Странствия по миру вместе с Герой оказались крайне удачной идеей. Жизнь налаживалась, Лютик встречала на своем пути десятки интереснейших и весьма влиятельных людей.
Признав, наконец, популярность написанных песен Лютика, ее пригласили преподавать в Академии. Она соглашалась обычно на зиму, когда Гера отправлялась в Каэр Морхен, а холода становились совсем уж суровыми. Иногда Лютику хотелось передохнуть от особенно изматывающих и тяжелых походов, иногда приходило понимание, что ее волчице нужно уединение. Их пути вечно сходились и расходились, будь то бессчетные встречи и расставания в тавернах и харчевнях, на улицах и тропах, в деревнях и городах. Неважно как, спустя время они вновь находили друг друга.
Мир не крутился вокруг Геры, но с ней действительно было легче. Ее подруга, к слову, продолжала строить недотрогу, но Лютик прекрасно разбиралась в оттенках ее немногословности. Год за годом репутация ведьмачьих постепенно менялась к лучшему, Гера открывалась ей все больше и больше, а муза Лютика — ее пернатая подруга — не исчезала ни на минуту, радуясь приключениям и свободе. Золотая клетка была давно позабыта.
Лютик всегда знала, чего стоило ожидать от Геры, дорогая волчица всегда была прямолинейной. В ее ценностях и убеждениях присутствовала четкость и завершенность. Гера не видела смысла во лжи, преувеличении или сокрытии правды.
Какой смысл в щегольском наряде, если он был непрактичен? А в пестрой обуви, если она не выдержит и недели в походе?
Зачем петь песни о свержении эльфов, когда она ничего подобного не делала? Зачем ей слава, построенная на лжи, если ведьмаков считали монстрами все от мала до велика, включая самих ведьмаков?
Неудивительно, что она сначала откровенно недолюбливала Лютика. Гера сразу посчитала ее тем самым «пирогом без начинки» — красиво украшенным снаружи, но пустым внутри. Безделушкой. Разговоры лишь прибавляли ей уверенности в своих выводах.
Тем не менее, вот они вместе. Лютик отчасти понимала Геру и ее непробиваемую точку зрения. Как говорилось, не все то золото, что блестит.
Лютик, правда, придерживалась других взглядов: все эти цветастые и расписные одежи, перья и золотые узоры — чем тебе не на «начинка»? Свою-то функцию они прекрасно выполняли: она четко выделялась на фоне остальных и сразу запоминалась. Точно так же, как черная роба подходила Гере, сладкие речи и яркие цвета поддерживали образ Лютика как странствующей мечтательницы. Кому-то ценнее выражать себя через одежду, слова и жесты, а кому-то все это казалось пустой тратой времени.
Внимание к собственному внешнему виду и осознанный выбор в практичности нарядов не превращал ее в пустышку. Гера думала иначе, и Лютика это иногда ранило, но лишь потому, что та была ее самым близким и дорогим человеком. Волей-неволей, но к ее мнению Лютик прислушивалась. Просто Гера человек такой — матерая и суровая, держать обиды на такую было бы глупо.
Любить Геру оказалось… познавательно и интересно. Особенно приятно было замечать малейшие крупицы изменений в их отношениях, начавших стремительно развиваться после случая с вендиго.
Прибыв на Плотве в Роггевен, Лютик занялась поисками таверны, в которой им позволили бы остановиться, невзирая на дурную славу Потрошительницы из Блавикена. Поиски затянулись, и только третье по счету заведение согласилось принять их деньги. Сняв комнату, Лютик с большим усилием перенесла Геру на кровать и после этого старалась не отходить от нее ни на минуту.
По прошествии нескольких дней она слезно упрашивала трактирщика оставить их еще на неделю-другую, взамен отдавая бóльшую часть денег с вечерних выступлений, к которым она активно приступила, когда состояние дорогой подруги улучшилось. Десять золотых потратились весьма быстро, у них не осталось денег, и Лютик прибегнула к тому, чем занималась уже долгое время.
В голове тогда крутились одни и те же мысли: «нужно купить настоек, чистых бинтов, трав и масел, а еще продлить проживание в комнате… и не забыть о еде и воде».
Это самые были долгие и мучительные две недели в жизни Лютика.
