Кураж

«Знай, что ты грандиозное, самое ценное и ни с чем несравнимое».

Пока на улице, у самого порога цирка бушевала осень, Тэхён отдавал выступления без единой помарки. Публика восхищалась номерами, ликовала, когда при выходе всех артистов на сцену начинали мелькать прожектора. Люди словно заранее знали, что их ждёт. Афиши «Куража», пестрящие по городу на каждом углу, ещё ни разу не обманули. Волнующее, захватывающее, мрачное шоу держало в напряжении и навевало страх с первых же секунд открытия. Даже Тэхён боялся. Его не переставая пугала мысль совместного с Чонгуком выступления, которое впервые должно было состояться в Китае, а дни в Берлине, как назло, пролетали слишком уж быстро. Репетиции продолжались каждый день, Чонгук либо проверял себя, либо всего лишь хотел убедиться, что Тэхён готов. И Тэхён готов. Он всю свою жизнь работал так, что отточенность и дисциплина шли в ногу с желанием быть лучшим. Теперь уже не только на манеже, но и на арене, которая стала вторым домом. Как и номера отелей, которые больше не вызывают былого восторга. Коридоры цирка были ненароком выучены наизусть, разбуди кто Тэхёна посреди ночи и попроси пройти их с закрытыми глазами – пройдет. И ни разу не споткнётся. Цирк везде оставался цирком, тем самым, в который Тэхён когда-то пришёл. С одной и той же планировкой, со скрипом половиц, запахом трухлявого дерева, попкорна и тяжелого граната, который неизменно носил на себе Чонгук. Тэхён, кажется, выучил его от и до за прошедшие несколько месяцев. Знает каждый взгляд, каждое небрежное движение руками и плечами. Он знает, как Чонгук делает свою работу, наконец начал понимать, почему люди боятся его ослушаться, почему беспрекословно верят каждому слову. Чонгук никому не лжёт и не юлит, вываливая голую и грязную правду прямо в лицо, и тот же подход у него к редкой, но необходимой похвале для артистов. Как ни странно, Тэхён наконец научился слушать его тишину. Когда накануне отъезда в Китай, Чимин решил немного подправить номер, и Чонгук встретил его за кулисами после прощания со зрителями в полном молчании, Тэхён понял лишь по одному острому взгляду, что сейчас случится непоправимое. Снова будет сказано много громких слов, снова будет накалена атмосфера, потому что их главный остался недоволен результатом. Тэхён уже было собирался открыть рот, наперебой готовый доказывать, что номер отличный, но стоило бы просто немного доработать. И нет ничего критичного, шоу по-прежнему изумительное, все живы, люди будут продолжать возвращаться, а Чон Чонгук будет продолжать выкачивать из них деньги – всё останется на своих местах. Но Чимин лишь вскинул руку перед собой в полной тишине, которая повисла за кулисами, и сам понял, что позволять змеям свободно передвигаться по арене для большего антуража – не лучшая идея. — Я знаю. И я всё исправлю, — всё, что было сказано им в этот вечер. Чонгук не произнес ни слова, только прожигал взглядом, таким, что было сложно не понять суть претензии. Чимин вышел за рамки – забылся. Не согласовал номер, с пренебрежением отнесся к главному правилу Чонгука – зрители пострадать не должны. И если бы не бегунки, даже во время выступления помогающие артистам, то сегодня кто-нибудь из первых рядов уехал бы в катафалке из-за укуса кобры. Чонгук, как Тэхён уверен, не забудет этого ещё долго. Странно только, что он, глядя Паку в спину, позволяет тому уйти без своих наставлений и угроз скорой расправы, если подобное повторится. — Ты очень зол, — Тэхён осторожно поглядывает на Чонгука, когда они оказываются в номере отеля. После выступления их сопровождала тишина: и в гримерке, пока Чонгук ждал Тэхёна, и в машине, и в лифте. Пока Тэхён наконец не осмелился с ним заговорить. — Ты такой проницательный, — сухо отзывается Чонгук, оставляя наручные часы на столике в гостиной. Уже завтра утром они начнут собирать вещи и вечером улетят в Китай. Чонгук, вероятно, недоволен ещё и тем, что сегодняшнее выступление было последним. Он, как и всегда, считает, что если последнее выступление было отдано плохо, то непоправимо случится беда на следующем. Когда Тэхён об этом узнал, то сперва посмеялся с того, что Чонгук, оказывается, ужасно суеверный, но тут же замолчал, когда понял, что это была никакая не шутка. — Чимин исправится, — издалека начинает Тэхён, Чонгук по-прежнему звучит строго: — Я знаю. — Хотя он и правда мог бы для начала посоветоваться с тобой. — Мог, но не стал. — И он… — Тэхён, — хмурится Чонгук, кидая на него недовольный взгляд. — Говори, что хотел, и не ходи вокруг да около. Тэхён, кажется, никогда не перестанет удивляться этой проницательности. Его волнует лишь одна вещь: — Будь на его месте я, то мне бы ещё месяц пришлось выслушивать твоё недовольство, — звучит словно невзначай, пока Тэхён следует за Чонгуком в спальню. — Я, конечно, не хочу, чтобы Чимина постигла та же участь, но ты хотя бы объясни, почему так получается. — Воспитательные меры. Тэхён хмыкает. — Нашёл, кого воспитывать. — Чимин работает со мной семь лет, а ты – меньше года. — И что? — Тэхён искренне не понимает. — Я за эти месяцы узнал о тебе больше, чем все они за семь лет вместе взятые. Чонгук недовольно смотрит в ответ. — И это всё ещё не сделало тебя дисциплинированным артистом. — Просто это довольно несправедливо, — кидает Тэхён, и Чонгук усмехается в ответ: — Несправедливо? Знаешь, что сделает Чимин после своего почти провала в номере? Пойдёт и исправит это, — отчеканивает он. — Знаешь, что сделаешь ты? Полезешь на снаряд второй раз, думая, что в этот раз всё обойдётся. — Ты неправ. Тэхён полезет на снаряд потому, что у него нет выбора. Он должен будет делать это снова и снова, уповая на свои способности и удачу. У воздушных гимнастов выбора немного: ты либо делаешь то, что должен, либо меняешь снаряд на что-то более безопасное. И вряд ли Чонгука устроит подобный расклад событий, однако тот не по-доброму смеется, замирая на месте и обращая всё внимание на Тэхёна. — Что, прости? — Я сказал, что ты неправ, — повторяет Тэхён. В его голосе ни злости, ни раздражения, ни желания кому-то что-то доказать. — Ты и сам знаешь, что у меня, например, выбора нет: я буду продолжать выступать, даже если ошибусь сотню раз. И мне не поможет ни другой подход к номеру, ни твои приказы стараться лучше, потому что я всегда должен быть там, — его палец взмывает вверх. — И это всегда будет опасно, даже если ты напичкаешь меня своими нравоучениями на семь лет вперёд. Как Тэхёну кажется, на это Чонгуку нечего ответить, но тот лишь улыбается: опасно и игриво, расстегивая манжеты. Даже голос другой, словно он позабыл о неудачном выступлении Чимина и намеревается поставить необузданного на место: — Даже твою ситуацию можно контролировать, находясь там, — передразнивает Чонгук, вскидывая взгляд к потолку, который тут же устремляется обратно. — Раз уж ты такой умный, то подскажи как. Чонгук просто до ужаса ненавидит быть неправым – это то, что Тэхён осознал давно, но так и не усвоил. — Ты хочешь, чтобы я тебе подыграл? Или чтобы действительно подсказал решение проблемы? — и он не выглядит злобным или же разъяренным, скорее так, как будто у него на всё найдется ответ. Тэхён не теряет уверенности в своих словах. Никто не может быть готовым к падению из-под