Кураж

«Они без конца спорили, и редко соглашались, и вечно ссорились. Они терзали друг друга каждый день. Но их объединяло одно – они с ума сходили друг по другу».

После поездки в Дублин Тэхён чувствовал себя... спокойно. Он с охотой соглашался на различного рода предложения, от кого бы те ни поступали, чаще всего бегал по пабам с Чимином и Жизель, а вернувшись в отель, непременно шёл в номер напротив. Он не уходил, даже если Чонгук спал. Специально оставался ночевать, осторожно залезая к нему под одеяло. Не лез, не шумел, не приближался, пока мужчина, даже не открывая глаз, сам не звал к себе хриплым ото сна голосом. Всегда знал, кто пришёл. Да разве другой осмелился бы? Странная потребность в компании Чонгука медленно перерастала в зависимость от его присутствия. Тэхён старался не шибко светить эмоциями, но когда это он умел? Стоило услышать его голос или запах, Тэхён словно ручной пёс вёл головой, искал глазами, а если не находил, то разочарование было ощутимо на физическом уровне. Но если вдруг Чонгук действительно был поблизости, Тэхён ждал, пока тот хотя бы кинет в его сторону взгляд. И Чонгук всегда смотрел, иногда присоединялся, хотя Тэхён при труппе старался избегать его компании, однако же ничего не мог с собой поделать, если такое вдруг случалось. Он просто не знал, как вести себя в такой ситуации, как он может разговаривать с Чонгуком, не знал, что говорить, чтобы не выдать себя. Они слишком много времени проводят вместе, поэтому Тэхён даже не может рассказать о том, чем занимается вечерами. Много чем, и то явно не для чужих ушей. А Чимин интересуется. Он иногда очень по-странному косится в его сторону, разворачивается и уходит, если видит их вдвоём, из-за чего Тэхён тоже умудряется нервничать, потому что не понимает, что происходит в этой маленькой глупой голове. Чимин вообще странный: в один момент он самый добрый и понимающий человек, которого Тэхён встречал, в следующий – готов до крови или даже насмерть биться за последний кусок пепперони. Иногда он гладит по голове, пока Тэхён сидит на барьере после выступления и убивается над своими ошибками, а иногда с такой силой отвешивает подзатыльник, что ты чуть ли не бороздишь землю лбом. У него, в общем, всё зависит от настроения, которое меняется быстрее, чем Тэхён успевает вякнуть в его сторону хоть что-то. — Шестой год идёт, как я живу с ним, — развалившись на диване в одной из общих комнат, безразлично говорит Юнги. Тэхён сидит рядом в той же позе, откинувшись на спинку дивана и пялясь в телевизор невидящим взглядом. Там что-то про грызунов и их запасы, о которых они постоянно забывают, из-за чего приходится делать новые. — Белки такие тупые, — снова кидает Мин. — Ты тоже, — получается безразлично и на автомате, потому что голова забита совсем другими вещами. — Иди в задницу, — лениво советует Юнги, и Тэхён только угукает в ответ, потягивая сок из упаковки через трубочку. Он живёт в таком темпе, кажется, что сумасшедшем, уже больше месяца, а ведь по ощущениям только недавно прилетел в Лондон. Ещё недавно плакал из-за того, что его насильно поцеловали, перевернули мир с ног на голову, поломали душу. Надо же, Тэхён собрался заново улучшенной версией себя. Это так странно, как сильно человека может изменить другой человек, хотя казалось, что дальше – хуже. Может, оно и плохо, что Тэхён так быстро привязался к Чонгуку. Может, плохо, что он вообще умудрился к нему привязаться, но это его первый и пока единственный опыт, и о другом думать почему-то страшно. Мысли о другом вызывают в Тэхёне отвращение, потому что ему другого не надо, устраивает и то, что есть сейчас. И он бы просто почаще хотел слышать от Чонгука признания, как тому хорошо с Тэхёном. Но Чонгук, зараза, молчит о таких вещах. И Тэхён молчит. Он гордый. И не умеет говорить о своих чувствах, потому что потом всегда жалеет. Это стыдно, это неприятный процесс – когда ты должен вывернуть перед человеком душу, потому что всегда становится страшно, а вдруг ему это не нужно? По крайней мере, в жизни Тэхёна не было таких людей, которых волновали бы его чувства и мнение. Он просто делал то, что велели, жил словно робот: манеж–дом, манеж–дом. Даже плакал чуть ли не по расписанию, чтобы не светить опухшим лицом на соревнованиях по просьбе тренера. Чонгук, вошедший в комнату, замирает на пороге, сведя брови к переносице, и окидывает Тэхёна с Юнги непонимающим взглядом, а те даже не реагируют. Уставились в телик, где диктор рассказывает что-то о грызунах монотонным голосом. Тэхён думает о том, что хоть его трепет перед зрителями и не пропал, он уже не чувствует того, что испытывал в своё первое выступление. Конечно, всё ещё есть азарт, страх перед публикой и коленки иногда трясутся, но это спокойные, приятные чувства. Это не настолько изнуряющая работа, всё ещё тяжелая и намного более опасная, но от неё эмоций больше. И отдачи. И вообще всего. А нога всё ещё даёт о себе знать время от времени, напоминает, ноет, колени в синяках. Тэхён как будто выступает в роли мальчика для битья, а не воздушного гимнаста. Чонгук тоже хорошо старается, не скупится на силу, на такое сложно жаловаться, когда тебя это возбуждает, но Тэхён, наверное, пожалуется. Чтобы не так крепко и не до синяков, а то взгляни на него мама, то грохнулась бы в обморок – на теле живого места нет. Поэтому он и сидит, развалившись варёной картошкой на диване. Завтра выступать, надо отдохнуть и выспаться, но Тэхён понимает, что за один день не отдохнёт, потому что чувствует себя разбитым и уставшим на десять лет вперёд. Он не замечает, что в комнате кто-то есть, пока Чимин не влетает в раскрытые двери и не тормошит его волосы. Даже поправлять лень. Пофиг. Всё равно рано или поздно они все умрут и никому не будет дела до его волос. — Вы чего тут расселись? — Ждали, пока ты придёшь и спросишь, — говорит Юнги, за что Чимин щипает его за сосок, перегнувшись через спинку дивана. Мин даже не реагирует, как будто привык. Ну, Тэхён тоже привык к выпадам Чимина, который иногда очень любит применять физическую силу. Вроде маленький, узенький в плечах, богатырем точно не назовёшь, а шибануть может так, что ты чуть ли не отправляешься к праотцам. Просто Чимин делает это от души и с чувством. — А ты чё такой вялый? — тыркает Чимин Тэхёна за плечо. — Опять что-то не поделили? Я же вообще запретил вам пересекаться. — Он сам припёрся, — кидает Юнги. — Никто не запрещал тебе встать и свалить, — Тэхён уже и пререкается лишь для вида. — Или ты моего разрешения ждал? — Ждал, пока ты придёшь, чтобы навести на тебя порчу. — Шаман недоделанный. — Дылда. — Закончили обмен любезностями? — интересуется Чимин. — Да, — в один голос. — Ну мы тогда с Чонгуком поехали, а вы тут сидите ещё полночи, членами меряйтесь, окей? — Окей, — говорит Юнги, и Чимин больно щипает его за шею. И даже не боится взгляда, которым на него смотрит Юнги, так же воинственно смотрит в ответ. Бесстрашный. Укротитель всяких там ползучих тварей и Юнги. Тот с тяжелым вздохом поднимается с дивана, потому что в отель ехать всё равно придётся, а когда дверь за ними закрывается, то Тэхён чувствует ладони на своих плечах. И то, как Чонгук зарывается кончиком носа в его волосы. Тэхён устало прикрывает глаза, наслаждаясь. Честно, он был бы не против, если бы такое происходило почаще. — Поехали в отель, — тихо говорит Чонгук ему в волосы, а Тэхён только угукает в ответ, но ленится подняться с дивана. Они приедут в отель, и всё закончится как обычно. Тэхён начинает понимать, что не только у Чонгука есть желания и предпочтения, но и у него самого, и в те не входит сумасшедшая, грубая дрочка. Иногда