Кураж

«В тот декабрьский день он закрыл в стыдливом молчании нечто гораздо более важное – бесповоротно закрыл период беспечной уверенности в том, будто что-то должно получаться, потому что получалось всегда».

Амстердам поистине красивый город. Вечерами, когда сумерки опускаются на столицу, реки красятся в разноцветные огни ресторанов, клубов и кафе, находящихся близь рек. А днём… Тэхён даже боится думать о том, что происходит в этом городе днём, потому что каждый выходной день проводит с Чонгуком: в номере отеля или же на улицах города. В тесных костюмерных перед выходом на арену, за закрытыми створками душевой, в парке рядом с отелем, куда они выводят Марса, даже главная улица – все эти места связывает лишь одна вещь, от которой Тэхён не может избавиться. Это удушающее, вместе с тем придающее сил и отчего-то злости, чувство влюблённости. Ким Тэхён не был бы собой, если бы не попытался убить это. Если бы не пытался убедить себя в том, что рано или поздно Чонгук ополчится на него из-за решения уйти; если бы не крутил в мыслях словно мантру тот факт, что может оказаться ненужным. Но каждое утро, каждый вечер, каждый чёртов день Чонгук продолжает свою пытку над его и без того бешено колотящимся сердцем: будь то пожелания доброго утра, когда он только лишь поднимается с постели, чтобы пойти в душ, или же в обед, в кафе при отеле, когда внимательно следит за тем, что именно Тэхён пихает в рот, а затем хвалит за хороший аппетит. И Марса хвалит. И говорит, что Тэхён в последнее время отлично справляется с работой и даже кажется чуть менее раздражающим, чем обычно. Чонгук вообще стал более странным, хотя, казалось, это физически невозможно. Но такие вот они, циркачи, у которых что ни день, то новое настроение, которое меняется чаще, чем наряды артистов. Тэхён, к слову, свой тоже успел заменить после первого выхода. Белый остался для выступления, которое он даёт лишь два раза из трёх за рабочие дни, в ход пошёл красный. Насыщенный бордовый, с лёгким плащом, украшенным радужными стразами, переливающимися под светом прожектора, и, конечно же, шелковая красная лента. Чонгук как-то пошутил, что ей можно было бы найти более интересное применение, но Тэхёну хватает и того, что он завязывает ей глаза во время выступлений, того самого, которое когда-то первым показал мужчине. Того самого, из-за которого ему позволили ставить номер самостоятельно и который в разговорах больше не всплывал. Тэхён покаялся в страхе перед падением – Чонгук услышал. Большего от него не требовалось. Он дал волю, дал добро, обещал совместный номер, чему искренне удивился Чимин. Подавился рисом, и его чуть ли не пришлось откачивать всей труппой, но идею поддержал. Даже заявил: — Вот это ты забрался, — он почти умирал, пока Юнги хлопал его по спине. — Высоковато, — кашлял тот. Тэхён не стал уточнять, что это всё-таки значит, всем и так уже давно стало ясно, что перед ним в цирке открыты все двери благодаря Чонгуку. Благодаря всё тому же Чонгуку Тэхён впервые в жизни посмотрел парад кораблей, который проходит в Амстердаме каждые пять лет. В тот самый день, в начале недели, вообще многое случилось впервые. Его обнимали у всех на виду, пока он любовался видами, и благо хватило мозгов увести его чуть подальше с глаз людских, к ларьку с рогаликами, чтобы поцеловать. Тэхён видел, как компания девушек тыкали в них пальцем и гаденько хихикали – такого внимания он не оценил. Вообще постоянно оглядывался по сторонам, лишь бы не встретить кого-то из своих, а амстердамцы – это пережиточное. Оно не навсегда, их ведь здесь ничего не держит и никогда не будет. Они уедут, а эмоции, те ведь останутся. Если хутор Ирландии не получается удалить из мыслей, то и с Амстердамом это не выйдет, Тэхён почему-то уверен. И целовал в ответ он так же уверенно, сперва недовольно, а потом кидая злобные взгляды Чонгуку за спину, пока обнимал его у всех на виду, на тех самых девушек, которые лишь смеялись. — Перестань обращать внимание, — говорил мужчина, пока они шли по направлению к отелю, а Тэхён злобно жевал булку с сахаром. — Ты сам попробуй, — бубнил тот. — Мы уедем, а они останутся и никогда о нас не вспомнят. Пора уже перестать зацикливаться на том, что думают о тебе другие. Одно дело, когда я говорю тебе что-то в лицо, совсем другое – когда чужие тебе люди. — Они смеялись. — Своей ревностью ты поднял им настроение, — Чонгук говорил абсолютно спокойно, так, что Тэхёну хотелось запихать в рот ему булку, чтоб он немного помолчал и дал вдоволь позлиться. — Иначе ты бы и не поцеловал меня. — Во-первых, это ты меня поцеловал. Во-вторых, я не ревновал. Они меня выбесили. — Возьму на заметку, — нагло улыбался Чонгук. А Тэхён почему-то оттаивал. Не мог злиться, ворчать и вредничать, потому что чувствовал себя ребёнком, когда Чонгук говорил с ним спокойно. На себя он злился больше всего, потому что шёл на поводу эмоций, целовал Чонгука у всех на виду. Да, ему хотелось. Это было глупо и волнующе, до сбитого пульса и страха быть застуканным с поличным кем-нибудь из коллектива. Тэхён всегда считал, что проявление чувств на публике вредит его имиджу неприступного мальчика. Считал это чем-то неправильным, слабым, пока сегодня утром не заглянул в гримерку и не увидел занимательную картину: Чимин целовал Юнги. Он подавился кофе, захлопнул дверь и ушёл как можно быстрее, чтобы не слушать чужих объяснений. Случайность это или нет, но факт остаётся фактом – они целовались, и даже Юнги не то чтобы был особо против. Хотя, как помнится, тот был очень даже за. Кофе время от времени просился наружу, пока Тэхён ехал до отеля, чтобы ошарашить такой новостью Чонгука. Это же Юнги и Чимин… Тот самый Юнги, который не чурается послать любого, кто рискнёт вякнуть что-то в его сторону. И тот самый Чимин, который только и делает, что вякает прямо ему в лицо. Тэхён почему-то искренне злорадствует и явно перевозбуждён больше нужного, и когда находит Чонгука в кафе у отеля, то даже не стесняется Намджуна, который ему широко улыбается. Хотя, конечно, не факт, что стоит озвучивать подобные вещи при нём. — Вы не заняты? — наверное, по его состоянию видно, что что-то произошло. Вероятно, Чонгук замечает и это тоже, когда поднимает на него взгляд, отрываясь от ноутбука, и кивает головой на стул. Тэхён пока не понял, как он это делает – читает людей с ног до головы, но однажды обязательно выяснит и станет таким же, чтобы уметь затыкать одним лишь взглядом. Возможно, для того, чтобы стать таким, как Чонгук, ему придётся выбить себе глаз, но цель оправдывает средства. На него вот чужой взгляд действует: в один момент он знает, когда стоит заткнуться, в другой – когда его действия поощряют. — Что-то случилось? — буднично интересуется мужчина, а Намджун рвётся позвать официанта, но Тэхён его останавливает. Ему сейчас кусок в горло не лезет. Как же так… Чтобы Юнги, чтобы с Чимином! Чтобы при открытых дверях, в общей гримерной, не боясь. Интересно, как сильно достанется Чимину за такую выходку, Тэхён-то уверен, что он и есть инициатор. У Чимина вообще вечно куча грандиозных идей и косяков, странно только, что Чонгук не спешит отыграться на нем за все выходки, все шишки почему-то достаются одному лишь Тэхёну. Может, хоть сейчас ему достанется. Хотя было бы за что. Он же просто целовался, а Чонгук вроде как не вмешивается в личные отношения артистов, но он там что-то говорил про запрет на отношения. Вдруг это касается не только его? Тэхён и не то чтобы хочет насолить Паку, хотя в периоды спадов настроения, тот дубасил его знатно. Он просто хочет испортить жизнь Юнги. Очень. Тот только и делает, что учит его, Тэхёна, жизни, и поговорить с ним можно лишь в те моменты, когда они собираются компанией и выпивают в каком-нибудь пабе. Нечасто, в общем-то. — Я видел Юнги, — и как будто должно стать понятно. Чонгук кивает: — Соболезную? — С Чимином. Намджун непонимающе смотрит на него, а Чонгук спрашивают напрямую: — И чем они занимались, что это повергло тебя в такой шок? И он что, прям словами должен сказать о том, что Чимин вылизывал чей-то рот? Ну уж нет. Тэхён пытается объяснить на руках, пока Чонгук наблюдает за ним с непонятным выражением лица, как будто очень хочет засмеяться, но сдерживается изо всех сил. Он ни слова не говорит, пока Намджун наблюдает за его пантомимой, а потом с пониманием смеётся: — Ох, Тэхён, — качает тот головой. — Я понимаю, для тебя это может быть непривычно, но у нас в семье нет предрассудков. — Всё нормально, — обращается Чонгук к Намджуну. — Он просто не знал, что они встречаются. — Я понимаю. Я говорю о том, что… — А Тэхён, — перебивает Чонгук, — со мной. — Что «с тобой»? — хмурится тот, а Тэхён аж бледнеет. — Чонгук… — Он со мной в отношениях, — спокойно продолжает объяснять Чонгук, игнорируя его. — С каких это пор ты делаешь исключения для своих артистов? Чонгук смотрит на Тэхёна, который сидит ни жив ни мёртв. — С недавних. — А ты не хотел его брать! — возмущается Намджун. — Да, я помню. Всё он помнит, как же. — Когда это вы успели? — Намджун выглядит по-странному счастливым. — И я ничего не знал! Когда ты стал таким шустрым? — Чонгук вопрос игнорирует. — Не вздумай выкидывать свои финты, — грозится Намджун. — Тэхён звезда шоу, ты должен беречь его как зеницу ока без всяких выкрутасов. — Я берегу, — буднично звучит в ответ. Тэхён бы с этим поспорил, но молчит. Он вообще сидит истуканом, потому что не ожидал такой реакции от почти постороннего ему человека. Но, видимо, они в цирке и правда все такие – странные. — Цени моего чемпиона. Я его зубами выгрызал с манежа. Тэхён бы и тут поспорил, но Намджун не в курсе, что всё изначально было затеяно Чонгуком, и они вроде как договорились молчать об этом. — Я ценю, — говорит тот. — По нему не видно? — он указывает на Тэхёна, не отрываясь от экрана ноутбука, и Намджун смотрит. Тэхён тянет губы в улыбке, которая больше похожа на гримасу. — Цветёт и пахнет прям, — язвительно говорит он. — То-то же вчера… — но стоит Тэхёну кинуть на него страшный взгляд, Намджун бормочет что-то бессвязное: — Ну да, в принципе. Не надо… Не хватало ещё… — и занимает рот кофе. Тэхён просто скромно надеется, что Чонгук не обратит внимания, потому что с ним сложно решать проблемы мирным путём. Хотя они вроде учатся. Стараются. И кажется, что Чонгук даже не отреагировал на слова Намджуна, но, стоит тому пролепетать что-то о неотложных делах и уйти, мужчина поднимает взгляд, снова отрываясь от работы, и многозначительно смотрит на Тэхёна, который заинтересованно разглядывает фикус в углу. С Чонгуком глупо притворяться дурачком, но вдруг прокатит? — Я, конечно, мог бы сделать вид, что ничего не слышал, но, как ты знаешь, слух у меня отменный. С логикой тоже всё нормально. — А я и не говорил, что ты дурак, — он вроде пытается сделать непринуждённый вид, но почему-то всё равно чувствует панику. Не любит объясняться перед кем-то, тем более не любит говорить о проблемах с работой, потому что виноватых здесь нет. Есть только Тэхён, который выматывает себя тем, что тренируется для выступлений и манежа, как когда-то, и есть Чонгук, которому Тэхён боится признаться. Помнит ведь о том, что обратно его не примут. Эта мысль в голове вертится заезженной пластинкой. — Ещё бы ты рискнул назвать меня дураком, — хмыкает мужчина. Он кажется абсолютно спокойным, и этот обманчивый вид подстрекает рассказать о самом страшном. Но Тэхён не решается. — Много тренируюсь, ты же знаешь. Чонгук скрещивает руки на груди и понимающе кивает. Он смотрит, очень пристально смотрит. Самое страшное то, что молчит, как будто ждёт продолжения. — Немного устаю, — бормочет Тэхён. — Немного больше, чем обычно. И не надо на меня так осуждающе молчать. Вроде и нет никакого напряжения, Чонгук даже смеётся, как будто он сегодня в очень хорошем расположении духа, но Тэхён уверен, что одно его слово о дополнительных тренировках для манежа, – скандала не миновать. Если бы только они могли решить это дело мирно. Может, если Чонгук поймет, что испытывает нечто большее, чем обычное влечение и привязанность, если хоть раз поставит себя на его место, то сможет... — Я не буду тебя мучить, — говорит Чонгук. Тэхён ненароком надеется, что речь не только о его испытующем взгляде. — Не оставляй свою жизнь на арене, вот и всё. Это не то, чему стоит посвящать всего себя, потому что рано или поздно это закончится. — Чему мне ещё себя посвящать, если не работе? Мужчина поднимает взгляд. — Мне. Тэхён смотрит на него как олень в свете фар, потому что это прозвучало так буднично, как будто должно было быть чем-то очевидным. Это не так, вообще ни разу и никогда не было. Чонгук немного не тот человек, который был бы готов к… а к чему? Что это вообще значит? — Что это вообще значит? — уже вслух интересуется Тэхён, по лицу видно, что не понимает. — Я знаю, что ты готов из кожи вон вылезти, чтобы доказать всем, какой ты непревзойдённый. — Это упрёк? — осторожно интересуется тот, но Чонгук совсем не выглядит осуждающим. Он вообще сегодня какой-то не такой. Необычно спокойный, говорит такие вот вещи, как будто они правда для него что-то значат. После их последнего разговора о всяких там нежностях, он как будто правда… старается. Словно пытается что-то изменить. Но если так пойдёт и дальше, то, может быть, Тэхёну не придётся разрываться между ним и желанием вернуться в спорт? — Нет, ласточка, это не упрёк. Я горжусь тем, что мне достался такой человек, как ты. Но, может, стоит вкладывать всего себя не только в работу, но и в меня? В нас, — уточняет он. — Ты ведь способный. Чонгук собирает лежащие на столе документы, аккуратно вставляет листы в мультифоры, что-то убирает в папку, и у него такой безмятежный вид, как будто то, что он говорит – нормально. Как будто это то, чего ты от него ожидаешь. Но Тэхён ведь совсем не ожидал, он так и сидит, вытаращив на мужчину глаза. Его просят что-то делать для их отношений? Для отношений? Их? Делать что-то для Чонгука в ответ на всё то, что он делает для Тэхёна? Это, конечно, логично и всякое такое, но Тэхён только нервно смеётся, хотя ему совсем не смешно. Он же не умеет быть для кого-то. Он даже сам для себя никогда не был, ничего для себя не делал, только подгонял под общие стандарты. Тэхён сам не знает, чего хочет, а чтобы знать, чего хочет Чонгук, – это за гранью фантастики. — Ты же знаешь, что я… — и даже нет подходящих слов, потому что Тэхёну всё ещё стыдно говорить вслух о том, что это его первые отношения. — Я не знаю, чего ты хочешь. — Я не прошу тебя сворачивать ради меня горы. Ты стал таким развязным в постели, просишь меня о… — Тэхён шипит на него и просит быть хоть немного потише. Он, конечно, согласился не скрывать их отношения, но не кричать же теперь об этом на каждом шагу. Да ещё и о таких вещах. Но Чонгук на его панику только улыбается и спокойно говорит: — Просишь о всяком. А говорить вне постели о чём-то личном боишься. И даже не пытаешься проводить на арене времени поменьше. — Ты хочешь… проводить со мной больше времени? — Я не против твоей компании. Но тогда останется меньше времени на тренировку, однако вслух это, конечно же, не звучит. — Я подумаю. Посмотрим. — Ты пытаешься сделать мне одолжение? — усмехается Чонгук, и Тэхён пожимает плечами. — Хорошо. Подумай. Но подумай побыстрее. — Почему? — Мы решили немного подправить наш маршрут. Афиши в Париж ещё не анонсированы, поэтому после Амстердама мы едем в Берлин, а потом в Китай. Побудем месяц там, ещё месяц в Японии, а потом в Сеул. — Так скоро? — удивляется Тэхён и всё ещё непонимающе хлопает глазами. — Почему? — Мы с Намджуном решили вернуть тебя домой. У Тэхёна сердце ухает куда-то в пятки. Неужели его план раскрыли… — Меня? — Не только тебя, разумеется. Мы все вернёмся, чтобы дать выступления в Корее. — Разве у нас плохие сборы? — иных причин Тэхён не видит. — Как раз таки наоборот. — Слишком много денег для тебя? Не справляешься? Чонгук смеётся. — Ты, может быть, не замечаешь ажиотажа вокруг себя, но я-то слежу за новостями. — Какой может быть ажиотаж? Я даже никогда не выступал в Сеуле, — бормочет он, но Чонгук подозрительно довольный. — Кто-то случайно записал твоё выступление и слил в сеть. Видео завирусилось. — Съёмка ведь запрещена. Чонгук только разводит руками, как будто он тут совсем ни при чём. Тэхён ему не верит. — Тебя хотят в Корее. И в Китае. Возможно, во многих странах, но я не вижу смысла задерживаться в Европе надолго. Перелёты, гостиницы, аренда помещений, машин – сумасшедшие деньги. Мы решили выжать из твоего выступления по максимуму, пока людям это нравится, — и не стесняется же говорить такие вещи. — Соберём денег, а когда шумиха уляжется, устроим мировое турне. — Мировое? — Тэхён