купола, он – не исключение из правил. Он всё ещё может оступиться, может быть вымотанным и напуганным. Даже ссора с Чонгуком может вывести его из колеи и занять собой все мысли. Тэхён по-прежнему человек, не способный заглянуть в будущее и узнать, чем обернется его очередной выход на сцену. Это всегда пугает. — Подыграй хоть раз, — шепчет он, словно кто-то может их подслушать. Хотя даже эти игры его вряд ли переубедят. Чонгук же, напротив, выглядит уверенным именно в собственных словах. Они снова сталкиваются характерами, снова пытаются что-то друг другу доказать, даже если и в шутку – Тэхён нутром чувствует их общее настроение. Это не больше, чем забава. — В таком случае мне стоит просто промолчать и сделать вид, будто ты прав, а я – нет, — буднично говорит Чонгук. Даже подкрадывается как дикий зверь, медленной и осторожной поступью, готовый атаковать. — Не слишком сложно для тебя? — наигранно улыбается Тэхён, а Чонгук уже поблизости. Смотрит с прищуром, на губах такая же улыбка, разве что более искренняя – он мастерски владеет своими эмоциями. И голосом – тоже. Низким, утробным, зловещим: — Тебе понравилось? — Что именно? — Ставить меня на место. Приятно, не правда ли? — Ты даже не представляешь насколько, — Тэхён сладко прикрывает глаза, чувствуя, как на его щёку ложится ладонь, а вторую обдает горячим дыханием: — Я дам тебе ещё пару секунд, чтобы ты мог насладиться этим моментом, — тихо звучит голос Чонгука. Прямо над ухом, а ощущение, что в голове. Забрался-таки и не оставил ничего. Где-то в глубине души уже и так становится понятно, что Чонгуку есть что ответить, есть нужные слова, которыми сможет переубедить. Если бы он хоть раз не стал спорить, то нравился бы ещё больше. Может, если бы Чонгук умел в нужный момент не доказывать свою правоту, то влюбил бы в себя многим раньше. — И что потом? Тэхён встречает взглядом уверенность на лице напротив. Ни капли сомнений в себе, ни грамма растерянности – то, что всегда характеризует их главного. На то Чонгук и начальник: его слово – закон. И такие, как он, очень не любят быть загнанными в тупик. — А потом я расскажу, почему неправ уже ты, — и мягкая улыбка никак не вяжется со сказанным. — Другого я и не ожидал, — глаза в глаза. — И это тебя, как обычно, разочаровывает. — Как будто мне привыкать. Однако ни в голосе, ни во взгляде нет никакой разочарованности. Тэхён и правда привык. Велика вероятность, что это одно из тех качеств, которое ему даже нравится: то, что он безоговорочно может доверять человеку и положиться на него, потому что уверен, что у Чонгука найдется решение. Даже если тот будет в самом деле неправ, даже если ошибётся, он преподнесёт свои слова так, что не останется ни капли сомнений: вот она, истина. Чонгук никогда в себе не сомневается. Тэхён в нём – тоже. И даже этим похожи как инь и ян. Потому что вера друг в друга взаимна – Тэхён понял это уже давно. Пускай Чонгук временами стремится научить жизни, показать и рассказать, что будет правильным, однако же всё равно даёт возможность ошибиться и научиться чему-то на собственном опыте. — Знаешь, — в голосе Чонгука звучит задумчивость, — сегодня я даже уступлю тебе. Тэхён искренне удивляется такой доброте, учитывая чужое настроение после не самого лучшего шоу. — Я отмечу этот день красным в календаре. — Оставлю тебя при твоём мнении, но всё же как твой друг скажу… — Как кто? — непонимающе смотрит на него Тэхён. Сам не понял, как это вырвалось из него, а Чонгук, зараза, улыбается. Дразнится – это понятно сразу. Не получилось отыграться на Чимине, получится хотя бы на Тэхёне. — Как твой начальник? — в ответ не раздается протеста, но многозначительный и недовольный взгляд Тэхёна говорит за него. — Как твой возлюбленный, — звучит уже не вопросом. — Надеюсь, однажды, подняв эту тему, я услышу что-то красноречивее твоего молчания. Тэхён не привык говорить о таком вслух. Не привык называть Чонгука своим парнем или тем более возлюбленным, потому что ему не перед кем того представлять. Хотя даже если было бы, не уверен, что смог бы. От одного только слова, подтверждающего статус их отношений, уже краснеют щёки, потому что, кажется, от него ждут согласия. — Допустим, ты мой парень, — скомканно звучит в ответ. Лицо страшно горит, Чонгуку это, судя по улыбке, доставляет неимоверное удовольствие. — Что там дальше? — И правда, допустим, — щурится в ответ. — Сделаем вид, да? — Речь не об этом. — А мне захотелось поговорить именно об этом, потому что я, честно говоря, поражён, — Чонгук словно и правда забыл об их разговоре. — Ты можешь сказать при мне слово «секс», но, оказывается, для тебя куда интимнее назвать меня своим мужчиной. — Ты мой мужчина, возлюбленный, парень – кто угодно, — рвано вздыхает Тэхён. — Счастлив? Теперь ты можешь оставить эту тему и вернуться к своим поучительным речам? — Не поверишь, но не могу, — почти всерьез хмурится Чонгук. — Самому не верится, а ты ведь знаешь, как я люблю свои поучительные речи. Издевается. На него почему-то даже не получается злиться, Тэхён только устало вздыхает, качая головой. Такой вот его мужчина, возлюбленный, парень и есть: иногда ведет себя как человек, с которым лучше не вступать в какую-либо дискуссию, потому что ты всё равно окажешься неправ, а иногда… Иногда Чонгук играет с Тэхёном, как самый настоящий ребёнок – это и странно. Чтобы мужчина его лет, с его-то характером и темпераментом внезапно стал таким – уму непостижимо. Тэхён не заметил резких и слишком явных изменений, но те всё-таки случились за последний месяц, проведённый в Берлине. Их отношения стали другими. Странно, но Чонгук пытается слушать и слышать, словно начинает меняться. Тэхёну сложно поверить в то, что всё это ради него и их отношений, но другого объяснения нет, а потому, вероятно, Чонгуку и прощается желание быть правым во всём. Он делает многое для того, чтобы не возвращаться к обсуждению прошлого, всегда бежит от того, что было, и даже с Тэхёном бежит: не извиняется за то, что уже случилось, живёт здесь и сейчас и просто старается изо всех сил не создавать новых конфликтов. Не то чтобы у него – у них – всегда получается, но видя такие изменения в поведении, хочется, чтобы дальше оставалось так же. Тэхён за прошедший месяц заново влюбился в человека, стоило осознать, что ради него пытаются обуздать своих демонов. Знает, насколько это тяжелая работа для человека, который никогда не старался стать лучше для кого-то, потому и ценит. Трепещет даже от одной мысли, что Чонгуку, их главному, великому и ужасному эти отношения нужны так же, как и ему. От этого каждое выступление Тэхёна искрит чувствами и эмоциями, в каждом движении, когда начинает играть музыка, видится искренность. Его выступления стали не просто номером для развлечения публики, они стали выражением эмоций, которые некуда деть. Тэхён всё ещё краснеет каждый раз, когда признается в своих желаниях провести время вместе. Всё ещё несмело предлагает прогуляться по городу, отужинать в кафе, сходить вдвоём в паб, однако переступает через себя и получает в ответ вдвое больше. Чонгук, вероятно, именно поэтому не перестает напоминать ему о своей влюбленности. Тэхён никогда не понимал высказываний о бабочках в животе, о головокружении и потери мыслей во время первой любви, и