не только о бизнесе так, как делал это Маркус; всегда интересовался её здоровьем и настроением, понимая отчасти её сложные чувства. Филипп всегда убеждал Наоми, что Эрик никогда не сделает ей чего-то дурного, ибо не таким он его воспитывал. Он всегда одаривал её мелкими подарками по поводу и без: не потому, что он богат и хочет показать себя хорошим свёкром, а просто потому, что он действительно был рад появлению Наоми в их семье, считая это сущим благословением, а не выгодным контрактом для себя и своего сына. Едва Филип Уайт успел стать для Наоми неким подобием отца, как тут же исчез из её жизни, словно и не было ничего из этих тёплых моментов. Наоми не может не заплакать, тихо, без истерик, но с очень глубоким сожалением и болью — судьба слишком несправедлива к ней, к Эрику и к тысячам таких же людей с похожими жизненными драмами. — Мои соболезнования, Эрик. Наш дом — твой дом. Если будет тяжело, ты знаешь — мы всегда тебе рады, — Аманда сразу же, как бросает цветок розы в знак прощания с Филипом, решает подойти к Эрику и обнять его — как сына. Она понимает, сочувствует ему и доверяет. — Так говорил и он. «Мой дом — твой дом», — Эрик делает глубокий вдох, чтобы хоть как-то сдержать слёзы, которые так и норовят вырваться наружу бурным потоком. Мужчины не плачут? Это не об этом. Не сейчас. Не когда так больно. — Благодарю, миссис Росс. Благодарю. Он уважал Вас… и восхищался Вами, — он сжимает в своих руках худые ладони Аманды в чёрных бархатных перчатках, на что сама женщина глотает вязкий ком, вспоминая отношение своего мужа к ней. — Пусть покоится с миром, — слегка похлопывает ладонью по плечу Эрика подошедший к ним Маркус и немного поглаживает утешая. — Милая моя, ты как? — он обращается уже к Наоми. На это Эрик слегка напрягается. Об этом говорит его цепкий взгляд, направленный на Маркуса, что не остаётся незамеченным и Амандой. Эрик понимает — Маркус делает это для вида. И даже если на секунду допустить, что отцовское сердце Маркуса оттаяло, то время для этого явно упущено — Наоми уже не ребёнок, а взрослый человек в ней, пожинающий плоды детства, учится жить с этим заново. И только Эрику известно, каково Наоми каждый день расправлять свои крылья и начинать заново доверять. — Спасибо… папа. Намного лучше, чем раньше, не переживай, — с неким укором в сторону отца отвечает Наоми. В отличие от Маркуса, Наоми не хочет больше играть в этом спектакле. — Ладно… — Маркус делает вид, будто не замечает колкости фраз дочери. — Тогда поедем к нам? Посидим все вместе… как семья. Поужинаем, вспомним Филиппа, — услышать от своего мужа такое Аманде в новинку, однако она смело соглашается, активно кивая и зазывая молодых за собой. — Нет, мистер Росс, мы, наверное, поедем домой… к себе, — Эрик останавливает ступившую вперёд Наоми, мягко беря её за руку. — Наоми устала, да и нам заехать потом кое-куда надо, — врёт Эрик, так как не желает оставаться ни минуты в обществе Маркуса. Он понимает: их дом — не его дом. — Но …Эрик. Я… Я давно не была дома, — Наоми скромно просит своего мужа позволить хотя бы ей одной поехать с родителями. Да, много неприятного было в родительском доме, и всё же там она выросла, и в тех стенах остались и светлые воспоминания, и частичка её души. Эрик, поглядывая то на Маркуса, то на Аманду, а позже с огромным пониманием на Наоми, смягчается и даёт своё согласие: — Да, хорошо. Поехали, — звучит с неохотой, однако с полной теплотой в сторону Наоми. — Мы поедем за вами. — Отлично! Я позвоню Фриде, чтобы к нашему приходу ужин был готов, — сквозь траурную, чёрную одежду скромная улыбка на лице Аманды не скрывает её тихой радости временного воссоединения семьи. Все неторопливо направляются по своим машинам. Открыв дверь для Наоми и впустив её внутрь салона, Эрик провожает взглядом направляющихся Маркуса и Аманду к до боли знакомому чёрному Форд Мустангу Шелби. Этот автомобиль знаком и Наоми — именно два таких Форда гнались за ней с Итаном в момент их побега. И Эрик знает об этом. Наоми перед первой близостью с Эриком, не желая того больше мучить, поставила ему последнее условие — стать ближе духовно. Наоми открылась перед ним, словно пациент перед психиатром. Она рассказала ему всё, через что они прошли с единственной её любовью — Итаном Ли, в попытках уберечь то, что