чуть ли не давится воздухом. — Если всё и дальше будет идти так гладко, то да. Года на полтора. Побываешь, где захочешь. — На сколько лет рассчитан этот твой грандиозный план? — от которого Тэхён не очень-то в восторге. — Года на три-четыре. Всё зависит только от тебя. — Как ты можешь строить планы на такое далёкое будущее? — хмурится он. — Это моя работа. Тэхён, конечно, никогда не признается вслух о том, что восхищается тем, насколько легко Чонгук справляется с любым объёмом работы, насколько быстро меняет планы, чуть ли не заглядывает в будущее. Он распланировал все следующие несколько лет, не спросил совета, да чего угодно, просто не спросил. Хотя Тэхён не мог бы ответить ничего дельного, ни сейчас, ни спроси Чонгук об этом раньше. Он ведь не думал… И ему даже совестно нарушать такие планы, они ведь могут потерять деньги из-за него. У них ведь был целый год на то, чтобы поездить по Европе, а теперь они возвращаются домой уже через четыре месяца. Это слишком быстро, Тэхён не готов, но и умолять Чонгука задержаться в Европе подольше он тоже не может. Вероятно, всё уже решено. — Хочешь куда-нибудь сходить? — вырывает тот из мыслей, и Тэхён вопросительно смотрит на него. — Могу показать тебе квартал красных фонарей. — Что плохого я тебе сделал, что ты собрался меня туда тащить? Чонгук, кажется, даже не замечает, что Тэхён выглядит не особо счастливым. Может, просто не хочет этого замечать. Хотя тут и расстраиваться не из-за чего, Тэхён ведь хотел побыстрее вернуться домой, чтобы восстановиться на манеже. Он ведь хотел, да? Почему-то последние новости радости не принесли. Им двоим отведено слишком мало времени. — Можем взять Марса, прогуляться по городу, — снова предлагает мужчина. — У тебя что, совсем нет никаких дел? — Есть. — Так займись ими, — Тэхён сам себя осекает, когда чувствует, что начинает злиться. Было бы из-за чего. Взгляд у Чонгука тут же меняется. Хоть что-то Тэхён научился понимать в этом человеке: его поведением сейчас очень недовольны. — Извини, — ему даже не приходится выдавливать это из себя. — Я же сказал, что устаю, поэтому… — Поэтому нужно немного отдохнуть. Ради чего ты так стараешься? — Ради себя, — не задумываясь. — Приятно слышать, — искренне удивляется Чонгук. — В кои-то веки. Так что насчёт моего предложения? — Какого именно? — речь об их отношениях или о прогулке – неясно. — О любом из. Тэхён хотел отдавать больше, чем сейчас, но он пока не научился. Он принимает, мирится со многими вещами, которые произошли с ним, с ними за последние пару месяцев. Просто не знает, как научиться делать больше, чем может, поэтому всего лишь идёт на компромисс: — Не хочу шума. Пошли за Марсом? — он смотрит на Чонгука и мечтает, чтобы тот понял его переживания. Однако Чонгук не телепат, не Бог и не провидец, он не умеет читать мысли, оттягивать неизбежное, а Тэхён заранее ощущает немыслимую тоску по всему, что между ними произошло за все эти долгие дни, которые, как кажется сейчас, слились в один. — Пойдём куда захочешь. Даже улыбается Чонгук иначе: взгляд мягкий, видно, что понимающий, но лишние вопросы не задаются. Может, ему просто надоело разбираться с метаморфозами в чужой голове и тамошними проблемами. А у Тэхёна от одной только мысли о том, что через несколько месяцев они вернутся домой, начинает крутить в желудке. Напрочь забываются мысли о чужом поцелуе, о Юнги, которому хотелось бы насолить, о Чимине, который спит как младенец в окружении змей и, вероятно, с ещё одной прямо под боком, и прочем. Неважном. Они правда идут туда, куда хочет Тэхён: в парк напротив отеля, а после долгого вечера и в кафе. Хотя ужинает он без аппетита, скармливая половину тарелки Марсу, который прятался от ног официантов под столом. Чонгук либо не замечал, либо делал вид, что не замечает. Их отношения уже совсем не те, что раньше: пламя как будто медленно переросло в тлеющий огонь; здесь стало больше откровений, ласки и нежности – даже Тэхён заметил это за самим собой. Хотя самое страшное было впереди. Ему отчего-то отчаянно хотелось запомнить дни, проведённые рядом с этим человеком, и глупо здесь уже отрицать свои чувства: симпатию, влюблённость, что бы то ни было. Ясно одно, то, что Тэхён влип по-крупному. Иначе почему у него мандраж и ком в горле, стоит только допустить мысль о том, что по приезде в Сеул Чонгук не захочет его видеть? От этого болит где-то в области сердца, скребется кошкой на уровне души, но так ведь быть не должно. Тэхён никогда никого не любил. Эти чувства сложно сравнить с любовью к маме или отцу, домашнему животному, которого у него никогда не было. Это не то же самое, как когда ты отдаёшь предпочтение старому любимому фильму взамен сотни новых, это – что-то другое. И это что-то растёт в нём, когда Чонгук, уже в номере отеля, переодевшись и попивая кофе прямо в постели, всего лишь кидает на него взгляд и замирает. Тэхён не знает, о чём тот думает, почему так смотрит, что видит, о чём молчит, хотя по ощущениям о важном: о том, что беспокоиться сейчас бессмысленно, Амстердам – пережиточное, люди в большинстве своём – сволочи, на берегу северного моря – холодно, а Тэхён – нужен не только как артист. Он ведь знает, что слова Чонгука всегда имеют вес, если те были сказаны не в порыве злости. В такие моменты его вообще лучше просто не слушать, закрыть уши, либо рот Чонгука, чтобы перестал нести ахинею, о которой сам же потом, возможно, жалеет. Ему ведь это всё по итогу и расхлёбывать. — Что? — Тэхён не выдерживает молчания, повисшего между ними. Он пытался смирно лежать рядом, надеялся уснуть, сам не заметил, как начал пялиться. Изучал. Чонгук и правда красив для него. Уже даже и не важно, что тот мужчина, пока он единственный человек, в ком время от времени можно найти поддержку. Не всё ведь тащить на одних своих плечах. — Снова любуешься? — а в голосе у него ни капли насмешки. — Ты когда-нибудь расскажешь, что с тобой всё-таки произошло? И снова молчание, в котором слышно лишь шум ветра за окнами. Тэхён, честно говоря, и не надеется получить ответ, он уже смирился с тем, что Чонгук любит пугать и быть загадочным. В нём как будто есть что-то мистическое. — А ты когда-нибудь расскажешь, чего боишься? Такой день настанет, просто не сегодня. Тэхён не готов, да и вряд ли будет, но всё равно рискует: — Ты первый. — Правда за правду? Я уже говорил: мне в глаз попал порох. — Я помню историю с родителями. И с мылом, и ещё кучу других. — Родители здесь ни при чём, — Чонгук говорит буднично, как будто правда готов поделиться хоть чем-то. Тэхён скорее неосознанно двигается ближе, развалившись на кровати, смотрит на мужчину снизу вверх, как будто готов услышать очередную увлекательную легенду. Он и правда готов, потому что ощущение такое, что Чонгук не врёт. Как будто тот вообще не настроен на юмор. Может, тоже устал. — Их не убивали? — интересуется Тэхён, на что мужчина пожимает плечами. — Понятия не имею, что с ними произошло. — Ты говорил, что они мертвы. — Надежда умирает последней. Тэхён с искренним непониманием смотрит на него. — Как ты можешь надеяться о таких вещах? — Думаешь, это неправильно, — даже не вопрос. — Я никогда не встречал человека, который желал бы смерти своей семье. — Они мне не семья. — Ты мог бы попытаться наладить общение. Я не знаю, найти их, поговорить с ними… — Тэхён, — вздыхает Чонгук. — Тебе не понять… — Если ты объяснишь… — договорить не дают, перебивают: — …моей боли, — даже об этом он говорит буднично, как будто не существует никакой боли, словно и ту Чонгук умудрился выдумать. Однако же Тэхёну становится дурно, когда он понимает, что именно сейчас, в этот самый момент оно по-настоящему. Нет маски владельца цирка, шоумена, главы всея фриков, есть Чон Чонгук, который впервые решил поделиться с ним чем-то важным. — Есть другой мир, помимо твоего. И есть вещи намного хуже тех, что тебе приходилось делать на манеже, поверь мне на слово. — Это из-за мадам Гу? — Она со своими тараканами, но далеко не самый плохой человек. — Ты говорил, что она была строгой, — хоть что-то, но Тэхён умудрился выпытать из него. — Строгость не обязательно признак тирании. — Но ты говорил, — стоит на своём он, — что мне с ней лучше не встречаться. — Наверняка ляпнет что-нибудь не то. Она это любит. — Например? — Даже представлять не хочу, — тихо смеётся Чонгук. — И что всё-таки