storm

— В каком смысле я буду жить здесь не один?! — Сан отчётливо чувствовал, как дёрнулся левый глаз, но всё же сохранил на лице холодное выражение, сдержанным жестом поправляя тонкий металл оправы очков, которые хотелось просто снять и в эту же секунду бросить в идиота-риелтора. Он не привык, чтобы в его жизни всё шло настолько хаотично. Привыкший всегда контролировать всё своё окружение, вплоть до самой крохотной детали, он, двадцатишестилетний альфа, впервые столкнулся со столь значительным крахом собственных планов. Если так подумать, то размах подобного «просчёта» можно сравнить лишь с одним событием в его жизни. И, как и в тот раз — всё совершенно от него не зависело. Мир, в котором жил Сан, привык кричать на каждом углу о том, что он лишился предрассудков и закостенелых правил прошлого. Равенство наций. Одинаковые права для человека, вне зависимости от его первичного или вторичного пола. Терпимость к меньшинствам и так далее. Общество так громко скандирует о своём прогрессе, что и само не замечает, что своими криками глушит голоса тех, кого само же не хочет слышать. В мире так много ещё осталось от прежних нас, ведь не все готовы принимать перемены, упрямо цепляясь за пережитки прошлого. Прошлого, сманивающего иллюзией безопасности. Прошлого, когда «всё было лучше, чем сейчас». Прошлого, так глубоко засевшего в головах ещё не ушедших поколений, что его отпечатки ещё долго будут виднеться на судьбах тех, кто оказался с ним хоть чем-то или кем-то связан. Омега должен быть нежным и податливым. Альфа — защитник и продолжатель рода. Бета покорный исполнитель второстепенной роли, который всегда обязан помнить о том, что он не в праве вмешиваться в чужие судьбы. Звучит как пережиток средневековья? Или это всё же было ещё в прошлом столетии? А может подобное никуда и не девалось? В утренних новостях красавица бета с ослепительной улыбкой рассказывает об успехах молодого омеги, сумевшего продвинуть своё дело на новый уровень. На другом канале рассказывают о смене президента в одной из ведущих стран, место которого впервые за многие годы занял не альфа-мужчина, а женщина, будущая при этом ещё и бетой. В газетах и на сайтах десятки объявлений о поиске сотрудников, и так многие из них подчёркивают, что ищут людей вне зависимости от их гендера. Телевиденье, реклама, большие бренды и корпорации — сила, ведущая вперёд этот мир, настойчиво пропагандирует будущее, в котором человек способен получить то, что хочет, вне зависимости от того, кем он является. Отлично звучит, не так ли? Но оглянитесь и постарайтесь увидеть реальность такой, какая она есть. Быть может, вы услышите, как в соседней квартире подростка-альфу ругают за то, что он оделся слишком ярко, поставив под сомнение собственный статус. Что он сделает? Возможно, на следующий день пойдёт в школу и в упрямой попытке доказать что-то обществу начнёт принижать одноклассника-омегу, который, по его мнению, ведёт себя слишком надменно. И он не будет считать себя неправым, ведь дома ему изо дня в день будут напоминать, что именно альфы стоят на вершине мировой иерархии, а СМИ лишь «разводят сопли вокруг новых капризов элиты». Сколькие судьбы может исказить подобное мнение? Быть может, если бы подобные случаи были исключениями, которыми можно пренебречь, их можно было бы просто выпустить из виду, но это, увы, не так. Сан знал об этом не понаслышке, ведь именно его собственную семью можно назвать эталоном подобного скопления предрассудков. Но что если в мире, где тебя растили для того, чтобы ты стал идеальным, ты вдруг окажешься бракованным? Альфа, который не может создать пару ни с одним омегой. Долгожданный наследник, который не способен продолжать род. Когда запах, который должен возбуждать и дурманить голову, вызывает лишь тошноту и желание оказаться как можно дальше, сбежать на улицу, чтобы заполнить лёгкие свежим воздухом и вытравить оттуда чужие феромоны. За свою жизнь Сан чувствовал сотни, если не тысячи чужих запахов. Яркие и едва различимые. Сладкие и отдающие горечью. Состоящие из нескольких нот одновременно и самые простые. И это нисколько не мешало в обычной жизни, вот только он не мог создать пару ни с одним омегой. Ведь стоило чужому феромону стать ярче, как это бывает в течке или же в момент возбуждения, когда в естественном аромате отчётливо чувствуется что-то необъяснимое, но всегда беззаветно сводящее с ума других альф, Сану хотелось лишь одного — сбежать. Запах омеги, нашедшего своего истинного, или же просто состоявшего в паре и носившего метку, воспринимался куда легче, но это совершенно не решало его проблему. Врачи, к которым бросились родители, едва всё происходящее с ним стало известно, лишь с профессиональным участием разводили руками, рассыпаясь длинными сложными