Кураж

«И в пролет не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать. Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа».

Чонгук никак не прокомментировал уход Тэхёна посреди ночи из его спальни. А что он вообще сказал бы? Что хочет, что ему надо, что так будет лучше? Ничего подобного не прозвучало, да и не должно было. Тэхён не горел желанием делить с ним постель ночью, это было странно, непривычно для такого одинокого человека, как он, который за свои двадцать пять лет привык спать один. Ему отчего-то было по-человечески некомфортно рядом с ним, потому что одно дело, когда вы видите друг друга бодрствующими, совсем другое – спящими. Тэхён не шибко заморачивается по поводу своего внешнего вида по утрам или тем более во сне, но видеть Чонгука уязвимым, то есть буквально беззащитным, совсем не готов. Тот и не настаивает. Зато после его прямого ответа каждым своим действием вгоняет Тэхёна в ступор, или смущение, или страх быть раскрытыми. Он становится таким беззастенчивым, даже наглым, приходя вечерами в его номер. Зовёт в свой, ловит посреди коридора, у отеля, в лифте, обеденном зале, чтобы просто... Чонгук всё теперь делает просто. Некогда такое сложное для Тэхёна превращает в ничто, ему ничего не стоит проявить желание, зажать в какой-нибудь каморке, той же костюмерной, и долго, страстно целовать «на удачу». Тэхён не сопротивляется. Если первое время и возмущается, то после просто не может отказаться от этого. Понимает, что тоже хочет, что ему это нужно не меньше, потому что дарит эмоции, насыщает кислородом, огнём, азартом, всем самым нужным для выступлений. Их секрет по-прежнему остаётся секретом. Разве что Чонгук иногда переходит черту, когда забирает после удачно отыгранного номера из толпы, пока Тэхён возмущается громким шёпотом, но следом всё равно идёт. Бежит, чтобы их не увидели вместе. Покорно, разделяя все желания, честно выполняет свою часть «сделки» – он в чужом распоряжении в любое время дня и ночи. Осознание собственной привилегии приходит многим позже, где-то спустя шесть отданных выступлений, спустя две недели в Лондоне, спустя бесконечное множество комнат, в которых успел побывать в компании своего начальника. Тэхён в тот знаменательный день, перевернувший для него их взаимоотношения с ног на голову, впервые просит остаться, подождать его, взглянуть на изменения в номере, улучшение, и Чонгук, что не должно было стать неожиданностью, однако же стало, остаётся. Как и обещал, даже несмотря на позднее время и загруженное расписание. От него нет ни одного упрёка из-за того, что они возвращаются в отель лишь во втором часу ночи, Тэхён умудряется снаглеть ещё немного и просит поужинать с ним, потому что он голодный как пёс. Было бы менее необычно, если бы Чонгук вякнул хоть что-нибудь по поводу его желания поесть в чьей-то компании посреди ночи, а не послушно пошёл следом. Тэхён чувствовал себя странно. Начал осознавать, что «хотелки» работают в обе стороны, и это должно быть нормально, но для него не было. Он впервые мог кем-то распоряжаться, однажды ради интереса прямо посредине дня попросил выйти с ним в город, раскапризничался, захотел. А Чонгук взял и пошёл, отменив парочку запланированных дел, только потому, что считает, будто обязан. Тэхён и не думал, что к их соглашению можно относиться с такой серьёзностью, даже он иногда раздражается и не идёт на контакт, совсем не мило просит отвалить, если у него испорчено настроение из-за того, что выступление, как ему показалось, вышло хуже, чем в предыдущие разы. Чонгук был прав, когда говорил, что Тэхёна будут есть мысли о совершённых ошибках, которых никто даже не заметит. Зато он замечает. И Чонгук, потому и понимает причину такого настроения. Тэхён позволяет себя читать, от этого всё равно никуда не деться, когда вы проводите вместе столько времени. Удивительно, как это не вызывает ни у кого лишних вопросов. Тэхён ради разнообразия соглашается на предложение Хесона прокатиться по городу на открытом автобусе, чтобы, не дай Бог, о нём не поползли всякие там слухи, будто он много времени проводит с их главным. А после вполне безобидной экскурсии, когда он рассказывает об этом Чонгуку, тот лишь удивляется. Дёргает головой, задумавшись, как будто не может переваривать информацию. Тэхён и Хесон? Прогулка? Друзья? Очень неправдоподобно звучит, но не оспаривается. — И как? — интересуется Чонгук, подходя ближе и обеими руками убирая волосы с лица. Тэхён за эти недели привык к его необъяснимому желанию потрогать и помацать, это уже не впечатляет и не удивляет настолько, как в первый раз. Он и не задумывается о том, как по-собственнически это всё выглядит со стороны, даже не представляет, какое удовольствие это может доставлять человеку напротив. — Никак, — устало буркает Тэхён. Он только недавно вернулся, чувствует себя выжатым лимоном, потому что эмоции совсем не те. — Вообще не понимаю ажиотажа Чимина вокруг этого города, не на что смотреть. — Его интересует искусство, — напоминает Чонгук, по-странному улыбаясь. Он либо забавляется тем, что Тэхён не фанат всего нудного и тихого, ему бы вечно что повеселей, либо наслаждается тем, что ему пришлась не по душе прогулка с Хесоном. Когда Тэхён о ней сообщил, реакция у Чонгука была неоднозначная, но удивление перебивало другие эмоции, сложно было понять. Хотя Тэхён гордился уже тем, что понял в нём хоть что-то. И чем дальше, тем лучше. Он, конечно, всё ещё до ужаса плохо разбирается в Чонгуке, но и Лондон не за один день строился. Ему бы только приноровиться, научиться понимать и читать чужие эмоции, но проще сказать, чем сделать. Чонгук мастерски себя контролирует, с таким не тягаться. — Я, конечно, балдею от вида