от неё осталось. В тот вечер близости не было между ними, лишь простые объятия, осторожные поцелуи, чистая забота о чувствах друг друга. Эрику не было больно от признания Наоми. Он понимал, что ему всё равно не заменить ей Итана. Это место особенно тщательно охранялось Наоми от чужого вторжения. Однако близость физическая — малая часть к доверию. У них всё же случилось единение душ, что позволило Наоми иначе посмотреть на прошлое и вступить аккуратно в будущее рядом с Эриком. И Наоми до сего дня благодарна ему за всё: за терпение, чуткость, мудрость и силу духа. Эрик, пожалуй, стал для неё ещё одним светлым человеком в её жизни, которому она может доверить себя и свои чувства. Эрику Наоми не безразлична, он мог бы сказать даже, что полюбил её за столь короткое время, хоть и боится признаться самому себе в этом. И то, что он сидит сейчас за рулём и направляется с ней в дом, где она пережила столько боли и разочарования, доказывает лишь его искреннюю любовь и доверие. — Эрик?! — не прекращая наблюдать за мужем, Наоми обращается к нему, боясь отвлечь от дороги. Но она понимает — ей нужно сказать это, здесь и сейчас. — Хм? — не отрывая взгляд от дороги, мужчина ловко поворачивает руль влево, проезжая перекрёсток. — Я… я люблю тебя, — и благо, что поблизости зажёгся красный свет светофора, и Эрику пришлось остановиться, чтобы спокойно взглянуть Наоми в глаза и ответить: — Спасибо, — и лишь его счастливый, спокойный взгляд показывает то, что надежда на взаимность всё ещё жива и наконец начала расцветать.───── ℘ ─────
David Buckley - The Hunted Вошедшая Фрида — домработница в доме семейства Росс — объявляет, что ужин подан. Маркус, который сидит в гостиной вместе с Амандой, Наоми и Эриком, разогревая аппетит элитным виски, вскакивает с места и улыбается. Возникает ощущение, что он еле дождался, когда их позовут за общий стол — то ли действительно проголодался, то ли устал смотреть и обсуждать фото в их семейном альбоме. Эрик вежливо поддерживал беседу, изредка вставляя сдержанную шутку или отмечая похвалой то, как семейный альбом столь изысканно украшен самодельными аппликациями — цветами, птицами, орнаментами. Видно, что Аманда особенно дорожит этим альбомом. Словно оторванная от некого таинства, эта троица смотрит на немного засуетившегося Маркуса. Особенно сильно удивляется его поведению Аманда. — Что ж… семья… — трёт ладони Маркус, еле выдавив из себя последнее слово. — Давайте к столу, — и, не дождавшись ответа, торопливо ступает лакированными туфлями по паркету в сторону столовой. — Да, пора… Эм… Блюда стынут… — немного растерявшись, Аманда более тихим голосом решает подхватить речь мужа, пока тот выходит из зала гостиной. — «Семья»? — тихо шепчет Наоми матери, удивляясь. — Семья?! Да что с ним такое?! — дочь явно удивлена поведением отца. Из его уст прозвучало то самое слово-табу, которым не особо и охарактеризуешь связь между ними. — Отец, видимо, по тебе очень соскучился, — ухмыляется Эрик, не скрывая лёгкого отвращения от своих же слов. Наоми встречает эту колкость с полным пониманием — они с мужем уже на одной волне. — Скорее я стану фермером, чем он подобием отца, Эрик… Он неисправим, — Наоми уже настолько нейтрально относится к этой игре, что смело встаёт с кресла и, закрыв звонким хлопком альбом, до сих пор лежащий на коленях матери, кладёт его на журнальный столик посередине гостиной. — Пошли… поужинаем… — звучит из её уст саркастично. Настроение Наоми слегка пошатнулось, что не остаётся не замеченным её мужем. — Сказала бы, «как в старые добрые времена», да только это у нас «впервые»… — Аманда смотрит, как Наоми сама направляется в сторону столовой, оставляя их с Эриком позади. В столовой овальный стол, накрытый скатертью цвета «шампанского», встречает своих гостей нескромным ужином. Как говорил когда-то сам Маркус Наоми: «Ты ешь то, что остальные только мечтают вкусить». Тогда эти слова звучали как упрёк в её сторону, мол, она недооценивает труды отца. Однако Наоми стала той, кем стала в большей степени не благодаря Маркусу. Он дал ей лишь боль и страх, но никак не отцовскую теплоту или добрый совет. Лишь усилиями Аманды удалось сохранить в Наоми желание жить и развиваться, крепчать и идти дальше. А с недавних пор особое влияние на Наоми имеет и Эрик — он учит