с глазом? — Было время, я поджигал порох. — Зачем? — От балды. Догадайся, после чего я с этим завязал. Но всё же не может быть настолько просто… Тэхён очень скептически смотрит на Чонгука, а тот равнодушно пожимает плечами. — Это правда? — Наверное, у тебя в голове не укладывается тот факт, что всё оказалось намного проще, чем ты думал. — Я ждал чего похуже после всех твоих историй. — Жаль тебя разочаровывать, — улыбается Чонгук, как будто вовсе ему не жаль. Он сам тянется к Тэхёну, ложится рядом, что между ними не остаётся места, даже выдох не протиснется. Чонгук ловит тот губами, когда накрывает чужие, Тэхён – в ответ. Он тонет в этих чувствах, по ночам их почему-то даже не страшно принимать как само собой разумеющееся. Не страшно тянуться за лаской, поддаваться рукам, которые нежно гуляют по коже под футболкой, щекочут пальцами. — Ну а ты? — в покрасневшие губы шепчет Чонгук. — Я же вижу, что чего-то боишься. — Для слепого на один глаз ты слишком зрячий, — веселится Тэхён, хотя его уже начинает потряхивать от таких вопросов. — Боюсь потерять эту работу, — это ведь и есть правда. — И вас всех, наверное. — Есть причина для страха? Тэхён играется со своей подвеской, с которой никак не может расстаться. Символично, что та в виде птички и с ним с подросткового возраста. Может, он создан для большего, чем спорт, но разве существует это нечто большее? — Пока нет, но всё равно… — А если я смогу заставить тебя забыть? — взгляд Чонгука – в самую душу, раздувает и без того нещадящее внутренности пламя. В его голосе столько намёка на нечто большее, что уже было между ними – на тот самый секс, которого Тэхён боялся всем нутром. Коленки тряслись, паника сковывала тело, а сейчас это ощущается совсем иначе: в нём самом столько желания по отношению к человеку напротив, что в какой-то момент даже становится страшно уже за самого себя – вдруг это надолго? Вдруг это чувство никогда не перестанет быть таким сладким и приятным. — Рискни, — вздёргивает бровь Тэхён. Возвращает то, что говорит ему Чонгук, когда он хочет задать вопрос. Тот почему-то не оскорбляется, а расценивает ответ как побуждение к действиям. Правильно расценивает, разумеется, но… И уже даже не существует никаких «но», те позабылись напрочь. Тэхён физически ощущает, насколько бешено колотится сердце, когда Чонгук оказывается между его ног, покрывая горячую шею поцелуями со вкусом собственной улыбки. Веселится. Он-то не боится, знает, чего хочет, столько раз показывал, насколько это может быть приятно, и Тэхён уверен, что он знал – сдастся. Тэхён сдастся без боя и истерик за свою девственность, ему было сказано в лоб: «Я собираюсь её украсть». Осталось последнее, не тронутое никем, и даже странно, что до сердца Чонгук умудрился добраться быстрее, чем до задницы. Тэхён даже смеётся этому про себя, хотя ему вовсе не смешно, ситуация немного не та, он же всё-таки пал. Проиграл. Не Чонгуку, а самому себе. Не смог устоять, зря изводил себя ночными мыслями, ссорами, зря отталкивал. Хотя, может, и не зря. Кто знает, что было бы, будь Тэхён совсем другим. Вдруг Чонгуку не захотелось бы его настолько сильно? Себе – тоже вероятно. И не как артиста и четырёхкратного чемпиона, а как Ким Тэхёна, в своём роде непревзойдённого – чужим ртом было сказано. Этот же самый рот вытворяет с ним всякое, напрочь сводящее с ума. Хотя Тэхён лишился рассудка в тот самый момент, как впервые переступил порог кабинета и сам себе не смог объяснить, зачем пришёл. Он даже не может вспомнить, когда впервые признался в том, что может хотеть кого-то. И дело не в половой принадлежности, не в том, что это мужчина, потому что Тэхён уверен, что будь Чонгук девушкой с таким же невыносимым и сложным характером, он бы всё равно рано или поздно пропал. Сам бы не заметил. Его привлекают не мужчины, а всего лишь Чонгук. С ним не стыдно, уже не страшно, с ним по-человечески хорошо в одной постели, потому что он умеет ходить окольными, длинными путями, отбивая ноги, но добиваясь своего. Они даже в этом похожи – лёгких путей не ищет ни один. Потому, выходит, они и делят одну кровать, одно одеяло, даже друг друга между собой. Чонгуку достаточно прикоснуться к уже оголенной коже – и там словно ток по венам, магма вместо крови. Он целует подвеску прямо над сердцем, спускаясь губами ниже, а то – за ним. Пульсацией отзывается в каждом прикосновении, выдохе, даже вскользь брошенном взгляде где-нибудь на коже. Может, оно рвётся вовсе не из груди, а просто к нему. Даже это уже не кажется странным, потому что Тэхён привык: к удовольствию между ними, к тому, что Чонгук знает о его теле всё. Даже то, как оно реагирует, стоит стянуть с бёдер бельё. Кожа покрывается мурашками, пальцы подрагивают, а из груди рвутся влажные, рваные выдохи, когда Чонгук касается его между ног. У Тэхёна стоит колом от одних только взгляда и прикосновений, сложно не заметить, как Чонгуку это льстит. Он ведь единственный, кто смог к нему подобраться настолько близко. И буквально, и фигурально. Он залез под кожу, залез под одежду, обнажил до самой души перед собой. Тэхён очень надеется, что Чонгуку его хоть немного жаль. Ведь когда жаль – не хочется ранить. А его поцелуи на бёдрах словно раскалённый металл на коже. Это всегда горячо и пламенно, но сейчас – особенно. Из-за всех тех мыслей, которые роятся в голове, даже из-за одного осознания, что у них будет самый настоящий секс. Тэхён бы не поверил сам себе ещё несколько месяцев назад, что окажется в постели именно с этим человеком, что Чонгук будет ласкать его как старый любовник, как будто не было всех тех ссор между ними и разногласий. Кажется, сейчас это не имеет значения. Сейчас Чонгук обходителен, потому что знает, что это впервые. Сейчас он греет смазку между пальцев, которую покупал, пока Тэхён ждал на улице, сгорая от стыда из-за того, что может подумать о них продавец. Чонгук убеждал, что в этом нет ничего страшного, что они чуть ли не миллионные покупатели, такие же, как все другие, а Тэхён верил и успокаивался, пытаясь не представлять все те моменты, в которые они её собираются использовать. Однако же сейчас это уже не кажется чем-то странным, скорее только больше заводит и распаляет. Рано или поздно, говорил Чонгук, они до этого дойдут. Но он не предупреждал и не объяснял, насколько может быть томительным ожидание чего-то большего. Он не рассказывал о том, каково это, когда ты жаждешь чего-то так сильно, изнываешь от нетерпения и изо всех сил пытаешься не раздавить чью-то голову коленями в попытках не застонать. Тэхён даже не пытается. Его стоны тихие, хриплые, заглушенные подушкой, угол которой кусает, пока чувствует в себе пальцы, растягивающие его. Если бы Чонгук не показал этого раньше, то он бы никогда не позволил с собой такое провернуть, а сейчас… Сейчас всё совсем иначе. Они уже не в тех отношениях, когда стоит идти на попятную и бояться, потому что Тэхён доверяет. Даже сложно представить, с кем ему было бы хоть на одну тысячную процента так же хорошо, как в этой самой постели именно с этим человеком. С ним церемонятся, его слова ждут. Хотелось бы заставить поторопиться, но Тэхён не уверен, что сможет вынести, когда они будут кожа к коже. Когда между ними не останется расстояния, а Чонгук пересечёт черту и заберёт последнее, что Тэхён хранил столько лет, даже не для себя, просто так вышло. Хотя почему-то именно сейчас – не жалко. — Видел бы ты себя, ласточка. Я так тебя хочу, ты даже не представляешь, — чужой шёпот на уровне губ, от него в животе вяжутся узлы и дрожат колени. — Когда ты именно такой… Тэхён знает. Он не такой уж глупый и всегда понимал эти взгляды, наполненные чем-то большим, нежели обычное желание доставить друг другу удовольствие руками. Это другое даже по ощущениям. Как будто всё тело полыхает, когда Чонгук размазывает смазку по члену и пытается войти. Внизу горит огнём, переплетается с чем-то сладким при каждом коротком толчке, едва заметном, и даже те сопровождаются поцелуями, куда могут дотянуться губы. Тэхён так крепко держится за него, терпит, привыкает и мирится, впиваясь ногтями в спину. Это сладкая, пьянящая боль, разгоняющая кровь по венам, а сердце… То почему-то не обманывается, как будто замирает на долю секунды, стоит Чонгуку войти полностью и замереть, тяжело выдыхая прямо в висок. Оно словно проверяет – будет больно или же