Сказание о Лютой

      После судьбоносной ночи напряженность не заставила себя долго ждать.       С одной стороны между ними ничего не изменилось: они продолжали вместе спать, путешествовать, трапезничать и принимать ванну. С другой — между ними натянулась струна, которая грозилась вот-вот лопнуть.       В их отношениях всегда отчетливо выделялась постоянная: одна болтала много лишнего, другая — молчала обо всем.       Самое смешное, что со временем Лютик неосознанно начала чаще молчать. Это она стала тихо следить за Герой, за ее желаниями и требованиями, часто приглушая собственные. Возможно, причиной тому были пережитки почти забытого прошлого со строгой матушкой, научившие ее подмечать малейшие изменения в чужом поведении. А может, дело было в отголосках любовных дней со Стефаном, который научил ее точеному языку любви. Кто знает?       Лютик пропускала колкости мимо ушей, потому что Гера первым делом скалилась, как дикий зверь, а уже потом откровенничала. Инстинкт, выработанный десятками лет и возведенный в абсолют. В последнее время подобное происходило куда реже, чем в первые годы знакомства, поэтому она научилась верить не словам Геры, а ее поступкам. Иначе Лютик давно бы уже от нее ушла. Чужие извинения редко приходили со словами, чаще — с жестами, объятиями, поцелуями, иногда со страстью. Иными словами, с поступками.       После совместной ночи их отношения оказались натянутыми до предела. И вина всецело лежала на Лютике, которая прекрасно это осознавала. Где ее хваленая лирика и умелый язык? Почему она не могла подобрать нужных и правильных слов? Упертость Геры и ее притупленная одиночеством и суровыми тренировками эмоциональность — дело привычное. Лютик давно научилась работать с этим. Так почему же изо дня в день, из раза в раз она не могла открыться?       Вдоволь нарыдавшись в купальне после их совместной ночи, а затем методично приведя себя в порядок, Лютик могла рассказать, что ее беспокоило. Могла, но предпочла молчание.       Видит бог, Гера не была слепой, рано или поздно она заметит, что с Лютиком что-то не так.       Но Лютик не знала, как подойти к этой теме, впервые за долгое время у нее не находилось слов.       Как описать ощущение, название которому она не знала? Скрытые чувства не были новыми, они всегда мелькали на границе, но никогда перед ней, наяву. Теперь же с глаз точно спала пелена.       Безымянные чувства постепенно смешались с ее страхами и тревогами. Лютику снова стало казаться, что она была недостаточной для Геры, неправильной, не такой. Неполноценной.       Но она молчала.       И сколько бы раз они ни делили постель, в Лютике продолжало нарастать отчаяние, подобно черной расползающейся кляксе на выведенных нотах и аккуратно расписанных песнях. Росло и сомнение. Как ей любить, если одной любви оказалось недостаточно?       Их ссора пришлась на Драконьи горы, в которых повстречалась новая работа, а вместе с ней и Йеннифер.       Их перемирие пришлось на одинокий вечер после потери заказчика, невероятно харизматичного мужчины, и двух его темнокожих телохранительниц.       Увидев Геру с Йеннифер, которые с улыбкой о чем-то разговаривали позади группы, в груди Лютика неприятно кольнуло. Отчего-то было страшно, что сейчас — когда их отношения оставляли желать лучшего, когда они будто бы вернулись на десять лет назад — Гера ее бросит.       Это было странно и абсолютно немыслимо. Лютик не ожидала от себя такого болезненного недоверия и неуверенности. Она все еще помнила слова Геры, и ее: «покуда мы вместе, для меня не будет никого важнее».       И тем не менее.       И тем не менее, ее неозвученные безымянные чувства вперемешку со всевозможными страхами омрачали сознание, запрещали рационально мыслить.       И тем не менее, она вздохнула с облегчением, когда Гера, закончив разговор, направилась к ней.       