её заново дышать, доверять и быть смелой. Приступив к ужину, «семья» некоторое время трапезничает в неловкой тишине. Лишь изредка раздаются аккуратные звонкие постукивания приборов по тарелке и тихие глотки. Украдкой бросая косые взгляды, каждый неустанно следит за другими. Нарушить эту тишину решает Маркус, сидящий во главе стола. — Кхм… — он прочищает горло и берёт в руки на сей раз красное вино вместо привычного виски. Что-то с Маркусом явно не так — решил менять свою жизнь с таких вот мелочей? — Давайте выпьем в память о Филиппе. Хорошим он был человеком, отличным партнёром и… другом. На последнем слове сидящий на другом конце стола от Маркуса Эрик реагирует чуть прищуренными глазами и играющими желваками на скулах — не верит. Кажется, будто его вновь охватили эмоции от потери отца. Но только Эрик знает, что это не так. Так же, как только он знает, что на самом деле было между его отцом и Маркусом, и что именно Росс громогласно называет «дружбой» и «партнёрством». — Пусть покоится с миром. Нам, воистину, будет его не хватать, — и Маркус осушает половину бокала, закусывая куском средне прожаренного стейка. Эрик также делает пару глотков вина, не закусывая и не прекращая незаметно наблюдать за Маркусом. — Когда я впервые познакомился с Филиппом, я не думал, что жизнь нас свяжет настолько сильно. Наши отношения были не только из-за бизнеса. Помню, как он однажды круто обыграл меня в гольф. Здорово разозлился на него тогда, ведь я проиграл спор. Мне пришлось купить ему целый ящик бурбона семилетней выдержки, — Маркус смеётся, расслабленно откидываясь на спинку стула, и, оставив одну руку на столе, играет с краем бордовой тканевой салфетки. — Я очень его уважал… — Да… это видно… — тихо комментирует Эрик себе под нос, ухмыляясь, и, смотря уже на свой бокал, оглаживает пальцем его край. Терпение Эрика становится явно более хрупким, чем тонкий хрусталь его бокала. — Прости? Я тебя не расслышал, — Маркус просит своего зятя повторить сказанное — он действительно не расслышал его тихие слова. Наоми с Амандой также смотрят в сторону Эрика в ожидании, на что тот гордо поднимает голову и решается открыто говорить перед ними, смотря прямо в глаза тому, к которому нет уже доверия — его и так особо и не было. — Это видно, говорю. Видно, как вы его уважали. Так сильно, что не успели предупредить о том, что ваш бизнес проваливается к чертям, что ваши партнёры кидают вас, а вы без пяти минут банкрот… Не ожидав такого ответа, Маркус громко сглатывает горький ком и сводит брови, делая вид, будто не понимает, о чём ему говорят. Эрик ждёт. — Что за чушь ты несёшь, Эрик?! — вспыхивает Маркус. Эрик же не собирается отвечать, потому что сказанное им — чистейшая правда. — Так уважали его, что забыли сказать ему, что договор между нашими семьями выгоден в итоге лишь для вашей стороны и не подразумевает тех самых привилегий, которые вы нам в красках описывали до подписания документов! Так уважали его, что подвергли бизнес моего отца риску, чтобы спасти свой! Вы собирались в итоге кинуть нас, мистер Росс, и отсудить добрую часть акций, — голос Эрика, подобно ударам молота о наковальню, чеканит факт за фактом, да так, что Маркус с трудом находит возможность вставить пару слов в своё оправдание. — Да что ты... В самом деле, Эрик. — Маркус усмехается, делая вид, будто не понимает Уайта-младшего. — Тебе кто-то запудрил мозги. Вот и всё. Да это ведь просто смешно! Договор в силе, никто, чёрт возьми, не обанкротится! Расслабься! — Маркуса жалят слова зятя, а отныне и партнёра, и, как может, он пытается обороняться. Росс пытается на словах убедить Эрика, что все факты, о которых тот узнал, не что иное, как слухи, распускаемые его ярыми конкурентами. — Я был у отца в кабинете сразу же после его смерти, перерыл все его бумаги, созвонился с адвокатами, секретарём, вашим замом и другими компаньонами. Вы думаете, я совсем идиот?! — повышает тон Эрик, потому что невыносимо терпеть льющуюся тебе прямо в лицо ложь. — Вы думаете, что я после смерти отца не захочу разобраться, кто ему собирался подложить свинью, а то и вовсе избавиться от него? Может, мой отец и был отчасти странным человеком, решался часто на риски, подпуская к себе слишком много людей и не всегда надёжных. Может, у него не всегда включалось