всё же чувствует некую схожесть в своём состоянии и описываемом другими. У него головокружение даже от того, как его касаются: уверенно, зная, чего хотят, заранее определив цель. У Чонгука грубые руки, его прикосновения к щекам априори не могут быть нежными, но они для Тэхёна именно такие, и этого не объяснить. Ещё несколько месяцев назад он был уверен, что окончательно упал в человека, что дальше влюблённости ничего нет, а чувства умудряются расти и крепнуть. Пустили корни, истязают и мучают, потому что как бы с Чонгуком ни было хорошо, с ним же иногда бывает и плохо. Даже просто от того, что он рядом. Наверное, в этом и проблема: Тэхён боится не столько их взаимности, сколько своих мыслей, что однажды этого может не стать. Чонгук ненавязчиво пытается убедить в обратном. Словно всё будет и будет лучше, чем можно представить. Все касания, когда ладони Чонгука скользят с щёк до шеи, чтобы пальцы зарылись в волосы, сводят… Не с ума. От этого сводит что-то внутри, в грудной клетке. Каждый день без ссор вкупе с уступчивостью, как новый этап. Когда человек перестаёт вести себя с тобой плохо, то невольно начинаешь открываться ему ещё больше. Тэхён начинает больше доверять, хотя, казалось бы, куда? Дальше – ничего. Предел. Пик чувств. Этот пик достигнут, а нутру мало. — Назови меня своим, — неожиданно строго просит Чонгук. Тэхён от внезапности не сразу понимает, чего от него хотят. Он только глупо хлопает глазами в ответ, думая, что послышалось. — Своим кем? — Ну а как ты думаешь? Своим мужчиной. Дыхание перехватывает. — Чонгук, — сглатывает Тэхён. Он может сделать это, без смущения и робости, но не когда на него смотрят так, словно от этого зависит их будущее. — Как ты зовёшь меня в своих мыслях? Тэхён задумывается на секунду, его руки хватаются за бока Чонгука, когда тот становится вплотную. Как будто всё, что сказано только для него, не должно оказаться за пределами. — Чонгук, — пожимает плечами Тэхён, вспоминает ещё кое-что: — Циркач. Ему в ответ странно улыбаются. — Циркач? — Прижилось с первых дней. — Когда я выставил тебя за порог? — Тэхён в ответ кивает. — Знаешь, почему я зову тебя ласточкой? Даже в своих мыслях. Откуда Тэхён мог бы знать? Он думал, что это всё из-за его подвески, потому отрицательно мотает головой. — Ласточка – предвестник чего-то нового, — спокойно говорит Чонгук. — С того самого момента, как ты появился у меня в кабинете, я знал и чувствовал: что-то изменится. С такими, как ты, всё не случается просто так. — Никогда бы не подумал, что ты и правда такой суеверный, — хмыкает Тэхён, но Чонгук продолжает: — А если навредить ласточке, то не стоит ждать ни покоя, ни достатка, ни чего-либо хорошего, — голос становится тихим. — Думаешь, это обычное суеверие? Даже я не знаю, что случится со всеми нами, если однажды я тебя покалечу. — Глупости… Чонгук не имеет к этому абсолютно никакого отношения. — Это не глупости, Тэхён. Если ты пострадаешь из-за того, что я не досмотрел – зрители будут в восторге, несомненно. Людей часто забавляют чужие увечья, — а взгляд стал режущим. — Но в коллективе отношения изменятся. Возвращаясь к теме моих нравоучений, я пытаюсь сказать, что если пострадаешь ты – пострадаю и я. Тэхён только мотает головой, Чонгук не может пострадать, если он сам однажды оступится. В этом нет никакой логики. — Они любят тебя, что бы ты о них ни думал. Они восхищаются тобой, как не восхищались ещё никем, и дело не в моем выборе. Твои номера превосходны, — продолжает тот. — Они привязаны к тебе. Они видят, что ты лучше, что ты превосходишь их. И если однажды ты упадёшь, их доверие ко мне перестанет что-либо значить. Тэхён только смеется, несмотря на всю серьёзность Чонгука. — Никто не станет доверять тебе меньше. Ты просто хочешь, чтобы я был осторожней – так бы и сказал. — Хочу, — отрезает тот. — Но представь себя на их месте. Ты долгое время наблюдаешь за вторым фаворитом своего начальника, и этот второй фаворит, как и первый, уходит от тебя покалеченным. Всё, что случилось дважды, непременно случится и в третий раз – это закономерность. Ты бы в таком случае захотел под моё крыло? Тэхён мешкает с ответом, потому что и правда представил. Видеть несколько раз подряд, как главный ошибается с выбором… Это подкашивает доверие. И дело даже не в фаворитах. Дело в том, что складывается впечатление, будто Чонгука вовсе не заботит состояние артистов, однако Тэхён уверен, что тот сам в этом виноват. Имей он больше чувств, ну или хотя бы высказывай он их периодами, такого отношения и не сложилось бы: Чонгука не считали бы каменной, бесчувственной глыбой. Тэхён считал его таким изначально, но лишь сейчас, узнав поближе, понимает, что человек не лишён тех же чувств. Чонгук тоже умеет любить, просто не умеет этого показывать остальным. Тэхён даже не уверен, что должен давать какие-то советы, но всё равно говорит: — В таком случае, хотя бы время от времени, делай им комплименты. — Хвалить их? — хмыкает мужчина. — Думаешь, они не достойны? — Достойны, раз оказались здесь. Но не все дотягивают. В голове мелькает странная мысль: Чонгук хочет идеала. Так всегда было, так всегда будет, но его планка завышается с каждым разом, стоит кому-то проявить себя в полную силу. Тэхён уверен, что без него самого не обошлось даже здесь. — Как ты там говорил? — наигранно задумывается он. — Не нужно изобретать велосипед? Чонгук улыбается с прищуром, вспоминая этот разговор. — Но я хочу его изобрести, — возвращает в ответ. — Мой мужчина, — краснеет Тэхён, — умеет мыслить здраво. И умеет заставить людей себя уважать. — Твой мужчина? — Чей-то же он должен быть. Над ухом раздаётся тяжелый, наполненный невысказанными чувствами, вздох. — Знал бы ты, что это со мной делает, — горячо шепчет Чонгук. — Могу представить. — Не можешь, — горячий, уже усталый выдох опаляет кожу шеи. — Стоит мне оказаться с тобой наедине – всё остальное заканчивается. Я как подросток, а мне далеко не восемнадцать. Думаешь, взрослому человеку может быть так плохо? — Плохо? — Тэхён неосознанно хватается за него крепче. — Я постоянно хочу тебя, — шепот опаляет плечо даже через ткань. — И видишь ли, ласточка, дело даже не в сексе. Я ни с кем столько не говорю, сколько с тобой. В моём возрасте со всем пережитым уже редко бывает так, чтобы хотеть кого-то одного настолько сильно. И всё-таки, — снова выдыхает он, — сейчас я просто хочу тебя. До сумасшествия. Чонгук и правда сегодня непозволительно болтлив: такого с ним не бывает. Он много молчит, ещё больше думает, не посвящает никого в свои планы, а тут вываливает как на духу. Без лишних вопросов и разъяснений – Тэхён считает это личным прорывом. Видимо, он тоже куда-то добрался. Тоже где-то поселился и засел. Надеется лишь, что достаточно глубоко, чтобы даже если это однажды закончится, его выскребали из себя долго и по крупицам. Чонгук целует его в шею – Тэхён покрывается мурашками. Они оба заведены так, что это чувствуется через прикосновения. Возможно, Чонгуку просто не на ком выместить свою злость, которую тот как будто учится превращать в желание, но уж лучше так, чем наблюдать его недовольное и злобное выражение лица из-за того, что всё во время шоу вышло не так, как планировал. Тэхён не пытается сопротивляться, когда его захватывают в