терминами. Но всю толстую папку со своим больничным заключением Сан без проблем бы поместил всего в одну фразу. Отторжение и полная несовместимость с любым из омежьих феромонов. И если поначалу ещё существовала слабая надежда на то, что со временем он найдёт либо истинного, либо просто омегу, запах которого не станет вызывать желание оставить свой завтрак в ближайшей урне, то со временем Сан понял, что чуда не произойдёт и со временем единственное, чего он смог добиться — более-менее сносно реагировать на омежьи запахи, не показывая собственную реакцию слишком явно. Точно в насмешку, его собственный аромат оказался сильным и классифицировался как один из самых сложных среди альф. Но даже несмотря на почти сбивающий с ног запах крепкого табака в перемешку с виски, желающих поддаться ему всегда было хоть отбавляй. Признаться, Сан терпеть не мог объяснять очередному желающему попытать удачу, почему он не заинтересован в каких бы то ни было отношениях. Как бы умён и красив не был омега, как бы высоко не было его положение в обществе — ничего из этого не имело значения. Сан просто не мог находиться рядом, не испытывая при этом необходимости дышать как можно реже и желательно на расстоянии нескольких метров. Временами он проводил ночи с бетами, но построить длительные отношения хоть с одним из них так и не смог. Возможно, просто люди были не те, возможно, дело в нём самом. Просто внутри будто случился однажды надкол, который рос и расширялся где-то глубоко в том месте, которое принято называть душой. Со временем этих трещин становилось всё больше, от них откалывались новые и новые куски, увеличивая эту пропасть, в которой не было ничего. Пустота. Одиночество. Понимание того, что в мире, где у каждого есть возможность найти своего истинного, просто почувствовав его запах, он сам лишь и способен, что пройти мимо, чтобы не разбить чужое сердце невозможностью быть вместе. Он привык думать, что способен это принять. Привык верить, что сможет смириться с собственной неполноценностью. Вот только мир, в котором он вырос, кричит со всех сторон про истинные пары и семейное счастье. Фильмы, афиши, рекламы, песни и книги. Счастье альфы в омеге, и наоборот. Есть ли во всём этом место для того, кто по сути своей — генетический сбой. Ошибка идеальной системы мироздания. Альфа, неспособный быть с омегой. Бракованный. Ожидал ли он, что однажды чужая ошибка перевернёт всю его жизнь? Нет, конечно. В его мире всё существует по установленному заранее графику. Сон. Еда. Работа. Хобби. Когда-то он отказался от места в фирме отца, устав терпеть чужой разочарований взгляд. Он просто не хотел брать ничего от людей, которые дали ему жизнь, лишь чтобы всё, чего они добились, не осталось без присмотра. Они не родили себе сына, они воспитывали наследника. Просто человека, который продолжит то, что начали они сами. Вот только у судьбы свой юмор. И тот, кто должен был продолжать род, оказался неспособен на это. И пусть они ничего не говорили прямо, со временем перестали прятать то разочарование, которое ни на секунду не переставали испытывать. Сан устал от этого. Он уволился из компании, в которой скоро должен 6ыл получить пост вице-президента. Собрал вещи и просто уехал в другой город, выслушивая сначала неискренние извинения, а вскоре и злые укоры, которые в этот раз шли от самого сердца. Он поменял фамилию на ту, что носила бабушка до замужества, и стал Чхве Саном. Простым адвокатом, не желающим заводить ни с кем отношения и живущим по графику, который, в отличие от переменчивого мира, никогда не преподнесёт ему неожиданных сюрпризов. Но, как водится, в этом он ошибался. — Мы искренне извиняемся за это досадное недоразумение! — вновь залепетал молодой альфа, который должен был найти для Сана квартиру в достаточной близости к работе и ещё паре мест, о которых они говорили, пока обсуждали детали ещё при первой встрече. И он нашёл. Замечательные апартаменты на пятом этаже новостройки в презентабельном районе и на идеальном расстоянии от всех указанных мест. Вот только когда контракт был подписан, оказалось, что свою квартиру Сан обязан будет делить ещё с одним человеком. Работники фирмы просто перепутали и одновременно предложили этот вариант сразу двум клиентам. И оба оказались заинтересованы в предложении. Выслушав ещё чреду извинений, Сан почувствовал, как голова начинала нещадно болеть, и решил перенести казнь на следующую встречу. В случае чего он самолично засудит этих гениев маркетинга и не отступится, пока не почувствует себя отомщённым. Тратить время на поиск другого жилья он уже просто не мог, оставалось понадеяться, что второй жилец окажется менее привередлив и сам пойдёт на уступки. Как бы не так. Уже на следующий день случилось то, чего Сан, повидавший