Расцвет расизма эпохи Цин

Будущий «злобный сумасшедший император» все 3 дня спустя отъезда мечников отказывался есть, и только пил воду или чай. Он объявил протест даже боевым занятиям, сокрушил свою комнату и в слезах на полу засыпал впившись в атласное покрывало, и лежа на подушке, на которой когда-то лежал Юймин и они истерично пытались скрыть его присутствие перед Бао. С горечью разглядывая расписной потолок, он не мог не вспомнить как учил Юймина сидеть за столом, и сквозь смех возмущался его полному невежеству. Или, когда Юймину надоели эти «устои Китая», и он в конце концов сорвал шпильку из волос, и скинул верхние одежды, упрямо находясь в одних штанах и рубашке, потому что так ходит вся Европа. Кто бы вошел в комнату в тот момент, точно бы подумал самые не пристойные мысли, что ребенок в таком возрасте разделся перед Яньлинем, значит точно стал подстилкой? Отец игнорировал все его выпады и даже не удосужился избить сына. Бао тоже не стал настаивать на уроках, понимая что для своего ученика сейчас он враг номер один, и лишь поговорил с императором -Простите, Господин, он не ест и никто не может его заставить пойти на тренировку, должен ли я быть жесток и принудить его заниматься? -Все убивается по тому подонку, слава богам, теперь мусор там где ему и положено быть — в Сюли! Да пусть хоть себе голову об стену разобьет от горя, не обращай на него внимания. Я сам вправлю ему мозги Этот ответ поверг Бао в ужас, потому что он знал что все разговоры с Синьхуа не могут быть милой беседой. -Хитрый, хитрый Бао, я знаю, что ты такой покладистый лишь потому что мусор сослан в утиль, и я действительно не смогу его убить, ты порой бываешь так коварен. Утащив его из павильона в собственных руках, ты думал, что я его убью? Бежал, словно крыса с добычей в зубах, будто хотел спасти все дерьмо с затонувшей лодки, хахахахахаха. Бао лишь дрогнул от этих слов. Тем временем Яньлинь сидел в саду у корня дерева, жалко восседая на камне и закрыв лицо руками, слезы как ручьи текли на цветы снизу, и даже от злости Яньлинь пнул цветок, а потом сжал в руке, понимая то, что теперь некому пихать цветы в белокурые пряди, от этого он ощущал себя довольно паршиво. За все 3 дня он познал, что такое одиночество, ведь как оказалось его единственным другом был — Юймин. И кто знает, отвлекал ли он его или мотивировал, но без него было определенно пусто в душе. Словно нет больше смысла ни в чем. Не было вокруг никого, кто искренне хотел с ним дружить. Больше не было того, с кем он мог сразиться на мечах, и в очередной раз проиграть. Потому что дети слуг всегда ему во всем поддавались по приказам их родителей, дабы не злить сына императора и не ставить в унизительное положение. Он ходил к бонсаю и одиноко шарился в дупле, не находя в нем каких-то нелепых записок от Юймина. Оперевшись на ствол дерева, где занимались оставшиеся мечники, не было смысла больше с радостью бежать к сараю, ведь там он не увидит никого, кто мог бы быть ему дорог. Но каждый день он ходил к дереву, словно ожидая увидеть там Юймина, снова кинуть ему бинты и шляпу, и сделать какую-нибудь шалость. Но он же обещал искоренить расизм, встретиться через несколько лет, разве мог он предстать перед ним в плохом свете? Вдруг Юймин прямо сейчас усердно разносит всех, а он тут сидит и роняет слезы на цветы! Некая ярость начала кипеть в сердце мальчика, всеми этими протестами он не знал чего хотел добиться, никто бы не позволил ему бежать в Сюли, да и где он нашел бы Юймина? Это было бы не реально. Потому что колонии преобладали деревенской местностью. И смысл он тратит время на слезы, когда бы мог совершенствоваться? Внезапно твердой подступью приблизился Синьхуа. Какой бы не казалось его массивная фигура, он не слышно шаг за шагом приближался. Надменное лицо с развивающимися волосами прожигало взглядом сына. Меч чинно свисал с его пояса, а рука, угрожающе, протянула чашу с рисом. Яньлинь немедленно вытер слезы, и осмелился на секунду посмотреть на отца, а потом снова тупо пялится в траву. Не известно откуда в нем столько взялось дерзости и накопившихся обид что он высказал -Пришел избить меня? Или запихнуть мне стрелы в глотку? А может натянуть