Лютик ей расскажет. Поделится всем с Герой. Надо лишь подобрать слова и ноты, возможно, написать песню. Никакие тексты не пишутся за одну ночь, с первой попытки. Лютик задумчиво потерла подаренное кольцо, собираясь с мыслями. Сидя на каменном утесе, наслаждаясь закатом с Герой, Лютик пообещала, что они где-нибудь вместе осядут и совьют, наконец, долгожданное гнездо.       Гера размеренно поглаживала теплой рукой ее спину, молча соглашаясь. Они спали в одной палатке в обнимку друг с другом.       Этому будущему не суждено было сбыться.       Ровно как Йеннифер, которая всегда встает у них на пути, защитной реакцией Геры неизменно окажутся попытки огрызнуться и укусить. На то она и дикий зверь.       Это неизбежность.       Судьба.       Какие бы чувства ни возникли между Йеннифер и Герой, та выбрала Лютика. Это должно что-то да значить.       Однако.       «Почему во всех проблемах виновата всегда ты?»       «Почему я не могу понять, любишь ли ты меня или нет?»       «Не хочу тебя видеть».       «Убирайся отсюда».       Произнесенные в пылу ссоры фразы не казались от этого менее мучительными. И что же ей ответить Гере? Слова резали тупым ножом, болезненно рвали кожу, попадая в самое сердце.        Тогда Лютик тихо исчезла, раненая и обескровленная, подстреленная птица. После недель слез, боли и сожалений у нее опускались руки, хотелось простого человеческого — уйти в лес и затеряться где-нибудь, упасть в реку и утонуть.       Но по прошествии времени в груди начал зарождаться незатухающий пожар злости, гнева и горькой несправедливости.       Она выплескивала все свои чувства на бумагу, а потом в ноты и струны. Она называла Геру Потрошительницей — прозвищем, которое не касалось ее уст с их самой первой встречи.       И жизнь продолжалась, шла своим чередом.       Она пела песни о предательстве, боли и измене, целиком отдаваясь своим чувствам, каждый день сгорая вместе с ними. И всякий раз, когда песни затухали, а слова заканчивались, на несколько мгновений она ощущала, как стоит посреди затухающих углей, обжигающих босые ноги.       Каждое выступление забирало по кусочку ее души. Вскоре внутри не останется ничего, словно она — это высохший колодец, а внутри сердца пробурена пустота.       И в такие моменты Лютику было больно. Одиноко.       Она старалась отвлечься от мрачных мыслей, поскорее их забыть. Пресвятая Мелитэле, иначе ее просто-напросто разорвет. Ночами Лютик лежала в кровати, скучающе обнимая себя руками, уткнувшись в подушку, чтобы не выть на Луну до потери голоса, срывая связки.       В такие моменты она вспоминала прошлую себя, вновь и вновь переживая произошедшее на Драконьих горах. Лютик помнила совместные дни со Стефаном и нестерпимое желание вернуться в призрачную сказку, которая таяла поутру, как снег. Раньше все было куда проще.       Хотелось вернуться во времена, когда она не воспринимала свое тело как инструмент, лютню, за которой необходимо ухаживать. Когда она еще не знала всех нот, а оттого и не слышала, как каждый третий самопровозглашенный певец постоянно фальшивил и пропускал ноты.       Лютику хотелось вновь окунуться в незнание, закрыть глаза и уши крыльями и представить, что перед ней клетка или скорлупа. Когда ее тело и разум желали страсти, а, может, и не желали вовсе, но точно были не против этого. В те времена прикосновения Стефана обжигали ее еще ненаученное тело, разжигали в душе пожар.       С Герой этот пожар превращался в огонь в печи, который после исчез вовсе.       Казалось, что ее желание было ограниченным, и Лютик истратила его бóльшую часть в студенческие годы.        Подобные мысли, конечно, чепуха полная, но сравнения казались невероятно точными и колкими.       Если все будет и дальше так продолжаться, то гнев и боль поглотят ее целиком, и она сгорит, как соломенное чучело в Беллетэйн. Но если она остановится перевести дух, то вина и обида тут же настигнут ее и утопят в озере отчаяния.       Без гнева у Лютика останутся силы лишь на самокопание, на мысли о себе, своем, но чуждом теле, о странной душе.       Лютик не заметила, когда ее тело превратилось в ту самую золотую клетку, удерживающую ее от страсти, желания и любви. Возможно, она всегда жила в этой клетке, просто раньше ее не замечала.       