многое на своём веку, никак не ожидал. Его, взрослого состоявшегося альфу с двумя высшими образованиями и уже почти двумя же десятками выигранных в суде дел, едва не вывел из себя только поступивший в университет мальчишка. Чон Уён был бетой. Имел совершенно убийственно ярко-алый цвет волос и вёл себя так, точно имел в запасе ещё минимум восемь жизней и отца-прокурора. И пусть этот сорванец не сказал Сану ни единой грубости или колкости (открыто, во всяком случае), но к концу их встречи Чхве понимал — чёрта с два он уступит этому мальчишке! Пусть для этого и придётся прожить в одном помещении некоторое время, он не станет тем, кто первый свернёт войска. Ни за что! Впрочем, вскоре оказалось, что и его новому соседу упрямства было не занимать, так что Чон Уён, заручившись моральной поддержкой парочки своих неугомонных друзей, систематически устраивал Сану бодрящие упражнения на язвительность и способность завуалировать колкое замечание под совершенно невинную фразу, озвученную с доброжелательнейшим из всех возможных выражений лица. Не сказать, что Сан был против. По своей натуре он не был самым спокойным и способным пройти мимо чужих провокаций. Это, кстати, было ещё одной причиной, почему он не смог остаться в родительском доме — как бы ни пытались старшие родственники бороться с его врождённым упрямством и своевольным характером, но каждый раз выходили из этого сражения проигравшими. Так что противостоя парочке зловредных мальчишек, которые порой заглядывали в гости к своему дражайшему другу-бете, Сан вскоре понял, что постепенно привыкает к этому, находя что-то совершенно прелестное в том, как эти двое пытаются защищать Уёна (спрашивается только от чего и зачем?). Одним из них был Ким Хонджун. Совсем ещё юный альфа, несмотря на свой почти двадцатилетний возраст, выглядящий скорее, как подросток сбежавший со скейтбордной площадки. Почти каждую их новую встречу он умудрялся менять цвет волос, и Сан искренне удивлялся тому, как те не отвалились до сих пор, хотя бы в знак протеста за подобные издевательства. Про гардероб этого молодого человека лучше просто промолчать: для Чхве, который уже и затруднился бы припомнить, когда выходил из дома не в рубашке, сначала было шоком наблюдать, как этот альфа умудрялся, кажется, сочетать несочетаемое, заявляясь то в каком-то странном подобии традиционного ханбока в комбинации с расписанной, явно от руки, толстовкой с цветистыми фразами, которые на региональных каналах принято блюрить да посильнее, и джинсах с критически-высоким уровнем рваности; или же наряде, чем-то крайне отдалённо напоминающим школьную форму, если в каком-то из учебных заведений всё же разрешили носить брюки сразу вместе с юбками, а поверх рубашки надевать пиджак, от которого только и осталось, что рукава да криво обрезанная часть верха, усеянная множествами нашивок (вскоре случайно выяснилось, что в учебном заведении, где заканчивала учёбу сия модная катастрофа, ему сделали замечание по поводу внешнего вида, и таким образом Хонджун решил доказать, что до этого его интерпретации носили ещё совершенно мирный характер). Если добавить ко всему этому порой яркий макияж, в сочетании с целой гроздью украшений, аксессуаров, маникюром и кажущимися бесконечными вариациями причёсок, укладок и окрашиваний, то можно было без сомнений сказать, что Ким Хонджун имел… ввиду правила этого мира и явно принадлежал к будущему числу тех, кто будет упрямо менять их под себя. Характер мальчишки был совершенно под стать его владельцу — яркий, вызывающий, не позволяющий отступаться от своего. Сан с искренним восхищением дивился этому парню, хоть тот и принадлежал к противоборствующему лагерю. Всё же частично они были похожи: один — идеально походящий на альфу внешне, но не способный при этом быть полноценным примером этого образа; другой — эталон альфьего упрямства, уже умудрившийся найти свою пару, но при этом едва подходящий под общепринятые стандарты внешне. Но всё это совершенно не отменяло того, что Хонджун был лучшим другом Уёна и именно он являлся креативным директором всех изначальных заговоров, призванных выжить Сана из вынужденно-разделённой жилплощади. Вторым представителем оппозиции был неожиданный однофамилец Сана и заноза в заднице по совместительству, носящая гордое имя Чхве Чонхо. Сан мог поклясться, что в этом мальчишке находилось средоточие колкостей и сарказма этого мира, ведь как иначе можно было объяснить факт того, что восемьдесят процентов их диалогов сводилось к тому, что оба Чхве упражнялись в сложном искусстве под названием «ты думаешь я тебя не переиграю?» Подобный диалог (читать «спор») мог начаться совершенно на пустом месте, а иногда даже сразу же на фазе приветствия. И всё же Сан, имея уже почти пятилетний стаж защиты