музеев, но желания шататься по ним и слушать в тысячный раз о том, почему у Венеры Милосской оторваны руки, а у Моны Лизы нет бровей, у меня желания нет, — ворчит Тэхён уже куда-то Чонгуку в висок, потому что тот чуть склонился, уткнулся носом выше скулы, совсем рядом с ухом. Тэхён чувствует его горячее дыхание, и его всего передергивает. Не от отвращения, а скорее предвкушения – в таком уже не стыдно признаваться хотя бы самому себе. Мысленно, точно не вслух. Чонгук вообще довольно требователен в плане того, что касается их взаимного удовольствия, и редко что его может остановить от желания. Однажды он даже влез к Тэхёну в душевую кабину после того, как сам недавно кончил от его руки, не постеснялся присосаться пиявкой со спины, снова начал возбуждать. И очень сложно отказываться от удовольствия, которое ты сам жаждешь получить. Тэхён и не отказался. Однако дальше рукоблудства у них и не заходило, а причина проста: не готов. Разумеется, Тэхён, а не Чонгук. Хотя второму, кажется, откровенно всё равно, насколько далеко это всё может зайти, он никогда не жалуется и не требует большего. Разве что дразнит, доводя до откровенного смущения, когда предлагает отсосать. У Тэхёна просто язык не поворачивается согласиться или попросить о таком, а Чонгук без его согласия, как уже стало понятно, никогда не сделает этого сам. Из принципа. Циркач недоделанный. С ним тяжело, но и Чонгуку с Тэхёном не легче. Тот заваливается к Тэхёну в номер, в грёбаные шесть утра, при полном параде, и второму откровенно пофиг, зачем Чонгук вообще пришёл в такую рань. Он падает обратно на кровать, кутается в одеяло, надеясь, что Чонгук просто что-то забыл у него вчера вечером, но надежда на сладкий сон умирает так же быстро, как нервные клетки Тэхёна, когда ему не дают поспать. — Прогуляемся? — Чонгук ласковый до скрежета зубов. Тэхён до сих пор не привык и частенько чувствует себя странно, как будто они правда в каких-то глубоких отношениях. Не взаимовыгодных, не по договоренности, а просто потому, что оба этого хотят. — Шесть утра, — хрипит Тэхён, недовольно глядя на мужчину одним глазом. Он вообще не готов вылезать из постели, у него первый выходной спустя три дня выступлений. Благо в этот раз обошлось без критических ошибок, и Тэхён вполне доволен своими выходами на сцену, потому даже не рычит. — Вставай, — Чонгук ласково гладит его через одеяло. Получать от него заботу – странно. — Возьми с собой парочку вещей. У тебя будет время поспать в самолёте. — Чего? — сонно морщится Тэхён. Какой ещё самолёт? Они отправятся в Амстердам только через месяц. — Не задавай вопросов, — Чонгук исчезает так же быстро, как и пришёл. А Тэхён... А что Тэхён? Он, вообще-то, заинтригован, поэтому со стонами отчаяния, наполненными болью, вылезает из постели, швырнув прикроватный будильник куда-то на кровать, чтоб не видеть этого ужаса на часах. Ему, чего греха таить, нравится проводить время с Чонгуком, но подобные выходки лишают самообладания. Хочется возмущаться и быть язвой, когда его вот так нагло вытаскивают из постели всего одной жалкой просьбой. Дело даже не столько в Чонгуке, сколько в том, насколько безотказным становится Тэхён. Привыкает. Учится быть адекватным, то есть не агрессировать всякий раз, когда кто-то доводит его до белого каления. Тяжело, конечно, потому что не в его характере решать конфликты мирно, но кому сейчас легко? Чонгук, конечно, не прерывает ссоры на корню, с лицом, выражающим полное безразличие, выслушивает уже совсем редкие претензии, может и ответить, если его вывести из себя. Что Тэхён понял: Чонгук умеет ставить человека на место. Это вообще не составляет ему труда. Однако ни поездка до аэропорта, пока ещё сонный Тэхён пытался пить кофе, ни полёт до Дублина не были омрачены его претензиями. Желания не было. Как и сил. Тем более он впервые гуляет по землям Ирландии спустя каких-то полтора часа, шатаясь на улице, пока ждёт Чонгука, который зачем-то решил арендовать машину. Время раннее, ещё нет десяти, на улицах в будний день достаточно шумно, у Тэхёна даже начинает болеть голова. И тут он уже возмущается, когда Чонгук говорит, что им предстоит неблизкий путь. — Ты на край света решил меня утащить? — всё ещё сонным голосом интересуется Тэхён. Они почти не разговаривали во время перелёта, Тэхён пытался поспать. Чонгук лишь усмехается. — Если бы хотел, то нашёл бы для этой работы кого-нибудь другого. — Думаешь, я бы вылез из постели в шесть утра ради кого-то другого? — Тэхён сам не успевает понять, что говорит, а когда до него доходит, что это похоже на признание в чём-то, то тяжело вздыхает. — Я бы и ради тебя не вылез, вообще-то, — пытается исправить ситуацию, но Чонгук улыбается. Спокойно, как всегда, когда наслаждается его оправданиями. — Ты просто не оставляешь мне выбора, — продолжает Тэхён. — В шесть утра меня легко сбить с толку, только поэтому я за тобой поплёлся в такую даль. Чонгук тихо смеётся над ним. Тэхён, отвернувшись к окну, подавляет в себе идиотское желание улыбнуться. Он не злится, расслаблен, в машине приятно пахнет, хотя не так, как в машине Чонгука. Тэхён сам не понимал, что делает, когда во время прогулки с Хесоном заглянул в парфюмерный магазин. Как пёс почуял знакомый тяжелый запах, сдуру купил, а теперь прячет флакон на дне чемодана, надеясь, что об этом никто никогда не узнает. Никто ничего и не понял бы, но Тэхён боится признаться даже себе в том, что вещи, связанные с Чонгуком, вызывают в нём странные, противоречивые, но приятные чувства. В тот день, когда Тэхёну почудился его запах, он судорожно оглядывался по сторонам, с надеждой, что Чонгук где-то здесь. С ним почему-то никогда не бывает скучно. Точнее, с ним Тэхён не против