Шло время, зарождались всевозможные слухи о Северной войне, о Цинтре, смерти Калантэ, Цири, чародейках и чародеях. О Гере.       Лютик старалась их не слушать, но с каждой неделей, с каждым новым городом в воздухе все сильнее ощущалась нависшая, точно смог, смута.       В те неспокойные времена ей в голову пришло осознание, такое точное и оттого горькое: в ее глазах Гера — это дерево в диком лесу. Без сомнений, могучее и выделяющееся на фоне остальных своими корнями и кроной. Но по итогу для Лютика — пролетавшей мимо кукушки — она оставалась всего лишь деревом среди других таких же деревьев. Потому что в кроне и корнях не было чего-то удивительного, она видела такое тысячи раз, пролетая над непроходимым зеленым полотном.       Где-то здесь затаилась метафора о жизни. Лютика не знала, как объяснить свои чувства по-другому.       Спев последнюю песню, Лютик закончила вечер на веселой ноте, не желая сильно напрягаться. Она опустила взгляд на зрителей, детально рассматривая каждого, пока не наткнулась на нее.       Так она впервые за год повстречала Йеннифер.       Чародейка встретилась с ней взглядом, удерживая на себе внимание. Она стояла, облокотившись о стену и как кошка следя за своей добычей. Стояла ли она здесь все это время или же появилась только под конец?       Йеннифер поманила барда взглядом, будто приказывая последовать за ней и Лютик… пошла. Первая мысль — отказаться — была подвергнута сомнению и, немного помедлив, она поклонилась публике и направилась следом. Встреча с Йеннифер не принесла ей ожидаемой боли, и только ради этого с ней хотелось поговорить.       Лютик покорно поднялась на второй этаж трактира — место для богатых и зажиточных, где ей хорошо платили за ее выступления. Какая ирония — без Геры ее пускали выступать в те места, о которых она даже и не мечтала. Гера…       Лютик мотнула головой, отгоняя мрачные мысли.       Внутри нее клубок запутанных чувств болезненно пульсировал и обжигал любого, кто посмел бы к нему прикоснуться.       Лютик открыла дверцу, за которой все было украшено позолоченной отделкой и драгоценными камнями, но Йеннифер не было дела до красоты комнаты. Чародейка молча села за стол у витражного окна и щелчком пальцев сотворила из воздуха бутылку с вином — без сомнения, старого и ценного — и пару хрустальных бокалов.       Лютик присела напротив, между ними грозилась повиснуть неловкая тишина, но чародейка легко махнула рукой, прочитав ее мысли.       — Раз мы обе были м-м-м… обмануты одной женщиной, то почему бы нам не выпить? — В ответ на недоверчивый взгляд Йеннифер закатила глаза, продолжая: — Если бы я хотела тебя отравить, то уже давно бы это сделала.       И то верно.       К удивлению, они разговорились. Лютик забыла, каково это, когда оба человека готовы идти на контакт. Было что-то приятное и легкое в беседе с Йеннифер, когда слова лились рекой не из нее одной.       Они общались на равных. С молчаливой Герой такое случалось очень редко. И хотя Лютик была не против подобных односторонних бесед, она осознала, как же ей не хватало настоящего разговора по душам.       Лютика привел в город своеобразный песенный тур, а Йеннифер вместе с чародейками и чародеями готовилась отправиться на защиту крепости, чтобы сдержать армию из Севера. Встреча с остальными должна была состояться утром, поэтому, услышав знакомый голос, она решила скоротать время в трактире.       — Давай, рассказывай.       — Что рассказывать? — попыталась удивиться Лютик, но сама же скривилась от своей жалкой попытки показать безучастность.       — У тебя на лице написано желание высказаться, а у меня есть время и, — Йеннифер опустила взгляд на бокал, — дорогое вино. Не самый ужасный способ скоротать ночь, что скажешь?       Лютик молчала, но лишь потому что не знала, как начать. Она не понимала, как превратить поток вязких мыслей во что-то адекватное и понятное.       