клиентов, когда приходилось искать контраргументы против порой лучших специалистов в своей отрасли, должен признать — адвокатский мир многое потерял, когда Чхве Чонхо поступил на деловеденье, а не на юриспруденцию. Плюсом в сложности общения с этим парнем также было то, что он был омегой, хоть внешне как раз-таки больше походил на бету. И всё же Сан с его обонянием не мог не заметить чуть примешанный с алкоголем яблочный аромат. К счастью, Чхве не испытывал к нему ничего, кроме азарта выиграть очередной спор и совершенно искреннего духа соперничества, а потому Сан не улавливал в его аромате ни нотки изменений, из-за которых, при общении с другими омегами, его начинало мутить. Вскоре же запах омеги и вовсе стал приглушённым, что говорило о том, что он встретил истинного, и Сан совершенно успокоился. Насколько это было возможно в его обстоятельствах. Да, кстати. Об обстоятельствах. Чон Уён. Двадцать один год. Сто семьдесят два сантиметра. Второй курс. Отделение графического дизайна. Бета. Личная головная боль Чхве Сана и сосед в одном лице. Когда Сан узнал, что его вынужденный сосед — бета… он правда подумал, что даже с учётом того, что им придётся делить совместную жилплощадь, проблем быть не должно. Действительно. Сану никогда не было трудно взаимодействовать с бетами. Зачастую они были идеальными сотрудниками и неконфликтными коллегами. И поскольку вся его личная жизнь также практически на сто процентов состояла из представителей этого пола, как женщин, так и мужчин, Сан и не мыслил, что может пойти не так в его привычном укладе. Занимаемые им (ими) апартаменты являлись по сути своей двухэтажной квартирой с двумя ванными, совместной кухней и гостиной. И Сан разумно предположил, что даже если ни один из них так и не уступит со временем — за тот период, пока он сам будет искать новый вариант (не поддающаяся азарту, рациональная часть рассудка понимала, что в конце концов это он здесь старше и обеспеченнее, а значит в случае полной несовместимости с соседом должен принять ответственность), не должно произойти ничего серьёзного. Во всяком случае, таков был изначальный план. Как-то так повелось, что за свои почти двадцать семь лет Сан никогда не встречал человека, способного укротить его характер. Да что там говорить, его собственные родители не смогли ничего противопоставить сложному несгибаемому темпераменту своего родного сына, а у посторонних людей и вовсе не было на это ни единого шанса. Вот только Уён каким-то образом слишком быстро перестал ощущаться как посторонний. За свою жизнь Сану ни разу не приходилось ощущать того, что обычно должен чувствовать альфа к противоположному полу. Влечение. Жажду. Непреодолимое желание сделать своим без остатка. Омеги не были ему интересны. Случайные партнёры-беты просто оказывались вариантом на одну ночь и не более. Парочка ночей с альфами, проведённые во время, когда он ощущал себя слишком отчаявшимся, чтобы понимать что делает, вызывали лишь неприятные воспоминания и желание забыть их как можно скорее и желательно навсегда. Его альфья часть никогда не спала, когда следовало доказать свою правоту или постоять за себя, противостоя пусть и заведомо сильному противнику. Но Сан никогда не испытывал того, о чём рассказывают другие, когда говорят о важном для себя человеке. Да, Чон Уён изначально воспринимался как чужак. Он был необходимостью, с которой приходится мириться некоторое время, но вскоре Сан осознал, что это самое время начало работать против него самого. Ему доводилось видеть этого человека таким разным: сонным, медленно плетущимся от кофеварки к холодильнику, чтобы в очередной раз перепутать свои продукты с чужими (со временем они просто начали закупаться вместе); расстроенным, когда на учёбе что-либо не получалось и приходилось переделывать всё заново — в такие дни он почему-то наглухо игнорировал свою комнату, устраивая прямо посреди гостиной сущий хаос из конспектов и учебников, среди завалов которых едва виднелся погасший ноутбук и почти уже исписанные до основания карандаши; усталым, но почти светящимся от счастья после очередной тренировки в танцевальном зале, куда он ходил вместе с друзьями; искренне радующимся выходу нового фильма из любимой серии или недовольным внезапно испортившейся погодой. Он видел его таким разным, но ни разу так и не смог заметить хоть тень несовершенства. Странно звучит, да? Вот и Сан так думает. Столько лет он занимался тем, что изобличал чужие пороки, доискивался до самых, казалось бы, хорошо скрываемых секретов людей, знакомство с которыми порой состояло из пары-тройки непродолжительных встреч. И вдруг в его жизни появляется этот мальчишка, почти за год жизни с которым под одной крышей Сан ни разу не смог его изобличить в неискренности или лжи. Уён