После того как Гера очнулась, ее состояние заметно улучшилось: через два дня она уже могла встать на ноги, через пять — окончательно поправилась. Когда Лютик вернулась поздним вечером в их комнату, чтобы проведать подругу и, возможно, подремать часик-другой возле кровати, то радостно заметила, что Гера пребывала в добром здравии.
Лютик отложила в сторону лютню, расстегнула верх плотной душегрейки, вспомнила о заработанных деньгах и захотела их вернуть. Она протянула небольшой мешочек, внутри которого находилось чуть больше десяти золотых, и уже было произнесла: «вот твоя награда», но ее неожиданно схватили за руку. Лютик невольно вздрогнула, но не растерялась.
— Что-то случилось, дорогая? — ласково спросила она, не вырываясь из хватки.
Они неподвижно стояли возле закрытой двери.
Первой тишину нарушила Гера, в ее взгляде прослеживалось что-то многозначное и неоднозначное. Чувства новые и незнакомые, поэтому Лютик еще не успела расшифровать их значение. Гера чуть расслабила руку, опустила взгляд, проведя мозолистой фалангой большого пальца по запястью, она тихо начала:
— Ты… спала с трактирщиком, — задумчиво начала она, — чтобы нас, нет…
меня не прогнали.
Она подняла глаза, и на ее лице читалась болезненное осознание и точно штрихи нерешительности. Но мы же говорим о Гере, где это видано, чтобы ее волчица была нерешительной?
У Лютика пересохло горло, она боялась пошевелиться, тем более сглотнуть. Как бы терпимее, благодаря песням Лютика, не стали относиться к делам ведьмачьим, особенно в городах и столицах, их присутствие всегда плохо сказывалось на бизнесе, а потому комнаты им дольше пары ночей не давали.
— Ты с самого начала занималась этим ради выгоды — моей, своей… — Она растерянно выдохнула: — Я не знала.
Лютик прикрыла глаза, их начало жечь от подступающих слез. Ах, она была совершенно не настроена на этот разговор. Гера в этом плане всегда была простой и, на удивление, наивной. Сердцем и душой Гера была настоящим рыцарем: любила до гроба, представляла свою ненаглядную дамой прямиком из куртуазных романов.
Возможно, Лютик судила по себе. В рыцари она не годилась, но в дамы сердца… Она вполне подходила под эту категорию. Правда, тогда получалось, что Гера была странницей, рыцарем без дамы, без подвига. Возможно, Гера была не такой. Кто знает? Лютик вообще любила надумать лишнего.
Но одно она могла сказать про Геру наверняка: если любит, то бесповоротно, и делит ложе только с теми, кто этого желал.
Гера — гордая одинокая волчица, отдавалась любви всецело и без остатка и не отпускала, пока ее саму не отпустят, но Лютик была другой. Или, может, не была. Ей было трудно понять свои чувства, а если попытаться объяснить, что любовь к Гере и то, чем она занималась одинокими ночами в чужих кроватях, понятия совершено разные…
Ей скажут, что она обнаглела. И будут правы.
За прошедшие годы любовь и страсть переплелись, и она больше не понимала, где заканчивалось одно и начиналось другое. Она запуталась в чужих простынях, казалось, словно ее тело и душа с самого начала существовали разрозненно, в отрыве друг от друга, и каждый раз, когда она ложилась в чужую кровать, эта пропасть все сильнее увеличивалась. В те страстные ночи Лютик любила руками, словами и даже сердцем, но никак не душой.
Она всегда была практичной девушкой, просто Гера до настоящего момента об этом не догадывалась.
— О-о чем ты говоришь, дорогая? — с наигранной легкостью спросила она. — Я желала любви телесной и делала все, чтобы ее заполучить. Заигрывала, веселилась, отвлекала, завлекала. А когда получала свое, то сразу прощалась.
Разве не так живет народ? Если желаешь внимания и ласки, то необходимо отдать что-то взамен. Близкие прикосновения в высших слоях и у обычного сброда означали только одно — что-то чувственное и страстное.
Но Лютик — чувственная душа с чувствительной любовью. Аномалия.
Гера немного медлила, как бы обдумывая сказанное, но руку не отпускала.
— Когда ты одна, возможно. Но со мной ты из раза в раз предлагаешь себя ради меня. Меня, награды, комнаты, еды, — она задержала дыхание. — Внимания.