Бутылка вина стояла полупустой. Помешивая вино в бокале, Йеннифер начала первой, устремив взгляд в окно.       — Я собираюсь на войну. Впервые вернувшись в Академию я думала… — Она с придыханием вздохнула. — Что мне полегчает. Видя все недостатки, вспоминая все ужасы, я думала, что мои поступки что-то исправят, но нет.       Она отстранилась и, облокотившись на стул, задумчиво продолжила:       — Грядет война, и я собираюсь пресечь ее на корню. Вот она, моя миссия на завтра.       Лютик залпом осушила бокал, чувствуя, как жидкость потекла по горлу в желудок; кровь уже начала приливать к щекам. Она не хотела говорить о Гере, да и Йеннифер сказала ранее, что ничего не хотела слышать о ведьмачке, ибо «мир не крутился вокруг нее».       Оно и верно. Вот только мир Лютика все это время крутился вокруг Геры.       Она выдохнула, как бы собираясь с мыслями, а затем решила махнуть рукой на все предубеждения и раскрыться. Лютик вообще всегда жила с душой нараспашку, ей не привыкать.       — Я… не испытываю той же страсти к… хм… плотским утехам, как все остальные. Не сказать, что я их ненавижу, но… — Лютик жестикулировала руками, пытаясь зачерпнуть живущее внутри долгие годы ощущение. — Это чувство, это желание, оно словно бродячая кошка, которая гуляет сама по себе, иногда остается на ночь, на два, совсем редкость — на неделю, а бывает, уходит чуть ли не насовсем.       В душе опять назревала рана, Лютик схватила в руки бутылку и налила себе полный бокал вина. Смочив пересохшие губы, она продолжила:       — Я думала, что просто не люблю случайные знакомства, что мне нужно постепенное слияние души и только потом тела, но после совместной ночи с…       «С Герой», — промолчала она.       —… Я осознала, что, возможно, я навсегда останусь такой бесстрастной… — затихла Лютик, качнув бокал и чуть было не разлив его содержимое.       Сломленной, неправильной, другой, холодной.       Неполноценной.       И ведь она была не против страсти. Бывало, что она даже ее ждала, звала. Лютик так хотела, чтобы они с Герой были в этом плане одинаковыми, хотелось чувствовать то же самое.       В какие-то дни страсть была Лютику противна, от нее воротило, словно собственное тело было ей неподвластно. В другие дни ее страсть была такой ненавязчивой, такой умеренной, такой блеклой, напоминая затухающие в печи угли. А иногда она внезапно ударяла в лоб, отчего Лютик не знала, что делать.       В прочие дни, когда она ощущала распространяющееся по телу, словно зуд, возбуждение, ей совершенно не хотелось прикасаться к Гере. В ее голове даже не всплывали мысли о проведении с Герой совместной ночи. Просто немыслимо.       Странное дело, практически всю жизнь она ощущала в собственной страсти какую-то острую осознанность.       Лютик говорила и говорила, слова о прошлом, о настоящем текли рекой, со временем превращаясь в нескончаемый поток болезненных эмоций. Она рассказывала про страсть, про лес и птиц, про душу и тело, которые жили врознь, пересекаясь в очень редкие моменты. Она изливала душу о Стефане и студенческих годах, о почти забытой легкости почти забытых дней. Лютик рассказала обо всем, что десятки лет тяготило душу.       Не изменившись в лице, Йеннифер молча продолжала ее слушать, но Лютик этого даже не замечала, полностью погрузившись в мысли. Когда она совсем выдохлась, на дворе уже стояла ночь.       Йеннифер щелкнула пальцами, и из воздуха появилась вторая бутыль. Налив вина в пустые бокалы, она произнесла:       — Мне тебя не понять. Возможно, на свете не найдется ни одного человека, подобного тебе. Таких я не встречала. — пригубив вина, она на секунду остановилась. Слова перекатывались с ее языка медленно и задумчиво, очаровывая и притягивая Лютика, как мотылька на огонь. — Но это не значит, что я не могу провести параллели.       