просто был таким. Менял окрашивание вместе с новым сезоном. Дружил с людьми, которые ценили его. Делал то, что считает правильным. Не пытался улыбаться, когда сил на это нет. Не лицемерил слезами в которых нет и капли скорби. Он мог казаться безответственным мальчишкой, неспособным решить даже то, что он будет делать этим вечером, но порой говорил так, словно знает ответы на все вопросы, которые ещё сможет задать человек перед ним. Сначала Сан не понял, что с ним произошло, а когда осознал — стало слишком поздно. Та часть внутри, что должна слепо следовать инстинктам, уже по каким-то необъяснимым причинам приняла этого человека как «своего». И разум, ни на секунду не усомнившись, принял это решение. Уён не был омегой. Он не пах ничем и сам почти не мог различать ароматы окружающих его людей. Он не был подвержен ни течке, ни гону и не понимал, каково это, быть полностью подавленным собственной сущностью. Он был той частью этого мира, которая просто не была создана для того, чтобы хоть как-то повлиять на альфу по имени Чхве Сан. И всё же в какой-то момент Сан вдруг осознал, что именно Уён стал той самой нулевой координатой, от которой берут начало все графики и расчёты его собственного существования, всё больше ставшего напоминать полноценную жизнь. Это было так странно. Странно и невероятно одновременно. Будто мир вокруг, до этого монохромный и пустой, вдруг приобрёл новые цвета, полутона, блики. Тёмно-охровый. Цвет, который приобретали глаза Уёна по утрам, пока он сидел на подоконнике, греясь на солнце точно большой сонный кот, бесцельно наблюдая, как в сквере у дома гуляют или спешат куда-то прохожие. Огненно-алый. Цвет их знакомства, когда первым, что бросилось в глаза Сану, стали волосы его нового соседа. Лишь со временем он мог бы признаться себе, что почти весь их непродолжительный и наполненный скрытыми колкостями диалог он сам лишь и делал что ловил себя на том, что смотрит, как приглушённый свет в кабинете бликует в этом пламенном оттенке. Ослепительно-белый. Улыбка Уёна, когда они спустя почти месяц жизни под одной крышей сидели вместе на кухне. Бете тогда позвонил кто-то, а через пару минут разговора, в смысл которого полностью ушедший в изучение присланных документов Сан не вслушивался, альфа вдруг оказался озарён самой красивой из улыбок, которые ему только приходилось видеть. «Представляешь, я теперь дядя! Круто, да?» Круто? Прекрасно. Выгоревший на солнце каштановый. Мягкая линия длинных ресниц, рассмотреть настоящий цвет которых Сан, вернувшийся с работы как всегда ближе к вечеру, смог лишь когда случайно застал Уёна уснувшим посреди почти правильного круга из каких-то распечаток и раскрытых учебников. Кондиционер почему-то был выключен, скорее всего потому, что день тогда выдался тёплым, но к вечеру температура снова опустилась, но Уён, кажется, устал куда раньше. После пары провальных попыток разбудить альфе просто ничего не оставалось, кроме как поднять спящего удивительно крепким сном парня на руки и переложить его на диван, накрывая пледом. Трудно было потом выкинуть из головы, насколько удобно ощущалось чужое тело в собственных руках. Забыть, как тепло было сжимать его в этом случайном подобии объятий. Коралловый цвет губ, который вирьировался почти десятком оттенков. От почти ярко-алого, когда бета то и дело кусал их в задумчивости, до едва отдающего бледной синевой, когда наступала зима, а Уён в очередной раз настойчиво игнорировал прогноз погоды. И так до бесконечности. В этом человеке, казалось, была спрятана вся палитра цветов. Уён, точно стеклянная призма, пропускал сквозь себя даже самый бледный луч, разбивая его целым калейдоскопом радуги. Сан же чувствовал себя словно сбежавшим из чёрно-белого фильма персонажем, который только теперь понял, что небо на самом деле не серое, а трава не светло-чёрная, и даже в нём самом есть цвета помимо графитового и циркониевого. Так странно было осознавать всё это. Так восхитительно просто поверить. А потом наступил конец июля и всё вдруг полетело вверх тормашками, когда однажды, вернувшись после очередного затянувшегося дня, Сан почувствовал в квартире новый запах. Или нет, не так: запах не был ему полностью незнаком, и Сан без труда различил яблочный аромат Чхве Чонхо, всё так же приглушённый встречей с истинным, но теперь с примесью чего-то нового — того самого, от которого Сан почувствовал, как на языке стало кисло. «Что здесь делает возбуждённый омега?», — пронеслась в голове мысль, подобно идущему на полной скорости локомотиву, но за ней вдогонку тут же последовала другая, куда более разрушительная, застилающая глаза красной пеленой и не дающая и секунды на то, чтобы подумать спокойно. «Где Уён?» Снятый ранее пиджак так остался валяться посреди прихожей, а