поцелуй. Чонгук и правда как подросток, разве что его движения резкие и властные, совсем не походят на то, что между ними уже было. В них сейчас откровенная страсть, желание взять, оказаться в одной постели. В его поцелуях сквозит горечь, и, может быть, он недоволен тем, что всё-таки не отыгрался и остался неправ. Сегодня он властвует даже в кровати, не предоставляя шанса взять инициативу на себя. Тэхён и не думал, что день закончится безудержным сексом, ему казалось, что они в молчании лягут спать. Чонгук не перестаёт его удивлять. Он не перестаёт доводить до грани, потому что чувства, как кажется, передаются воздушно-капельным. Действуют на нервные окончания как любой самый простой раздражитель. Тэхён целует Чонгука как в последний раз, глотая все горячие выдохи, ощущая нутром, с какой жадностью его берут, как сбивается покрывало, как намокает от пота чистая простынь. Как его сегодня хотят – почему-то особенно сильно. Вероятно, хотя бы он Чонгука не разочаровал, а потому и получает награду: властные поцелуи, расцветающие на шее ярко-багряными пятнами. Хотя это не больше, чем рвущееся наружу желание Чонгука напомнить, кому принадлежит его фаворит. У них, в общем-то, всё происходит спонтанно. Странно лишь то, что чувства разделены на двоих: и страсть, и горечь, и безудержное желание вымотаться в постели, а не на арене. Чтобы хотя бы здесь всё вышло отлично: красиво, приятно и со вкусом. У них редко бывает иначе: Тэхён давно не стыдится своих горячих желаний, Чонгук же вовсе не знает, что такое стыд. Они мало разговаривают после вечернего секса, чаще всего принимают душ и ложатся спать, а сегодня вот почему-то болтают, запутанные в одном одеяле на двоих. О выступлении, о завтрашнем дне, об уже забронированном на двоих номере, о душе, который всё же нужно принять, потому что потом не будет времени. Они говорили и о Марсе, которого утром выгуливает Тэхён, пока Чонгук собирает вещи. Тэхён уже привык к постоянным встречам с кем-то из коллектива как раз в этот момент. Их неразлучную с псом пару как будто поджидают специально, потому что, как выяснилось, Чонгук не позволяет гладить своего обожаемого пса. Правило простое: смотреть, но не трогать. Тэхён вот позволяет и смотреть, и трогать, однако Марс каждый раз игриво прячется за него от чужих, настойчивых рук, которые никогда не пахнут его хозяином. Чонгук, как не так давно осознал Тэхён, не позволяет никому прикасаться и к себе. Держит расстояние, не нарушает границы, его максимум – пожать протянутую руку. Ко всему прочему, с плохо скрываемым недовольством относится и к тому, что у Тэхёна подобных правил вовсе не существует. Как будто если Чонгук определил для себя фаворита, тот обязан быть неприкосновенным. Эти мысли не берутся в расчет, Тэхён продолжает вести себя так, как ведёт всегда, разве что его привычки быть отстранённым и молчаливым с другими усиливаются под влиянием Чонгука. Ни одна живая душа не узнает о том, что Тэхёну удалось узнать о своём мужчине: все секреты хранятся и оберегаются, – держать рот на замке, когда ты знаешь, чего стоила вся та искренность, не так уж и сложно. — Нужно собрать твои вещи, — хмуро командует Чонгук, застегивая свой чемодан. У него долгое и тяжелое утро, потому что ещё немного – и они будут в Китае. Афиши уже готовы, здание цирка арендовано, билеты куплены, гостиница оплачена, вещи почти собраны. Чонгук, как порой кажется, никогда не расслабляется. Тэхён с улыбкой наблюдает за ним, стоя в дверном проёме. У него отличное настроение последнее время, в коллективе почти покой, в личной жизни всё более чем прекрасно: хмурый и загруженный рабочими проблемами Чонгук по-прежнему Чонгук, Тэхён всё ещё в него влюблен, и даже утренний быстрый секс был изумительным. Как-то и расстраиваться не из-за чего. — Хочешь опоздать? — Нет, — улыбается Тэхён. — В таком случае, может, приступишь? Губы непроизвольно растягиваются шире, пока Чонгук непонимающе наблюдает за чужими действиями: как Тэхён неторопливо достает из-под кровати чемодан, как открывает и закрывает обратно в панике. Он совсем забыл о сдуру купленном парфюме. Его поведение и настроение никак не комментируются, Чонгук оставляет Тэхёна наедине со своими странностями, окинув напоследок задумчивым, даже каким-то растерянным взглядом. Тут всё понятно: Чонгук в замешательстве. Хотя мог бы просто порадоваться тому, что Тэхён не рычит с утра и не пялится недовольным взглядом на него в ответ, как это иногда происходит. Марс снова остается с Намджуном, который доставит пса чуть позже, потому что добираться ни много ни мало одиннадцать часов. Марс летит с пересадками из города в город, и Чонгуку вовсе не жалко тратить столько денег на то, чтобы его животное добралось до него целым и невредимым. Тэхён порой думает о том, сколько Чонгук зарабатывает на их выступлениях. Тот никогда не оглашает цифры – он и не должен. Не скупится на отдельные номера в не самых дешёвых отелях, напротив, обычно те одни из самых лучших. Питание включено, все доступные развлечения на территории: СПА, крытый бассейн, баню, сауну, бар и прочее, – тоже. И это не считая того, что все доходы, по всей видимости, с легкостью покрывают и аренду цирка, и замену костюмов, и ежемесячные выплаты артистам. Тэхён ещё ни разу не жаловался на сумму, поступающую на его банковский счёт. Он косится на Чонгука, когда уже в самолете, тот читает что-то в планшете, и не может удержать своё любопытство: — Чонгук. Мужчина, сосредоточенно читавший, поднимает вопросительный взгляд, а Тэхён чувствует себя так, как будто лезет не в своё дело. Вероятно, так и есть: его труд хорошо оплачивается, и цифры на счету «Куража» не дадут ему абсолютно ничего. Но всё же… — Сколько выступления собрали денег за этот месяц? Чонгук окидывает его взглядом и не глядя блокирует экран планшета. В конце концов, если он не захочет оглашать сумму, он этого не сделает. — Тебя что-то не устраивает? — Чистый интерес, — пожимает Тэхён плечами. В ответ – ничего, лишь протяжное, задумчивое молчание, пока в итоге Чонгук не говорит: — Около двух миллионов. — Двух миллионов чего? — Слава всему святому, что не вон, — усмехается Чонгук. — Евро?! Тэхён тут же закрывает рот, с неверием уставившись на него во все глаза, замечая, как Чимин, сидящий через проход, пялится на Тэхёна в ответ, мол, чего разорался? Такая реакция Чонгука явно забавляет, он даже совсем теряет интерес к гаджету, дожидаясь продолжения. Но Тэхёну нечего сказать. Он, конечно, понимал, что сумма будет немаленькая, но два миллиона – это в сотни раз больше, чем то, что он получал за первое место на мировых. — А сколько уходит на наше содержание? — уже тише спрашивает он. — Меньше половины. Примерно одна треть от заработанной суммы каждый месяц. Остальное – либо на сберегательном счету, либо в чемодане на «черный день». Потому что по Чонгуку вовсе не скажешь, что он себя не обделяет. Да, он хорошо одевается – человек явно не лишён вкуса, у него есть машина, довольно роскошная, но живёт Чонгук вместе со всеми под одной крышей. — А остальное? Чонгук щурится на него. — Тебе в самом деле интересно, что происходит с остальными деньгами? Или же тебя интересует то, какая часть из этого попадает в мой карман? — И то, и то, — признаётся. А что Тэхёну