и поскучать. По машине снова разносится его тяжелый вздох, пока Чонгук рассказывает о планах на будущее: куда они поедут, какие города посетят, что Тэхён сможет увидеть. Тот в какой-то момент начинает с искренним интересом слушать. У Чонгука хорошо поставлена речь, достаточно сильный голос, его сложно перебить, когда он говорит, поэтому, стоит ему замолчать, Тэхён вклинивается со своей параноидальной мыслью: — А если кто-то узнает? Такое ощущение, что Чонгук силится не назвать его дураком или как похуже. — Кто узнает? — Не знаю. Кто-нибудь. Чимин, Жизель, — помолчав, добавляет: — Хесон. — Странно, что вы поладили. — Он ветеринар, — это как будто все решает. — И? Тэхён пожимает плечами. Что ещё он может сказать? Хесон не домогается его, просто пытается общаться. — Как далеко зашло ваше общение? — как будто невзначай. Тэхён косится на Чонгука, который продолжает следить за дорогой. Неужели в нём проснулась ревность? С какой это стати? — Не знаю. Я научился ладить со всеми ними. Ты разве не этого хотел? — И с его стороны не поступает намёков? Тэхён какое-то время молчит, осмысливая вопрос, даже боится предположить, но решается спросить. Неуверенно: — Ты, что ли... — Нет, — резко и безапелляционно. — Я даже не договорил. — Я и так понял. Зачем мне ревновать? Я не держусь за тебя настолько. Тэхён слишком явно меняется в лице. Не держится, значит. Что-то тут не складывается. — Зачем тогда тащишь меня в какую-то глушь? — бесцветным тоном интересуется он. — Можно было остаться в Лондоне. Вечером я бы сам пришёл, потом так же ушёл, не напрягая тебя. Лишние телодвижения. — Ты же нигде не был. — Тоже мне, мать Тереза. Взял на себя бремя развлечений со мной. Очень благородно с твоей стороны, — усмехается Тэхён. Он наконец-то осознал одну важную вещь... Чонгук изумительный лжец. Он столько раз это проворачивал, что стало понятно только сейчас: он задевает чужие чувства, чтобы отвадить от своих. Вот же гадёныш, щурится на него Тэхён. Не хотел бы проводить с ним время, то не стал бы так напрягаться. Не стал бы оставаться вечерами и ждать, пока Тэхён закончит с тренировкой, не заглядывал бы ему в рот во время еды, чтобы проконтролировать, не пытался бы оставить его в своём номере на ночь хоть раз. Все ведь знают, насколько чутко он спит, значит, не особо выносит чью-то компанию в своей постели. — Я просто веду себя как джентльмен. Тэхён от души смеётся, откидываясь головой на спинку сидения. Чонгук лишь усмехается, вопросительно выгибает бровь, потому что рассчитывал задеть, а Тэхёну смешно. — Я тоже ревновал тебя, ну, ты знаешь, но как-то смирился, наверное. И ты смирись. — Не говори глупостей. — Никогда бы не подумал, что великий и ужасный Чон Чонгук боится привязанности. — Я слышу это от человека, которого пугает слово «секс». — Меня пугает не слово. Процесс. — Он приятный, — убеждает Чонгук, усмехаясь. Бьёт, как всегда, по больному. — Тебе понравится. — Заткнись, — фыркает Тэхён. — Тогда зря ты поехал со мной. Мы целые сутки будем наедине, кто знает, чего тебе, девственнику, захочется в порыве чувств, — он даже не боится задеть. Как будто... защищается. — Ты не заставишь меня. Чонгук искренне удивляется, даже не думает сдаваться: — Заставлю? Я не собирался. Но если ты захочешь, то, думаешь, я откажусь? Я похож на идиота? — Тебе честно или вежливо? Мужчина не по-доброму усмехается, и Тэхён готов почти ко всему, что тот может сказать. — Парочка моих ласковых слов о том, какой ты замечательный и неповторимый, и ты уже готов раздвигать ноги, разве нет? Мне даже стараться не надо на самом-то деле. Надави я на тебя – не устоишь и ляжешь. — Ты переходишь черту, — Тэхён вмиг напрягается. — У тебя слишком длинный язык. Я, конечно, многое тебе позволяю, но не забывай, кто я такой. — Всего лишь эгоист с завышенным самомнением, который думает, что статус моего начальника позволяет ему вести себя как мудак. Тебе можно, а я и слова не могу сказать в ответ? — усмехается Тэхён. — Это так не работает. — Ты меня мудаком назвал? Не оборзел ли? Я как минимум старше тебя – одна из причин, почему ты должен уметь вовремя замолчать и не напрашиваться на конфликт. — И это даёт тебе какое-то право говорить обо мне мерзкие вещи? Надо будет, сам раздвинешь ноги. Машина тормозит настолько резко, что Тэхён едва успевает упереться рукой в бардачок, чтобы не поцеловаться с ним лбом. Он пугается напряжения, вставшего каменной стеной между ними, даже почему-то боится того, что Чонгук не постесняется сделать ему больно – резкая, неприятная мысль. Он лишь единожды сделал больно физически нарочно, после этого умудрялся ранить одними только словами. И всё же Тэхён видит и понимает, что в нём натура доминанта, который совсем не любит, когда его загоняют в угол. Тем более – когда грубят. — Что там по поводу раздвинутых ног? — тон у Чонгука как будто насмешливый, но ледяной. Тэхён бы не перешёл черту, если бы его не вынудили. Он молчать не умеет и не станет. — Не говори обо мне таких вещей, — не сдаётся, говорит спокойно, упрямо сверлит мужчину взглядом, хоть и побаивается. В нём и правда есть что-то такое, как говорил Чимин, что заставляет неосознанно бояться. У Чонгука подавляющая, тяжелая аура, когда он злится, но это ещё не даёт ему права вести себя так по-хамски. — Ты первый начал, — напоминает Тэхён. — Тебе что, пять? — Я всего лишь защищаюсь. — От меня? — Чонгук в ответе не нуждается, тут и так всё понятно. — Давай не будем портить наши сложившиеся отношения, к которым мы с таким трудом пришли. — Ты злишься из-за пустяков. — Я не злюсь. Тэхён снисходительно смотрит на мужчину, выгибая бровь. — Может быть, немного, — соглашается Чонгук. — Но ты лезешь на запретную территорию. — Твои