Гера сегодня была на удивление разговорчивой, Лютик даже представить не могла, насколько ее задело это открытие.
— Я… — начала Лютик, но что она могла сказать в данной ситуации?
О, она так изголодалась по чужой ласке, что готова была идти в кровать к первому встречному? А получая своего рода вознаграждение за выполненную работу, она рассматривала подобное как честную сделку? Лютик хотела спокойно вздохнуть, но из горла послышался всхлип.
Гера отпустила запястье и осторожно, словно перед ней стояла испуганная птица, медленно потянулась к ней. Лютик вздрогнула, почувствовав, когда ладони нежно обхватили ее лицо. Она подняла голову и неосознанно слабо схватилась за чужие руки. Огрубевшими большими пальцами Гера аккуратно стерла скатившиеся слезы, которые Лютик даже не заметила.
— Не делай так больше, Лютик, ни ради меня или общей выгоды. Возлегай с кем-то по любви, а… не ради любви. — Ее голос был тихим и серьезным, но таким нежным-нежным.
Сколько же силы было в ее словах. Лютик сразу поняла, о чем говорила Гера. «Люби, чтобы любить», и никак по-другому.
Она судорожно вздохнула, но выдохнуть никак не получалось, словно внутри что-то мешало. Лютик скосила глаза, не выдержав внимательного взгляда медовых глаз.
— Все и так считают певуний проститутками, а я лишь соответствую чужим ожиданиям. — Она попыталась усмехнуться, но в глазах стояли слезы, а в груди давил ком. — И имя у меня специфичное, самое то для борделей. Такими темпами как раз туда мне и дорога, да? — Лютик попыталась перевести тему в другое русло, уйти от тяжелого разговора.
Гера молчаливо наблюдала за ней, ласково убирая за ухо выбившуюся каштановую прядь. Эти рабочие усердные руки прекрасно ложились на ее нежную кожу, и Лютик… таяла от прикосновений. Не будь ситуация настолько плачевной, она бы давно утонула от подобной близости, уткнувшись в чужую грудь.
— В нормальных борделях женщины вправе отказаться от работы, хозяйки защищают их от нежелательных лиц и как курицы-наседки хлопочут над ними, — спустя время прозвучал с хрипотцой низкий голос Геры.
Лютик не заметила, когда успела закрыть глаза. Гера повернула ее голову к себе, чтобы она больше не смогла избежать взгляда.
Гера была такой болезненно ласковой, что хотелось, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Она готова была пережить самые тяжелые разговоры, оголить все свои сокровенные чувства, лишь бы Гера не останавливалась.
— Они делают это не ради свободной комнаты, горячей тарелки или честной награды. И не ради того, чтобы купить лечебных трав для раненой… подруги.
Гера сама перед ней раскрывалась, признавала свою слабость, впервые назвала подругой… Наверное, они обе не до конца понимали, насколько дорогой и важной оказалась Лютик для Геры. По всей видимости, сегодня у них состоялся вечер откровений.
Ответ Геры был честным и искреннем, но Лютику от него стало еще хуже.
— Я, получается, даже этого не могу сделать правильно? — усмехнулась она.
— У твоего выбора нет правильного ответа. Не существует меньшего из двух зол.
Гера выдохнула, и было заметно, как тяжело ей давался этот разговор. Она погладила Лютика по растрепанным волосам и, на секунду прикрыв глаза, продолжила:
— Не зная альтернативы, ты воспринимаешь себя как инструмент, созданный с определенной целью. Точно как меч, который защищает и убивает, отринув эмоции, ты продаешь свои песни так же, как и тело. И сколько бы душой ты не внушала обратное, умом кажется, что ты поступаешь так, как должно.
От прямоты Геры изнутри все выворачивалось наружу. Лютик неосознанно поморщилась, не в силах скрыть раскаленные до предела эмоции. Ее давно никто так не понимал, читая, словно открытую книгу. Лютик хотела заглянуть в чужие глаза, но Гера будто бы была в трансе, не замечала ничего вокруг, продолжая отвечать:
— Предназначение меча меняется в зависимости от его мастера, поэтому в жизни только ты вольна решать, что делать со своим телом и на каких условиях. Я не хочу, чтобы ты мучила себя без надобности, — очнувшись, она с тоской посмотрела на Лютика.