нет? Тэхён бы пережил, если бы боль была лишь физическая, но его разрывает изнутри от противоречий: должен уйти на манеж, а уходить не хочется. Ему в этот самый момент вообще ничего не хочется, кроме удушающего чувства полноты, сладких поцелуев на губах и шёпота о собственной красоте. Он старается дышать при каждом новом толчке, который сопровождается горячими выдохами ему в рот. Старается держаться, получать удовольствие, а потом чувствует, как всё тело пронизывает волной боли со сладким послевкусием удовольствия и не знает, чего хочет больше: остановиться, чтобы не доводить до крайности, или же позволить Чонгуку быть ещё глубже. Не физически, а фигурально. Рассказать обо всех переживаниях, дать понять, что ему тяжело сделать такой сложный выбор: цирк или спорт. Время с Чонгуком или всё остальное. Им отведено четыре долгих месяца, которые пролетят как один день. Тэхёна ничто не пощадит, остаётся надеяться на чужую благосклонность. Он расскажет, обязательно обо всём расскажет, как только сможет перестать вести себя как последний трус. Может, ему даже хватит смелости сказать о том, что он влюблён по-настоящему. И это всё для него не какие-то там взаимовыгодные отношения, которые подразумевались с самого начала. Он ведь чувствует, что здесь нечто другое. Между ними даже секс впервые, а всё остальное с его-то характером не тянет на выгоду. Чонгук опять намутил воды со своими предложениями, ввёл в заблуждение, вместо того, чтобы сказать, что он тоже. Просто тоже весь и целиком для человека, но даже себе он вряд ли признается, что занимается не просто сексом, а чем-то большим. Иначе его руки не блуждали бы по телу с таким отчаянием, в них не было бы столько силы, словно он пытается удержать на месте, не в постели, а именно рядом с собой. Он бы не следил за рационом, не пытался бы показать очередной скучный город, чтобы провести время вместе. Не ревновал бы, не был бы таким удушающе медленным, не боялся бы сделать больно в постели, если бы ему было всё равно. Тэхён бы хотел сказать, что тот заврался, но его максимум – хриплый вдох-выдох с жарким, горячим «ещё», нацеленным в ухо. А выходит чуть ли не прямое попадание в сердце, потому что Чонгук над ним покрывается мурашками. Лжец и провокатор. Он нравится Тэхёну именно таким. Они вроде были такими же, когда только познакомились, но отчего-то оба сейчас совсем другие. Человека меняет человек – Тэхён понял и осознал, пока его пальцы блуждали по мокрой спине, а его самого распирало от сумасшедшего возбуждения. — Что ты делаешь… — чужой шёпот не остывает, а «со мной» тонет между губами, жадно съедается ими обоими, как будто оголодавшими псами. Тэхён чувствует, как вся кровь отлила от лица, как стреляет в груди, в лёгких – в кашу из-за фейерверка. Ощущает, как его собственные пальцы тонут в мягких волосах, те по-прежнему пахнут шампунем, немного потом и кажется, что травами с хутора. Он даже не замечает, как сам пытается двигаться под Чонгуком, подстраивается под ритм, теряя самообладание, понимая, как близок к разрядке. На коже не осталось ни одного места, где Чонгук не успел бы не прогуляться руками. Его губы опускаются к мочке, язык нарочно дразнит нежную кожу, когда он доводит Тэхёна до исступления одной только рукой, лаская пальцами головку, пока сам жадно толкается глубже на пике предвкушения – это сладко, до непроизвольного скрежета зубов и подрагивания пальцев. А затем выходит и изливается на и так запачканный живот, доводя себя до оргазма. В этот самый момент он выглядит грязно и развязно – Тэхён может подобрать множество синонимов. Одно важно – это почему-то заводит до зуда под кожей. Чонгук ещё никогда не выглядел перед ним так: уязвимо, с настолько раскрасневшимся лицом, мокрыми от пота волосами и телом, что Тэхён хочет касаться. Не когда-то потом, а сейчас, как будто это жизненно необходимо как воздух в этот самый момент. Словно завтра у них не будет. Но завтра есть, оно никогда не подводит, наступает в одно и то же время, и Тэхён очень болезненно то переносит. Понимает он это, когда открывает глаза утром и чувствует, как стреляет в пояснице, а потом долго, упорно нудит и расталкивает сонного Чонгука, с которым у них ночью была парочка заходов по инициативе Тэхёна. Он никак не мог понять, почему именно ему нравится так красиво мучить себя. До сих пор не понял, намеревался повторить сотню тысяч раз, пока у них есть время и пока не осознал, что даже пошевелиться не может, чтобы не сморщиться от боли. И если так будет всегда, то он бы соврал, сказав, что в эту постель он больше ни ногой. Он в этой постели утром всем своим нагим телом принимает поцелуи, ложащиеся вдоль позвоночника. И чужие горячие ладони, которые массируют кожу, спускаясь к ягодицам, а там и ниже, под самое одеяло. Чонгук нежный. Даже это утро отличается от тех бесконечных, какие были до. Как будто между ними сейчас нет стены и преград, словно нет никаких недомолвок, только кофе и круассаны, заказанные Чонгуком в номер. Тэхёна никто не гонит из постели на работу, и даже несмотря на то, что такое априори сложно представить, потому что никогда не происходило, это впервые ощущается всем разнеженным телом. — Всё остынет, — и в утренней тишине, хотя уже скорее обеденной, голос Чонгука патокой льётся по телу, когда он садится на постель и зарывается носом в волосы. Словно его тянет на все эти телячьи нежности. Наверное, всегда тянуло, просто Тэхён не привык обращать на это внимание. Он только мычит что-то бессвязное, наслаждаясь вроде самым обычным, но совсем новым именно для него утром. Как будто признавшись самому себе в чувствах, дышать стало легче. — Ты, конечно, можешь хоть весь день валяться в постели… — Чонгук не договаривает, когда получает в ответ очередное согласное мычание. Тэхён просто замучился за эту ночь. Он на манеже так не выкладывался, как с Чонгуком в кровати. — То есть ты не собираешься вылезать отсюда до вечера? — смеётся мужчина. Он-то уже при параде: умытый, чистый, разодетый, рубашки всегда выглажены идеально. Тэхён мнёт ту, когда, даже не открывая глаз, двигается и тянет Чонгука лечь рядом. Никакого сопротивления, ни слова о работе, только пальцы путаются в волосах Тэхёна, когда сам он укладывается головой на чужой живот. — Намджун вот-вот придёт, а ты голый, — в голосе улыбка, а Тэхёну, честно, до лампочки. Он страдал весь предыдущий вечер из-за мыслей о том, что из-за Намджуна о них теперь будет знать вся труппа. Ну и ладно. Ну и плевать. Пока в этих отношениях участвует Чонгук, бояться нечего, а уж особенно болтливым Тэхён и сам сумеет заткнуть рот. Лишь бы это не выносилось за пределы цирка, остальное он как-нибудь сможет пережить. Пока они наедине, пока от подушек пахнет Чонгуком, а не той жалкой имитацией за пару десятков баксов, которая обязательно отправится на помойку, как только руки доберутся, – чувство самосохранения и здравый смысл отказываются работать напрочь. — Отлыниваешь от работы и меня заставляешь, — по Чонгуку не скажешь, что он недоволен. — Ты же сам сказал, что не имеешь ничего против моей компании, — хрипло звучит в ответ. И против этого сложно пойти. Как будто Чонгуку вообще сложно идти против того, что касается их отношений. За все месяцы он ни разу не сказал «нет» чужим желаниям или просьбам, почему-то это не ценилось до сегодняшнего утра. Может, дело всё-таки в сексе, может, в признании чувств или недавнем разговоре. Тэхён физически ощущает, как ему стало легче о чём-то просить или даже соглашаться в ответ, с каждым днём идти против Чонгука всё сложнее. — Против такой компании сложно устоять, — признаётся мужчина. — Поэтому ты лежишь, а не стоишь. — Всю рубашку помял. — Так сними, — сонно бубнит Тэхён в ответ. — А с Намджуном что делать? — знает он, что с ним делать, просто почему-то играется. — Дверь же закрыта, он не зайдёт. — Вообще-то, открыта, а твой завтрак уже наверняка остыл. — Долго ты нудить будешь? — буднично интересуется Тэхён, поднимая голову и заглядывая Чонгуку в глаза. А тот, зараза, улыбается как довольный мартовский кот. Разумеется, ему всё это льстит. И сама ситуация, и Тэхён своим поведением – он таким ещё не был. И ни разу не пытался заставить Чонгука отлынивать от работы, потому что если надо, то пускай работает. Только когда-нибудь завтра, а не сегодня. — Всего лишь задаю соотвествующие вопросы. Твоё