чувства? — А ты разве не злишься, когда я разбираю тебя по частям? — Иногда, — не врёт Тэхён. — Но мне проще, когда ты понимаешь меня без слов. — А мне не проще. Боюсь представить, какое значение ты мог бы придать моей ревности. Тэхён тут же чувствует, как в груди начинает распирать от жара от одних только слов. В данной ситуации по-странному приятное чувство, тем более когда знаешь, что Чонгук одна сплошная неприступная крепость. А тут и правда ревность, вот она, во всей своей красе... От этого чуть-чуть сносит крышу. Догадываться – дело одно, слышать – совсем другое. Тэхён судорожно соображает, что делать, потому что понимает, что нашёл первое слабое место человека. Сумел наконец-то понять в поведении Чонгука хоть что-то, его тактику, на это даже не получается обижаться. Он просто по-детски гордится собой и этим открытием. И внезапно тем, что особенный. Фаворит. Что его приревновали. Чонгук приревновал, его чувства задели, а потому бузит и говорит гадости. С ума сойти, как всё, оказывается, просто. Как дважды два. — Извини, — без всяких ужимок говорит Тэхён, и ему даже не приходится себя заставлять. Он совершенно по-идиотски, не к месту улыбается и поджимает губы, пытаясь это скрыть. Но куда уж там? Чонгук вообще выглядит странно, как будто немного потерянно, не в своей тарелке посреди пустой трассы, а из-за чего – неясно. Может, из-за этой несвоевременной улыбки. Между ними виснет странная неловкость, у каждого своя, непонятная для другого. — Скажем, я тоже был неправ, — выдаёт Чонгук. — Не будем омрачать поездку ссорами и претензиями. — Но ты правда начал первым, — напоминает Тэхён, и в ответ не звучат отрицания или протесты. Чонгук смотрит на него, ощущение такое, словно он что-то решает для себя, не особо долго ломая голову. У него всё намного проще, чем у Тэхёна. И если принял какое-то решение, то оно окончательное. Только вот о чём он там думал, так и остаётся загадкой, лишь взгляд, которым долго сверлит молчаливого и нагло улыбающегося парня, становится легче. Мягче. Тэхён очень не хочет портить себе настроение. Он всё-таки впервые в Ирландии. — Несносный, — только и говорит Чон, заводя мотор. Тэхёна, честно говоря, не особо задевают все сказанные им оскорбления. Во-первых, потому, что теперь он понимает, почему Чонгук так поступает; во-вторых, потому, что слишком уж много дерьма он выслушал за всю свою жизнь, пока был в спорте. С ним никто не был ласковым, не осыпал комплиментами до первой победы. Хотя и после на него лили словесные помои вёдрами, даже тренер иной раз не стеснялся покрыть благим матом, выгнав с тренировки, что Тэхёна выкручивало до тошноты, пока он плакал дома в подушку, думая о своей никчемности. Он, на тот момент ещё двухкратный, думал о том, насколько ничего не значит и не умеет. Сомневался во всём, что делает, потому что всегда был один, а утром как ни в чём не бывало возвращался на манеж. Слова Чонгука, конечно, не проходят мимо, тоже что-то трогают внутри, иногда заставляют все внутренности сжаться от обиды, но это цветочки по сравнению с тем, что было раньше. Циркач ни разу не благодетель, но Тэхён и не ждёт от него слепого уважения и бесконечного восхищения. Такое невозможно заслужить, никто не может. А когда из динамиков начинает литься знакомая мелодия, песня, под которую он выступает, то косится на Чонгука, кидающего в его сторону спокойный взгляд. Тэхён расслабляется. Забывает напрочь об их разговоре, после взаимных извинений тот уже не имеет для него значения, такие уж у них с Чонгуком натуры – вспыльчивые, и ни один не поторопится уступить другому. Текст песни тот самый, всё о желании и приручении, но даже этого Тэхён не стесняется. После своего номера давно перестал бояться сексуального посыла, не переживает, что его поймут как-то не так. Пускай люди понимают замысел как хотят, он понимает по-своему и делает всё возможное, чтобы передать это через выступление. Он даже мычит мотив песни, едва слышно подпевает, думая о том, что ноги он бы ни в жизнь не раздвинул, но вот получить удовольствие, которое пару раз уже вкусил, точно не отказался бы. Хотя Чонгук сказал, что это приятно. Неужели приятнее их обычных взаимных ласк? Ему виднее, но Тэхёна до дрожи пробирает одна только мысль о сексе с мужчиной. Почему-то бесконтрольное представление себя с Чонгуком в одной постели голым вместо отвращения вызывает необъяснимую волну возбуждения, проходящуюся по телу. А в песне просьба уложить, в ней о вкушении до утра и о получении всего того, чего хотят оба. Поездка до хутора на севере Ирландии без преувеличений даётся Тэхёну тяжело из-за собственных мыслей, хотя ехали они часа полтора. Актон – маленькая деревушка с населением не больше ста человек, куда привёз его Чонгук. Местность тихая, с широкими, бесконечно-зелёными лугами, на которых пасутся овцы и козы, воздух влажный, кишит мошкарой и комарами, значит, где-то недалеко точно есть озеро. Тэхён очень рад, что не стал изменять брюкам и кофте с рукавами, боясь, что поднимется ветер. Погода в Англии последние дни не радовала, периодически моросил дождь, после чего могло появиться солнце, немного пригреть, а после снова спрятаться, уступая место грозовым тучам. Здесь же, в Ирландии, солнце. Обеденное, не жаркое, но тёплое, а судя по мокрой траве, ночью тоже лил дождь. Чонгук привёз его на ранчо, как гласила табличка на воротах при въезде на территорию, где они оставили машину. Маленький, юркий старичок в потрепанной соломенной шляпе окинул их взглядом с ног до головы, сказал, что в такой одежде им бы на подиум, а не на лошадях кататься, и Тэхён удивлённо посмотрел на Чонгука. — Но я не умею... — Научишься, — безапелляционно. — Я лошадей даже никогда