ему хочется просто вот так посидеть, узнать побольше о чужом прошлом, потому что те крупицы, которыми Чонгук делится с ним, совсем не проясняют ситуацию. Тэхён и так понял, что мадам Гу была строгой женщиной, видимо, не самой лучшей мачехой в мире, но Чонгук всё равно уважает её, а за что – не говорит. Он вообще чаще всего ничего не говорит. Может, не хочет, может, не понимает, что Тэхёну это нужно. — Я сократил дни выступлений, — говорит Чонгук, усаживаясь на диван рядом. — Ещё шесть ваших выходов на выходных, и мы едем в Амстердам. — Всего шесть? Мужчина сканирует Тэхёна взглядом, что-то подмечает для себя, интересуется: — Ты нормально себя чувствуешь? Тэхён пожимает плечами, подгибает под себя ноющую ногу. Ему бы вообще лишний раз не шевелиться, чтобы не тревожить синяки, но физическая боль – не то, на что он стал бы обращать внимание. По крайней мере, раньше. — Просто очень устал. — Уверен? — Чонгук сидит совсем рядом, опускает ладонь на его бедро, но не как обычно, чтобы поиграться, а как будто хочет честности. — Если есть проблемы – говори. Я не телепат. — Телепат, — усмехается Тэхён. — Ни разу. — Ты себя недооцениваешь. Они молчат так какое-то время, пока Чонгук наблюдает за ним, и Тэхён не совсем охотно, но признаётся: — У меня просто всё болит. — Что и где? — Всё и везде, — вздыхает он, откидывая голову на спинку дивана. Век бы не шевелиться. — По мне как будто грузовик проехался. — Это с непривычки. — Это из-за тебя тоже, — признаётся Тэхён, кидая на Чонгука взгляд. Тому не нужны объяснения. — Ты не подавал виду, что тебе не нравится, — справедливое замечание, но Тэхён вообще не привык избавляться от дискомфорта в своей жизни. Он с болью на ты. — Ты спросил – я ответил. — Мог просто сказать. — Просто говорю. — Мне быть с тобой поласковей? — Чонгук впервые спрашивает такое без ухмылки, как будто искренне интересуется. Его пальцы заботливо убирают волосы Тэхёна назад, он всегда норовит открыть его лицо, заглянуть в глаза, понаблюдать, как будто ещё не нанаблюдался. — Ты не щадишь себя больше, чем я, — говорит Чонгук. — Будь с собой помягче во время выступлений, и я буду помягче с тобой. Он опускает руку на шею, поднимает голову Тэхёна и приближается сам, чтобы мазнуть губами по чужим, а затем поцеловать: тягуче и мягко. Надо же, Чонгук умеет. Это не похоже на их обычные голодные поцелуи, когда Тэхён сам буквально пытается Чонгука сожрать. Это то, чего у них ещё не было, потому что не обязывает к продолжению. Это спокойно и без лишней спешки, даже как-то умиротворённо с массирующими затылок пальцами. И именно так сейчас куда приятнее. Тэхён заглядывает Чонгуку в глаза, когда тот отстраняется. Мягко гладит пальцем по щеке, и Тэхён очень хочет сказать, спросить, можно ли забыть о сделке? О том, что отношения эти взаимовыгодные, что в них не принято говорить «нет», даже если чего-то не хочется. Не хочется Тэхёну, конечно, очень редко, потому что это всё новое и неизведанное, но такое бывает. И даже если он совсем не мило посылал Чонгука на все четыре, то чувствовал себя виноватым из-за того, что тот никогда ему не отказывает в чём бы то ни было. А ни о чём другом он почти и не просит. Изредка предлагает пообедать вместе, прогуляться, когда идёт выгуливать Марса, и вот показал немного Ирландии. Что им вообще двигало в тот момент? Какая-то там привязанность, которой Тэхён вовсе не ощущает. Чонгук не нуждается в нём настолько, только зря болтает. Тэхён вот-вот готов попросить: «Давай по-настоящему. Я готов, я не против, у нас уйма времени, чтобы узнать друг друга получше». — Поехали? — спрашивает Чонгук. Неужели не видит? Всегда видел, читал, а сейчас вот нет. Тэхён почти говорит, что хочет прогуляться, но передумывает, потому что нога сегодня совсем не даёт ему покоя. Это нудная, навязчивая, ноющая боль, хоть и совсем незаметная, но ощутимая. Он поднимается с дивана так, как будто прилагает к этому немалые усилия. Чонгук наблюдает за ним в открытую, с обеспокоенным лицом, когда Тэхён плетётся, едва переставляя ноги, и закидывает сумку на плечо так, словно та весит не меньше тонны. Они в спокойной тишине ждут машину, так же молча едут, пока Чонгук не касается его руки своей, сидя рядом на заднем сидении автомобиля и привлекая своим жестом внимание. Тэхён смотрит на него и по взгляду понимает, что выглядит как побитая собака. — Если ты не уверен, что сможешь выступить... — Чонгук, — Тэхён, кажется, впервые обращается к нему по имени, перебивая. И слушать не собирается. — От выхода на арену меня остановит только смерть. — Поэтому и переживаю. Тэхён качает головой. Переживания по таким пустякам – пустая трата времени. Он встанет с кровати и будет делать своё дело, даже если ему отрубят ноги. Так его выдрессировали: работать сквозь пот и слёзы, не останавливаться, терпеть. Бесконечно терпеть всякого вида боль, потому что, как говорил его тренер, через боль мы растём. А ещё он говорил, что однажды Тэхён сдохнет с таким темпом работы, когда тот, идя всем наперекор, тренировался до седьмого пота по двадцать часов в сутки. Великим не стать, валяясь в кровати днями напролёт. Но как Тэхён понял, великим иногда не суждено стать и тому, кто пашет как проклятый. Так бывает. Кому-то везёт, кто-то оказался в нужном месте, в нужное время, так просто сошлись звёзды, обстоятельства, благоволила судьба, вот и всё. И никаких секретов успеха не существует, по крайней мере, даже со своими золотыми медалями, которые не значат сейчас ровным счётом ничего, Тэхён точно не разгадал ни одного. Но что он точно знает, так это то, что никогда не подведёт свою команду и человека, стоящего выше него. — Завтра мне будет лучше, — говорит Тэхён. И он верит в это. Просто сегодня столько всего навалилось, что даже не хочется изображать какие-либо эмоции. — А ещё есть послезавтра, — напоминает Чонгук. Его ладонь обхватывает пальцы Тэхёна, едва заметно сжимает. Чонгук слушается, совсем не прилагает сил. — Я не прошу тебя не выходить, но оцени свои силы здраво и скажи, стоит ли мне быть готовым к неприятным последствиям. — Я выступлю. И выступлю отлично. И ты будешь аплодировать мне так, что отобьёшь себе все ладони. Чонгук усмехается. — И прямо сейчас ты не обвиняешь меня во всех смертных грехах? — Что ты, — насмешливо заламывает брови Тэхён, — список того, в чём я тебя обвиняю, куда длинней. Чонгук тихо, утробно смеётся над ним, обхватывая его ладонь второй рукой, и внезапно смотрит прямо в глаза, что у Тэхёна внутри всё замирает. Как будто мир ставят на паузу. Наверное, не стоит придавать значение тому, что сердце болезненно сжимается, всего на одну короткую секунду. Тэхён искренне не понимает, что с ним происходит. Чувство приятное, крышесносное, вместе с тем доставляет какой-то непонятный дискомфорт, расползающийся вместе с теплом под рёбрами. Его кидает в жар. Он очень хочет Чонгука поцеловать, так, как тот поцеловал его чуть раньше. Хочет касаться ладонями, наслаждаться тем, что у него единственного есть доступ под чужое одеяло. Одно на двоих, которое они делят и этой ночью. Тэхёну жарко, потому что Чонгук горячий после душа, кожа ещё не успела остыть, но он всё равно лезет под бок, получая в ответ неразборчивое мычание непонятно о чём. Да Тэхёну и не важно. Ему последнее время отчего-то по-особенному хорошо рядом, но ведь о таком не скажешь. Это надо открыть свой рот и что-то пролепетать о, кажется, чём-то очень важном, к чему пока не готов. Тэхён и не говорит. Его выступление, как обычно, на высоте во всех смыслах. Чонгук действительно аплодирует вместе со всеми, не так живо и восторженно, как представлялось, но хватает