Йеннифер махнула рукой в сторону окна, а затем перевела взгляд на Лютика:       — Чародеи и чародейки бесплодны. Большинство стерилизуют во время обучения. Принудительно и втайне. И со временем понимая, что у тебя отняли что-то, что было по праву твое… это разрушает тебя изнутри. Осознание, что не пожертвуй я… неважно. — Она вздохнула, на мгновение опустив взгляд. — Ничего не изменилось бы. Я знаю, что у меня украли, я живу с этим ощущением долгие годы, желая вернуть былое. Но ощущать свою… неполноценность, — она на секунду поморщилась, явно не оценив собственный выбор слов, — без видимых на то причин, наверное, куда тяжелее.       Они чокнулись бокалами. Рассказав все, что успело скопиться в ее всеобъемлющей душе, Лютику стало намного легче. Она молча слушала вкрадчивые слова Йеннифер, размышляя о том, какая же пронзительная харизма скрывалась за ее холодной, замороженной красотой.       — Мне непонятна твоя ситуация. Для меня она даже немыслима, — резко ответила чародейка.       Не успев ей возразить, Лютик тихо продолжила ее слушать.       — Все, кого я встречала, только рады были разделить со мной ночь, рассказать о своих подвигах, попросить зелье, которое вернет им потенцию… Для меня… как ты там ее назвала? Страсть? Она всегда со мной, если я чего-то хочу — я действую, если я кого-то желаю — я сплю с ними. Страсть — это мои амбиции, мой контроль, моя игра. Но если она тебе не по вкусу, то тогда играй во что-то другое? Чародейкам место при дворе, а я, как видишь, сижу с тобой в таверне.       И было что-то такое невероятно вдохновляющее в этом послании, заставляя сердце Лютика биться все сильнее. Она вновь почувствовала себя живой.       — А ты вообще хочешь быть матерью? — с интересом спросила Лютик. Она слышала иногда разговоры чародейки с Герой, но без надобности не вслушивалась в них.       — Я хочу вернуть возможность быть матерью, — резко обозначила разницу Йеннифер. — Хочу вернуть то, что по праву принадлежит мне. Что я буду делать с этой возможностью — уже мое дело.       И ее слова звучали так правильно, так уверенно. Лютик прекрасно ее понимала. Она тоже искала всевозможные способы вернуть своему телу былую страсть. В каком-то смысле они были похожи.       На мгновение Лютик осознала, чем именно чародейка очаровала Геру в их первую встречу. Затем она мотнула головой, отгоняя странные мысли. Йеннифер не могла так скоро открыться кому-то другому, не в первый же день знакомства. Значит, зацепило Геру что-то другое. Даже в подобных вещах у них был разный подход, был ли у них вообще шанс на совместное будущее?       Погрязнув в своих мыслях, она не заметила, как Йеннифер наклонилась ближе, подцепила ее подбородок указательным пальцем и поцеловала, кусая губу и проникая языком внутрь, лениво распробывая чужой вкус.       Лютик на мгновение или два замерла, а затем тут же протестующие выставила руки. Йеннифер уже отстранилась и, облокотившись щекой на руку, фамильярно произнесла:       — Ты так глубоко задумалась, что прекратила отзываться на свое имя. Мне не оставалось ничего другого.       — Ты… — не зная, что ответить, Лютик затихла.       На столе красовалась вторая пустая бутылка. По телу Лютика давно распространялся жар от алкоголя и легкие волны возбуждения, которые лишь усилились, но от разговоров, поцелуя, вина или чего-то еще — неизвестно. Отвлекшись от чародейки, она опустила взгляд и неосознанно сжала бедра, пытаясь сосредоточиться и скрыть свое состояние.       — Хм-м-м… — с приятным удивлением пьяняще протянула Йеннифер. — Крыжовник и сирень, и никакого эффекта. Как же интересно.       — А? — очнулась Лютик, коснувшись рукой губ, будто бы только сейчас осознав действия Йеннифер. Бутылка вина на полупустой желудок отчетливо давала о себе знать, ее реакция была заторможенной и притупленной.       — Нет, ничего. Обещаю, подобного больше не повторится, пока ты сама не захочешь.       Открывая третью бутылку и сотворив закуску, Йеннифер на мгновение замерла. Она допила свой бокал, улыбнулась и четко произнесла:       — Знаешь, вот этот бокал — это ты. А эта бутыль… Гера, — с неохотой произнесла она чужое имя. — А красное вино — это любовь. Смотри, если я налью бокал до краев, то в бутылке все равно останется еще… сколько? Две трети? Больше? Неважно. Но вина в бокале очевидно будет меньше, чем в бутылке. Значит ли это, что бокал пуст? Недостаточно заполнен? — спросила Йенифер, пододвигая его ближе к Лютику.       — Нет, бокал заполнен до краев, — с каким-то придыханием и новым осознанием ответила Лютик.       — Если в бутылке и в бокале изначально разные объемы, то как ты можешь говорить о неполноценности? Незаполненности? Разве их можно сравнивать? Вот и в твоем теле столько любви, сколько ты готова принять. Ни больше, ни меньше. Попробуешь вместить туда содержимое целой бутылки, твоя любовь тут же выльется наружу. Через край.       И хотя это были хмельные разговоры двух одиноких людей, она почувствовала невероятной силы близость по отношению к Йеннифер. Лютику хотелось крепко ее обнять, что она поспешила сделать. Она встала изо стола и взмахом рук крепко обняла девушку.       Скажи ей кто этим утром, что она будет так крепко и благодарно обнимать чародейку, Лютик бы рассмеялась, а затем плюнула бы им под ноги.       Йеннифер осторожно вернула объятие, неуверенно прижимая руки к чужой спине. Было в ее движениях что-то такое кроткое и обнаженное, отчего хотелось тут же узнать, когда в последний раз та кого-то обнимала? Когда в последний раз кто-то обнимал ее? Когда в последний раз она кому-то доверилась? Вот так просто, не желая ничего взамен.       Лютику хотелось вернуть сполна все чувства, которые, как вино, грели ее тело и наполняли душу любовью.       Потому что души людей — это сосуды. Кому-то посчастливилось жить с большим, кому-то достался маленький. Кому-то, например, Гере, требовалось много времени, чтобы заполнить чужой любовью свою душу. Тогда как у Лютика поток любви заполнялся неумолимо и быстро.       И поэтому ей понадобилось столько лет, чтобы достучаться до Геры. Выплесни Лютик на нее весь бокал любви, сосуд Геры заполнился бы лишь на одну треть. Возможно, даже меньше.       Именно поэтому Гера без усилий проникла в ее жизнь. Потому что даже легкий всплеск ее любви грозился наполнить сосуд Лютика, как минимум, до половины.       Лютик вздохнула, отстраняясь от Йеннифер. А затем засмеялась. Потому что на душе стало так легко. Она все еще чувствовала тяжесть, но сейчас, посмотрев на причину своей боли, Лютик впервые увидела размер давящего на грудь груза, который ранее казался неподъемным и безмерным.       Они разговаривали до самого рассвета. Когда пришло время прощаться, Йеннифер предложила Лютику далеко не ходить и лечь в ее комнате.       — Я все равно купила ее до конца этого дня, — то были ее слова.       Лютик слегка помедлила, соглашаясь. В порыве чувств ей не хотелось прощаться. И ситуация казалась невыносимо странной и даже неправильной: она столько лет потратила, чтобы не доверять Йеннифер.       Лютик привыкла не любить ее. Привыкла практически презирать ее.       И вот сейчас, прощаясь, Лютику не хотелось ее отпускать. Ее взгляд упал на подаренное полтора года назад кольцо. Недолго раздумывая, она решилась.       Сняв кольцо с пальца, Лютик протянула его Йеннифер и уверенно проговорила просьбу:       — Это кольцо — обещание. Обещание, что ты вернешься, что ты не исчезнешь, иначе я сама тебя найду. Обещание новой встречи. Прими его и вернись ко мне.       Возможно, отдавать подаренное кольцо, в которое были вложены мириады чувств, было ошибкой, но Лютику казалось, что она поступает правильно. Возможно, всему виной был алкоголь. Возможно, таким образом она пыталась наказать Геру. Но какая вообще разница. В кольце скопилось слишком много противоречивых чувств, настало время переписать их.       Йеннифер робко потянулась к нему, а затем кивнула, мягко улыбаясь. Лютик впервые увидела у нее такую улыбку.       Попрощавшись и обнявшись (в этот раз объятие оказалось более уверенным, что не могло не радовать), Лютик переоделась и легла в кровать. Сон пришел в ту же минуту. Впервые за долгое время она могла вновь вздохнуть полной грудью.       Она еще не приняла себя, но… смирилась с этим. С собой. Дышать стало легче.