— Откуда ты взяла, что я себя вообще мучаю?
Гера делала из нее какую-то страдалицу, но ведь это же не было правдой? Да? Нет? В голове Лютика все перемешалось, ясными остались только чувства к дорогой подруге.
— В тебе почти не чувствуется наслаждение. Сперва я думала это из-за отсутствия опытных любовников. Но сейчас поняла, почему.
Воцарилась тишина. Лютик обдумывала слова Геры и прекрасно понимала, что та говорила от чистого сердца. Она была почти уверена, что сказанное почерпывалось из личного опыта.
Всем известно, что ведьмаков учат быть орудием для убийства тварей.
Не впускай в сердце чужие страдания, не вмешивайся в жизнь обычного народа, делай как должно, не соглашайся работать безвозмездно, принимай награду только золотом.
Наивной девчонке нет места в стае, на поле боя выживет лишь матерая волчица. Вот только Гера сама бродила где-то между, пытаясь сохранить человечность. Каким бы чудовищным, по мнению большинства и самой Геры, не было ее тело, душа ее сохранила человечность.
— Путешествовать налегке — дело дорогое, особенно с ведьмачкой, которая отдаст последнюю монету нуждающемуся, — спустя долгое время ответила Лютик, принимая во внимание сказанное.
Несмотря на то, что фраза прозвучала как обвинение, Лютик никогда не перечила Гере. Для вида она, конечно, возникала и сама вряд ли бы так поступила, но причину понимала. Гера просто была таким человеком, готовым отдать последнюю рубашку, чтобы помочь несчастным. Или принять наказание и пожертвовать собой, чтобы эльфы освободили из плена привязавшегося к ней барда.
Разве это плохо, что Лютик хотела хоть как-то их обеспечить, когда денег с песен им не хватало на новую одежду, комнату в гостинице или еду?
Гера бросила на нее противоречивый взгляд, замерла на мгновение, вновь пригладила ее волосы и решительно ответила:
— Ничего, я… буду внимательнее. Обещай, что будешь спать с другими только ради себя. Не ради меня, дам или юнцов, ради себя.
— Ах, Гера, к кому мне еще обратиться, когда меня съедает тоска? Ты привыкла летать в одиночестве, но я как бабочка — без цветочного луга исчезну.
Вот настал момент истины, теперь Гера ее наконец-то поймет. Лютику было страшно, так страшно, казалось, ужас съедал изнутри. Перед ней стояла Гера, такая родная и близкая. И в глазах у нее расплескалось столько искренности, которой она до этого ни разу не видела. Лютик раскрыла почти все карты, оставалось ожидание. Недолгое, но вместе с тем мучительное.
— Скажи сначала мне. Я попробую помочь… — Гера затихла, подбирая слова. — У меня с прикосновениями связано много плохих воспоминаний. — Она чуть наклонила голову, указывая на свой медальон. — С дружескими я мало знакома. Разве что с братьями-ведьмаками, но с ними все по-другому. Поэтому и не знаю, как вести себя с тобой, подруг у меня не бывало.
Гера наклонила голову и слегка улыбнулась:
— Пока не встретила тебя.
И у Лютика перехватило дыхание. Ошарашено она посмотрела на Геру, потянулась руками к ее волосам. Внутри бушевал то пожар, то вьюга. Она даже представить себе не могла, как тяжело было ей признаваться в своей слабости, в своей чувственности и ранимости.
Гера старалась избегать ее взгляда, было видно, что ей неловко. Не теряя ни секунды, Лютик поднялась на носочки и обхватила ладонями Геру за голову, повторяя ее предыдущие действия. Лютик потянула ее к себе, вынуждая наклониться. Они соприкоснулись лбами, обе неосознанно закрыли глаза. Боже, как же неописуемо она хотела обнять Геру, пригладить, приласкать, причесать…
В глазах снова закололо, но уже почему-то от счастья. Они постояли так недолго, Лютик вскоре опустилась на пятки, сквозь слезы улыбнулась и, соглашаясь, ответила тихое «хорошо» и чуть погодя — «спасибо».
Раньше за чужим миром возможно было наблюдать только через крохотное отверстие замочной скважины, но после этого вечера перед ними словно открылись двери. Гера смотрела на нее по-другому. Как-то по-особенному.