не видел, — признаётся Тэхён, нервно глядя Чонгуку в спину, пока они идут к загонам, а тот кидает спокойное: — Я знаю. Откуда, Тэхён не спрашивает. По нему и так понятно, что он кроме манежа и больниц в своей жизни не видел вообще ничего. И ему из-за этого откровенно неловко перед человеком, который, вероятно, успел попробовать в жизни многое. Но Чонгук привёл его не для того, чтобы смеяться над неопытностью, а для того, как признался, переодеваясь прямо перед ним, чтобы Тэхён просто получил парочку приятных воспоминаний. И это так ему плевать? Поэтому он пытается оставить приятные впечатления от поездки в Лондон? Чонгук такой тяжелый человек, думает Тэхён, не понимая всю ироничность ситуации. Он тоже переоделся, натянул комбинезон, который был немного большеват, а потом со страхом и возбуждением лез в установленное для него седло. Чонгук сказал не трогать поводья, отказался от помощи старика и держался в седле так, как будто занимался этим всю жизнь. Тэхён невольно восхищался его ровной осанкой и уверенностью в собственных действиях. Фыркал про себя, что любоваться тут нечем, но... Есть, есть чем. И от этого становилось стыдно. Тэхёна привлекает мужественность, вот приехали... Их выпустили на луга, запах стоял невероятный: сладкий, даже приторный, свежий, от него у Тэхёна кружилась голова. Он гладил кобылу по шее, искренне боясь, что та скинет его, лягнёт, потом ещё и потопчется сверху, но Чонгук убедил его в том, что этого не произойдёт. — Наверное, — с ухмылкой добавил он. Тэхён не мог злиться, он был в восторге. Сердце бешено стучало от страха и восхищения видами, а когда лошади пошли галопом, то без проблем подстроился под ритм и только и успевал, что вертеть головой по сторонам. Луга были усыпаны душистыми травами, запах которых щекотал в носу, отчего Тэхён постоянно чихал. Он оставил телефон в машине, даже не знал, сколько прошло времени, прежде чем Чонгук предложил остановиться. Тэхён не хотел, вообще не сразу понял, что разговаривали именно с ним, но послушно кивнул. Надо так надо. Чонгуку виднее. Тот даже, видимо, на радостях, может, в качестве очередного извинения за разговор в машине, поделился историей, как сам учился кататься. Его неродная мать, мадам Гу, коренная китаянка, всегда уважала историю своего народа, чтила лошадей и считала важным уметь с ними обращаться. — На этом её доброта ко всему живому заканчивалась, — признаётся Чонгук, и Тэхён удивлённо смотрит на него, слушая в оба уха. С ним впервые поделились чем-то личным добровольно. Мадам Гу, значит. — А кто она по профессии? — как будто невзначай интересуется Тэхён, пока Чонгук привязывает лошадей к дереву у озера. Довольно огромного, нервничает Тэхён. Он не любит купаться на природе, боится живности, которая может водиться в водоёмах. Чонгук почему-то усмехается его вопросу: — Скажем, домохозяйка. — Должно быть, строгая, — если с Тэхёном готовы чем-то поделиться, то он с удовольствием походит вокруг да около. — Строгость – самое безобидное из всех её качеств, — он внезапно начинает раздеваться. Не станет же... — Идёшь? — Туда? — с ужасом смотрит на него Тэхён и тут же мотает головой. На такое он не подписывался. А Чонгуку хоть бы хны, он, кажется, вообще ничего не боится, потому что всё в этой жизни попробовал. — Вряд ли ты окажешься здесь снова, — говорит он, оставаясь в одном белье. Тэхён никогда особо не разглядывал его, сейчас же неосознанно подмечает белоснежные, очень старые рубцы на коже. У него тоже есть парочка таких, но то от занятий спортом. — Мы в нескольких тысячах километров от дома, — напоминает Чонгук, заходя в воду спиной, — а ты боишься. Не факт, что представится ещё одна возможность здесь побывать. Да и пререкаться со мной ему не страшно, а искупаться – аж коленки трясутся, — насмешливо смотрит он. — У меня-то? — хмыкает Тэхён, отцепляя лямки комбинезона. Понимает, что его берут на слабо, но ничего не может с собой поделать, принимает вызов с горящими глазами. Чонгуку это, по лицу видно, доставляет искреннее удовольствие. — Плавать хоть умеешь? — Я спортсмен. — По-твоему, все спортсмены такие, как ты? — Должны быть, если хотят хоть чего-то добиться, — Тэхён, конечно, никогда не преуменьшал свои заслуги перед страной, но говорить об этом с кем-то всё ещё очень странно. — Насколько мне известно, ты первый четырёхкратный чемпион, который брал первое место несколько лет подряд, — Чонгуку как будто льстит то, что Тэхён работает именно на него. — Единственный и неповторимый. — Твоя самооценка вот-вот пробьёт потолок. — Как хорошо, что мы под открытым небом и это буквально невозможно. Тэхён с ужасом смотрит на Чонгука, когда заходит в воду. Стопы колет от холода. Вода, скрытая от солнца плотными кронами деревьев, наверняка не прогревается. Ночью ещё и дождь лил, холодный. Неудивительно, что озеро ледяное. — Ты сумасшедший? — любезно интересуется Тэхён, наблюдая за абсолютно расслабленным Чонгуком, который зашёл в воду уже по самые плечи. — Признайся честно. — А по мне не скажешь? — Сомневался. Не решался озвучить очевидное вслух, — он чуть ли не скулит, когда заходит в воду по пояс. Тут же приседает, чувствуя обжигающий холод, но становится намного легче идти дальше. Только губы синеют, а ноги путаются в водорослях, из-за чего Тэхёна пробирает аж до костей. Чонгук нагло смеётся над ним, как будто получает искреннее удовольствие, наблюдая за чужими страданиями. Он тянет Тэхёна на себя, глубже в воду, тот чуть ли не трясётся от холода, и ему советуют расслабиться. Чонгук после их стычки в машине вообще ведёт себя настороженно, намного более аккуратно, выбирает выражения и не поднимает тему чувств. Хотелось бы, чтобы поднял. Тэхён бы впервые с радостью