меня на тетиву лука и выпустить в Сюли?! Он никогда подобным образом не разговаривал с отцом, и даже сам перестал замечать с каких пор стал таким бесстрашным. Чаша с рисом все-также угрожающе была недалеко от его головы, и даже не дрогнув под порывами ветра. Синьхуа надменно не сводил взгляда. -Привяжешь меня к дереву и запихнешь в меня рис?! Чего ты хочешь?! Сорвался Яньлинь. На самом деле отец никогда в жизни к нему так не подходил и тем более не заботился о нем, и не предлагал еду. Это удел слуг. Наконец Синьхуа заговорил то ли ледяным, то ли язвительно мурлыкающим тоном, пропитанным дикой фальшью заботы, на которую он только был способен -Закончил? Позволь отцу пригрозить тебе, я не собираюсь заставлять тебя есть или упрашивать заниматься, у тебя есть два варианта, либо ты заткнешься и делаешь все что я говорю, либо я разобью эту тарелку прямо сейчас тебе об голову Яньлинь не осмелился дальше перечить и недолго посмотрев на не дрогнувшую чашу, забрал с руки отца и начал есть. -Отлично Проворковал Синьхуа с наивысшей степенью приторной фальши в этом мире. -Игры закончились, игрушки убраны (отсылка к тому что Юймин уехал). Когда я умру ты возьмешь мое оружие и пойдешь захватывать с ним весь мир, и тогда ощутишь настоящий вкус победы и крови -Я не буду пользоваться оружием, с отвратительной аурой жестоких убийств, от него разит злом за версту! Недовольно выпалил Яньлинь, ощущая красную ауру и злобу, пропитавшие меч и лук Синьхуа. Лук Яньлиня действительно казался детской игрушкой, по сравнению с таким мощным и драгоценным оружием. -Познав вкус мяса, голым рисом сыт не будешь С этими словами Синьхуа в первые в жизни снял со своих могущественных плеч лук и протянул сыну. Никто не стрелял из его лука кроме него самого. Даже его собственный сын. От этого Яньлинь чуть не подавился, и отставил тарелку. Со страхом разглядывая лук источающий темную ауру, взяв в свои руки он не мог поверить, что держит его, он был довольно тяжелым и с первых секунд казался готов был разорвать хозяина на щепки, от своей коварной духовной силы. Синьхуа выглядел так, как будто дал маленькому ребенку сладость. Коротко кивнув, Яньлинь понял намек и сразу побежал к мишеням. Его так переполняла злость, от того что он теперь совсем один и он тут же начал выпускать стрелы одна за другой. Но он никак не ожидал что все мишени раздробятся в щепки, осколки летели, а порывы ветра от мощи лука и собственных сил Яньлиня трепетали его хвост и даже долетали до Синьхуа, заставив его волосы колыхаться. Язвительность не покидала его лицо, вдобавок к самодовольству, наверное он сейчас думал о том, что не могло быть иначе, ведь Яньлинь его сын. Яньлинь не мог оправиться от шока, просто убийственная сила протекла по всем его жилам. Ему стало понятно, почему отец на столько раскрепощенный и самовлюбленный, чувство превосходства над всеми, с таким-то оружием, которое создал сам Синьхуа, за годы сражений и убийств. Его сила была не измерима. Что даже могла передаваться через оружие, только тому, кого оно признает равным. В противном случае сила лука расщепила бы человека, обладавшего не достойной силой, чтобы стрелять из него. Синьхуа наложил на лук эту тайную печать, чтобы никто не посмел украсть его, да и просто посмеяться с того что кто-то слишком наивный умрет, как только смеет прикоснуться к оружию. -Если когда-то в своей жизни захочешь еще раз опробовать этот лук, совершенствуйся каждый день, либо умри С этими словами Синьхуа гордо забрал оружие и удалился. Это значило, что, если Яньлинь не раскроет всю свою генетически заложенную силу, и после смерти отца, он даже если захочет, не сможет взять этот лук в руки, потому что оружие по завету Синьхуа признает его ничтожеством или может даже навредит ему. С того самого дня Яньлинь не пропускал ни одной тренировки и даже стал яростнее тренироваться. Этот «щедрый» жест Синьхуа в очередной раз проверил сына, когда он понял что его детская наивная доброта начала рассеиваться, что тот был готов проявлять силу перед двумя императорами, Гангом, перед собственным учителем. Разве мог ли его сын раньше хоть слово сказать? — Нет. Настала пора зарождения силы нового приемника трона? — Да.