***
С этого разговора прошло больше десяти лет. Время с Герой протекало незаметно. Лютику уже перевалило за тридцать, но ей до сих пор казалось, что ей было не больше двадцати.
Правда, по прошествии времени назойливые мысли, словно черви, прогрызали себе путь, не давая покоя: ей казалось, что между ними что-то было. Боже, да они знали друг друга дольше, чем она родных родителей. А, кроме других ведьмаков, Гера больше ни с кем так близко не контактировала, только с ней.
Их отношения сильно напоминали рыцарские романы, которые были так популярны у знати: роли рыцаря и дамы между ними иногда менялись, но чаще оставались неизменными.
Лютик давно выучила молчаливый язык жестов и движений и прекрасно разбиралась в их оттенках и штрихах. Она прекрасно понимала, почему Гера подарила ей зимнюю накидку, когда в Северных Королевствах резко похолодало, купила новую сумку, когда испортилась старая, обучила лечебным и ядовитым травам, прислушивалась, когда стоило сделать перевал или снять гостиницу…
Она молчаливо одобряла ответные подарки, позволяла брать себя за руку, принимала объятия, иногда их даже возвращала, а в бане разрешала играться волосами и растирать уставшие мышцы.
В первые годы после того разговора Лютику было особенно тяжко свыкнуться с мыслями о вседозволенности, они словно по-новому притирались друг к другу. Она боялась переступить невидимую границу, с опаской прикасалась, но слово держала, не ложилась в чужую постель без желания.
Но одиночество подступало незаметно, поражая в сердце, когда Лютик этого не ждала. Раньше она держала его в узде, но теперь без задабривания оно сорвалось с цепей и вырвалось на свободу. И Лютик помнила, как во время особо продолжительного путешествия и сна под открытым небом, одиночество, этот страшный зверь подобрался тайком и нанес роковой удар. В ту ночь она не могла уснуть, обнимая себя руками в попытке успокоиться. Но Лютику так сильно хотелось человеческого тепла, что тянуло зарыдать навзрыд и выть безголосо, подобно волкам, на полную Луну.
Она чувствовала себя невероятно уязвимой, слабой и безвольной. И такой, такой ничтожной.
Дорогая Гера, конечно же, вскоре учуяла ее состояние. Она взглянула на нее беспокойно и, помешкав, подошла. Недолго думая, Гера устроилась рядом и обняла ее.
Боже, Лютика давно никто не… обнимал. Просто так, ничего не желая в ответ.
Родители, особенно матушка, запомнились холодностью. А Стефана давно не было, воспоминания о нем стерлись, оставив после себя несколько жизненных уроков и невероятных размеров тоску. Она крепко обняла Геру в ответ, наслаждаясь долгожданной близостью. И почему все называли Геру волчицей? С такими-то медвежьими объятиями.
С тех пор лед между ними вновь оттаял, прикосновения стали привычными и уверенными. Лютик понимала, когда у Геры были плохие дни, когда стоило повременить с касаниями, когда, наоборот, проявить инициативу.
За десятилетие многое изменилось и еще большее осталось как есть. Во всех жестах Геры читалась любовь, заботливая и беспокойная. Рыцарская.
И в последнее время к ней словно добавилась другая, не испытываемая ранее любовь. То, как Гера задерживала на ней свой взгляд, хватала за руку нежнее обычного, отвечала мягче и охотнее. Лютик наблюдала за новой любовью, как за расцветающим в саду цветком.
Ей нравилась эта спокойная атмосфера неизменности. Она и Гера против всего мира. Лютику не хотелось ничего менять, не хотелось признаваться в любви, переходить на новый этап. Отказавшись проводить ночи в чужих кроватях, она осознала, что с Герой подобного не хотелось. Нет, скорее…
Скорее, просто наблюдать за любовью в словах и жестах Лютику было достаточно. Если она признается Гере в чувствах, дело рано или поздно дойдет до новой близости. До пылкой любви или глубокой страсти.