на коротком ворсе ковра тут же появилось несколько тёмных следов, но Сан ничего этого не заметил, в пару шагов преодолев расстояние, которое разделяло коридор и гостиную, где в приглушённом, уже почти ушедшем свете дня сидели две фигуры: Чонхо, нерешительно положив свою ладонь на чужое бедро и чуть подавшись вперёд, мягко целовал уверенно отвечающего ему Уёна, пока рука беты была осторожно опущена в чёрно-красные волосы «просто друга». Секунда. Ещё одна. Собственный голос, больше походящий на змеиное шипение: — Какого чёрта? Сан не стал бы оправдывать себя тем, что не понимал или не контролировал свои действия. Он прекрасно осознавал, что делает, и отлично помнил, с каким облегчением практически вырвал Уёна их чужих рук, тут же став между ним и всё ещё ничего не понимающим парнем на диване. Лишь когда Чонхо отошёл от шока и включил лампу, стоящую на тумбе, и обстановка стала чуть более различимой, Сан заметил на столе парочку бутылок — это не успокоило, но зато в лихорадочно соображающем мозгу сложилось хоть какое-то подобие слов, которое он смог бы произнести, не испортив всё окончательно. — Вы здесь что устроили? — и всё же, сколько сил он не попытался приложить, от режущих слух рычащих ноток избавиться получилось не сразу. Но он продолжал говорить дальше, не замечая даже того, что обычная тошнота почти не замечается. То ли дело было в том, что Чонхо перестал источать свой запах, то ли нечто другое занимало альфу внутри куда сильнее. — У тебя ведь альфа есть, а ты… — Сан повернулся к Уёну, но встретившись взглядом с широко распахнутыми ни то в испуге, ни то в изумлении глазами, так и не смог сказать то, что хотел. Вместо этого произнёс, чеканя каждое слово, — вы оба пьяны. Я вызову тебе такси, — обратился он отдельно к Чхве, но сохранить тот же холодный тон относительно Уёна получилось из рук вон плохо. — Иди в свою комнату, пожалуйста. Мы завтра об этом поговорим. Последние слова прозвучали скорее как просьба. «Пожалуйста, дай мне время обдумать всё это, чтобы не сделать тебе больно». — Всё хорошо, — Уён в своей привычной манере постарался сгладить явно напряжённую атмосферу, но, едва ли не впервые с момента их знакомства, Сан заметил, как дрожат уголки его губ. — Я останусь здесь. И тебя с ним наедине не оставлю, — было очевидно, что Чонхо сделает всё, чтобы исполнить задуманное. — Или же Уён едет со мн… — Ни за что, — слова прозвучали даже раньше, чем в голове успела сформироваться окончательная мысль. Сан сделал ещё полшага в сторону, теперь почти полностью закрывая Уёна собой, точно Чонхо и вправду мог увести бету прямо сейчас. Или всё-таки мог? — Ты можешь остаться, но спать вы будете в разных комнатах, — всё же предложил альфа, чувствуя, что должен взять себя в руки, иначе ещё немного — и окончательно потеряет контроль над происходящим. — Я не собираюсь спать на диване, — безапелляционно заявил Чхве, поднимаясь с названной мебели и скрещивая руки на груди; Сан свои спрятал за спиной, борясь с совершенно дурацким желанием повторить чужой жест. — Там лягу я, а Уён может занять мою спальню. Доволен? — сказал он, без труда выдерживая тяжёлый взгляд омеги. Напряжение немного спадало, но вместе с этим росло понимание того, сколькое теперь придётся объяснить. «Почему всё разом стало таким сложным?» — Хорошо! Так мы и поступим! — голос Уёна зазвучал преувеличено-бодро, — Чонхо, ты знаешь где взять чистые вещи? Отлично. Ты первый в душ, а я пока постелю чистое белье. Точно убегая от всего произошедшего, бета уже в следующий момент скрылся за дверью собственной спальни, оставляя Сана наедине с тем, кого он сейчас больше всего в жизни хотел схватить за ворот и просто выкинуть за дверь. Кажется, это было взаимно. — Что тебе от него нужно? — возможно, впервые со времени их первой встречи Сан слышал от этого мальчишки столь угрожающий тон. — Это моё дело, и не омеге, который уже нашёл своего истинного, лезть в чужие отношения, — проговорил Сан, чувствуя, как разом наваливается вся усталость. Не только прошедшего дня. Не просто уже подошедшей к концу рабочей недели. Будто все прожитые годы в один момент решили напомнить о том, через что ему пришлось пройти. Боясь, что собственная маска спокойствия вот-вот даст трещину, альфа развернулся к лестнице на второй этаж: нужно было также приготовить комнату для Уёна — это из простого. Из сложного — понять, что следует сказать в своё оправдание. — Отношения? — донёсся ему вдогонку непонимающий голос Чонхо, — о каких отношениях ты говоришь? — Мне бы самому в этом разобраться. Наступившая ночь казалась бесконечной. Сан не пытался уснуть, просто сидел на диване, даже не удосужившись разложить подушку и принесённое молчаливым Уёном одеяло, и, откинув голову на широкую спинку, смотрел в потолок. В