критическое мышление и чуйка на горелое, но я не такой. Я не такой, мистер Росс, и со мной играть в «кошки-мышки» вы не станете. Нет. Я не позволю. Если вы таким образом решили от него избавиться и съесть огромный кусок пирога, то зря вы это затеяли — ничего у вас не получилось, кроме похорон, — твёрдо предупреждает Эрик, не замечая, как сжимает рефлекторно до хруста в костяшках пальцев тканевую салфетку на своих коленях. — Ты совсем от горя обезумел, Эрик?! Какое отравление?! Какие свиньи?! Твой отец был действительно замечательным товарищем. Я уважал его и не посмел бы его так подло подставить, да ещё и покушаться на его жизнь! Как ты можешь так даже думать обо мне? — Маркус едва успевает закончить тщетно оправдываться, как Эрик встаёт со своего места и громко бьёт кулаком по столу, отчего все приборы на тарелках звонко бряцают. Бокал Эрика падает, и по скатерти растекается кроваво-красное пятно. Женщины за столом пугаются и ошарашенно смотрят на Уайта-младшего, явно не ожидав такого поворота событий. — Хватит лгать!!! — Голос Эрика срывается на рёв, ноздри раздуваются, на руках выступают вены, а на лице нервно заходятся в игре желваки. — Хватит, чёрт вас побери, врать! Ни слова больше, — твёрдо указывает он пальцем на Маркуса. — Ни слова больше о моём отце. Вы не достойны говорить о нём: ни хорошего, ни плохого. Вы не достойны ничего ценного из того, что вы имеете: ни этой прекрасной женщины рядом с вами, — стрела пальца направляется на Аманду, — ни такой замечательной дочери, — он указывает на Наоми, — ни этой пищи, ни вина, ни преданности ваших людей. Вы пали в моих глазах. — Эрик… Не надо, — Аманда тихо, словно боясь нарваться на новую волну, молит Эрика успокоиться, почти плача. Уайт-младший замечает страх в её глазах, но решает всё же договорить то, что хотел: — Я завтра же выкупаю вашу долю и расторгаю наш с вами контракт. Через суд, как положено! А Наоми… — Эрик смотрит на жену, и гнев в его глазах сменяет сожаление с капелькой надежды: — После суда я обещаю ей настоящую свадьбу, мою преданность ей и достойную жизнь возле меня, в случае её согласия. В противном случае, она вольна уйти и я не стану её удерживать. Что касается вас, — Эрик возвращает решительный взгляд на Маркуса, одёргивает низ пиджака и расправляет плечи, — отныне и впредь, я видеть вас не хочу, мистер Росс, и в этот дом я больше ни ногой. Аманда, простите меня и благодарю за ужин, — он обращается к уже заплаканной женщине, на что та одаривает его слегка вымученной улыбкой. Она понимает его чувства. — Наоми, если ты не против, мы идём домой. К себе домой… — И Эрик протягивает руку жене, чья кисть без колебаний устремляется ей навстречу. С этого дня Эрик действительно в этот дом ни ногой. Их дом — не его дом. И никогда им не будет. Эрик другой.───── ℘ ─────
David Buckley - Atlas Falls — Да, сэр, я уже отправил бумаги Фрэнку. Завтра они их рассмотрят, и, дай Бог, это дело закроют без последствий. Надеюсь, наш отчёт сможет убедить комиссию в невиновности нашего офицера, — я всё максимально наладил. А если не повезёт, то, сами знаете, какой кавардак следует, — сержант Дэвид Лоу, вздыхая и пожимая плечами, завершает отчитываться перед капитаном Доусоном о выполненном приказе. В отделе внутреннего расследования сейчас буквально решается судьба молодого офицера, который нарушил протокол операции и влип по самое не могу. Было бы неплохо не вызывать особую шумиху этим делом — и так мало доверия к полиции у граждан, так ещё и подобные случаи нарушения со стороны правоохранительных органов его никак не прибавляют. Однако стоит отметить, что попытка скрыть или максимально смягчить участь молодого офицера, сняв тем самым с него ответственность, — не самый лучший выход. Руководство полиции наоборот должно всерьёз пресекать потакание так называемому «кодексу молчания», который препятствует привлечению к ответственности нарушителей из числа сотрудников. Но зачастую в это вмешивается либо человеческий фактор, либо связи, либо же чистые личные интересы. Да и дурной огласки или чёрным по белому упоминаемого в личном деле нарушения, тем более перевода на другую должность, а то и вовсе увольнения, ни один полицейский не хочет. Это здорово повлияет на его репутацию и дальнейшую службу. — Ладно, будем ждать решения, — вздыхает