И Лютик была не против, но ей хотелось наслаждаться «прелюдией». Правда, в последнее время ей начало казаться, что она ею никогда не насытится. Иногда Лютик порывалась поцеловать Геру, особенно когда ее переполняли чувства, но, скорее, по-дружески, не переводя все в постель. Словно Гера — та бродяжная кошка, которую в Академии втайне от ректората приютила ее соседка. Лютик часто и без повода любила подбегать к прекрасному созданию и пылко целовать ее в мордочку.
Гера иногда вызывала у нее похожие эмоции.
Последние наблюдения, посвященные тихой любви, пробудили в ней новые вопросы и сомнения. Лютику начало казаться, что с ней было что-то не так. А любила ли она вообще Геру? Почему тогда не спешила рассказать о своих чувствах?
Но, опять же, кого, если не Геру, она как раз-таки любила? Сможет ли она вообще полюбить кого-то сильнее? За тридцать три года Лютик была влюблена всего лишь дважды, поэтому ей казалось, что она больше не найдет никого ближе и роднее.
Время летело и ничего не менялось.
Они путешествовали по лесу уже неделю. Уверенно шагая за Герой, Лютик перебирала струны, создавая наброски одинокой мелодии, на кончиках ее пальцев формировались еще не распутанные чувства.
Гера выглядела угрюмее обычного, но подобное было не в новинку. Взглянув на нее украдкой, Лютик выдохнула.
И до каких пор она будет отвергать судьбу? Лютик верила в предсказания — одна та ночь на банкете в Цинтре чего стоила — но Гера… она лишь прикрывала глаза, упорно все отрицая. Не желала она связей с другими.
Лютик не знала, как становились ведьмаками, но предполагала, что приятного там было мало, а осознание, что вся эта боль, нетерпение и чистейшая ненависть со стороны всех на протяжении десятков лет — проделки судьбы… Что ж, чувства складывались весьма неоднозначные.
Поэтому одним ясным днем, когда дедушка ободряюще улыбался с неба, лучами проскальзывая через листву, Лютик решила, что пора действовать. Признаться в любви. Начать новую ветку отношений и сплести совместное гнездо.
Часами позже Гера наткнулась на джинна.
В отличие от молчаливо наблюдающей Луны и любящего Солнца, Судьба иногда была жестокой и безотказной.
***
Когда Лютик впервые очнулась и почувствовала, что может спокойно вздохнуть, то бросилась на поиски Геры. Воспоминания смазались красками на полотне художника, она помнила эскизами и мазками: раздраженный выкрик Геры, ее обеспокоенное лицо и ласковую, но крепкую хватку, и девушку… которая была готова убить, чтобы получить желаемое. А еще невероятной силы страх смерти и попытки не задохнуться.
Она выбежала на поиски Геры и… Что ж, к такому повороту событий судьба ее точно не готовила.
Лютик была уверена, что Гера разбила ее сердце с той же легкостью, с какой разобьется ваза из горного хрусталя. И ведь это же глупость какая-то, не иначе. Они не встречались, свадьбу не справляли, помолвку не планировали: измены то толком не было. Так почему же душа болела, точно от предательства?
Недолгое облегчение сменилось бессилием и сомнениями. С одной стороны, вот Лютик жива-здорова, снова может дышать, говорить и петь, но… Если за это ей пришлось заплатить шансом на любовь… Уж лучше бы она не просыпалась. Не в силах наблюдать за двумя обнаженными сплетенными телами, Лютик побежала в лес.
«И ведь это я сама виновата, ну видела же, что Гера была не в духе, вот и попала под горячую руку».
И от этого сердце болело сильнее. Сама же полезла, не дождалась подходящего случая и заварила эту кашу.
Глаза начали слезиться, пока она торопливо шагала вглубь леса. Очередное глупое решение глупого барда, забредет далеко — не дай бог потеряется. Но внутри кипела жгучая обида, поэтому стоило остудить голову, пока она не наделала глупостей. В груди засел комок детского: «Я была первой! Это не честно!».
Вот только как она смела? Гера никогда не была ее. Не в привычном понимании. И Лютик прекрасно это осознавала, но… Ее кукушку, до этого вольно летающую в лесу, будто бы подстрелили.
Перед глазами все еще стояла та сцена: Гера, которая чутко проводила руками по чужому телу, их страстные поцелуи, резкие, почти звериные движения… Лютик давно знала, что страсть — неотъемлемая составляющая любви, а любовь читать глазами она давно умела.