и этого. Разве что Тэхён молчит о том, что у него в какой-то момент задрожали ноги, а шагнув на вторую трапецию, он повис на одной руке не потому, что так было задумано, а потому что растерялся из-за мандража в теле. В тот самый момент даже кости пробрало дрожью и внутренности опалило огнём. Тэхён тут же встрепенулся птицей, собрался и довыступал уже в куда более собранном состоянии. Чонгук странно на него посмотрел после выступления, сказал, что номер был отдан отлично. Тэхён промолчал. Он не ожидал вернуться к себе в номер после прогулки с Чимином и Хосоком, принять душ, а потом обнаружить Чонгука на своём пороге с каким-то тюбиком в руках и банкой из-под таблеток. Конечно, в номер он его пустил, но опешил, когда ему сунули в руку инструкцию, требуя ознакомиться с приёмом. — Для чего это? — хмурился Тэхён, разглядывая упаковки. Он сидел на постели в одной футболке и белье, Чонгука стесняться смысла не было. Он видел так много, что скрывать от него свои ушибы причин нет. — Ты плохо ешь, а синяки могут быть из-за низкого гемоглобина, — объясняет Чонгук, а Тэхён вскидывает на него непонимающий взгляд. — Пей таблетки, мажься, и всё заживёт как на собаке. Нужно сказать спасибо? Но слов почему-то не находится. — Ладно. Чонгук смотрит на него, спрятав руки в карманы брюк. Чего-то щурится. — Спасибо? — всё-таки выдавливает из себя Тэхён. — Пожалуйста. Тебе, может, помочь? — Я, по-твоему, совсем беспомощный? — хмыкает Тэхён. — А я, по-твоему, совсем слепой? Это даже иронично. Не совсем, думает Тэхён. Наполовину же. Даёт себе мысленную затрещину, чтобы в голову не лезла всякая фигня, которую Чонгук не оценит. — Не понял, — говорит Тэхён, а мужчина подтягивает брюки и садится перед ним на корточки. Он смотрит снизу вверх, вроде не должен пугать, а пугает, потому что что-то понимает, чего не должен. Снимает пиджак, оставляет на кровати, медленно расстёгивает манжеты рубашки и закатывает рукава, неотрывно наблюдая за молчаливым и паникующим Тэхёном. О чём он там мог догадаться? Неужели о том, что Тэхён в него немного... — Ты сорвался, — утверждает Чонгук, и Тэхён облегчённо выдыхает. О чём это он вообще собирался подумать?! — Думал, сам признаешься, но куда уж там. Ты для такого слишком самоуверенный, бесстрашный. Даже меня не боишься. Непорядок. Боюсь, думает Тэхён. Просто не до конца и не всегда, но он был бы идиотом, если бы не боялся Чонгука вообще. Раз боится, значит, инстинкты всё ещё работают. Это значит, что ещё не всё потеряно, хотя это именно Чонгук сейчас сидит перед ним, держит за щиколотку, втирая мазь в синяки, как будто специально надавливает чуть сильнее, чтобы Тэхён подал признаки жизни и заговорил. Но тот терпит, смотрит на него. Молчит. Упрямый. — Я спросил тебя: стоит ли мне быть готовым? Но ты даже не можешь здраво оценить своё состояние, — в голосе холод, он заведён. — Нельзя быть таким беспечным. — Мне больно, — звучит ровно. — А мне, думаешь, было не больно за этим наблюдать? — щурится Чонгук. Он закрывает тюбик и бросает его на кровать, без слов моет руки, пока Тэхён сидит на постели и почему-то чувствует себя виноватым. Хотя в чём его вина? В том, что не стал снимать свой номер с программы и выступил, как должен был? — Ну подумаешь, сорвался раз, — сверлит он вышедшего из ванной Чонгука, который холодно смотрит в ответ, расправляя рукава рубашки. — С кем такого не бывает? Жизель, по-твоему, никогда не падает? — Не из-под купола! — Чонгук рявкает так, что Тэхён вздрагивает. Он впервые злится. По-настоящему. Даже рот не открывается, чтобы начать противоречить, хотя тут и нечему. — Я послушал тебя только потому, что до этого ты меня не подводил. — Всего один раз! Чонгук хватает его за скулы, поднимая голову на себя. Одним взглядом выедает внутренности словно кислотой, он раздражён. Разбег от нуля до сотни, вот так внезапно. Ему не нравится риск и чужая беспечность, со своей мирится, себе позволяет, только ему можно, только после того, как разрешил другим – тоже можно всё. Его слово – закон. Он главный, он прагматик, он ненавидит терять артистов. — А представь, что этот один раз стал для тебя первым и последним, — тон такой ледяной, что Тэхёна пробирает до костей. Взгляд режет без ножа. — Представь, ты там, наверху, а потом оступаешься. Всё. И ты мне больше не нужен. От его слов почему-то ломает. Что-то трещит в груди, впивается болью в лёгкие. Не надо говорить таких вещей. Тэхён их за всю жизнь уже наслушался. В голове совсем не держится мысль, что Чонгук зол на него, рассержен так, как не был ещё никогда, что он вряд ли фильтрует слова, пытается подавить, надавить побольнее, чтобы Тэхён запомнил раз и навсегда. Ну, он, вероятно, запомнит. Он отталкивает его руку, в глазах предательски щиплет. — Откуда я знал, что это случится?! — он поднимается с кровати, отходит подальше и удостаивает Чонгука таким яростным взглядом, что, кажется, тот сейчас всполохнет синим пламенем. Лучше бы ему не приближаться. — Я был уверен, что справлюсь отлично, и я справился. Откуда я мог знать, что сорвусь? Кто, блин, вообще может знать о таком заранее?! — Чего разорался? — Ты обвиняешь меня в том, в чём я не виноват! — Твоя беспечность... — А твоя? — перебивает Тэхён, с прищуром глядя на него. — Про свою беспечность ты ничего не хочешь сказать? Ты говорил, что для тебя главное – безопасность, при этом Чимин выступает с кобрами. Один укус – он тоже тебе не нужен. Даже слушать не хочу, — качает он головой. — Иди отсюда. Чонгук, до этого хмуро смотревший на него, неверяще усмехается: — Выгоняешь меня? — Я ни в чём не виноват, — сглатывает Тэхён. Ярость уступает место обиде. Да, к нему особое отношение, Тэхён помнит слова Чимина о том, что бывшая фаворитка получала от Чонгука то, чего не получали остальные как в хорошем смысле, так и в плохом. Быть избранным приятно лишь в те моменты, когда тебя не обвиняют в каждом твоём неверном шаге. Он сам испугался, когда сорвался, потом ещё долго трясло, а Чонгук называет его беспечным... Как вообще посмел? Возможно, Чонгук замечает, что Тэхёна трясёт от злости, что в глазах навернулись слёзы, потому и делает шаг к нему. Тэхён от него, указывая пальцем на дверь. — Уйди, я сказал. Он не заслужил всей этой злости. — На обиженных воду возят. — Поумничай ещё, — ворчит Тэхён. — Ты же любишь. — Тэхён, — зовёт Чонгук. Между ними витает напряжение, Тэхён после его слов чувствует себя так, как будто его полмира предало, а он ненавидит это поганое ощущение беспомощности перед человеком. С тренером было похожее, только Тэхён не привязался к нему настолько. Он не пускал его в свою голову, не занимал им все мысли, а Чонгук просочился повсюду, как будто негласно объявил его тело и его всего своей территорией. — Впервые за чёрт знает сколько лет я чего-то испугался, — говорит Чонгук. — А ко мне какие претензии? — За тебя испугался, дурак. — Сам дурак, — ворчит он, чувствуя жар под рёбрами. Странно, что с ним может сделать жалкая парочка слов. Чонгук за него испугался. Смеяться, плакать или гордиться? — Я прекрасно понимаю, что ты сделал это не специально, но ты мог хотя бы сказать мне, что уверен в себе не до конца. Чтобы я был готов. — К чему готов? — фыркает Тэхён. — Да хоть ловить тебя. И смешно, и плакать хочется. Чонгук испугался, был готов ловить, вот умора. Кому расскажи – не поверят. Он снова идёт в его сторону, Тэхён в этот раз не двигается, даже позволяет ему к себе прикоснуться: обхватить лицо ладонями, убрать волосы, чтобы беспрепятственно заглянуть в покрасневшие глаза. Я сам испугался, очень хочет сказать, но молчит. А Чонгук смеет говорить, что после падения он ему