квартире висела абсолютная тишина, но даже она казалась ненастоящей. Точно нарочитой и фальшивой. Будто все трое всё ещё сидели друг напротив друга, не решаясь начать разговор. Сан правда пытался придумать, что должен сказать Уёну, когда настанет утро. Но часы у противоположной стены уже показывали без четверти четыре, а нужных слов так и не нашлось. Сан просто не понимал, что происходит. Эти двое. Они ведь не были вместе. От Чонхо, кроме его естественного аромата, с каждым днём всё отчётливее пахло альфой. А Уён… он по-прежнему пах лишь собой: кондиционер для стирки, кофе, парфюм и всё. На нём никогда не ощущалось чужого запаха, как это могло быть с бетой, который бы состоял в отношениях. Так что же значило то, что случилось? Почему они целовались? Почему Уён выглядел таким испуганным и будто бы растерянным, когда Сан стал свидетелем той сцены? Если они всё же вместе — почему Уён смотрел так, будто был готов вот-вот расплакаться? Почему просто не сказал Сану, что это не его дело? Не возмутился чужому поведению? Или, как обычно, не попытался свести всё к шутке? Но неужели подобное объяснило бы все? Нет, но это прояснило бы хоть что-то… Но Уён просто ушёл, как только появился шанс. Проскользнул в комнату Сана, как было сказано, и больше не выходил оттуда после того, как принёс запасные подушку и одеяло. Точно маленький ребёнок, который сделал что-то плохое и теперь должен отбывать наказание. Сан чувствовал, как начинает болеть голова. Хотелось выйти на балкон покурить, но на улице без десяти утро конца лета, а курить он бросил ещё на первом курсе. Паршиво. Тишина вокруг, казалось, давит на виски, сжимая черепную коробку, но на секунду это точно прерывается. Звук, заполошно прозвучавший в погруженной в предрассветный мрак квартире. Всхлип, оказавшийся слишком громким, чтобы оставаться незамеченным. Сан вскинулся от этого, точно прямо над его ухом грянул взрыв. «Какой же ты идиот, Чхве…» Хотелось бы, чтобы эти слова были адресованы тому другому человеку с подобной фамилией, который находится в комнате на втором этаже, но, к сожалению, Сан понимал, какой именно Чхве на самом деле заслуживает подобного обращения. Двери собственной комнаты открылись без единого звука, но тишина внутри оказалась ещё плотнее, чем та, что осталась за ними. Лежавший на постели силуэт не двигался и даже, кажется, не дышал. Будто Уён надеялся, что внезапный визитёр вот-вот уйдёт. Но Сан просто не мог теперь вернуться назад. Отчасти потому, что не в силах был и дальше мучиться в неведении. Отчасти потому, что знал теперь, что он не один такой. Сан опустился на пол у кровати, прислонившись спиной к матрасу, но не решаясь сказать хоть что-то. Он знал, что Уён больше не лежит с закрытыми глазами, чувствовал собственным затылком удивлённый взгляд. Слышал, как дрожит чужое дыхание, несмотря на все попытки выдать его за ровное и спокойное. Что ему следует сказать сейчас? Признаться во всём? Извиниться за собственное поведение? Попросить объяснить ситуацию, свидетелем которой он стал? С чего следует начать? Слов и вопросов было так много, но произнести хоть что… как-то слишком сложно для взрослого альфы, уже почти разменявшего третий десяток. — Мне жаль… Шёпот Уёна показался скорее отголоском ветра из раскрытого окна, и первое, о чём подумал Сан, услышав его, это то, что следовало бы закрыть створки — утренний воздух может быть уже слишком холодным в это время года. Но мысль растаяла так же быстро, как и пришла, мгновенно сменяясь осознанием. — За что ты извиняешься? — точно такой же шёпот в ответ, только после долгого молчания голос совсем хриплый и слова даются будто через силу. Это не то, что он должен сказать. — Между нами… Мы… мы с Чонхо просто друзья, правда, — Сан хотел перебить его, но не успел. Уён продолжал говорить быстро и путано, точно боялся замолчать. Или же эта недосказанность убивала его ничуть не милосерднее. — Он… Он просто недавно своего альфу встретил. А целоваться с ним боится. И мы выпили немного. И он сказал, что хочет научиться. А я… блять, как тупо это всё звучит теперь. Слова обратились скомканным шорохом, и, обернувшись, Сан понял, что Уён просто перевернулся, спрятав голову под подушку. Если бы не осознание происходящего, пришедшее с забирающим все силы облегчением, Сан бы обязательно улыбнулся, наблюдая за этим зрелищем. Но всё, на что он был пока способен — смотреть, молчать, осознавать, что хуже врага, чем поспешно сделанные выводы, у него ещё не было. — Я правда отношусь к нему лишь как к другу, — слова было почти невозможно разобрать из-за того, что звучали они приглушённо и совсем тихо, но Сан был слишком внимательным слушателем, чтобы допустить подобное. Уён, кажется, не собирался менять своё положение, спрятавшись от чужого взгляда, и, если