поведение обескураживает меня, — продолжает улыбаться тот. — Радуйся, пока можешь. — Это что, разовая акция? — Зависит от количества твоих тупых вопросов. — Моих тупых вопросов, — сладко смакует Чонгук. Ну точно сумасшедший, ей-Богу. — Раз уж ты так настаиваешь, ласточка, то сегодня можно оставить Намджуна за главного. Если бы Тэхён не знал его, то даже рискнул бы подумать, что Чонгук выглядит как влюблённый идиот. Или просто как идиот, и его поведение немного не вяжется с его характером в эту самую секунду, но жаловаться в такой ситуации было бы грешно. По всему номеру раздаётся стук в дверь, а после и резвый голос Намджуна: — Обещаю не подглядывать, кто бы чем здесь ни занимался. — А я предупреждал тебя, — говорит Чонгук полушёпотом, в ответ ему щурятся. — Избавься от него. — Это же подсудное дело. Да и как-то жалко, столько лет работаем, уже, считай, семья. По одному взгляду Тэхёна становится понятно, что он едва сдерживается, чтобы не придушить Чонгука прямо сейчас, а у того сегодня чересчур хорошее настроение. Не пугают даже взгляды. Хотя его вообще ничего не пугает, тем более – Тэхён. И, нет, это всё ещё тот самый Чонгук, которого они все знают, потому что так искусно издеваться умеет только он. Так искусно целоваться – тоже только он. Когда его язык во рту Тэхёна, тот теряет координацию даже лёжа в постели. Чонгук играется, щекочет нёбо языком, а загривок – пальцами, и так же быстро разрывает поцелуй, как и начал. Тэхён не успевает за него ухватиться, запутавшись в простыне. Прекрасно понимает, что Намджуна нужно выпроводить, что они проведут весь день вместе, что его завтрак и правда скорее всего остыл, но сам он всё равно улыбается. Пытается не, и ничего не выходит. А улыбается так легко он, кажется, впервые, не считая дней выступлений. Сейчас это почему-то искренне и с доселе незнакомым чувством – спокойствием. Как будто между ними что-то налаживается или же происходит нечто новое. — Покидаешь меня, — театрально вздыхает Намджун, и Тэхён слышит его, когда завернувшись в простынь, останавливается на пороге ванной. — Отдохну немного, — звучит в ответ. Намджун ничего не говорит – Тэхён очень хорошо прислушивается, – но Чонгук всё равно почему-то смеётся, как будто они без его ведома объясняются на пальцах или понимают друг друга телепатически. — Ну ладно, веселитесь. Пока, Тэхён! — орёт он так, что Тэхён вздрагивает и успевает скрыться в ванной. Он, конечно, решил, что ему всё равно, но привыкать к тому, что кто-то знает о нём, будет ещё долго. И даже не представляет сколько времени стоит, прислонившись лбом к двери, пока в ту не стучатся. А после и бесцеремонно дёргают ручку, открывают. — Раз уж у меня сегодня выходной по твоей воле, я присоединюсь, — и ни намёка на стыд. Хотя Чонгуку такое понятие не знакомо вовсе. Зато он знает много других вещей, например, как одним только молчанием и взглядом довести до дрожи во всём теле. Он снова обнажает, неспешно стягивает с плеч простыню, которая белым облаком падает к ногам. И снова взгляды, снова лёгкие прикосновения пальцев до мурашек по коже и неспешные, сладкие поцелуи, остающиеся незаживающим клеймом на плече. Между ними всё опять как ночью: дыхание в губы и миллиметры расстояния между телами. Щекочущее чувство возбуждения в животе, ладони Тэхёна на чужой шее и дурманящий запах одеколона. Он почти уверен – Чонгук таким родился. Дьяволом, который рано или поздно за всё доставленное удовольствие потребует с него душу. Но пока этот дьявол лишь предлагает душ и завтрак. Сводить Марса на прогулку, сходить куда-нибудь вдвоём, а уже вечером, когда номер накрывает темнота, жмётся со спины, опоясывая живот руками, пока Тэхён просто пытается выпить воды. Они ещё пару часов назад сидели в баре за одним из дальних столиков и обсуждали всё на свете. Сейчас же оба подшофе, даже кажется, что Чонгук накидался больше, потому что Тэхён не может объяснить себе чужое желание замацать его до смерти. Наверное, Чонгук сходит с ума, когда берет его ладонь и, поцеловав, выводит из-за стойки. Должно быть, Тэхён – тоже, раз позволяет, даже когда понимает, что тот приглашает на танец. Телевизор мелькает чёрно-белыми вспышками, музыкальный канал работает круглосуточно, чтобы не слушать тиканья часов – они однажды доведут Тэхёна до ручки. — Ты поэтому не ходишь с нами по барам? — интересуется он, а Чонгук обхватывает его за талию, прижимаясь виском к виску. Хотя, может, он доведёт куда быстрее. — Потанцевать тянет? — С тобой. Просто послушай, — горячо шепчут в самое ухо. Тэхён сперва не понимает, но прислушивается к песне, а там – до мурашек и жара. О собственничестве, любви и нагом теле на коленях. Дыхание спирает, когда Чонгук протягивает руку, словно по тексту, как будто намекает. Предлагает показать то, чего Тэхён ещё никогда не пробовал, чего не знал, пока сидел в своём непробиваемом панцире, под который умудрились забраться. А дальше о боли и о любви, и страшно представить, что это не просто чьи-то спетые слова, а прямой намёк. В глазах Чонгука как будто немой вопрос, в темноте он выглядит опаснее, чем при свете дня, даже в подобной обстановке: пока они наедине, в номере, совсем тихой ночью. Не слышно даже шагов за дверью, только тяжелое дыхание Тэхёна, который боится… По-человечески боится сделать неверные выводы. — Что я должен услышать? — голос хрипит, в горле пересохло, а Чонгук выдыхает в висок: — Всё. — Мне молить тебя на коленях о пощаде, чтобы ты меня любил? — Я иногда мечтаю об этом, — его ладони скользят по бёдрам всё выше, забираются под свитер, обжигают. И греют, греют, греют. А Тэхён и без того весь горит. — Ты же знаешь, что я никогда… — Не сделаешь этого, — перебивает Чонгук. Он усмехается, как будто сам понимает, что несёт ересь. — Я и сам уже готов. Тэхён сглатывает, а глупое, неконтролируемое сердце пропускает удар. — Ты пьян. — Да, невероятно. Хорошо, что ты заметил. Но я ведь уже говорил: к таким ногам упасть не стыдно. — Тогда ты просто пытался меня отвлечь, — Тэхён обхватывает его руками за шею, жмётся плотнее, лишь бы не видеть взгляда: это не похоже уже даже на намёки. От этого почему-то и страшно, и волнительно, и с одной стороны не хочется, а с другой – он этого ждёт. Чего угодно. — Было дело. А сейчас что? — Что? — почти не слышно. А чужие руки прижимают ближе, тяжелый вздох чувствуется грудной клеткой, и голос… Какой же усталый у Чонгука голос, когда он шепчет: — Мне просто хорошо с тобой, вот и всё. Страшно думать лишь о том, что Чонгук говорит это в пьяном бреду. Хотя Тэхён не пил с ним прежде, потому не знает: правда это или ему стоит опасаться того, что завтра эти слова потеряют вес. Хотя он уже слышал это однажды, ещё на хуторе, но лишь то, что сказано трижды, становится истиной. Но лучше бы ему перестать ковырять душу, Тэхён не железный, на языке уже вертится заветное: «Я в тебя влюблён». И это очень страшно – признаваться в таких вещах без уверенности в будущем. Зато уверенность есть в руках, которыми Тэхён крепко хватается за плечи, когда его прижимают к стене. В поцелуе, жадном и глубоком, в каждом действии, шаге до спальни, вздохе. Они оба знают, что им сейчас нужно – секс. Чтобы снять напряжение, разбавить этот непонятный разговор хоть чем-то осязаемым и реальным. Они хватаются друг за друга как утопающие, но проблема утопающих – дело рук самих утопающих. Тэхён сам виноват в том, что всё дошло как будто до точки невозврата, до того уровня чувств, когда уже невозможно сказать себе «стоп». Нельзя поставить на паузу, взять передышку, потому что желание любить, особенно впервые, неподвластно простым человеческим законам. Это не отключить, не удалить из памяти, и он не знает, насколько сильным нужно быть, чтобы взять и отказаться от эйфории, которая накрывает с головой, когда собственное желание оказывается взаимным. Чонгук виноват не меньше. Сам говорил: они будут делать глупости и не смогут остановиться. Хотя это, наверное, не такая уж глупость, то, что Тэхёну просто хорошо от того, что они вытворяют в постели. При этом он тоже хочет занимать чужие мысли. Настолько, что не стыдится показать себя, как будто по привычке пытается прыгнуть выше головы, хотя здесь цель одна – быть ближе на эту ночь. Он сам, уже голый, седлает чужие бёдра, стискивает зубы, может, слишком торопливо, но насаживается на член и замирает, переводя