скрывать? Он хочет сунуть свой нос в расходы и доходы, узнать, чтобы завтра или послезавтра об этом уже забыть. Тема денег не вызывает большого интереса, пока его самого никто не обделяет. — Большая часть денег остается нетронутой, — легко говорит Чонгук. — Удивишься, но у артистов тоже есть отпуск, в который их нужно на что-то содержать. А что по поводу меня, — он задумывается, пристально разглядывая Тэхёна. — Скажем, я получаю чуть больше, чем ты. — Чуть больше? — хмыкает Тэхён. — Чуть. А ты думал, я могу просто взять и забрать все деньги себе? — Ну да. Чонгук тихо смеется над ним, как будто Тэхён совсем ничего не понимает. — Я явно могу позволить себе больше, чем вы, но у меня всё ещё есть обязательства. Кто-то же должен о вас заботиться. Тэхён ненароком находит это милым: видите ли, даже Чонгук умеет заботиться. Сейчас это не кажется странным, но скажи кто об этом Тэхёну несколько месяцев назад, он бы рассмеялся этому человеку в лицо. Сейчас понимает: Чонгук и правда умеет. Он пичкал его таблетками, порой сам не брезговал помазать синяки, не как в тот первый раз во время ссоры с желанием что-то доказать и заставить слушаться, а скорее отстранённо. Безразлично. Как будто это не больше, чем будничная вещь – помочь Ким Тэхёну в его очередной проблеме. Хотя то, как Чонгук обычно обхватывал его рукой за лодыжку и большим пальцем внимательно и осторожно втирал лекарство в синяки на колене, Тэхён бы никогда не назвал чем-то будничным. Особенно для них. — То есть, — говорит Тэхён, улыбаясь, — ты мог бы сказать, что тебя больше интересуют люди вокруг, чем те же самые деньги? — Возможно, тебе покажется это невероятным, но так и есть. — Почему тогда ты так завышаешь цены на наши выступления? Чонгук безразлично и едва заметно пожимает плечами. — Потому что я могу, — он говорит со страшной уверенностью. — Потому что моё шоу не из дешевых, а ваши выступления не какой-нибудь шаблонный и давно раскрытый всеми трюк. Слышал что-нибудь про эффект Веблена? — Откуда бы, — фыркает Тэхён. — Чем выше цена, тем выше спрос, а мне необходимо, чтобы вас увидел мир. Никто не сможет повторить то, что вы вытворяете на арене. — Прямо-таки никто? Чонгук смотрит глаза в глаза, напоминает молчанием о том, что у него оказываются только избранные. — То есть ты уверен, что кто-то сможет в точности воспроизвести твой номер? Да, Тэхён уверен, что такие люди есть: талантливые, многогранные, те, кто не рыдает ночами в подушку из-за провалов, а молча идут покорять вершины. Он такой, но всё же другой. Немного покалеченный, сломанный тут и там, временами сломленный духом, иногда находящийся в полном раздрае с самим собой. Из него за двадцать лет выкачали умение наслаждаться победами и останавливаться на достигнутом. Хотя Тэхён, кажется, этого никогда и не умел. Он тоже многогранная и талантливая личность, когда не перестаёт в себя верить, но такие моменты, как сейчас, когда Тэхён начинает сомневаться, что что-то может не выйти, выбивают землю из-под ног. — Хоть один да сможет, — Тэхён прячет взгляд. Понимание, что кто-то ведь и правда может это повторить, пускай немного, но разочаровывает. Тэхён привык. Такое случалось и на манеже. Такое там до сих пор случается: кто-то бьет рекорды, забирает его золотые медали, потому что может. Вот и весь фокус. Нужно лишь иметь достаточно упорства, желания и носить при себе мысль, что ты непобедим. Тэхён лишь поэтому за прошедший месяц ни разу не открывал новости из мира спорта: там появился кто-то лучше, мелькающий своим слащавым лицом на всех электронных страницах. Там чьё-то имя черным по белому в заголовках каким-то стандартным шрифтом. Вроде ничего особенного, а вроде и обидно. Кто-то пытается занять его, Тэхёна, место, хотя казалось, что незаменим. Он устало вздыхает, пытаясь не портить себе настроение, как Чонгук поддевает костяшками его подбородок, чтобы поднял взгляд, и уверенно говорит: — Ни один не сможет, — и для Тэхёна это уже очень многое значит. — Ни один не сможет взяться за снаряд так, как это делаешь ты. — Жизель тоже иногда выступает с трапецией. — Она молодец. У неё отличный номер, — Чонгук наклоняется чуть ближе. Они не разделены подлокотником, поэтому его рука свободно ложится на бедро Тэхёна, очень удобно устраиваясь. — Но всё же Жизель никогда не посмотрит на зрителя так, как ты. Она, будучи в относительно здравом уме, не станет делать апфль и в принципе творить безумие. На такое больше никто не способен. — Вдруг пока что? — Хорошо, — почему-то соглашается Чонгук. — Представим, придёт кто-то новый: он или она. Выполнит твой номер безупречно от и до. Возможно, даже не уступит тебе в эмоциях во время выступления. — Об этом я и говорю… — Знаешь, что я сделаю? — ехидно улыбается Чонгук. — Уволишь меня? — Дам новичку шанс придумать что-то своё и новое, что-то свежее, что меня впечатлит. Сможет – отлично. Ни один из вас не останется без работы. Не сможет – буду гнать взашей. — Но если он отлично справится с моим номером? — хмурится Тэхён. — И что? — хмыкает Чонгук. — Мне теперь молиться на него только потому, что смог повторить то, что уже придумано кем-то? Только ты будешь исполнять этот номер. Он твой. Твоё детище. Только ты знаешь, каким он должен быть, как должен выглядеть, с какими чувствами должен быть преподнесён зрителям. — Ну а вдруг однажды у меня, не знаю… Закончится фантазия? Чонгук как будто задумывается, постукивая пальцами по бедру Тэхёна, и выдает: — Уверен, после того, что ты вытворял на арене, полы ты будешь мыть не менее виртуозно. — Чего? — злобно хмурится Тэхён. — Что я ещё могу тебе сказать? Бегунков у меня навалом, а вот хороших уборщиков вечно не хватает. — Ты издеваешься? — Разве я могу так поступать с главной звездой шоу? — Я не буду мыть полы, — возмущается он, смахивая с себя чужую руку, а Чонгук тихо посмеивается над ним, укладывая ту обратно и сжимая пальцы на бедре крепче. — Тогда придётся тебе поднапрячься, — он склоняется к уху и шепчет: — Честно говоря, если бы кто-то даже просто заявил, что может повторить твой номер, то он бы целовал порог моих закрытых дверей. — И ты бы ждал, пока он вынесет дверь и докажет, что в самом деле может, — Тэхён проводит параллель с его первой встречей с Чонгуком, когда тот выставил его за порог. — Смешной ты, Ким Тэхён, — в голосе слышится улыбка: странная и довольная, даже немного злорадная. Услышав своё полное имя, Тэхён весь покрывается мурашками, это почему-то необычно приятно. — Я бы выгнал просто потому, что могу. — А вдруг потеряешь талант, какой не сыскать? — А ты собрался теряться? Чонгук целует чуть ниже мочки и отстраняется с довольным лицом, снова беря в руки планшет, пока Тэхён краснеет из-за его поведения и слов. Они не разговаривают всё оставшееся время: Чонгук много читает, периодами дремлет и лишь один раз предлагает Тэхёну перекусить, заметив, что тот так ничего и не ел. Настойчиво предлагает, не принимая отказа и нелепых оправданий, напоминая, чем это может закончиться. Тэхён ест без аппетита, вяло ковыряясь в тарелке, а по прибытии в Пекин, откуда они двинутся в Гуанчжоу, всё-таки открывает новости спорта. Ли Сынги, имя которого занимает чуть ли не половину страницы, бьет по самообладанию. Тэхён зарекался не смотреть, не читать, не сравнивать себя с