Доусон, расстраиваясь из-за временного внутреннего беспорядка в центральном участке. — Не хотелось бы, чтобы парня отстранили от службы из-за неопытности, а на нас пустили церберов с департамента. Если бы я смог за каждым приглядывать… Но, увы, я полагаюсь на благоразумие каждого из вас, — капитан, хоть и строгий шеф над всеми и весьма компетентен, всё же он — простой человек, и ему свойственно элементарное сочувствие и понимание, что не всегда в экстренных случаях мозг за одно с инстинктами. Иногда эмоции и желание выжить в той или иной ситуации всё же берут верх. Однако отгребать потом приходится всем. И только в такие моменты проявляется та самая рабочая, здоровая система или же наоборот — её отсутствие. Завершив разговор с капитаном, Дэвид решает направиться в архив: занести очередные рапорты и забрать одно интересующее его дело. В архиве в нос ударяет запах старой бумаги, прохладный воздух и слабый шлейф пыли. Внутри несчётное количество ящиков и папок, где-то аккуратно расставленных по стеллажам, а где-то небрежно брошенных, словно на произвол судьбы. Некоторые дела уже закрыты и просто собирают пыль, другие же ждут своего вердикта. Здесь каждая улика, каждый листок бумаги имеют свой вес, притом весьма ценный и незаменимый, ведь они способны как спасти, так и уничтожить чью-то жизнь. Дело некого Пратчетта, которое якобы и ищет Дэвид, уже полтора года висит открытым из-за полной неразберихи со свидетелями. Однако Дэвида это сейчас не волнует, и он направляется вовсе не в сторону нужного ему стеллажа. Он зачем-то решает заглянуть в соседний ряд, ища совсем другое дело многолетней давности — точнее его копию, которую сам Лоу сделал специально ещё давным давно. Это дело закрыто, никто не пытался его обжаловать, а осуждённый человек уже двадцать пять лет как расплачивается за свою глупость и ошибки. Нет, тот осуждённый вовсе не виновен — просто не доверился в своё время нужному человеку. Ему не повезло со связями — его подставили и предали. И об этом сам Дэвид знает не понаслышке... Поэтому, на свой страх и риск, Лоу решил скрыть эту копию именно здесь, в архиве центрального участка, а не у себя дома — он всегда осознавал, что это дело не оставит его в покое, и что рано или поздно настанет день, когда "лёд может оттаять, и всплывут все тайны". И всё же сержант Лоу надеялся до последнего, что этот день не постучится в его дверь, а раскрытие его деяния не станет угрожать его репутации и даже семье. Пробегая взглядом по полкам, Дэвид изредка заглядывает за стеллаж, дабы убедиться, что никто не наблюдает за ним. Поиски грозят завершиться тут же полным провалом, если его заметят. Убедившись, что его не видно, он у дальнего стеллажа находит то самое место. Ладонь Дэвида проскальзывает в зазор между стеной и краем стеллажа, и нащупывает изнутри небольшую дощечку: под небольшим нажимом та открепляется от панели, и Дэвид замечает нечто помятое, сложенное чуть ли не в гармошку. «Мэтью Морган Рид. Дело № 5236. Копия» — гласит надпись на картонной папке, которую Дэвид резко достал, уронив и чуть не порвав, тем самым подняв небольшой шум. Он до последнего думал, что зря сюда пришёл, а выполнить просьбу достать эти бумаги — не получится. Дэвид только успевает с облегчением выдохнуть, как с другого конца архива ему кричат: — Сэр, у вас там всё в порядке? Помощь не нужна? — Чёрт, — тихо выругивается Дэвид. — Да! Да, всё хорошо. Я тут задел кое-какие бумаги, и они упали, но я уже ставлю всё на место. Помощь не нужна, спасибо, — а сам держит в руках папку и думает, куда бы её запихнуть. Вспомнив, что он пришёл за делом Пратчетта, Дэвид вытаскивает из папки по делу Рида все бумаги и складывает их под бумаги в папке дела Пратчетта, а саму папку Рида пустую возвращает обратно в зазор и закрывает всё дощечкой. Ему не в первый раз приходится делать такие "фокусы". — Долго вы, сэр, — улыбается молодой парень, стоящий у стойки на входе. — Да, сто раз проверяю, то ли дело я взял и не забыл ли я что-либо! Привычка, — также смеётся Дэвид, чуть наклоняясь вперёд, и затем тихо добавляет: — На самом деле тупо лень бегать бегать туда-сюда по сто раз. В мой почти полтинник колени за такие пробежки спасибо не скажут, — он отстраняется от паренька, протягивая ему папку, но, видя, как тот протягивает в