бы не царящая в комнате темнота, Сан бы обязательно заметил и предательски алеющие уши, и нервно сжимающие давно уже перемятую за бессонную ночь наволочку пальцы. Но альфа ничего этого не рассмотрел, лишь чувствовал, как разливается внутри успокаивающая волна облегчения. «Я правда отношусь к нему лишь как к другу…» Стоило ли мучиться неведеньем целую ночь самому и заставлять Уёна переживать то же самое? Чем дальше, тем острее ощущалась собственная вина — ему следовало прийти и поговорить сразу же, едва всё это произошло, а не сидеть, подобно мрачной статуе и не упиваться собственным бессилием. Но он так долго учил себя молчать, скрывать то, что чувствует, что, кажется, это уже вошло в привычку. Привычку, от которой он обязательно избавится. Принять Уёна за часть себя было слишком просто, жаль только, что за столько прожитых лет Сана так никто и не научил открыто говорить о своих чувствах. Но ведь до Уёна не было и того, кто заслуживал этого, а теперь… впервые защитительная речь не готова и на скамье подсудимых сидит он сам. Виновен в том, что влюбился так просто. Виновен в том, что молчал. Виновен в том, что не решался сделать первый шаг. Признаёте ли вы свою вину, господин Чхве? «Признаю». На то, чтобы найти в темноте всё ещё напряжённо сжатую ладонь, уходит не так много времени, а привыкшие к полутьме глаза уже куда проще различают окружающее. Сан удивительно ясно видит, как вздрагивают чужие плечи, едва его пальцы касаются чужой кожи. Он всё ещё сидит на полу, чуть опираясь о край матраса, а потому, когда Уён вновь смотрит на него, лицо его оказывается совсем близко. Настолько, что даже в серых предрассветных сумерках Сан отчётливо видит, как всё ещё блестят влагой неотрывно следящие за ним глаза. — Что я должен сделать, чтобы всё стало как прежде? Чтобы все те глупости, которые и ты, и я успели себе напридумывать, больше не лезли в голову? — А ты хотел бы, чтобы всё осталось как прежде? Сан собрался было, не раздумывая, согласиться, когда понял, что Уён прав. Как прежде? Снова просто соседи. Снова взгляды украдкой и слова, сказать которые не хватает смелости. Этого он хотел бы? — Нет. Говорить это было вовсе не обязательно, ведь Уён понял, кажется, всё куда раньше, чем он сам. Чуть приподнявшись на локтях, бета осторожно потянулся вперёд, неуверенно очерчивая пальцами линию чужого подбородка — мягкое, не несущее в себе никакой страсти прикосновение, от которого под кожей почему-то тут же разлилось необъяснимое тепло. Сан поцеловал его первый, не находя в себе сил и дальше смотреть на застывшие капли на длинных ресницах. Не желая и дальше тонуть в собственных сомнениях. Если вдруг он ошибся — это утро всё равно было полно сомнений и извинений; одним больше, одним меньше — какая разница. Но этого и не требовалось. Ни один из них не сожалел о происходящем, лишь о непонимании, рождённом из недосказанности. Как давно каждый из них понял, что именно происходит? Как давно осознал всю важность человека рядом с собой? Сколько ещё бессмысленных дней должно было прожить это молчание? — Как я мог влюбиться в тебя всего за год? Это ведь нерационально, — рассеянно спросил Сан, когда поцелуй прервался. — Разве у тебя был иной вариант? — щекочущее дыхание его улыбки Сан почувствовал раньше, чем увидел. А увидев, не удержался от того, чтобы запечатать своей собственной. — Действительно. Уснули они, когда свет утра едва начал окрашиваться золотом. Ушедшая ночь была для обоих переполнена сомнениями и мрачными мыслями, но с началом нового дня ничего этого не осталось. Слова, сказанные в предрассветной мгле, не оставили шанса прошлому и дальше скрывать свои глупые тайны. Рано проснувшийся Чонхо нашёл их крепко спящими, переплетёнными в столь бережных объятиях, что уже готовые сорваться вопросы так и остались лишь мыслями. Всё ведь было очевидно. То, как Сан прижимал к себе чужое тело, как спокойно и в то же время бережно рука альфы лежала на талии человека рядом с ним. Уён в его объятиях выглядел совершенно расслаблено и мирно, точно наконец нашёл своё место, удобно устроившись на сгибе чужого плеча и перекинув одну из ног через мирно дышащего ему в макушку Сана. Омега так и не решился их разбудить, лишь после пробуждения Уён увидел одно-единственное сообщение со словами «ты обязан мне всё рассказать», которые сопровождались целым батальоном эмоджи, изображающими грозных японских демонов. Порой Чонхо и вправду умел внушать страх, но Уён уже отлично знал, что ни он, ни Хонджун не станут осуждать его выбор или принятое решение. Для этих двоих счастье друга было куда важнее, чем мелкие ссоры или личная неприязнь. Был ли Уён счастлив? Да. Ведь это был первый день, который он встретил в объятиях человека, которого так просто умудрился полюбить.