неизвестным, не делать поспешных выводов. Он встречает в статье и своё имя. На списке наград, рекордов и достижений блокирует экран телефона и оставшиеся четыре часа в самолете до Гуанчжоу думает о том, что этот Ли Сынги, какого-то чёрта, уже успел стать чуть ли не национальным героем. Побил его, Тэхёна, рекорд. Мировой. Почти идеально отдал программу, без серьезных ошибок, обошёл на одну десятую балла. Жалкая одна десятая, которая в один миг стёрла Тэхёна со страниц спортивных журналов. Он зол так, как никогда в жизни. Чонгук, весь путь от Берлина до Гуанчжоу наблюдавший за его меняющимся настроением, тактично помалкивал и не вмешивался, как будто знает, что происходит в чужой голове и чем вызвано. Понимал, что что-то доказывать бесполезно. Тэхён эту яростную обиду должен пережить сам. Успокаивала лишь мысль, что если бы этот Сынги попробовал повторить его номер на арене, то был бы выставлен за порог без долгих и нудных разговоров – Тэхён надеется, что Чонгук не юлил. Хотя тот ради интереса мог бы дать парню шанс, из принципа и желания Тэхёна позлить. Это они уже проходили. Когда за Тэхёном закрывается дверь номера, он без лишних слов, с показательной злостью тащит чемодан в их новую спальню и оставляет около кровати, даже не рассмотрев убранство маленькой гостевой комнаты. Во всех его движениях проскальзывает нервозность и снова то самое, опасное и едкое, желание кому-то что-то доказать. Чонгук, появляющийся на пороге, устало вздыхает. Они проделали немалый путь, были в дороге пятнадцать с лишним часов, а Тэхён чувствует себя так, словно ему вкололи адреналин: ни усталости, ни сонливости. Сплошное раздражение ко всему и вся. Даже когда Чонгук тянется рукой к его волосам, Тэхён одергивает голову как самый непослушный и вредный пёс. А его, вместо того, чтобы оставить в покое, хватают за плечо и удерживают на месте. Вторая рука Чонгука делает то, что хотела: зарывается в волосы. И это в самом деле немного, но успокаивает. Злость затихает, словно кто-то подкрутил регулятор громкости, пока Чонгук терпеливо перебирает пряди в полном молчании. Он кажется немного отстранённым, как будто мыслями вовсе не здесь, не в номере, не пытается успокоить и утихомирить. Делает то, что должен, что когда-то обещал: оказывает поддержку и ненавязчиво заботится. Тэхён упирается лбом ему в живот, плечи опускаются, он сидит на постели выжатой тряпкой и протяжно выдыхает. Устало, сбрасывая с себя мысли и надевая панцирь. Показывать свои слабости Чонгуку, конечно, вошло в привычку, но даже злость на публику, как Тэхён считает, должна быть дозированной. — Что интересного вычитал? — интересуется Чонгук, и Тэхён бубнит в его свитер: — Как будто ты не знаешь. — Тоже верно. — Он побил мой рекорд. — Да, я читал, — буднично отзывается тот, а Тэхён отстраняется, поднимая хмурый взгляд. — И почему не сказал мне? — Наверное, потому, что мне плевать? — Плевать, — загробным голосом повторяет Тэхён. — Не на тебя, ласточка, а на всех этих восходящих звёзд. Они исчезнут со страниц журналов, как и ты. — С чего ты взял? — Однажды кто-нибудь побьёт и этот рекорд, и следующий, и последующий, и так до бесконечности. Ничего не бывает навсегда. Ты должен это понимать. — Пока я жив, — заявляет Тэхён, — этот рекорд – мой. — Уже не твой, — саркастично улыбается Чонгук. — Будет моим. — Мы вернулись к тому, с чего начали, а у меня и реплик новых нет. Дай подумать, — он словно в самом деле глубоко задумывается, ищет и подбирает слова, как говорит: — Твоё право. — И даже не станешь меня переубеждать? — Юнги как-то посоветовал добить тебя, чтобы ты не мучился. Не вижу смысла. Ты сам с этим отлично справишься, — Чонгук говорит подбадривающе, совсем не тронутый раздражением или злостью. Видно, что надоело бороться. Тэхёну и самому надоело, он ведь в какой-то момент решил, что на манеж ни ногой, а теперь понимает, что не может. Его и отпускают, и не уговаривают остаться, не пытаются держать на привязи, он волен делать всё, что хочет. И Тэхён хочет своё законное место в заголовках обратно. Он сделает своё дело, снова всех покорит, останется собой доволен и больше никогда не вернется на манеж. Никогда – даёт себе слово. Последний шанс, последняя попытка. Не получится – Чонгук залечит. Но не получиться просто не может, так что и лечить тут будет нечего. Тэхён всё сделает правильно. — Я подумал, — говорит он, Чонгук перебивает: — Откровенно говоря, всякий раз, когда ты этим занимаешься, мне становится страшно. Представь себе, — Чонгук делает страшные глаза. — Чтобы мне и было страшно. Ты такой способный, что я порой не могу описать свой восторг словами. На уме одни лишь гадости. — Так выскажись, в чём проблема? Чонгук начинает усиленно гладить его по волосам, видно, что теперь уже изо всех сил борясь с самим собой. — Пойдём-ка ужинать. — Не хочу я ужинать, — Тэхён хмурится. — Хочу поговорить. — Говори, я весь внимание. — Я решил, что вернусь после того, как всё исправлю. Там. На манеже. — Кто-то вообще не так давно заявил, что не уверен в том, что хочет уходить, — напоминает Чонгук. — Помню. Я и не уйду. Покину на время. — Занимательная формулировка, — а в голосе – сталь. — Сделаю то, что должен, и вернусь. Но всё это, разумеется, после гастролей. — Ну разумеется. — Значит, договорились? Чонгук смотрит на него нечитаемым взглядом, глаза в глаза, рука замерла в волосах, даже чуть сжала, видимо, на эмоциях. Не до боли – и ладно. Пока терпимо, Тэхён не станет возникать, понимает, что надоел всем вокруг своими бесконечными разговорами о спорте, а особенно надоел Чонгуку. Его можно понять, и Тэхён понимает. И эту плохо скрываемую злость в обманчиво спокойном взгляде, и напряженные плечи, и всего напряженного Чонгука целиком с головы до пят. Даже то, что он говорит будничным тоном: — Как же осточертело. Тэхён выдыхает: — Знаю. — В печёнках уже сидит этот твой спорт и всё, что с ним связано. Тэхён только кивает. Что он ещё может на это ответить? Многое бы мог, вообще-то, но именно сейчас даже не хочется, потому что не злит. Чонгук крепче сжимает волосы, склоняется и впечатывается в губы одним коротким, смачным поцелуем, пересиливая собственную злость, а отстранившись, заглядывает в глаза: понурые, принимающие и без явного блеска. Тэхён не горит изнутри, в нём нет огня, тот именно сейчас потух. — Я тебе ещё много чего скажу уже после гастролей, — утробно звучит голос Чонгука. — В наш последний разговор перед твоим уходом. — Он же не будет совсем последний. — Не будет. Ты меня до конца своих дней будешь слушать и слышать, вдумчиво вникать. А если и разойдемся, то как минимум вспоминать каждую ночь. Перестанешь – начну приходить во снах. — Станешь моим ночным кошмаром? — хмыкает Тэхён. — Стану. Зато после меня тебе в этой жизни уже нечего будет бояться. Манеж покажется цветочной поляной, а тренер – ангелом во плоти, ниспосланным с небес. — Ты бес. — Бери выше, ласточка, — щурится Чонгук со странной улыбкой. — Раз уж собрался покорять новые вершины, научись правильно распределять время. Тренируйся, выступай. Не забывай о том, что мне тоже нужно твоё драгоценное внимание. Собрался побеждать – побеждай. Бей рекорды, морды, называй имена. Уйдешь неподготовленным и вернешься с пустыми руками, обещаю, я этого не забуду. А