ответ журнал посещений для подписи, удивляется: — Что, даже не проверишь, что именно я взял? — Видно же: Рой Пратчетт, вы же за этим делом и пришли, — парень указывает на надпись на папке. — Да и я доверяю вам, сэр. Вы же из отдела внутренних расследований. Кому, как не вам, знать, к чему приводят такие нарушения? — приосанивается парень, будто гордится своим ответом. — Так с другими тоже поступаешь? — Сержант сомнительным взглядом смеряет молодого коллегу. — Никак нет, сэр, — с некоторой паникой в голосе выпаливает тот. — Смотри мне, а то приду и по твою душу, — шутливо угрожает Дэвид. — Всё, готово, — он возвращает ручку на стол, предварительно расписавшись в нужной ячейке таблицы журнала посещений. — Ещё увидимся! Не скучай здесь. — Так точно, сэр, не скучаю вроде, — дежурный показывает книгу «Приключения Тома Сойера» удаляющемуся сержанту, на что тот одобрительно кивает и улыбается. — Хорошего вам дня, сэр. Зайдя в кабинет, Дэвид спешит закрыть за собой дверь и сесть за стол — он должен проверить, все ли нужные бумаги на месте. Он открывает папку с бумагами по делу Пратчетта и вытаскивает из-под них дело Мэтью Рида. В этот самый момент руки Дэвида впервые за все эти двадцать пять лет реагируют на пожухлую бумагу как-то по-особенному: потеют, дрожат, будто желая избавиться от неё, как от какого-то проклятого артефакта. Это дело много лет ему не давало покоя. Тогда осудили невиновного, и человек, внёсший в это и свою лепту, сейчас держит его в руках. Лист за листом Дэвид просматривает копию дела и ещё сильнее осознаёт, на каком он сейчас рисковом распутье. Но встреча назначена, и выхода другого нет.───── ℘ ─────
Наступил вечер следующего дня, и он не обещает ничего хорошего — именно это ощущает Дэвид, направляясь по пути к месту встречи, совсем неприятной и весьма опасной. Идя размеренным неспешным шагом, сержант оглядывается по сторонам, сжимая левой рукой свою сумку на плече. В одном из глухих переулков, на углу здания, висит старая вывеска бывшего бара «Пьяная вишня». Этот бар давно заброшен, здание пустует. В такое время здесь изредка кочуют бомжи или местные наркоманы, а обычные прохожие стараются избегать это место: можно напороться на неприятности. Но Дэвид уже напоролся на неприятности, когда решил связаться с Маркусом ещё двадцать пять лет тому назад, а теперь влип в куда бо́льшие проблемы, играя под дудку некоего шантажиста. Однако ставки слишком высоки, и Дэвиду приходится принять правила чужой игры — из двух зол выбирают наименьшее. И если двадцать пять лет назад холостяк и молодой стажёр полиции Дэвид Лоу наивно полагал, что сможет усидеть на двух стульях одновременно, то сейчас он понимает — пришло время либо платить, либо залечь на дно. Он и так собирался уходить в этом году из полиции: устал быть крышей для Маркуса и нести в тайне свой личный позор столько лет. Маркуса Дэвид уже не боится. Единственный страх — потерять родных и остаться с клеймом предателя перед своими коллегами по службе. И теперь карма настигает его спустя столько лет в виде какого-то «сталкера», у которого поехала крыша из-за жажды справедливости. — Здравствуй, Дэвид, — слышится в трубке голос человека, чей номер скрыт. — Ты на месте? Принёс то, о чём мы с тобой договаривались? — Да, я здесь. Со мной все нужные бумаги. Как мне тебе их передать? — Ты один? Ты помнишь наш уговор: ты приходишь один, с нужными документами, без глупостей, а я не спускаю с цепи «собаку», которая разгрызёт тебя и твою семью? И ты помнишь, о чём я и что я не шучу? Было бы хорошо, чтобы наши овцы были целы, а волки сыты, так что давай постараемся быть хорошими мальчиками — что ты, что я, ладно? — решает перестраховаться звонивший. — Я вроде не враг себе самому и своей семье тем более. Я отдаю тебе документы, а ты забываешь о моих грехах и оставляешь в покое мою семью, как и договаривались. Пора давно это закончить… — Хорошо. Видишь решётчатую дверь возле себя? — на это Дэвид, замечая дверь, подтверждает это и быстро осматривается по сторонам, понимая, что незнакомец рядом. — Зайди внутрь и поднимись по лестнице на третий этаж. Я буду там — ты увидишь. Получив указания, Дэвид вскоре поднимается наверх. Ступени реагируют металлическим гулом, а сердце колотится. Дэвиду всё же страшно, учитывая то, во что он