будет не нужен. Да разве это справедливо? Кому он вообще нужен будет после своего падения? Он не замечает, как шмыгает носом, как щека становится мокрой. Плачет перед Чонгуком... Позорище. Тэхён вообще никогда не плакал перед людьми, только дома, в одиночестве, в свою подушку, заглушая всхлипы, чтобы не разбудить соседей. Это какой-то кошмар наяву. Обнажается душой. И перед кем? Его же потом в очередном порыве злости не постесняются ткнуть в это лицом. Ну, Тэхён тоже не пальцем деланный, знает, чем будет бить в ответ. Может, я не хотел, чтобы ты меня ловил? Нет, не так. — Может, я хотел, чтобы меня поймал не ты? — уже пытается, а голос, несмотря на слёзы, ровный, хоть и хрипит. Кажется, получается. Возможно, он действительно задевает что-то в Чонгуке, тот на одну короткую секунду морщится, едва заметно, губы дёргаются. — Кто тогда? Тэхён молчит. — Кому ты нужен? Не поддаётся. Держится кремнем, хоть и истекает слезами. Себе, стучит в голове. Нужен себе как минимум, а остальные не важны. Ни в ком, кроме себя, нельзя искать защиты. — Куда ж лезешь? — качает головой Чонгук, стирая слёзы пальцами. — Туда же, куда и ты. — Уверен? Из нас двоих плачешь именно ты. Значит, всё-таки не туда же. — Просто подожди, — обещает Тэхён. — Я в долгу не останусь. — Заставишь меня слёзы пускать? — Заставлю. Однажды. Даже если ради этого мне придётся расшибиться в лепёшку. — Думаешь, буду плакать? — улыбается Чонгук. — Будешь. — Очень жестокое обещание с твоей стороны. — Ничуть не уступает тебе, — и голос ни разу не дрогнул. — Я жестокий, потому что беспокоюсь. — Да мне плевать, — равнодушно говорит Тэхён. И ему правда всё равно, какие у Чонгука там причины. Воспитательный это момент, беспокойство, злость – до лампочки. Он не даст разбирать душу по кускам. Честное слово, кому угодно, но только не Чон Чонгуку. — И тебе меня совсем не жалко? — интересуется Чонгук, а Тэхён коротко смеётся. — Раз ты последний человек, который заслуживает соболезнований, то и последний, кто заслуживает жалости. — А что насчёт сострадания? — Знаешь такие красивые слова... — улыбается Тэхён Чонгуку в ответ. Они как будто обмениваются сладкими комплиментами, а не обещают довести до рыданий. Тэхён и не хотел бы, просто задет до глубины души и обижен. Пускай на нём возят воду, что угодно пускай делают, но от чувства-то не избавиться вот так просто. — Mon petit avaler, — руки Чонгука опускаются с щёк на шею. — Не ручаюсь за произношение, но звучит тоже красиво, правда? — Ты меня проклял? — Да, — врёт. — Я так и подумал. — Знаешь, ласточка в греческой мифологии была посвящена Афродите. Она выступает символом молодости, — руки скользят по плечам ниже, сам Чонгук подходит вплотную. — Красоты. Любви. — И зачем мне эта информация? — Она была безжалостна к тем, кто отвергал любовь, внушала людям и богам это чувство, без разбора влюблялась сама, хоть и была занятой женщиной. А однажды муж поймал её сетями с любовником в постели голыми, — Тэхён непонимающе смотрит на него. — А после он созвал богов в их спальню и выставил её на посмешище. — Я не понял морали. — Помни, кому ты принадлежишь. Держи это в голове, даже если хочешь, чтобы, когда ты падаешь, тебя ловил кто-то другой. — Кому принадлежу? Тебе, что ли? — Так же, как я тебе. Мы вроде обозначили границы. Чонгук ревнует?.. Да было бы к кому! Тэхён же не всерьёз, просто хотел задеть то единственное, что смог в Чонгуке понять, а ему прочли целую нотацию. — Хочешь сказать, что выставишь меня на посмешище, если я вдруг решу тебе изменить? — уточняет Тэхён. — Никому не нравится, когда их используют в своих целях. — Мне ли не знать, — усмехается он, а мужчина тяжело вздыхает. Касается его лба своим, словно устал от этой перепалки, крепко держится за бока, сжимает футболку пальцами, и Тэхён вынужден схватиться за его предплечья, останавливая. Но Чонгука даже китайская стена не остановит, что говорить о Тэхёне? — Я не подарок, — говорит тот, и Тэхён охотно с этим соглашается. — Но я беспокоюсь. Правда. За тебя. Даже если ты хочешь кого-то другого. Если всё равно, то на людей так не злятся, — он пытается заглянуть в бегающие глаза, не получается. Касается виска губами, пускай своеобразно, но пытается извиниться за импульсивность, хотя все его слова – камни. Шепчет: — Моя ласточка. Я ведь отчитываю тебя не без причины. — Ты мне не нравишься, — признается Тэхён. В те моменты, когда они ссорятся, он и правда терпеть его не может, потому что Чонгук становится до невозможного невыносимым. И его умение задеть за самое больное никогда не проходит бесследно. Нельзя же так, чтобы доводить человека до ярости и бессилия, пытаясь защитить собственные чувства. Но о чужих он, кажется, и не подумал. А если и подумал, то с чего-то решил, что Тэхён справится, или ему всё равно, или его это вообще никак не заденет. Задело. До того, что в груди до сих пор ноет, все его слова просочились прямо туда, впились ножами между рёбер. Игнорировать не получается. Тэхён не даёт себя поцеловать даже с целью извинения. Отворачивает голову и убирает руки Чонгука от себя, стиснув челюсти. Ему нужна ночь, чтобы отойти и забыть, желательно в одиночестве. Знает, что если прекратит всё сейчас, то пожалеет потом, может быть, даже приползёт первым, когда соскучится, а такая перспектива совсем не радует. Быть слабым и просящим – не его стиль. — Злишься, — констатирует Чонгук. Тэхён бы выписал ему премию за проницательность. — Я тоже. Он забирает пиджак, перекидывает через руку. Далеко ему идти не надо, всего-то в номер напротив. Тэхён сегодня собирается спать один. Из принципа. Хотя бы ночь. — Мог бы извиниться ради приличия, — говорит Тэхён, а Чонгук удивлённо смотрит в ответ. Так, что хочется заехать ему по лицу. — За что мне извиняться? У тебя своя правда, у меня – своя. Это не я чуть ли не довёл тебя до сердечного приступа. Не до приступа, но довёл, насупившись, смотрит на него Тэхён. Обязательно быть таким каждый раз? Неужели нельзя признать свою неправоту? — Ясно, — кидает Тэхён. И тот факт, что Чонгук даже не думает ставить его чувства выше своих и после случившейся недоистерики, задевает сильнее, чем все сказанные им слова. Чонгук удивительный в самом ужасном смысле: эгоистичный, бесчувственный, умудряется быть высокомерным в самый неподходящий момент. Своя правда, мысленно передразнивает его Тэхён. Пошёл он в жопу со своей правдой. — Справишься завтра без сюрпризов? — интересуется Чонгук, уже стоя на пороге. Тэхён просто хочет, чтобы он провалился под землю, в самый ад, туда, где ему и место. Хоть эти мысли думаются в порыве злости, доля истины в них присутствует. — А если не справлюсь? — безразлично кидает Тэхён. Знает, что справится. Куда ж он денется? Просто Чонгуку совсем не хочется уступать. — Тогда предупреди того, кто должен будет тебя поймать, — издевается. — И моя душа будет спокойна. И не стыдно... — Не переживай, обязательно предупрежу. Нет таких, хочется сказать. Нет тех, кто будет готов ловить. Тэхён и не думал, что у него будет подобное желание в сторону одного лишь человека, который говорит ему сейчас такое. Да, сам виноват, выпендрился, тоже сделал больно – по глазам было видно, что Чонгуку не понравилось. На сегодня они почти квиты. Тэхёну с ним всё равно не тягаться, он не такой проницательный, вообще не из тех, кто будет бить людей словами. Доводить – да. Делать им больно, задевать душу, личное – это ведь совсем не для него. Чонгук уходит, тихо прикрывая за собой дверь. Тэхён бы на его месте хлопнул той, поставил бы точку в разговоре, отвёл бы душу. Сам понимает, что не стоило говорить о каком-то там якобы другом человеке, но