дух. Чонгук не даёт пошевелиться, держит как будто на привязи, а у самого дыхание обжигает глотку: и его, и Тэхёна прямо в поцелуе. Это дико, это долго, с рваными выдохами на каждом движении бёдер. С будущими синяками на плечах Чонгука, которые сейчас расплываются лишь красными пятнами. С засосами на шее, которые Тэхён неконтролируемо расставляет тут и там, как будто метит свою территорию. Завтра он может об этом пожалеть, а пока ему хорошо именно вот так, на коленях, с чужими губами на его теле, ничего не имеет значения. Даже затеянный Чонгуком задушевный разговор, который Тэхён пытается выкинуть из памяти. Не получается. С каждым толчком и выдохом в голове набатом слова о том, что перед ним готовы упасть на колени. В мыслях детальное изображение, как будто Чонгук у его ног – от этого уже невозможно избавиться. Даже на пике, когда от оргазма трясётся всё тело, там, под коркой, всё о том, как они вместе, а Чонгук признается в любви. Наверное, потому Тэхён и кончает так обильно, запачкав их обоих. Потому и старается сам доставить удовольствие, двигаясь ещё активней, почти до сладкой боли. Так его научили, чтобы обоюдно и честно – когда-то это сказал Чонгук. А когда тот кончает, даже не предупредив, чтобы выйти, Тэхён сжимает его до боли, чтобы понял хотя бы физически, каково каждый день находиться рядом с ним. Предсказуемо, Чонгук не понимает, зато на боках Тэхёна остаются красные следы от пальцев, сжимающих с такой силой, что Чонгук наверняка мог бы кого-нибудь придушить. Они, считай, друг другу отомстили. Только бы ещё обоим знать, за что именно. И вечер, и ночь вышли какими-то сумбурными, как будто с каждым последующим словом ситуация набирала обороты. Словно они неслись куда-то наугад, без разбора, а очередное утро встречало ласковыми руками на коже и словами о почти остывшем завтраке. Тэхён больше не мог филонить, а вернувшись в цирк, осознал, что потерял несколько дней для подготовки к выступлению и манежу. Он совсем размяк, каждое движение, даже обычная разминка перед выполнением трюков становилась пыткой из-за боли в пояснице. А после начались дожди, даже перелом давал о себе знать. Было лениво, больно, со скрежетом зубов, пока тело привыкало к новому режиму: днём – подготовка, ночью – они с Чонгуком. Конечно же, если у обоих хватало сил и желания, а того у Тэхёна по возвращении в номер было хоть отбавляй. Почему-то время, которое они проводили наедине, придавало сил, снимало усталость, даже боль, стоило Чонгуку перед сном нырнуть пальцами в его волосы. Как будто Чонгук есть его панацея. Но даже несмотря на всё это, Тэхён чувствовал, как каждое утро подниматься всё сложнее. Что-то тянуло его к земле, прибивало к полу, стоило перешагнуть порог цирка и попрощаться с Чонгуком на день. С его уходом приходили ненужные, противные и надоедливые мысли, высасывающие все соки. Одно время Тэхён даже опасался того, что у них с Чонгуком будет совместный номер. Боялся, что физически не сможет справиться с нагрузкой, как произошло в один из дней. Он до дрожи в коленях начал бояться, что у него перестанет получаться то, в чём он был хорош столько лет. Как сегодня. Кровь из носа – это уже привычно за последнюю неделю, только вот Чимин появился в синей комнате из ниоткуда, насильно потащил в общую, тыкал в лицо пакетом со льдом, копошился, пока на его крики не собралась чуть ли не вся труппа. А Тэхёна трясло. Не хватало ещё, чтобы до Чонгука дошли ненужные слухи о его переутомлении. Он что, зря столько времени старался скрыть факт своего состояния? Конечно, это могло обернуться катастрофой, если бы подобное произошло во время выступления, если бы Тэхён просто не справился, рука соскользнула – и всё, это был бы конец его личного шоу и попыток спрятаться морально не только от Чонгука, но и от самого себя. Невыносимо хотеть быть с человеком, но не быть уверенным в том, что ты ему останешься нужен. Тэхён успел прочувствовать все вкусы и оттенки своих мыслей, от которых он мог отдохнуть лишь ночью рядом с тем, кто эти же мысли и вызывает. Разве не иронично? — Ты как? — у Хесона даже во взгляде жалость, когда он хлопает Тэхёна по спине. — Может, всё-таки врача вызвать? — Чонгук тебя по голове не погладит, — продолжает сокрушаться Чимин на все отказы Тэхёна, который сидит за общим столом и волнуется, вообще-то, не меньше. — А нам, думаешь, премию выпишут за молчание? Да он нас с дерьмом сожрёт за своего фаворита. Я о тебе, вообще-то, если ты вдруг забыл, — от одного его взгляда искры во все стороны. Знает – не погладят. Так же он знает, что Чонгук уже наверняка в курсе, что что-то произошло. Но ведь ничего страшного, просто давление, просто очередная испорченная футболка. Хотя тот последнее время и так слишком пристально следил, может, невзначай, но Тэхён ведь не идиот… Он видит, что за него волнуются, особенно когда пытается скрыть боль. Вопросов просто почему-то не задается. Пока что. Видимо, Чонгук считал это чем-то некритичным или списывал всё на то, что Тэхёна с непривычки так кроет после некоторых ночей. Тэхён никогда не был верующим человеком, но сейчас ему остается молиться, чтобы Чонгук не узнал, не понял, пропустил этот факт мимо ушей из-за работы. Да что угодно! Пускай на Землю обрушится метеоритный дождь, упадёт небо, врежется Луна, лишь бы только Чонгук не кинулся разбираться с ситуацией, а предоставил это дело какому-нибудь Юнги – своей левой руке или правой ноге. Кем он там ему приходится? Но удача сегодня явно не на его стороне. Когда в комнате появляется Чонгук, Тэхён напрягается. Он не смотрел, кто вошёл, но судя по тому, что Жизель заткнулась, а Хесон чуть ли не в секунду отшатнулся в сторону, уже и так было всё ясно. Судя по реакции, они уже в курсе их непростых отношений, а если говорить конкретно – Намджун уже всё наверняка растрепал. Иначе даже Чимин уже открыл бы свой рот и начал бы наперебой объяснять, что произошло, не забыв уточнить, что он в этом не виноват. Тэхён слишком хорошо их выучил. Странно только, что за прошедшую неделю никто об этом даже не заикнулся. А ему отчего-то не стыдно. Ни перед труппой, ни перед самим собой, в голове другое: Чонгук будет зол. И не ошибается, когда слышит, каким тоном он спрашивает: — Что случилось? — сплошной холод и насторожённость. — Давление, — встревает Хесон. — Может, переутомление. Стресс. Ты же помнишь, такое уже бывало с Юйлинь. Тэхён уже как-то раз слышал это имя от Чимина, но объяснений так и не получил. — Она тренировалась на манеже, — голос Чонгука – гром среди ясного неба. Тэхён ненароком пытается сделать вид, что его просто не существует в этой комнате. — А он не проводит столько времени на арене. — Откуда знать? — хмыкает Жизель. Чонгук смотрит на неё таким взглядом, что та поднимает руки в примирительном жесте. Этот же взгляд сканирует Тэхёна, прячущего лицо. Он знает, что увидит. Чувствует, понимает по реакции других, что происходит: ничего хорошего. Чонгук догадался. — Выйдите, — кидает он. — Чонгук… — подаёт голос Чимин. — Я сказал, пойди и займись своими делами. Его безоговорочно слушаются. Комната пустеет быстро, хотя по ощущениям, прежде чем за Жизель закрывается дверь, проходит целая вечность. Только тогда Тэхён решается, всего лишь поднимает взгляд, а уже жалеет о том, что не затеял этот разговор раньше. Неделю назад, в их первую ночь, может, во вторую. Или когда почти был готов признаться в чувствах, чтобы не получилось вот так… Не так, как должно. — Что ты делаешь? — наигранно буднично интересуется Чонгук. Даже ответить нечего. — Ты тренируешься, — констатирует очевидное. — Зачем? Как будто не понимает… По глазам видно, что ему стало всё предельно ясно в первую же секунду. Чонгук, может быть, и дурак временами, грубиян и эгоист, когда всё идёт не так, как ему надо, но не идиот. Он кто угодно, но не идиот. Он тот человек, который смог просчитать появление Тэхёна в цирке за полгода вперёд. Он тот единственный, кто понял его натуру, кто проводил с ним сутки. — Просто, — так глупо, но вдруг получится прикинуться дурачком? — Просто, — пожимает Чонгук плечами, опуская уголки губ. — Оказывается, ты просто уделяешь время тренировкам, пока я этого не вижу. Просто хочешь вернуться на манеж? До сих пор? У тебя и правда всегда всё так просто. Кажется, ещё недавно кто-то хотел славы и величия, а теперь собирается бежать. И даже ни