вляпался. Угроза его репутации и семье, а ещё его угрызение совести и страх отвечать перед судом за содеянное ранее дают ему чёткое ощущение, что всё имеет свою цену и пришло его время платить. Однако Дэвид хочет обойтись меньшими жертвами и заплатить, так сказать, со скидкой. И это нормально — всем нам страшно встретиться с кармой лицом к лицу, и мы всячески пытаемся договориться с ней о малой крови. С такими мыслями мужчина доходит до третьего этажа, а на другой рампе его уже ожидает парень, сидящий на холодной ступени. — Боже, парень, да ты ещё совсем щенок, — Дэвид никак не может уложить в голове то, что угрожающий ему человек едва переступил порог юности. — Во что же ты превращаешь свою жизнь. Зачем тебе это всё? Как ты вообще спишь по ночам? — Нотации решил мне почитать? А сам-то? Ты спокойно спишь, Дэвид? — тот самый "щенок" смотрит холодно прямо в лицо сержанту, кивая на папку и намекая на дело Рида. — Уж надеюсь, после сегодняшней сделки я буду спать спокойно, зная, что я смог вернуть долг, и ты не тронешь мою семью и меня самого. А с Маркусом… Да делай с ним, что хочешь. Он меня здорово заебал уже. Я устал быть его подстилкой: то задницу ему прикрой, то словечко за него замолви в случае чего. Думает, что закон можно полностью подчинить деньгам. На, вон, возьми то, что тебе нужно, и закончим с этим. Здесь всё, что я нашёл по делу Рида, — Дэвид протягивает папку с делом Мэтью, на что парень выхватывает её из рук и открывает, проверяя содержимое — вроде бы то, что нужно. — Кхм… Долгом?! — Джейкобу режет слух это слово. — По-твоему, целых двадцать пять лет жизни за решёткой — это долг, который можно просто так вернуть, словно двадцать пять центов? Что-то ты об этом не думал тогда, когда решил стать, как ты сам сказал, подстилкой для Маркуса. — Джейкоб цокает языком, словно осуждает: — Что бы сказала на это твоя дочь? Или твой сын? Что подумал бы он, узнай об этом? — не смотря на сержанта, он тыкает пальцем в интересующую его страницу, но тут же поднимает взгляд на Дэвида. — Если мне не изменяет память, твой сын стал ведь отличным, уважаемым судьёй, не так ли? Настоящий борец за справедливость. Что не скажешь об его отце, конечно... Ну, как говорится: в семье не без урода, да, Дэвид? Обычно дети позорят семью, а у тебя-то всё наоборот... — Джейкоб наигранно вздыхает и возвращается к просмотру содержимого папки. — Да ладно, парень! Решил меня судить? Сейчас? Когда сам угрожаешь полицейскому и его семье расправой? Не слишком ли противоречиво?! — В ответ Дэвид получает лишь отрицательное покачивание головой. — Ты сам разве бы не пошёл на такое, если бы у тебя был грудной ребёнок и куча долгов?! А ещё ведь нужно что-то жрать и как-то платить ипотеку! Как бы ты поступил, парень, когда ты по уши в дерьме, кто-то предлагает тебе стабильный заработок, а от тебя требуется лишь прикрыть чью-то задницу, заложив другого? Делов-то! Я не виноват, что эти двое — Маркус и Мэтью — что-то там не поделили! — Дэвид возмущается, злится, и даже не на Джейкоба, а на себя. Он осознаёт, что прошлое не изменить, что он причастен ко всему этому не меньше, чем Маркус, а минутная слабость сейчас аукается ему полным провалом во всём: в карьере, в семье, в самоуважении. — Да я лучше останусь голодать, сдохну сам, чем стану мразью и разрушу жизнь ни в чём не повинного человека! — Джейкоб срывается на рёв, точно слетает с катушек. Он резко поднимается со ступени, бросает папку на пол и, скрипя кожей перчаток, хватает Дэвида за грудки и впечатывает его в стену. — А таких мразей я попросту ненавижу, презираю всей душой или тем, что от неё осталось. Такие, как ты — черви системы: мерзкие, гнусные трусы, дырявите её вдоль и поперёк, путаете, оставляете скользкий след и развращаете всё, что принято называть «правосудием». Таких, как вы, и убить не жалко, и с позором выкинуть на мусор, где вам и место, — холодно цедит Джейкоб прямо в лицо Дэвиду, показывая всё своё отвращение, — да только марать руки лишним дерьмом не хочу, — и отпускает Дэвида резко, словно сбрасывая ненужный мусор, широко растопырив пальцы. Развернувшись спиной к Дэвиду, Джейкоб медленно отходит назад, от греха подальше. Не хочет он его смерти. Не он его цель. На последние слова охваченный страхом Дэвид пользуется моментом и обнажает складной