будешь филонить – лишу чего-нибудь до ужаса любимого. — Лишишь меня себя? — едва слышно говорит Тэхён. В его глазах сейчас какая-то детская наивность и желание признаться во всех грехах и чувствах. Чонгук не просто даёт разрешение, он требует, чтобы Тэхён из кожи вон вылез, но вернул то, что ему принадлежит по праву – первое место на пьедестале. А ещё Чонгук внезапно прикрывает глаза, размеренно выдыхая, словно тоже борется с какими-то чувствами. Да, Тэхён признался: циркач до ужаса им любим. Лишиться его – теперь уже очень страшно. Чонгук устало опускается на пол, садясь спиной к кровати между коленей Тэхёна, и тот понимает, что побеждать в их даже незначительных перепалках и заставить Чонгука замолчать – легче легкого. Он скользит руками по напряженным плечам, сгибается, чтобы обнять за шею. В любой другой момент, подвернись такая возможность, Тэхён бы его просто удушил, а сейчас понимает: жалко. Даже если Чонгук говорит ему в глаза о том, что Тэхён ему уже осточертел. Что сидит в печёнках. — Спасибо, — дрожащим голосом шепчет Тэхён. Пускай вот так, такими словами, чуть ли не завуалированно, но ему впервые выказали поддержку в его же планах – это большой шаг. — Что ты там мурчишь? — холодно говорит Чонгук, а поведение противоречит голосу, его рука обхватывает запястье Тэхёна, держится, ласково гладя пальцами. — За тобой теперь следить день и ночь. — Проследишь. Ты начальник, это твоя работа. — Я не буду с тобой нянчиться только потому, что ты мой фаворит и греешь мою постель, — злится, Тэхён это чувствует. — Перебесишься и успокоишься, — это происходит уже не первый раз. — А ещё раз такое скажешь – век будешь разгребать. Обещаю. Чонгук усмехается ему в ответ. Его лица не видно, но Тэхён без труда может то представить. — Ты стал непозволительно наглым. — Это всё последствия дурного влияния моего начальника, который думает, что унижения смогут поставить меня на место, — Тэхён склоняется ближе к его уху, с раздражением шепчет: — Я кое-чему научился у тебя. И, поверьте, господин шпрехшталмейстер, я тоже умею унижать. — Ты-то? Божий одуванчик, — Чонгук играется. Тэхён щурится. — Не зли меня. Между ними виснет молчание. В этой громкой тишине Чонгук как самый настоящий кот притирается к рукам Тэхёна, пока тот размеренно дышит его запахом, запутавшись носом в волосах. Они оба странные, их отношения вряд ли назовёшь нормальными, но обоим нравится и вот так. — Почему они такие? — спустя одну долгую тишину спрашивает Тэхён. — Кто «они»? — Твои волосы. Чонгук молчит. Тэхён не надеется получить ответ, не требует ничего, ему достаточно и того, что уже знает, но Чонгук всё равно говорит охрипшим голосом: — Генетика, — а помолчав добавляет: — От матери. Необычно. Тэхён такого ещё никогда не встречал, даже не знал, что подобное вообще существует, однако его пробирает от мысли, что Чонгук никогда не пытался это скрыть. Тэхён даже не уверен, что стоит это спрашивать, но всё равно неуверенно интересуется: — Ты поэтому не красишься? Потому, что хочет оставить хоть что-то от неё, потому, что, возможно, немного скучает. Чонгук не опровергает и не подтверждает, его очередное молчание говорит уже о многом. Сколько бы он ни презирал своих настоящих родителей, чувства к ним есть, просто тщательно скрываются, чтобы никто, не дай Бог, не смог этим воспользоваться. Тэхён вдыхает чужой запах ещё сильней. Он считает это самым большим и глубоким откровением, которым Чонгук когда-либо с ним делился. Не просто рассказывал истории из прошлого, а дал понять, что чувствует: правда, выходит, скучает. Тэхён пресытился собственной болью, пытается распробовать чужую на вкус. Чонгук, будучи ребёнком, не был таким, какой он есть сейчас. Он был как все, пока его не научили ломать. Значит, и чувствовал как все остальные: и страх, и боль, и печаль, осознавая, в каком положении находится его семья. Велика вероятность, что он до сих пор помнит, как его оставили. Тэхён ненароком смаргивает слёзы, не давая Чонгуку понять. Ему не понравится. Он ненавидит, когда его жалеют. — Ну и что ты там пыхтишь? — хмурится Чонгук. — Не твоё дело. И вроде сидят сплетенные: и мыслями, и руками, и совсем немного покалеченными душами, – а всё равно кусаются. Чонгук как-то сказал, что Тэхён не сможет понять его боли, а он отчего-то всё-таки понимает. — Я тут подумал… — говорит Тэхён, прочистив горло. — И о чём же? О том, что Чонгук привязался, о том, что ему хорошо рядом. О том, что, опять же возможно, Чонгук, по личным причинам, не хочет, чтобы человек его покидал. Тэхён сравнивает, пытается сложить пазл в своей голове, всё складывается слишком идеально и логично, а потому и кажется, что всё это глупости. Что есть что-то глубже, не может ответ быть на поверхности. Разве такой человек, как Чонгук, может бояться, что его оставят? Тэхён не решается это озвучить, но мысль прочно селится на задворках разума, мигая красным огоньком, словно напоминание. Он узнал достаточно, чтобы иметь возможность делать какие-то выводы, но тем необязательно быть верными, потому что Тэхён знает, с каким человеком на данный момент имеет дело. — Неважно, — говорит он. — Уже передумал. Его не пытают вопросами – Чонгук таким никогда не занимался. Его политика проста: не хочешь говорить – не говори. Он не станет уговаривать поделиться мыслями, такое случается только в том случае, если Тэхён ходит себе на уме и не обращает внимания на происходящее вокруг. А следующим днём он вникает и слушает – значит, всё нормально, всё по своим местам. Жизель сообщает Чонгуку, что у неё новый номер, Тэхён, предсказуемо, бежит за главным хвостиком, чтобы посмотреть. Время уже позднее, Тэхён весь день провел за репетицией, а потом и тренировкой под контролем Чонгука. Было непривычно, что тот сопровождает Тэхёна во все комнаты, потому что раньше, пока никто о них не знал, они только прятались по углам и всё ради одного – поцелуев. Сейчас Тэхёна почти перестало смущать даже это. Чонгук не позволяет себе откровенные вольности на людях, а невинный чмок в щеку или в шею в качестве поддержки Тэхён уж как-нибудь переживёт. Когда они оказываются на арене, Чонгук рассматривает снаряд: обруч, обмотанный чёрной лентой, висит над полом в нескольких метрах. Чуть дальше середины арены на чёрном стуле сидит явно скучающий Хосок с телефоном в руках. Видимо, и в этот раз он должен принимать участие в её выступлении. — Почему чёрный? — Чонгук кидает взгляд на Жизель, а та элегантно ведёт плечами, толкая рукой опущенный для неё снаряд, чтобы тот раскачивался. — Я буду говорить о любви, — картавит она, что странно – совсем безрадостно, но чувственно. — В твоём мире чёрный характеризует любовь? — выгибает бровь Чонгук. Он уже стоит от Тэхёна по другую сторону арены, разглядывая купол, но опускает взгляд на девушку. Та с новой причёской: волосы подстрижены до самых скул и завиты крупными локонами. Видно, что постаралась. На ней чёрное, совсем легкое платье на тонких бретельках, скорее похожее на шелковую ночнушку. Она босиком, но выглядит так, словно готова выдать номер зрителям уже сейчас. На её лице играет детская непринужденность, когда она говорит: — В моём мире – нет. В вашем – да. Тэхён тут же переводит на неё взгляд, а Жизель продолжает: — Я вдохновиться вами. Чонгук