Чонгук разве не понимает, что никого у Тэхёна нет и не было? Вдруг правда не понимает, откуда ему знать, что творится в чужой голове? Какие метаморфозы происходят с Тэхёном, насколько он раскрепощается – это видно невооружённым глазом. Он уже не бегает от всего нового, перенимает опыт Чонгука с интересом, не краснеет в моменты их уединения, а отвечает с жаром. И что ему мешает быть с кем-то другим? Но это ведь всё не всерьёз, можно было понять. Тэхёну не нужен другой человек, ему бы справиться хотя бы с одним. Он не ловелас, никакой не герой-любовник с тысячей запасных вариантов, которые смогут его утешить и согреть. Об этом даже думать не получается – слишком мерзко. Он бы сам себя не уважал, если бы так поступил. И оставшийся вечер проходит не самым приятным образом: таблетки встают поперёк горла, по телевизору всякая фигня, в номере тихо и одиноко. Тэхён долго сидит над неразобранным за полтора месяца чемоданом, держит в руках парфюм, припрятанный им ещё пару недель назад. За этот жест ему не то чтобы стыдно, скорее неловко, потому что кажется чем-то глупым и импульсивным. Тэхён не уважает сам себя в тот момент, когда всего раз брызгает на соседнюю подушку, чтобы аромат преследовал его во сне. Он делает вид, что ничего не было, что это не ему хочется Чонгука рядом, пока тот буквально в нескольких метрах от него, просто для того, чтобы преодолеть это расстояние не хватает смелости. А ещё мешает гордость. Хотя на следующий день по Чонгуку вовсе не скажешь, что между ними произошла стычка. Он как ни в чём не бывало встречает Тэхёна в коридоре – в цирк перед выступлением они ездят вместе. Напоминает о таблетках, которые Тэхён с трудом запихал в себя, сопровождает на завтрак. Вообще ведёт себя так, словно ничего не случилось, но ведь случилось. Они вроде как поссорились, обидели друг друга, наговорили гадостей. Неужели Чонгук не понимает? Он в привычной, умиротворяющей тишине едет до цирка, прежде чем зайти с чёрного входа, желает хорошего выступления, прижимает к себе, целует на удачу, коротко и в губы, как будто они старая семейная пара, которая уже пережила парочку межличностных войн. И как будто то, что произошло вчера, вообще ничего не значит. Кажется, так и есть, потому что даже после выступления Чонгук его не игнорирует, как будто вообще не собирается обижаться на сказанные им слова. Да как так? Тэхён всю ночь мучился из-за этого, а ему всё равно! Чонгук с крайне непонимающим выражением лица смотрит на Тэхёна, когда они останавливаются каждый у своих номеров – сегодня снова вернулись в отель за полночь. Он говорил о выступлении, о том, что то было отдано великолепно, лучше, чем вчерашнее, без всяких неприятных сюрпризов и лишних потерь. А сейчас лишь вопросительно выгибает бровь, когда понимает, что Тэхён не собирается идти с ним. И на что он вообще рассчитывал? А Чонгук ни на что не рассчитывал, он просто думал, что конфликт исчерпан. Однако же Тэхён, ничего не сказав, скрывается за дверью своего номера, пока мужчина непонимающе пялится на ту. Чувство вины не преследует его, совесть не нашептывает ничего, потому что просто-напросто отсутствует. Чонгуку не нравится такое поведение, потому что он не считает себя виноватым. Его чувства были задеты – он задел чужие в ответ. Всё честно, так какого чёрта Тэхён теперь выделывается? К нему такому, конечно, быстро привыкаешь, с ним совсем не сложно, потому что он податлив и послушен, но вместе с тем обидчив до абсурда. Тэхён глупый в силу своих неопытности и возраста, Тэхён злопамятный, требовательный, бессовестный. Вместе с тем Тэхён показал и доказал, каким стойким умеет быть, что он не так прост, что Чонгук, как тот говорил когда-то, его совсем не знает. Возможно. Чонгук думал, что Тэхёна легко сломать, надавил – тот трещит по швам, а не тут-то было. Он получает то, чего хочет, не потому, что греет чужую постель, даже не пытается пользоваться такой привилегией, работает, выматывается, доказывает всем, что он лучший, как будто особо не напрягаясь. Тэхён гордый. Когда он впервые появился в кабинете Чонгука, с первого взгляда обманчиво казалось, что этот злобный, строптивый мальчик ни на что не годится, что зря Намджун гонялся за ним столько времени. Да, талантливый у себя на манеже, но бездарный в своей самостоятельности. Не сможет сам, что ему нужна твёрдая рука, наставник, нянька, человек, который будет его контролировать и вытирать его сопли. Первое время, вероятно, так и было. Тэхён пытался угодить, сделать так, чтобы его признали, увидели, какой он шикарный и непревзойдённый. Чонгук знал, какой он, задолго до его прихода в цирк. Тэхён артачится, когда начинает чувствовать, что на его шее затягивается удавка. Он никого не признаёт своим хозяином, соглашается с тем, что Чонгук главный, но не поддаётся, перестал стелиться перед ним, доказывать именно ему свою непревзойдённость. Он доказывает это всем. Себе. Не боится показывать зубки во время их ссор, пререкается, злится, не даёт себя в обиду, будет грызться за свою честь до последнего. Таких, как он, под себя не подомнёшь, пока они сами этого не захотят. Чонгук понимает, только вот сам Тэхён, кажется, этого ещё не понял. Он вроде не так уж нужен, без него хватает проблем и головной боли, но с ним не скучно и можно отвлечься от всякого. С ним правда можно поделиться личным – Тэхён никогда не станет трепаться, потому что умеет держать рот на замке. Вместе со всей своей стойкостью и непокорностью, он ласковый, голодный до чувств, которые, по всей видимости, испытывает впервые в жизни. Для Чонгука стало настоящим открытием, что Тэхён так быстро смирился с их отношениями, что он не боится быть инициатором, настолько легко принимает всё новое, становится наученным. Схватывает на лету. Тэхён ранимый в глубине души. Ему скажи обидное слово – никогда не подаст виду, ощетинится, станет защищаться, не даст себя в обиду. Будет пускать слёзы гордо, с каменным лицом, как вчерашним вечером; ему будет больно, а он будет улыбаться, обещая не остаться в долгу. Чонгуку не страшно, он в его обещания верит с трудом, но уже второй вечер без него кажется каким-то тихим. Ночью в постели никто не ворочается, оно и хорошо, конечно, но и утром не к кому пристать. Со всеми теми, с кем Чонгук спал до него, такого не было. Ему это немного несвойственно – быть тактильным и требовательным до самых обычных ласк по утрам. С Тэхёном было не страшно вытворять всякое милое, если вдруг приспичит. Его хотелось утащить на самый край Ирландии подальше ото всех, чтобы он немного расслабился, дал себе волю и не боялся, что их кто-то увидит. После поездки он даже как-то изменился, с ним стало проще. Им обоим как будто стало легче дышать, Чонгук даже не пытался подавлять в себе необоснованные приливы нежности, которые Тэхён последнее время принимает как будто с настежь открытым сердцем. Сам тянется, наслаждается чужим проявлением каких-никаких, но чувств. Даже если редких. Его реакция в этот раз Чонгуку не совсем понятна. Тэхён не перестаёт удивлять. Казалось, что он забыл об их вчерашних разногласиях, потому что сам же наговорил всякой ерунды, которая вывела Чонгука из себя не на шутку. Сперва выступление. То, что он почувствовал в момент, когда Тэхён сорвался рукой с трапеции, сложно передать словами. Казалось, что к его уже седым волосам добавилась парочка новых. И Тэхён, дурак, говорил о том, что это было всего один раз. Чонгук даже не помнит, когда последний раз был в таком бешенстве. Конечно, он не контролировал, что говорит. Вернее, язык у него подвешен, знает, что нужно сказать, но фильтр отсутствует. Прекрасно понимает, что