слова о том, что происходит между ними. Неужели это правда не важно? — Я планировал задержаться до конца гастролей. — А что потом? — Не вечно же мне плясать под твою дудку, — выходит по инерции. Срабатывает защитный механизм. Тэхён очень не хочет ссор, всего лишь не знает, как вести себя в этой ситуации. Для него всё стало слишком сложным, а у Чонгука нечитаемый взгляд, он как будто столько всего хочет сказать, но изо всех сил сдерживается, чтобы не ляпнуть лишнего. Спасибо и на том. — Вот, значит, что ты делаешь. Пляшешь под мою дудку. — Я хотел сказать не это, — получается тяжело, едва слышно и на выдохе. Тэхён упирается лбом в сложенные ладони, переводит дыхание. Он же правда не хотел, чтобы вот так. — Что мешало тебе взять и уйти до того, как мы уехали? — Чонгук говорит так, как будто его это не задевает, но Тэхёну кажется, что он слышит нечто другое в его голосе. Что-то больше похожее на растерянность и от этого становится ещё хуже. Он впервые понимает. — И что мешает тебе взять и уйти сейчас в таком случае? Совесть? Ты, сглатывает он. Ты мешаешь, хочется сказать. Эти чёртовы чувства к тебе. Люди, к которым он привязался, зрители, даже этот гребаный пёс. Да много чего. Но остаться тоже сложно, когда ты знаешь, что есть шанс вернуться и всё исправить. Тэхён каждый день разрывается морально. Оказывается, это очень и очень выматывает. А ещё – больно. Он пытается открыть рот, сказать хоть что-то, объяснить, что ему тяжело и без этих разговоров, потому что он как будто стал совсем безвольным, стоило Чонгуку побыть с ним человеком, а не начальником. Как будто ему не будет хуже всех, когда он решит вернуться на манеж, где больше не будет никакой поддержки, где не будет рук, будящих его и готовящих завтрак. Ни один не встанет на его сторону, когда Тэхён снова начнёт подниматься на пьедестал – в таком деле ты всегда будешь одинок, потому что это, как и сказал когда-то сам Чонгук, по-настоящему нужно лишь тебе одному. Тэхён сам не знает, как долго длится молчание. Он не уверен, в какой момент начал плакать. Сперва даже показалось, что это снова кровь пошла носом, оказалось – слёзы. Самые настоящие, горячие, пропитанные невысказанной болью и секретами. Этим идиотским чувством, как будто он мог сделать больше, если бы не травма и если бы не влюблённость. Он бы уже давно ушёл, как только понял, что может крепко стоять на ногах, если бы не бесчисленное количество «но» в лице одного человека. Что было бы, признайся он комиссии? Что было бы, если бы не было никакого перелома? Он бы абсолютно точно никогда в жизни не встретил наглого, заносчивого, самовлюблённого, эгоистичного циркача, ладонь которого чувствует на макушке. Слышит, как этот самый эгоистичный циркач, по совместительству его мужчина, сперва становится напротив, а после опускается на корточки, пытается заглянуть в заплаканные глаза. Потом пытается поднять Тэхёна с места, тянет к себе, без слов указывая встать. Силой тянет, нагло и без принятия возражений. А потом обнимает, в тот самый момент, когда Тэхён чуть ли не давится рыданием, впиваясь пальцами в пиджак и прижимаясь ближе. Чонгук почему-то успокаивает, совершенно молча, как будто и внутренние метания тоже понял. Всё-то он понимает, кроме самого главного – в этот самый момент сердце Тэхёна ухает, когда он осознаёт, что Чонгук не просто пытается сделать задачу уйти из цирка непосильной… Это уже произошло. Тот придерживает за голову, прижимая к своему плечу, держит так крепко, как в их ночи, даже притирается лицом к волосам, пуская гулять в них поцелуй. То ли поддерживающий, то ли успокаивающий, то ли прощальный. Хотя вряд ли уж последнее, Тэхёну почему-то так совсем не кажется. Он вообще впервые замечает такую важную сейчас для него мелочь и принимает ту с настежь открытым сердцем: его понимают. Кажется, даже это с ним впервые. И снова место первого занимает Чонгук. — Перестань, ласточка, — успокаивающе шепчет он. — Я даже почти не злюсь. Это «почти» как ножом по сердцу. — Ты мог сказать об этом раньше, — Тэхён в ответ только шмыгает и мотает головой – не мог. Он бы и сейчас не смог, и даже стыдно признаться, что не узнай Чонгук сам, он бы никогда не осмелился. — Наверное, правда не мог. Я бы просто выставил тебя за порог вместе с вещами. — Давай, я готов, — он отстраняется и вытирает слёзы с подбородка, красящие руки в красный из-за кровавых разводов. Наверное, выглядит Тэхён не очень, но гордость всё ещё при нём. Даже если всё произойдёт прямо сейчас. — Я готовился к этому с первого дня, как решил уйти. Мне есть куда. Чонгук вздыхает: — Честно говоря, ты несёшь бред. — Тогда всё будет намного проще. — Не будет, — спокойно продолжает тот. — Потому что ты меня не понимаешь. Я думал, мои слова хоть что-нибудь да значат для тебя. — Значат, — Тэхён вытирает лицо полотенцем, которое притащил ему Чимин. Он готов заняться чем угодно, лишь бы не смотреть Чонгуку в глаза, потому что боится не выдержать. Боится сорваться на злость, боится ляпнуть о сокровенном в такой момент. — И я помню твоё условие: если я уйду, то ждать меня здесь никто не будет. Чонгук на секунду хмурится, как будто пытается вспомнить, а потом лицо как будто озаряется пониманием. — И в этом вся причина? — Какая причина? — Того, что ты врал мне, недоговаривал, чтобы в один день собрать вещи и уйти, — даже на эмоции он сегодня не скупится, искренне удивляется. Ему как будто даже смешно, а голос ласковый: — Ты правда думаешь, что тебе хватило бы сил, если бы в конце концов я бы попросил тебя не делать этого? — Это моё решение. — Конечно, твоё. Ни один нормальный человек до такого не додумался бы, — усмехается Чонгук, а Тэхён начинает злиться: — Просто скажи уже это. — Честно говоря, я даже не знаю, что ты ожидаешь от меня услышать. Катись к чёртовой матери? Собирай вещи и проваливай? Раньше надо было. Тогда я бы облегчил твой уход, а мы бы расстались без сожалений. Но сейчас-то тебя куда несёт? — он подходит, да так близко, что Тэхён чувствует его дыхание. Не дышит, когда его лица касаются костяшками, поддёргивают подбородок, заставляя поднять взгляд, который он так старательно прятал. В любой другой ситуации смотрел бы прямо, с гордо поднятой головой, просто сейчас тяжело. — Забудь, — усмехается Чонгук. Вот так просто. — Всё, что я говорил ещё в тот день, когда ты пришёл, просто выкинь это из головы. Раньше надо было думать. Тэхён искренне не понимает, смотрит на Чонгука как на восьмое чудо света, пока тот пытается добиться от него просветлений. — О чём думать? — Я о твоих мечтах. — Это не мечты. — Я не о спорте, ласточка. А о том, как я велю тебе собрать вещи и проваливать. Ты бы злился, оставил бы меня виноватым. Извини, но я не доставлю тебе такой радости. Придётся как-нибудь самому, если, конечно, хватит этой твоей мотивации в виде грёз о том, как ты снова поднимаешься на пьедестал. — Я не понимаю, — хмурит лоб Тэхён, а Чонгук обхватывает его лицо ладонями, смотрит прямо в душу пронзительным взглядом. — Во-первых, не хочу терять звезду шоу до конца гастролей. Во-вторых, я же уже говорил, — он легко касается губами чужих, выдыхает прямо в них: — Мне хорошо с тобой. Думаешь, это совсем ничего не значит? Тэхёна кидает в жар: всё, что сказано трижды, становится истиной. — Я не раскидываюсь людьми и словами и тебе советую. — То есть я могу остаться? Чонгук искренне смеётся: — Я бы тебя и не отпустил. Не надо так на меня смотреть. Тебе многое дозволено, но ты всё ещё мой артист. Как минимум – до конца гастролей. — А что потом? — он скорее неосознанно накрывает ладонь Чонгука своей. Может, просто ищет поддержку. — Давай будем решать проблемы по мере их поступления. Я очень постараюсь не доставлять тебе проблем своим темпераментом после того, что узнал. Будет сложно, но ты держись, — только больше пугает. А Тэхён правда держится, руку так и не отпустил, даже болезненно жмурится, притираясь щекой к ладони, словно какой-то щенок. Стал почти ручным. Даже не кусается, когда его целуют, прямо в общей комнате, куда может зайти кто угодно. Он сбросил с плеч груз, который носил с собой несколько месяцев кряду, его не выгнали, у них всё ещё есть шанс. Осталось дождаться конца гастролей, а там… Тэхён даже не хочет думать о том, что будет там, просто надеется, что Чонгук отпустит и сможет понять. Просто надеется, что они ещё смогут быть.