выслушал о том, что происходит у кого-то в душе. Наверное, то, что он сторонится Чонгука, слишком очевидно. Потому что неловко, потому что в очередной раз не уверен, в чём смысл их общего секрета. Это не может остаться незамеченным, тем более проигнорированным. Кем угодно, но не Чонгуком, который сверлит его тяжелым взглядом, когда между ними виснет напряженная тишина, стоит Тэхёну отойти от него на шаг. Какой-то шаг, который разрушает всю импровизированную лёгкость. И сколько ни пытайся не принимать чужие слова близко к сердцу, не получается их совсем игнорировать. Они просачиваются в тебя, червячками снедают и без того хрупкую уверенность в правильности своего выбора. Тэхён после данного лично им согласия сомневался, а теперь подавно. Всё-таки как бы Чонгук ни защищал от него свои чувства, мысль, что его используют для секса, до которого даже не дошло, не самая приятная. В большей степени отталкивающая, с ней сложно смириться. Как бы Тэхён ни хотел, понимает, что ему от Чонгука нужно не только удовольствие, которое он может дать. С ним не страшно расслабиться. От него всегда можно получить поддержку – в этом убедился окончательно. Ему ни разу в ней не отказали. И все эти факторы приводят к тому, что к Чонгуку он привязан сильнее, чем ко всем остальным. Чем сам Чонгук привязан к нему. — Не надо бегать от меня, — говорит тот, нарушая стрекот кузнечиков и глядя Тэхёну прямо в глаза. — Иногда слова – всего лишь слова. Ты придаёшь им больше значения, чем я вкладываю изначально. — Ты всегда знаешь, куда нужно ударить. — Я делаю это не нарочно. Постарайся не обижаться. — Много чести, — хоть и понимает, что его поведение более чем очевидное. — Мне хорошо с тобой. Тэхён сглатывает. От одного тона Чонгука, умиротворённого, не готового к новым конфликтам, тоже становится хорошо. От него из ниоткуда возникшее тепло приятно зудит в груди, руки хотят податься вперёд, прикоснуться, то есть сдаться. От него обида испаряется как по щелчку пальцев – магия, не иначе. Тэхён, вообще-то, злопамятный. Очень. Но сейчас не щетинится и не брызжет сарказмом, обдумывает. Ему ведь тоже с Чонгуком очень хорошо, пока у них не доходит до ссор. Ну всё, думает Тэхён. Приплыл. — Ты ведь тоже здесь не потому, что боишься ослушаться меня, — продолжает тот, и Тэхён чувствует, как его берут за руку под водой, заставляя сделать шаг навстречу. Волны трогают водную гладь, ноги совсем заледенели. Как Чонгуку не холодно? Он пальцем легко поддевает Тэхёна за подбородок, заставляет соображать быстрее, пытается восстановить контакт, который сегодня впервые был нарушен за все дни, которые они провели почти вместе. Тэхёну было не стыдно прийти в номер напротив, развалиться на кровати, пока Чонгук принимал душ, включить телевизор. Он играл с Марсом, и с Чонгуком всегда находилось о чём поговорить, о чём помолчать, пока они самозабвенно целовались в третьем часу ночи и никуда не торопились. Их уже связывает не просто общая тайна, но и интересы, как оказалось. — Ты сам сказал, что не держишься за меня настолько, — напоминает Тэхён. — Я стараюсь не держаться, — признается Чонгук. — Думаешь, я хочу привязываться к тебе? — Как будто я тебя заставляю. — Нет. Но я привязываюсь. Очень сложно устоять от соблазна забрать такого невинного гимнаста, который может в любой момент откусить тебе язык, себе насовсем. — Не говори таких вещей, — фыркает Тэхён. — Видишь, ты сам ко мне не хочешь, а ещё обвиняешь в том, что я за тебя не держусь, — на это даже нечего ответить. — Тэхён, — зовёт Чонгук, и тот поднимает взгляд. Получается слишком интимно: — Моя ласточка. Хочется зарычать, потому что Чонгук наглеет. В открытую соблазняет, лезет в душу своими ласковыми словечками, от которых сердце начинает усиленно качать кровь. Как будто побуждает к ответным действиям, потому что если Тэхён так и будет стоять, глядя на Чонгука, пока тот не делает абсолютно ничего, то просто взорвется. После того, как всё тело окатило жаром, вода не кажется такой холодной, разве что Тэхён чувствует контраст температур, когда прижимается губами к чужим. Льнёт всем телом к Чонгуку, злится из-за водорослей, которые путаются под ногами, а потому неожиданно для обоих обхватывает мужчину за бока бёдрами. Тэхён и в жизни не особо тяжелый, а в воде и вовсе не нужно прилагать никаких усилий, чтобы его удержать. Только если моральных. Целоваться с Чонгуком всегда горячо, потому что он не скупится на отдачу, и Тэхён очень... очень хочет продолжения, потому что не умеет контролировать собственные желания. Но ему запрещают, поднимая руки из воды и закидывая себе на плечи. Не здесь, точно не посреди озера. Поездка до ранчо кажется вечной, луга уже не радовали так, как при первом взгляде на них. Тэхёна трясло от холода даже в сухой одежде, даже при солнце, то было совсем слабым, погода всё ещё была не на их стороне, особенно ближе к вечеру. Он ехал с Чонгуком в одном седле, наплевав на то, что может подумать о них старик. Дальше хутора, максимум – Ирландии, информация всё равно не уйдёт. Его рука сама прижимала к себе чужую, которая придерживала за живот, голова норовила повернуться, уткнуться носом куда-нибудь в щёку, глубоко вдохнуть запах, прикусить кожу от переизбытка чувств, как когда-то сделал Чонгук. Он такому жесту усмехается, если и удивлён совсем не скрытному поведению Тэхёна, то не показывает этого. Достойно держит себя в руках, когда они уже переодетые и принявшие такой же холодный душ возвращаются в машину и едут обратно до Дублина в заранее забронированный Чонгуком номер всего на одну ночь. А Тэхён уставший, нетерпеливый, голодный, к тому же весь извёлся. Не может поприставать к Чонгуку, пока тот за рулём, даже если очень