может делать больно, однако это редко останавливает, но в этот раз, наверное, правда перегнул палку, раз довёл до слёз. Но и его не стоило выводить из себя. Когда Тэхён заикнулся о ком-то другом, кого может хотеть видеть вместо Чонгука, злость накрыла с головой. Чувство собственничества буянило, душа требовала успокоения и слов о том, что он у Тэхёна один и других нет. А тот не отрицал, чем выводил из себя ещё больше. Плакал сам, но умудрился задеть за живое. Чонгук такое не любит – сомнения. Ему не нравится незнание, не нравится чувство ревности, мысли о том, как Тэхён мог посметь за его спиной. Чонгук не верит. Чтобы Тэхён и тайно – какой-то сюр. Он перед ним, перед человеком, который уже столько месяцев пытается его раскрепостить, всё ещё трясётся и краснеет, а тут кто-то другой. Тэхён бы не отдался – Чонгук себя в этом продолжает убеждать. Даже верит в это, но спросить совета всё равно считает нужным, потому на следующий день, после выступления, когда Тэхён сообщает не ему, а Чимину, что идёт прогуляться, не надоедает своей компанией. Отпускает без слов, хоть и сверлит взглядом, когда на вопрос Пака «с кем?», Ким буркает: неважно. С Хесоном, разумеется. Они же лучшие подружки с недавних пор. — Ого, — Чимин шокированно смотрит на Чонгука, а тот вмиг меняется в лице: с раздражённого на безразличного. Не удержался, ляпнул вслух, стоило Тэхёну скрыться за дверью. Если вчера вечером он ещё неимоверно раздражал, то сегодня Чонгуку не до злости на него. Он скорее чувствует необъяснимую тоску по его присутствию. Благо с принятием очевидного у Чонгука нет проблем, он сразу понял, что испытывает. Если чувства есть, то отрицать их бессмысленно. Он не Тэхён, не боится признаться себе в чём-то нежном, что его касается. Собственно, он и не из тех, кто стал бы стесняться произнести нечто подобное вслух. — Ты чего это? — боязно улыбается Чимин, пока Юнги безразлично переключает каналы. Обычно труппа побыстрее пытается покинуть цирк, ни у кого нет желания задерживаться на арене после выступления, поэтому они остались в общей комнате одни. Чонгук – потому что должен убедиться, что все комнаты закрыты, а консьержка на месте. Чимин с Юнги – просто так, им торопиться некуда. — Ревнуешь, что ли? — улыбка Пака становится ещё шире, больше похожа на гримасу. — Хочу спросить, — говорит Чонгук, и даже Юнги оборачивается. Чимин и подавно в шоке. Чтобы их главный приходил за советом – нонсенс. Пак вообще выглядит по-гадкому счастливым, но улыбка пропадает с губ, когда Чонгук говорит: — Скажем, я повздорил с Тэхёном и теперь не совсем понимаю, прав ли был. — О нет, — качает головой Чимин, а Юнги хмыкает, теряя интерес к разговору. Они с Чимином не знали, но догадывались, что отношения этих двоих далеки от рабочих, теперь убедились точно, остальное его не интересует. Да и не то чтобы его вообще что-то подобное интересовало. — Я до сих пор помню, как ты назвал меня второсортным, бесполезным, нелепым заклинателем червяков, — говорит Чимин. — Это было давно, — Чонгук трёт нахмуренный лоб пальцами. — Но менее обидно от этого не становится, сечёте, господин шпрехшталмейстер? — когда дело доходит до оскорблений, Чимин становится безжалостным. — Никто не может задеть словами так, как ты, и тебе это известно. — Я что-то не понял, — вздыхает Чонгук, поднимая на него прищуренный взгляд. — Ты отчитываешь меня? Чимин не боится, усмехается: — Это ты пришёл вопросы задавать. Будь готов услышать про себя правду. — Ну и какая твоя правда? — Держите его семеро, — встревает Юнги, даже не глядя на них, но его игнорируют. — Во-первых... — Пак загибает палец и смотрит так, как будто готов обласкать Чонгука с ног до головы. Вряд ли осмелится. — Ты иногда такой жестокий, что мне аж самому становится больно знать, что кто-то накосячил. Тебе в рот палец не клади – по локоть откусишь. Может, ты весь такой крутой начальник, всякий дальновидный и гениальный там, но как собеседник кажешься полным г... — Юнги перебивает кашлем, понимая, что Чимина занесло. Тот мычит, подбирая слова. — В общем, ты не самый приятный собеседник, честно говоря. Особенно в ссорах. Мне иногда по-человечески обидно вспоминать всё то, что ты говорил. И ни разу не извинился, хоть и был чаще всего прав. Юнги, скажи? — Не знаю, мне как-то похер, чё он там говорит. — За языком следи, — кидает Чонгук, но Мин даже не слушает его. — Если я прав, то какие могут быть претензии? Впервые на Чонгука смотрят с такой жалостью и печалью. — Мне вот, например, было неприятно общаться с тобой не потому, что ты был прав, а потому, как ты эту свою правоту преподносил. Ну прав и прав? А дальше что? Кому от этого легче, когда тебя твой начальник обласкал с ног до головы? Мне, что ли? — Чимин тычет себе пальцем в грудь, качая головой. — Я мало того, что чувствовал себя дерьмом, когда ссорился с тобой. Более того, я чувствовал себя тупым дерьмом. И какое мне, блин, должно быть дело до того, что ты прав? Вообще фиолетово, веришь, нет? Я всегда думал, какой ты высокомерный засранец, а потом ты выкидывал такие милые финты типа того, что террариумы мне в комнату установил, приобрёл разрешение на змей. Поэтому со временем перестал обижаться, просто знаю, что ты хороший человек, с которым лучше не искать ссор. Я не готов слушать о себе всякую неприятную фигню и чувствовать себя виноватым за то, в чём в принципе виноватым быть невозможно. Это как когда ты вставил мне звездюлей за то, что у террариума лопнуло стекло и Урсула сбежала. Да, я был косвенно виноват, но кто знал? — Ты должен следить за своими змеями. — И я слежу! — Чимин взмахивает руками. — Ну правда, Чонгук, ты как будто не понимаешь! — Я не понимаю, чё ты так распинаешься? — встревает Юнги, обращаясь к Чимину. — Объяснить пытаюсь. — Ты дурак? Это бесполезно. — То есть ты считаешь, что бесполезно? — интересуется Чонгук. — А у тебя хоть где-то ёкнуло после его слов? — вскидывает брови Мин, но ответа не получает. — Вот и я о том же. Все твои вопросы вообще пустая трата времени. Мы все знаем, какой ты человек, но ты знаешь это ещё лучше нас всех вместе взятых. И ты не хочешь с этим ничего делать, какой тогда смысл стучаться в закрытую дверь? Если бы этим кто-то занимался, то отбил бы себе все руки, и если ты пришёл за советом потому, что Тэхён пытался, то тут идиот не ты, а он, раз до сих пор не понял, что ты за человек. — Я сложный, Юнги. Я знаю. Не думай, что это новость. Мин усмехается. — Новость? Для тебя ничто не новость, касательно тебя. А ты представь, что кто-то может думать, что тебя возможно изменить? Что ты можешь быть покладистым, добрым и просто приятным человеком, а? — И какой идиот стал бы так думать? — хмурится Чонгук, на что Юнги пожимает плечами: — Тэхён. Такой вот он идиот. Раз обижается, значит, считал, что ты не такой. Может, ты изменился в его глазах в какой-то момент, а потом снова показал Чонгука, какого он знал. Ему, что ли, много надо, чтобы разочароваться? Что ты там ему сказал? Чонгук не хочет, но признаётся, играя желваками от злости: — Что он никому не нужен, — на себя злится или на Юнги, сам не понимает. — А то он этого не знает? — хмыкает Мин. — Но и правда, кому этот дохляк нужен? Приперся, пытается тут диктовать свои правила, выделывается, заграбастал себе нашего начальника. Да пускай чешет нахрен обратно в свой спорт, скатертью ему дорога. — Я сказал: следи за языком, — сверлит его взглядом Чонгук. — Если даже тебе сейчас неприятно слышать такое от меня, то ты хотя бы на секунду задумайся о том, каково ему было услышать это от тебя. Ты для него авторитет, он выбрал тебя своим наставником. Думаешь, он не поверит