И любой со стороны воскликнул бы: «Да ты ревнуешь, голубушка!», но Лютик не знала, правда ли это.
Просто… пропутешествовав с Герой более полутора десятка лет, она невольно начала считать, что они были похожи, что между ними существовало понимание. Она верила, что Гере было нужно то же самое, что и ей. Прямо как в глупых романах.
Боже, ей было все равно, с кем Гера спала, обида заключалась в другом: проведя столько лет рядом с Герой, Лютик стала невольно размышлять, что им обоим не нужно ничего, кроме неба над головой и компании друг друга.
Видимо, это только она такая: глупая собачонка, радующаяся любому, кто на нее посмотрит. Глупышка просилась в стаю к волчице, а та нашла себе подобную, другую волчицу. Не нужна им ни Лютик, ни Юлианна.
И ведьма — как там ее, Йеннифер? — была невероятно красивой, настоящей дамой. Лютик прекрасно разбиралась в идеально выверенной красоте. С такой она даже рядом не стояла.
Лютик долго и упорно шла тернистым путем по лабиринту чужого сердца. Между ней и Герой росло доверие. Росла и любовь, постепенная и невероятно чуткая, даже деликатная. И чем больше она уходила вглубь сердца, тем больше между ними возникало доверия, новых-старых чувств, преданности. А потом появился кто-то другой и решил срезать путь, пошел напрямик и опередил ее.
И ведь Гера ее даже не проведала толком! А вдруг что-то могло случиться? Неужели… страсть была важнее многолетней душевной любви? Неужели люди спокойно бросали под повозку дружбу ради возможности уединиться? Похоже, с Лютиком было что-то не так. Гера всегда была важнее плотских утех и пылкой страсти. Все это даже близко не стояло.
В голове продолжало крутится одно: «она как все, как все, как все». Возможно, Лютику стоило сразу перейти к страсти? Объяснить свои чувства и приступить к следующему витку отношений? У Лютика по иронии в подобных делах не было большого опыта, единственная любовь развивалась постепенно, и, в основном, побуждалась Стефаном. Она никогда не была ведущей. Даже путешествуя вместе с Герой, ей нравилось следовать за ней.
Когда Лютик впервые в жизни посетила деревню после выпуска из Академии и увидала быт сельских жителей, то осознала, что люди либо долго за кем-то ухаживали и были настроены серьезно, либо сразу переходили к страстным и тесным объятиям. И то, и другое приводило, как правило, к одному, но посыл таких связей иногда отличался. Первые чаще думали о чем-то долговременном, вторые о мимолетном. По крайней мере, так думала Лютик до недавнего времени.
Теперь же она не понимала в этом мире совершенно ничего.
Лютик ни разу не видела Геру с мужчиной: большинство ее попросту боялись, сраженные и ошеломленные ее наружностью, остальные не воспринимали ее как женщину вовсе. Она была высокой, коренастой, с низким голосом и выступающей гортанью и носила преимущественно мужские рубахи и штаны.
Лютик всегда считала, что на свете не найдется ни одного мужчины, способного по-настоящему познать ее.
Гера часто ходила по борделям, но в большинстве случаев, чтобы помочь работницам или хозяйкам, реже — чтобы разделить с какой-то девой постель. И Лютик это прекрасно понимала. Пару раз, когда она в поисках подруги неудачно заходила в комнату, то видела, что движения Геры были почти что профессиональными. Страстными и душевными — безусловно, но не любовными.
Но с Йеннифер было не так. Она видела пылкую страсть и душевную любовь, и было в этом что-то такое неправильное, почти невозможное. Они подходили друг другу как лучина и огонь. Лютик никогда не думала, что Гера способна полюбить сразу, раскрыться кому-то в первый день знакомства.
Возможно, Гера ее никогда и не любила, и Лютик все это надумала. Возможно, она никогда не любила Геру, раз по-настоящему не желала подобной близости? Может, Гера сумела это почувствовать? Зачем ей в пару неспособная собачонка, когда есть прекрасная волчица?
Нет, нельзя ей было так думать. Лютик была на эмоциях и подвергала сомнению все что угодно.
Но, вдруг это правда?
— Как ты здесь оказалась, юная пташка? — послышался низкий голос. Лютик обернулась, но рядом никого не было, а чуть вдалеке у большого дерева стояла молодая женщина, рядом лежала охапка хвороста.