хочется. Хотя трасса подгоняет своей пустотой выкинуть что-нибудь эдакое, но желания оказаться в кювете и нажить проблем с арендованной машиной у него нет. А руки-то чешутся потрогать. Взгляд жадно скользит по профилю, Тэхён чуть ли не жрёт его глазами, то и дело кусая губы. Горит от одного воспоминания о «ласточке», о всякой там нежелательной привязанности. А почему они не могли бы вот так всегда? Если бы никто не узнал, если бы их обоих всё устраивало. Может, они даже встречались бы на нейтральной территории, Тэхёну было бы не так страшно, что их раскроют. Он – на манеже, если получится, Чонгук – в цирке. Правда, глупо надеяться на то, что Тэхён останется прощённым, если бросит их без предупреждения. Об этом, наверное, стоит рассказать, просто позже. Не тогда, когда не хочется очередных склок. Почему-то вся дорога обратно по ощущениям занимает в несколько раз больше времени, чем в первую поездку. А когда по стеклу начинает тарабанить дождь, Тэхён вообще сходит с ума: ехать приходится ещё медленней. Раздражение на погоду клокочет в груди, перерастает чуть ли не в бешенство, но стоит на горизонте показаться высоткам, стоит авто припарковаться на нулевом этаже отеля, возбуждение, забытое на последний час, бьет по мозгам, когда Тэхён смотрит на Чонгука, изучающего его голодным взглядом в ответ. Говорят, чем сильнее страсть, тем печальней у неё конец. Тэхён не заморачивается по таким пустякам. Не думает о камерах в лифте, позволяет плотно прижаться к себе со спины, так, что готов восторженно ликовать: он хочет этого не один. Они вваливаются в номер, с трудом открыв дверь, потому что это априори сложно сделать с закрытыми глазами во время поцелуя. Холода как не бывало, остался только жар, который кружит голову и не даёт здраво соображать, когда Чонгук придавливает его к столику, с которого что-то падает с глухим стуком. Они даже разуваются впопыхах. Чонгук часто немного грубый, в нём много сдерживаемой силы, которую он отчасти вкладывает в поцелуи и прикосновения. Его волосы мягкие, пропахли луговыми травами, и Тэхён шумно вдыхает понравившийся запах, зарывшись в них носом. Слышит, как с его рубашки слетает несколько пуговиц, прыгают по полу бисером, а плечо, к которому прикасаются горячие губы, обдаёт прохладой. Тэхён чувствует себя незащищенным, будучи придавленным к стенке, как будто дичь загнали в угол. Толкается, сам целует, совсем сбившись с ритма дыхания. Рубашка снимается через ноги, желания возиться с ней не было, а руки Чонгука словно раскалённым клеймом впиваются в бока, тесно прижимая к себе. Он цепляется с такой силой, как будто Тэхёна может снести ураганом. Он целует так, словно хочет добраться языком до самой души, которая, кажется, покинула это тело, стоило им оказаться в одной постели. На чистых, взбитых одеялах. Здесь почему-то одна кровать, как будто так и было задумано. Чонгук что-то шепчет, но Тэхён словно в бреду, не понимает ни слова, может, не хочет понимать, игнорирует, зарываясь пальцами в волосы, когда его сладко целуют между ключиц, пытаясь стянуть штаны. Тэхён пугается, тут же напрягается всем телом, опуская взгляд, но Чонгук успокаивает: — Я просто покажу, как надо, — шепчет в раскрытые губы, но Тэхён не понимает, всё ещё боязно наблюдая за ним. Как надо что, кому и зачем? А потом его голова оказывается между ног, рот дразнит мокрым кончиком языка чувствительную кожу бёдер, пуская мурашки по всему телу. Тэхён дрожит от страха и возбуждения, когда Чонгук цепляет пальцами его бельё и неторопливо стягивает, как будто искренне наслаждается процессом раздевания. Ему это словно доставляет внеземное удовольствие: исследовать губами, кусать и вылизывать кожу в опасном расстоянии от члена, который уже налился кровью и плотно прижался к животу. Странно, но лежать перед Чонгуком вот так, не кажется чем-то неправильным. Тэхён без стыда принимает это за свой первый подобный опыт, жадно облизывает пересохшие губы и сглатывает, когда Чонгук касается его между ног. У Тэхёна даже не получается дышать, лёгкие и горло словно опаляет огнём, руки конвульсивно впиваются в одеяло, пытаясь найти опору. Потому что на контрасте прохладного воздуха у Чонгука горячий рот, показывающий, как надо. У Чонгука мягкая слизистая, которая ощущается нежным бархатом на члене. У Чонгука глубокое и узкое горло, которое сдавливает его, Тэхёна, заставляя пальцы на ногах поджиматься, а глаза жмуриться – всё от удовольствия, получаемого впервые. А можно было вот так? Так правда бывает? Тэхён был таким дураком во все те моменты, когда боялся произнести подобные желания вслух, зато сейчас не стесняется и выдыхает обречённый стон, растягиваясь на постели, как будто познал все прелести оральных ласк и больше никогда не станет прежним. Возможно, действительно не станет. В нём это что-то ломает. Не всё страшное то, от чего он усиленно бегал полжизни. Когда Тэхён опускает взгляд и видит губы, плотно обтягивающие его член, то заливается краской не от стыда, а такого сильного возбуждения, что физически больно. И хорошо, и приятно до хриплых стонов на выдохах, но больно. Потому что Чонгук впивается пальцами в его бёдра с такой бешеной силой, не давая пошевелиться, что к парочке старых синяков завтра добавятся новые. Словно напоминание. Смотри, Тэхён, и помни. Гори. Полыхай каждой частью своего тела. Хотя о таком, кажется, невозможно забыть. Чонгук просит предупредить, когда он соберётся кончать. Тэхён не предупреждает, хотя понимает, что за этим последует. Но в момент эйфории, когда сознанием он на грани комы, злой взгляд Чонгука, который обтирает лицо поднятой с пола рубашкой, как-то не имеет значения. И его по-настоящему болезненные укусы на бёдрах в отместку, и