кажется невпечатлённым, пока Тэхён продолжает хмуро разглядывать Жизель. Он не согласен. Хосоку, кажется, вовсе нет никакого дела до того, что здесь происходит. Его телефон убирается под стул, гаджет заменяет потрепанная газета – видимо, часть номера. — Будешь танцевать о нас? — спокойно интересуется Чонгук, занимая место в первом ряду, а девушка улыбается, игриво склонив голову набок. — Я буду танцевать для вас, — она на мгновение задумывается, ухватившись рукой за обруч и резко остановив его. — Я когда-то давно слышать одну красивую фразу: неважно, насколько быстрым может быть свет – темнота уже на месте и поджидать его. — В твоём танце будет мораль? — по-прежнему безразлично интересуется Чонгук. Словно ему совсем не привыкать, что кто-то будет давать номер о его отношениях, а Тэхён самую малость, но занервничал от одной только мысли. Жизель особенная на всю свою французскую голову, никто не знает, что она может выкинуть. Хосоку, видимо, не привыкать к подобному, ему абсолютно нет дела до всех этих разговоров. Он своей девушке безоговорочно доверяет. — Я даже не знать, что такое мораль, — признается Жизель. — В моём танце быть чувство любви, окутанное беспросветной тьмой. — C'est dangereux? — почти без акцента и мягким голосом интересуется Чонгук, откидываясь на спинку кресла. Тэхён пораженно смотрит на него, опускаясь в кресло по другую сторону арены. — Oui! — широко улыбается Жизель. — Любовь быть самым опасным, что есть в этом мире. Она может убить. — Танцуй, — командует мужчина. — L'amour ça se commande pas! — с пылом и страстью звучит её голос, даже глаза горят. Жизель всегда умела владеть своими эмоциями. Ей нет в этом равных. Девушка грациозно взмахивает рукой, замирая на месте, ждёт начала мелодии, Хосок тем временем раскрывает газету и принимается читать. Стоит первым нотам разлиться под куполом, Жизель мастерски, одним движением руки закручивает обруч, пуская тот по кругу, пока сама осторожной поступью подбирается к Хосоку. Словно дикая кошка, мягко и плавно, немного приподняв полы лёгкого платья. Тэхён не видит в этом ничего от любви, он даже не может разобрать слов песни – что-то на французском. Зато Чонгук нахмурился и внимательно следит за каждым движением, как хищник, выжидающий в засаде свою жертву. У него сосредоточенное лицо, когда в резкий момент музыки, Хосок безразлично встряхивает газету, отпугивая от себя Жизель. Она мечется по кругу: не знает как подобраться, с какой стороны подойти. Её словно тянет магнитом, ей боязно, но Жизель продолжает настойчиво гулять по арене. Агрессивно и яростно, с лицом, выражающим злость, словно она, Любовь, не может заставить кого-то обратить на себя внимание. Она рассержена. Она в бешенстве, когда прыгает на обруч и пролетает над головой Хосока, развевая его волосы, а тот по-прежнему увлечен чтением. У Жизель болит. Где-то в груди, она то и дело хватается за рёбра, сжимая платье в кулаки. Зажмурившись, не глядя виснет на обруче на одних только локтях, словно великая мученица. Кажется, на её щеках блестят слёзы. Она отдается всем телом, мыслями, чувствами. Переживает каждое движение как в первый раз: эмоционально, настолько впечатляюще и по-настоящему… От этого страшно. Тэхёна пробирает дрожь. Он не понимает ни слова в тексте, зато наконец видит смысл: Любовь не может пробиться. Её не отталкивают, не игнорируют, её не замечают, сидя прикрывшись газетой. Тэхён не знал, что боль можно показать и передать настолько метко. Что она может быть такой большой, может сидеть в одном человеке, заполнив его до краёв. Всякий раз, когда Жизель поднимается в воздух, ей словно становится легче. Она парит, улыбается, пока по щекам текут слёзы. Уходит от всего земного, отдыхает душой, но каждый раз возвращается, чтобы постучать в закрытую дверь. Это напоминает Тэхёну самого себя ещё несколько месяцев назад. Её движения становятся вымученными и тяжелыми, ноги совсем не держат. Жизель падает на колени у самого края арены, между ней и Хосоком – непреодолимые несколько метров. Тэхён сам не заметил, как мелодия начала подходить к концу, как у женщины, исполняющей песню, дрожит голос от слёз. И Жизель дрожит. По-настоящему. Тэхён бы никогда не сказал, что весь номер – чьё-то воображение. Такое невозможно поставить, не зная, о чём собрался танцевать. Жизель на коленях ползёт к Хосоку. Чем ближе, тем больше её прибивает к земле, как будто что-то тяжелое давит на плечи, и стоит ей оказаться рядом, лежащей на полу, протянуть руку к его ногам – музыка заканчивается. Настолько резко и неожиданно, что Тэхён заново вспоминает, как дышать. Номер, кажется, не закончен. На арене постепенно гаснет свет, выключаются прожектора один за одним, пока не остаётся последний. Хосок закрывает газету, его лицо по-прежнему не тронуто интересом, пока его Любовь лежит у самых его ног бездыханная. Он оставляет газету на стуле, поправляет выдуманные им манжеты на рукавах свитера, оглядывается по сторонам, разве что не опускает взгляд вниз. Поняв, что никого нет рядом, он молча уходит из-под света, оставляя после себя звенящую тишину. И в одной этой тишине столько шума, сколько не создаст ни одна толпа. Жизель разово вздрагивает пальцами. Либо показывает, что ещё жива, либо испускает дух – Тэхён этого так и не понял. Он выныривает из транса, когда начинают щелкать прожекторы. На арене зажигается обычный комнатный свет, а Жизель резво поднимается с пола и седлает стул, с яркой улыбкой глядя то на Тэхёна, то на Чонгука. Понимает, что впечатлила. Что это было самое красивое, что Тэхён только видел в своей жизни. В голове – пустота, в горле почему-то стоит ком. Тэхён понял замысел так, как понял. Чонгук мог вынести из него нечто иное. Для него самого всё это о недавнем прошлом. Обо всём том, что происходило между ними. В Жизель Тэхён увидел себя, в безразличном и холодном Хосоке, закономерно, – Чонгука. Но Жизель танцевала не о них, она танцевала для. Напомнила и показала, как будто принимала непосредственное участие во всех их ссорах и стычках, словно всегда была третьим лицом. Чонгук неторопливо обходит арену, спрятав руки в карманы брюк, Жизель вертит головой, пытаясь разглядеть хоть какие-то эмоции, но главный по-прежнему непоколебим. Как Хосок, сидящий с газетой. Стена, скала, кремень. — Красиво? — Чонгук обращается к Тэхёну, и тот кивает. Слов подобрать не может. — Думаешь, я должен позволить ей выступать с этим? Жизель, кажется, не шибко заботит то, что Чонгук может не принять её новый номер. Она выглядит довольной. — Пускай выступает, — Тэхён сам себя слышит словно через толщу воды. — Лучше этот номер уже быть не может. Чонгук улыбается ему, хотя кажется, что чему-то своему. Уже привычно опускает руку на голову, ласково ерошит волосы, словно ручному щенку, и мурчит себе под нос слова песни: — Je ferai un domaine où tu seras roi. — Что это значит? — Тэхён смотрит на него снизу вверх. — Что значит? — Чонгук окидывает взглядом дерзкую, но такую довольную Жизель, Хосока, умилительно улыбающегося в ответ, и опускает взгляд на Тэхёна. Впервые при ком-то облекает свои сложные чувства в слова, негромко говорит: — Я создам мир, в котором ты будешь королём. Тэхён, выучивший, что Чонгук всегда держит свои обещания, сладко прикрывает глаза. И верит.