в твои слова? — Юнги всегда было до лампочки, что там говорит ему Чонгук. Он сам кого хочешь обидит. — Ты думаешь, ты кому-то нужен? Такой вот? Ну не знаю даже. Я бы по тебе плакать не стал. — Да не то чтобы меня интересует твоё мнение, — ровно звучит в ответ. — Да меня твоё тоже не очень. Знаю я таких, как ты. А Тэхён, думаешь, стал бы плакать? — Стал бы, — Чонгуку даже представлять не надо. В момент ссоры-то ревел как миленький, хоть и пытался показать всем видом, что не задет. — Тогда он ещё больший идиот, чем я думал. Оставь ты тогда пацана в покое, раз он никому не нужен. Из вас двоих именно ты взрослый человек, хватит уже издеваться над ним, совесть поимей. Помоги вернуться в спорт, у тебя же есть связи, — слова Юнги почему-то отзываются бешеной ревностью. — Сам понимаешь, что ему с тобой не тягаться, так что либо избавься, либо будь человеком – добей раненого, чтобы добровольно ушёл. И не задавай тупых вопросов Чимину, он сам дурак, ничего дельного не посоветует. — Но любимый же дурак, — встревает Пак с улыбочкой, Юнги хмурится: — Любимый, конечно. Ты кому такой ещё сдался, кроме меня? Чимин довольный, болтает ногой, улыбаясь в тридцать два, а Чонгук встречает безжалостный взгляд Юнги. Тот ни с кем не станет церемониться, он тонко понимает людей, умеет так же надавить, задеть не просто за живое, а за все чувства разом, делает это ненавязчиво. Злость, ревность, раздражение, непринятие, а самое главное – страх. Юнги сумел потоптаться по всему, даже если Чонгук не подал вида. Он знает себя, знает, какой есть, что из себя представляет, никогда не просил, чтобы его считали хорошим человеком, а Тэхён и правда считал? С какой это вообще стати? Расстроился из-за того, что сам себе надумал, живёт какими-то фантазиями, а потом рыдает, потому что те не оправдались. Разве Чонгук в этом виноват? Но даже если и не виноват, Тэхён-то в самом деле воспринимал его по-другому. Потому что с ним побыли милым, нежным? Если с ним быть ласковым, то совсем, гляди, растает. Неужели правда? Чонгук не так часто видел его в подобном настроении, таком, когда Тэхён сам тянулся к нему, разве что он был таким все последние дни до их ссоры. Смотрел таким взглядом, как будто очень хочет что-то сказать, а боится. Это было похоже на искреннее обожание с примесью страха, откровенное, красивое и чарующее. А в момент ссоры – боль, гордость и нежелание покоряться. Тэхён отказывался мириться со всем, что сказал Чонгук, разве что судорожно задрожал, когда прозвучали слова о его ненужности. Разумеется, такое неприятно слушать от кого угодно, просто все воспринимают это по-разному. Чонгук ни разу не заделся словами Юнги о собственной ненужности, зато в нём впервые отозвалось неприязнью то, что его считали лучше, чем он есть на самом деле. Тэхён продолжает строить иллюзии и воздушные замки. Чонгук любезно избавляет его от них. От всех тех сказок, которые он там себе надумывает, а зачем? И зачем Чонгук ломает человека словами – это уже совсем другой вопрос. К ответу, который пришёл многим позже в этот же день, он был не готов: потому что хочет укротить, удержать рядом с собой. Хочет, чтобы Тэхён был зависим, не мог уйти, думал о работе с ним, а не на манеже, не пытался рыпаться, не оказывал сопротивления, да хоть ел с его рук. Но Тэхён ничего из этого не делает, а только как будто сильнее отдаляется с каждым резким словом. Уже знает, как защититься, пытается задеть в ответ, и у него, чёрт его побери, получается. Неправильный какой-то подход у Чонгука. Неработающий у них. Тут как будто нужно доказывать что-то лаской и пряниками, а не кнутом. Тэхён боли научен, он к ней не восприимчив, устойчив, с ним такое не проходит. А вот нежности он никогда не знал. Вывод напрашивается сам собой: даже если Чонгук был прав и Тэхён это прекрасно понимал, он просто не собирался мириться с этим из принципа. А если бы его приласкали в тот момент? Если бы слова о его ненужности не были сказаны, если бы Чонгук не рявкнул на него? Очень интересно, как Тэхён повёл бы себя в таком случае. Чонгук отправляет ему смс ближе к вечеру: «Жду тебя в обеденном зале». Понимает, что Тэхён может даже и не подумать поторопиться, он ведь с Хесоном, своим новым закадычным другом. А время перевалило за девять, смотрит Чонгук на наручные часы. Чем они занимались весь день? Много ли узнали друг о друге? Догадывается ли Хесон, чем они занимались, когда пропали на двое суток из Лондона? Чонгук не нарочно, но дал понять некоторым людям, что они в каких-никаких, но отношениях. У Тэхёна об этом никто не спросит, он почти ни с кем не общается, а у него – тем более. Побоятся. И Чонгук, конечно, не стал бы злиться из-за такой ерунды, как новый друг его молодого человека, если бы тот самый друг ранее не пытался выказать ему знаки внимания. Неужели Тэхён забыл, как бегал от него? Стоит ли ему об этом напомнить? Когда Тэхён появляется в обеденном зале спустя полчаса, то Чонгук откладывает мысль о Хесоне на потом. Он знает, что был прав, не во всём, но во многом, подбирает правильные для Тэхёна слова, когда тот садится напротив и молчит. Конечно, пришёл. Он не глупый и понимает, что смысла прятаться нет, просто терпеливо ждал, пока Чонгук, как обычно, сделает первый шаг. Как сказал Юнги, он старше, соотвественно мудрее. Смог бы он добить раненого, чтобы тот не мучился? Чонгук смотрит на Тэхёна и понимает, что не смог бы. Без проблем признается себе в том, что скучает по нему, говорит: — Я много думал по поводу того, что сказал и сделал не так, — обычно Тэхён встрял бы, но сейчас молчит. Смотрит внимательно, искоса, настороженно, готовый защищаться или атаковать. Так ведь тоже нельзя. Чонгуку хотелось бы, чтобы тот был открыт и расположен, а не источал животный страх перед каждым его словом. Неужели запугал настолько? И как только раньше не заметил? — Я не только о нашем последнем разговоре, — язык не поворачивается назвать это ссорой, хотя так и было. — И о том, что мы обсуждали в Дублине, и все те моменты в Сеуле. Даже мой поцелуй. Тот самый, — Тэхён разглядывает его, прекрасно понимает, о чём ему говорят. — Возможно, мне стоит извиниться хотя бы за то, что ещё тогда я довёл тебя до слёз. Не то чтобы ты был в этом не виноват, но мне просто не стоило этого делать, вот и всё. Дублин, — он решил идти в хронологическом порядке. — То, что я говорил о тебе, было сказано в порыве злости. Ты и сам понимаешь. Разумеется, я надеялся задеть тебя и знаю, что некоторые слова ты не сможешь игнорировать. Ещё я знаю, что ты никогда не покажешь, что именно тебя задело, но мы оба понимаем, что мне и так это известно. Наш последний разговор. Чонгук молчит какое-то время, вспоминает, что именно он говорил и каким побитым выглядел Тэхён. Странно, что об этом вот так внезапно становится неприятно вспоминать. Его ведь тоже тогда умудрились задеть, но об этом сейчас не думается. — Я хочу расположить тебя к себе и не готов к тому, что ты в любой момент можешь начать от меня защищаться, — без капли стеснения признается Чонгук. — Понимаешь, у меня как-то не возникало мысли, что это задевает тебя сильнее, чем я себе представлял. Ты не виноват в том, что чуть ли не сорвался, но ведь только ты несёшь ответственность за своё выступление. — Я сам испугался, — внезапно тихо говорит Тэхён, и он выглядит правда напуганным. Как будто это произошло несколько минут назад, а не суток. — Я знал, что могло случиться непоправимое. Думаешь, я настолько идиот, что не понимал, чем это могло обернуться? — Если ты не уверен в себе хоть на одну миллионную процента – скажи мне. Прошу, — спокойно говорит Чонгук. По традициям народа его