нож — он не дурак, чтобы прийти полностью безоружным на эту встречу. щелчок раскрывшегося ножа. Быстро понимая, что его хотят взять врасплох, он разворачивается и вовремя уходит от прямого удара в область почек. Джейкоба клинит. В голове что-то щелкает. Безвозвратность. Злость? Инстинкт самосохранения? Или непреодолимая жажда завершить свой план и не оставить всё так, как есть, — без оплаты по счетам?! Джейкоб просто хочет оживить бумажные жёлтые лилии. Поэтому он борется, сам не понимая, откуда у него столько сил сейчас. Он борется со смертью, сам неся смерть. Он больше не Джейкоб — сейчас он всем известный Флорист, не знающий пощады. Дэвид явно не хочет сдаваться и из раза в раз пытается пырнуть Джейкоба то в живот, то в бок, то в лицо, целясь по глазам. Воспользовавшись моментом, Джейкоб ловко выворачивает Дэвиду руку, от чего нож падает на пол, а вместе с подсечкой, падает и сам Дэвид. Джейкоб нависает над ним. Словно две анаконды, они готовы друг друга удушить, раздавить, уничтожить. — Бога ради, п-пощади, — Дэвид, оказавшись под грузом давящих что есть мочи рук Джейкоба, хрипит. — П-пожалей мою семью, мою младшую дочь. В к-кармане… — Дэвид всё пытается ослабить хватку Джейкоба — безуспешно. — Её фото. Она… т-только в школу пошла. А… мой сын… Он только стал отцом. — Но все эти уговоры только сильнее гневят Джейкоба: он считает гнусным и подлым использовать своих детей для спасения собственной же прогнившей лживой шкуры. — Отпусти! — Дэвиду всё-таки удаётся на секунду вырваться из стальной хватки — Джейкоб явно устал: что физически, что морально. Как можно быстрее он хочет со всем этим покончить. Гул в голове его не отпускает, мучает, и Джейкоб решается: — Может, так они поймут, что их отец был паршивым примером для подражания. Бесчестный, трусливый, подлый. Лично я не гордился бы таким папашей... — Перед глазами всплывает образ Маркуса, и руки Джейкоба с шеи срываются к голове Дэвида, обхватывая её, словно тисками. Чтобы Дэвид не брыкался, Джейкоб крепче сжимает его ноги своими. В правый бок Джейка летят удары, — Дэвид вкладывает в них все оставшиеся силы. Рёбра пронизывает адская боль, всё внутри горит, и криком наружу рвутся скопившиеся за долгие годы борьбы гнев и боль. Но сильнее тела болит душа, точнее то, что ещё живо в ней и сопротивляется его одержимости. Джейкоб не может заставить себя остановиться. — Чтобы ты сгнил в тюрьме! Чёртов! Ты! Ублюдок!!! — кричит Дэвид по слову на каждый удар, а Джейкоб терпит, выжидая удобный момент для манёвра. Держится, как может. — Тебе всё вернётся, сукин ты сын!!! Линчеватель хре… — не успевает прохрипеть Дэвид, как его шея с хлюпающим хрустом перестаёт держать глупую голову — Джейкоб рывком сворачивает сержанту шею. — Уже возвращается… Не переживай, — выдыхает Джейкоб и отпускает голову полицейского, с глухим стуком падающую на пол. В покрасневших глазах покойника навсегда застыл предсмертный ужас. Джейкоб встаёт на ноги, сплёвывает скопившуюся во рту кровь и вытирает тыльной стороной ладони губы. Корчась от боли в боку, он оглядывается по сторонам и находит выпавший из его кармана диктофон. Убедившись, что тот всё ещё записывает происходящее, Джейкоб наклоняется ко внутреннему карману куртки Дэвида, откуда выуживает портмоне с фотографиями семьи: маленькая дочурка, сын и его фото с женой. — Прости, малышка, твой папа сегодня не вернётся домой. И я об этом ничуть не жалею — он сам нарвался, — поправив воротник чужой куртки, Джейкоб возвращает на место портмоне, а сверху кладёт чуть помятую бумажную жёлтую лилию. — Мусор всегда остаётся мусором, Дэвид... Взяв рюкзак и подобрав брошенную возле лестницы папку, Джейкоб решает спуститься по пожарной лестнице вниз, с другой стороны здания. Там его ждёт байк, готовый домчать Джейка домой. Нужно залатать раны и хорошо отдохнуть. Алекс не простит его отсутствие на дне рождения миссис Рид, да и хорошо бы продержаться до конца праздника. Скоро в участке будет что обсудить всем служащим. Скоро журналистам будет, о чём писать в своих статьях. Флорист выиграл немного времени, однако он чувствует — хоть он и надеется на то, что в этой глуши тело сержанта найдут нескоро, тени за его спиной уже идут по следу. И они могут его догнать. Джейкобу нужно ещё немного времени или же... рискнуть?.