оставленные им синяки, и то, что он разъярённо дышит Тэхёну в рот – тоже не трогает душу. Тэхён теоретически понимает, для чего Чонгук ему это показал на практике. Знает, что тот не делает ничего просто так, а потому, хоть и отходит от оргазма, не боясь последствий, всё равно трясётся. Предчувствует, что должно за этим последовать, знает, что Чонгук собирается сказать, когда отстраняется, снимает верх и открывает рот, но Тэхён перебивает, выставив ладонь перед собой. — Я не смогу, — у него во взгляде плещется страх. Чонгук понимает, что так, как он, разумеется, не сможет. Но ему так и не надо. Ему надо неумело, чтобы девственно-чистый рот Тэхёна-мальчика-не-гея достался ему. Желание, подкреплённое скорее чувством собственничества, нежели иными глубокими мотивами. Чонгук согласен научить и показать, сделать под себя, чтобы у них не возникало проблем хотя бы в постели. Он расстёгивает ремень, звякая пряжкой, пока Тэхён, уязвимый и голый, лежит между его коленей, глядя с ещё не утраченным возбуждением. Чонгук нутром ощущает его страх перед тем, что он должен будет взять в рот мужской член, хотя тот априори не может быть женским. Он не изверг. Но с Тэхёном нельзя расслабляться, его настроение – американские горки. В движениях плохо скрываемое желание продолжения, когда он цепляется за Чонгука, стоит тому склониться над ним, чтобы клюнуть в губы. — Поверь, ласточка, — и голос такой, что Тэхён начинает терять свою неуверенность, — тебе не надо быть профессионалом, чтобы доставить мне удовольствие. Тэхён хоть и вспыхивает всеми оттенками красного, потому что признание опаляет кожу и накормленное эго, но это не значит его смущение. Это значит его желание, потому он опускает взгляд вниз, касаясь пальцами молнии брюк. Он трогал и видел Чонгука так много раз, что этот процесс его вообще никак не задевает и давно не отзывается стыдом. Но вот тот момент, когда Чонгук встаёт у подножья кровати, тянет на себя за щиколотки, чтобы Тэхён сел перед ним, возможно, заставляет сгорать от стыда. И возбуждения от неправильности ситуации. Чтобы Тэхён, чтобы чей-то член в свой рот – уму непостижимо. Но сам тянет брюки Чонгука вниз вместе с бельём, а мужчина над ним тяжело дышит, не торопит и даёт свыкнуться с мыслью, что рано или поздно это произошло бы. И в постели не должно быть так, чтобы удовольствие получал кто-то один. У Чонгука всё по полочкам и логично, у Тэхёна пересыхает во рту, когда он понимает, что обратного пути уже нет. Обратно, вообще-то, и не хочется, ему нравится и так, как будто глубина их отношений стремительно движется ко дну. А когда достигнет, что там? Оно вообще есть, это дно, которое означает логичную завершенность пика отношений? Тэхёну кажется, что такого не бывает. Учиться быть с кем-то он не перестанет, вероятно, никогда. Тело окутывает стая мурашек, когда Чонгук, чуть склонив голову набок, гладит его по волосам. Играется, зарывается пальцами, а Тэхён не видит смысла оттягивать момент: с замиранием сердца обхватывает чужой член губами, принимаясь облизывать языком. Будучи парнем и сам понимает, где приятно, с какой силой, и он точно не готов пускать Чонгука дальше. Он же просто задохнётся... А ему сверху советуют дышать носом, успокаивают ласковыми, терпеливыми прикосновениями, и Тэхён готов отдаться в чужое пользование, чтобы Чонгук просто сделал всё сам. Так, как надо ему, как он хочет и как нравится, но того словно всё устраивает. Как будто именно неопытность возбуждает ещё крепче. Сумасшедший... Пальцы заботливо бегают по щекам, под которые толкается головка, трогают повсюду, собирают волосы в две охапки, как будто чтобы лучше видеть лицо. И вот сейчас Тэхён бы точно сгорел от стыда, потому что готов кончить снова от того, чем занимается. Даже с Чонгуком стыдно, даже несмотря на то, что он поощряет быть развязным с ним, не стесняться своих желаний, не бояться получать удовольствие и не бояться его доставлять. Он показал, как надо. Тэхён всегда стремится сделать всё по-своему. Поднимает взгляд, чтобы мельком взглянуть, а там его встречает чужой: горящий желанием. Такой, каким Тэхён смотреть не умеет. Страшный. Пугающий. Как будто Чонгук готов сорваться в любую секунду, но держится, осознавая, кто сидит перед ним. Чонгук грязный. Сколько бы хорошего о нём ни говорила труппа, Тэхён запомнит его именно таким: с тяжело вздымающейся грудью, рассеченной редкими шрамами, с крепкой рукой в своих волосах, с пылающим взглядом, в котором пляшут черти. И неважно, что радужка второго белая – просто там выжжено всё дотла, до самого чистого пепла. Он не вынуждает Тэхёна брать глубже, за что тот мысленно благодарен, зато крупно кончает прямо ему на грудь, запачкав подбородок. И такое чувство, как будто Тэхён прошёл какой-то очень странный обряд посвящения, раз ощущает себя полноценно удовлетворённым. Чувствует вязкую каплю на губе, смахивает пальцем, но на рецепторах всё ещё звучит запах: тяжелый, солоноватый, с привкусом горечи. Чонгук весь так пахнет. От него всегда веет горьким. И даже губы, которыми он голодно, размашисто накрывает чужие – отдают чем-то странным. Может, это привкус раскрепощения. Ещё одного шага на пути к тому, к чему Тэхёну стоит стремиться – настоящей свободе от рамок. Он бы никогда не подумал, что подобное может сделать его уверенней в себе и своих желаниях, а сейчас понимает – правда. Не боится. Понимает и трясётся от переполняющих чувств, продолжая сидеть на краю кровати с поднятым на Чонгука взглядом, с которым его разделяет жалкий выдох. Осознание страшное: в том, чтобы испытывать симпатию к мужчине, нет ничего плохого. Желание ещё страшней: Тэхён, кажется, хочет чего-то большего, чем их взаимовыгодные отношения.