Повсюду возвышался густой дремучий лес, деревья выглядели совершенно другими. Лютик, не знала, как она успела здесь оказаться. Она подошла ближе. Женщина стояла и смотрела вдаль, не обращая внимания на незваную гостью.
И хотя подходить к незнакомке — дело опасное, Лютика отчего-то к ней тянуло. Находясь посреди леса в богом покинутом месте, она вдруг почувствовала единение. Болезненные эмоции притупились, а в напряженном теле поселилась безмятежность.
— Кто вы? — вырвалось у нее неосознанно. Лютик прикрыла губы рукой, но было уже поздно.
Девушка повернулась, медленно переводя свой взгляд. Ее глаза и брови были темнее самой ночи, а локоны распущенных угольных волос, точно ручьи, стекали вниз к черному сарафану, сливаясь в одну большую реку.
Где-то рядом громко закаркала ворона, слетев с ветки. Девушка подняла руку вверх, птица сразу появилась рядом и села на рукав.
— Морена мое имя. Но невежливо игнорировать вопросы, особенно от незнакомок, пташка. — Она перевела взгляд на ворону и улыбнулась. Ее голос был низким и пробирающим до костей.
— Я… не знаю, как здесь оказалась. Я шла по тропинке через лес, но не успела оглянуться, как оказалась здесь, — Лютик не понимала, что происходит.
Страшно отчего-то не было.
— Вот как. — Морена повернулась и подошла ближе, подол сарафана доставал до земли, отчего создавалось впечатление, что она плыла. Лютик не смела шелохнуться. — Ах, пташка, ты слишком рано. — В ее темных, словно глубоких омутах, глазах заблестело понимание.
— Рано? — Лютик задумчиво склонила голову.
Девушка приковывала внимание, притягивала, как огонь светлячка. От нее веяло древностью, мудростью и силой. Лютик искренне надеялась, что наткнулась не на очередную чародейку.
— Рано нам пока завязывать знакомство, — также загадочно ответила девушка. Они были примерно одного роста, но в каждой частичке ее тела чувствовалось непередаваемое величие и зрелость, до которой Лютику еще жить и жить.
Ворона в мгновение ока превратилась в клубок.
— Мое сердце укажет тебе обратный путь. — Морена протянула клубок в чужие руки. — Не утеряй, пташка, и прощай. Оно позовет тебя, когда настанет время.
— Но…
Лютик не знала что делать, хотелось задать дюжину вопросов. Кто такая Морена? Очередная ведьма? Что значило «не время»? Что случилось с вороной? Как она здесь очутилась?
Но тут Морена ухватилась одной рукой за что-то невидимое, а другой резко махнула, рассекая воздух.
Лютик почувствовала, что внутри что-то оборвалось, через мгновение мир погрузился в полную темноту. Клубок загорелся и запульсировал, вырвался из рук и покатился вдаль. Не зная, что делать, Лютик последовала за горящей нитью.
Лютик очнулась у дерева. Смеркалось. Она задумчиво потерла глаза, вспоминая, что произошло.
Воспоминания о Гере медленно заполнили ее сознание, Лютик вспомнила собственный побег и…
«Ха, поверить не могу, что уснула в лесу», — пронеслось у нее в голове.
В руках Лютик держала клубок, но никак не могла вспомнить, откуда он появился. И выбрасывать его отчего-то не хотелось. Направившись обратно в место, где жила ведьма, Лютик начала раздумывать дальнейший план действий.
Йеннифер и Гера, чем бы они там ни занимались, должны были к этому времени закончить… Поэтому Лютик придет и заберет с собой Геру и их личные вещи, а затем отправится в деревню, в которой они оставили Плотву. А после… она возьмет перерыв, чтобы обдумать и переварить еще не угасшие волнения и чувства. Не хотелось выливать всю чернь на Геру, не обдумав ситуацию.
Лютик вздохнула полной грудью, но осадок внутри никак не исчезал. Она притупила в груди Юлианну, оставляя в душе только Лютика — веселый, разгульный и нагловатый образ настоящей поэтессы — и направилась искать подругу.
Сначала ей нужно было встретиться с Герой, а потом… а потом поглядим.