мачехи он не должен извиняться, у китайцев это низко, как ковырять открытую рану, но Тэхён – человек совсем иного мира. — Мне ты нужен. Что бы я ни говорил в порыве злости – нужен. Живым и желательно невредимым. И если я в самом деле был не прав, то прости меня. Я не самая приятная личность, как выяснилось, но постараюсь регулировать наши с тобой конфликты. — Не хочу я конфликтов, — хмурит брови Тэхён, теребя салфетку, лежащую на столе. — Они ни одному из нас не нужны. — Я сказал тогда... — неохотно морщится он, а сам как будто тянется всем телом к Чонгуку через столик. — Про то, что хочу, чтобы меня ловил не ты. Неправда. Больше некому. Видит Бог, Чонгук не хотел, но: — А как же Хесон? — Поверить не могу, — качает Тэхён головой. Пытается подавить улыбку, изо всех сил строит серьёзное лицо, но не получается. — Чон Чонгук правда ревнует. — Мой молодой человек говорит мне, что ему не нужна моя помощь. Как я должен реагировать на это? — Чонгук спокоен, а Тэхён как будто загорается после его слов. Нервничает, но взгляд блестящий, бегает туда-сюда. Он их отношения и за что-то серьёзное не считает, Чонгук давно понял, потому что Тэхён часто терялся и не понимал, как стоит себя вести. А иногда слишком открыто надеялся, глядя широко распахнутыми глазами, что его не предадут. Даже если он к этому предательству постоянно готов, то легче ему от этого не будет, если он вдруг однажды разочаруется. — Мне противно, — морщится Тэхён, говоря негромко. — Думать о других. — Обо всех? — Кроме тебя, — ему титанических усилий стоит в этом признаться. Чонгук видит, с каким трудом он выдавливает из себя слова. — И о девушках? — Не вызывает интереса, — он молчит какое-то время, а потом внезапно признаётся: — Я целовался с Кристиной. Чонгук, кажется, готов переломать ложку, которой мешал сахар в кофе, пополам. Тэхён настораживается под его тяжелым взглядом. — Она сама меня поцеловала. Это было до того, как ты... — подбирает слова. — До того, как мы в кабинете... Какая разница, если мне не понравилось? И молчит, подперев подбородок рукой и накрыв пальцами губы. Ну, это произошло хотя бы «до», но почему-то всё равно зудит в мозгу. Чешется ответить чем-нибудь таким, но Чонгук тяжело вздыхает, отпуская это чувство. — Чимин говорил, что ты тоже с ней, — выдаёт Тэхён. — Чимину бы свою колонку в новостной газете жёлтой прессы. Тэхён как будто искренне удивляется. Кажется, по-настоящему: — Это неправда? — Не знаю, кто пустил этот слух. Меня она никогда не интересовала. — Чего так? — усмехается тот, как будто облегченно. Надо же, Тэхён такой очевидный в своей ревности. Хотя кто бы уже говорил. — Не мой типаж. Легко и доступно. — А тебе не нравится, когда легко и доступно? — Стал бы я заморачиваться с тобой, если бы любил что попроще? — выгибает он бровь. — А другие? — Ты в своём роде единственный. Даже не знаю, стоит ли тебе этим гордиться. — Что, неужели никто не мог вывести тебя из себя? — не верит Тэхён. — Вывести меня из себя может кто угодно. Постоять за себя передо мной – единицы. Казалось бы, разница, да? Но ты ведь теперь понимаешь. Тэхён не отвечает. Понимает. Ждёт, пока Чонгук что-нибудь скажет или скомандует. Сам он сейчас вряд ли попросит о чём-то. — Таблетки пьёшь? — вспоминает он, и Тэхён кивает. Наблюдает за тем, как опустошается чашка, ждёт. — Пошли. И послушно идёт следом. Он держится немного отстранённо в лифте, пока Чонгук не тянется к его руке. Чувствует, как Тэхён оттаивает, самостоятельно сплетает их пальцы, хоть и боязно, наверняка молясь, чтобы их никто не увидел. Плетётся следом, заходит в чужой номер и только там целует первым, не дожидаясь инициативы. Как будто давно хотел именно так: чтобы без напора, с тягучей, возбуждающей его же самого до мурашек нежностью. Он кусается в поцелуе, абсолютно не стесняясь, лижет губы поперёк кончиком языка, дразнит. Заводит. Тэхён игривый. Раскрепощённый, совсем не боится собственных желаний и того, что вытворяет, а ещё несколько месяцев назад бился в истерике после одного жалкого поцелуя. Сейчас не боится. Его зубы игриво прикусывают за подбородок, за скулу, язык рисует витиеватые узоры вдоль яремной, а следом по быстро высохшей дорожке бегут пальцы, чтобы зарыться в волосы на затылке. Чонгук ему сегодня ни в чём не сопротивляется: хочет Тэхён играть с ним – хорошо; хочет кусаться и слюнявить – ладно; хочет ласковых, коротких поцелуев – пожалуйста. Его губы словно бутон, раскрываются медленно, не в полную силу, захватывая чужие, когда они уже лежат в постели, прижимаясь друг к другу. Марс скулил и вилял хвостом, когда Тэхён впервые за прошедшие два дня, обратил на него внимание. Пёс, конечно, был ни в чём не виноват, но Тэхён из принципа избегал того, что было связано с Чонгуком. И сегодня Марсу было позволено лечь на постель с самого краю, рядом с Тэхёном, который самозабвенно вылизывал чужой рот, забыв обо всякой там нежности. Тяжело дышал в открытые губы, облизывался, собираясь что-то сказать, но никак не решался, целуя снова и снова. Он добирался губами до шеи, пока в его волосах гуляли пальцы, которые иногда заботливо смахивали пряди с лица. Чонгуку нравится на него смотреть. Тэхён по-необычному красивый со своими иссиня-чёрными волосами, квадратным ртом и разными веками. У него порой такой взгляд, который говорит обо всём том, что Тэхён не может произнести вслух. А губы продолжают гулять, расслабляют, пока петляют по коже солнечным зайчиком. Как будто Тэхён не знает за что хвататься. Чонгук помогает. В своей привычной манере поддевает его за подбородок, фиксируя чужой взгляд на уровне своих глаз. По-настоящему ласково шепчет: — Моя ласточка. Тэхён медленно, как будто с искренним наслаждением прикрывает веки, смакуя каждый слог. На ощупь тянется вперёд, к губам, находит, теряется, забывается. Не отрицает того, что кому-то принадлежит. Громким чмоком разрывает поцелуй, наконец говорит то, что хотел: — Я не уверен, что однажды не сорвусь. Чонгук ожидал не этого. Вида, конечно, не подаёт, гладит горячую щёку пальцем, не даёт причин беспокоиться о том, что если такое правда случится, то Чонгук просто-напросто ничего не успеет сделать. Он не Бог и не всесильный. — Я сказал, что стоит тебе сорваться, то ты мне больше не нужен, — напоминает Чонгук, но Тэхён и так помнит – по искажающемуся в темноте лицу видно. — Даже если упадёшь, я о тебе позабочусь. Это моё обещание наравне с твоим. — Если так подумать, то тоже жестокое, — его голос звучит тихо. — Милосердное, — поправляет Чонгук. — Если это правда случится, то лучше добей. Будь человеком, вспоминает Чонгук слова Юнги, добей раненого. Не издеваться, отпустить в спорт и что-то там ещё. На манеже безопасней, но там в тысячу раз хуже – Чонгуку известно, он с таким сталкивался. Слышал сотни историй о том, как спорт ломает жизни. Конечно, ничего такого он Тэхёну не обещает. Оставляет тёплый поцелуй между бровей, глядя в потолок, и планирует просто помолиться за каждый его выход на сцену. Ни одно шоу не может быть хорошим бесконечно. Ни один артист не может жить без падений. Главное – не из-под купола. Пускай оно будет моральным, пускай до выпотрошенных органов, даже если будет ломать от боли, лучше так, чем с высоты. Лучше так, чем если Чонгуку и правда придётся соскребать Тэхёна со сцены. — У народа моей матери ласточка – символ смелости и верности, — говорит Чонгук, нарочно молчит о том, что это ещё и символ опасности. Не пугает лишний раз, а Тэхён укладывает голову ему на плечо, глаза чёрные, блестят и правда как у птички. Впервые так по-детски шепчет: — Мне страшно. Мне тоже, Тэхён, не звучит вслух. Мне, поверь, тоже.