Где родился — там и застрелился.

—…Псих. —Я не псих. —Ты ëбнутый. И не заметили, как плавненько перешли на «ты». Арсений словно оправдание своим действиям пытался найти, только не получалось никак. Язык у него в узел затянулся, пальцы мелко подрагивали, выдавая эмоции, что пытался убрать с лица. Не железный ведь, проебëтся рано или поздно. Вот и проебался. И на шастуновский непрофессиональный взгляд Попов был не особо этому рад. Быстро сымпровизировать и придумать гениальную отговорку у него не получилось. Арсений мог бы спиздануть, что он ярый фанат прогулок по крышам, любит Солнце за горизонт провожать и улыбаться путающемуся в волосах ветру, но напомню, что он своей задницей все осколки с крыши собрал и любительскую охоту устроил. Когда выдаëшь себя с поличным, не получается придумать абсолютно ничего, ибо свидетели имеются, и память у них явно больше трëх секунд. Не все вокруг, оказывается, долбоёбы. На их фоне долбоëбом как раз-таки выглядел он. Попов украдкой поглядывал на нахохлившегося пацана, который длинными пальцами крепко вцепился в сигарету, будто она — единственный шанс на спасение. Руки у него тряслись. Сильно. И даже разбавленная кипяточком ромашка не помогала, лишь плескалась в кружке, грозясь вылиться за края, перемешиваясь с пеплом. Антошку всего дëргало, как невротика, и его бы прижать к себе и спрятать от мира, а не пытать наводящими вопросами о состоянии и в эхо девяностых заставлять вслушиваться, будто он на последователей бандитского Петербурга смотреть хочет. Видишь, мол, целую эпоху пропустил, а теперь сиди и слушай свист пуль, закрывая глазки от страха: мы пережили, и ты переживёшь. Спрашивать «норм ли ты» — глупо. Арсений пусть и носил очки, слепым не был. И ему нужно было не о внешней целостности проведывать, а за менталку дрюкать. Пульс у Антошки колотился где-то во лбу, как, блять, звезда у пушкинской какой-то там принцессы то ли лебедь, то ли гусь. В голове красной бегущей строкой скользил сплошной трёхэтажный мат от горящих рук и слишком резкой смены положения на горизонтальное. Кто вообще такой этот Попов, чтоб из-за него вот так всё тело трясло? Правильно, никто, вепрь таёжный — хуй подорожный, вот пусть на хуй и катится, Шастуну хватило, Шастуну достаточно, Шастуна… Шастуна не от Попова трясло. —Давай ручки свои. Арсений перекисью лил на локти, сразу же дуя на белую пенку на разодранной до мяса коже, если кулак пацана сжимался, а брови домиком складывались и рот в немом крике открывался. Нас бьют, мы летаем, епта, но от боли не запищим, достаточно уже поплакали. Долетались: у одного любимые штаны на коленях вместе с коленями порваны, второй умом тронулся, предплечьями, лопатками и копчиком ударился. Собсна, другого ничего от Попова ожидать и не стоило, он не боролся за спасение утопающих, не пересылал к себе на стену посты с котятами, что ищут дом, и даже деньги по смс неизлечимо больным детям не отправлял. Вот такой вот он злой. По рукам текла щедро налитая зелëнка, чтоб дрянь никакая не попала. Арс посмеивался: ему под кожу точно никак не попасть — не поместится со своими габаритами. Ему проход только в голову и во внутрь открыт, а по крови растечься — ну такое, усилий больно много нужно, а он не может в миллиард раз уменьшиться, чтоб с воздухом единым целым стать. Антошка героически терпел, исподлобья смотря на спортивную сумку, в попытках отдышаться брошенную рядом с обувной полкой. В ней лежала старшая сестра, блять, того, что могло выбить ему мозги. Аж смешно становилось: так со всей семьëй познакомится. В груди до сих пор кололо от быстрого бега по лестницам в темноте подъездной. Антошка так за пивом в Пятёрку не бегал, как с Арсением сквозь ссоры соседей и скверный запах на лестничной клетке. И ему становилось до дрожи в ногах жутко. Что ещë Арсений Сергеевич скрывал за своим светлым образом праведника и моралиста? Может, у него там за шкафом была потайная дверь, за которой целый арсенал оружия, как в шпионских боевиках, или человеческие головы в формалине, или красная комната, будто у Кристиана Грея, или ещё что. Всяко он не ограничился одним пистолетом с винтовкой. —И много у тебя этого… —запнулся, даже не зная, как предложение сформулировать, —добра? —Интересно? —улыбался. Улыбался широко, до теней в глазах и мелких морщинок, что жгущую боль от зелёнки притупляли. А было, вообще-то, очень больно, у Антошки пару раз даже глаза намокли. Пацан поджал губы, отвернулся, рассматривая одинокий кактус на подоконнике. Не собирался он под пытливыми взглядами отвечать, он не на судебном заседании. Хотя даже если и в суде был бы, Арсения первым без очереди сдал, потому что, извините, оружие в их мухосранске можно носить только для самообороны или отстрела бешеных шавок, и — ни в коем случае — не для охоты на простых смертных. Антошка проводил взглядом проезжающую за окном машину, сделал последнюю тяжку, отправил сигарету в полёт, повернулся лицом к мужчине и, движимый юношеским максимализмом, что плотно поселился в душе, совершил один из самых отчаянных поступков за всю свою жизнь, год назад о коем и подумать бы не смел. —Интересно. —Хочешь посмотреть? —Хочу. На ваших глазах произошло рождение новой, прости господи, звезды, что и похвастаться особо ничем не может. Из этапа «похуй, завтра сделаю» за минуту дорос до «опа, можно не делать», или как там эти жизненные аспекты измеряются, у Антошки лично так. Можно, собсна, расходиться, дальше расти — велосипед новый создавать. А так как с инженерией плохо, то из нового разве что гудочек переместится на раму. Да и то придумано уже. Арсений выбросил в мусорку под раковиной использованные ватные диски, бумажки от пластырей и, ничего не говоря, пошёл куда-то. Антошка расценил поворот головы за приглашение и ринулся за ним, еле волоча ноги. В тёмной комнате, окно в которой было завешано плотными шторами, очень даже уютно. Вообще не сказать, кто здесь живёт — квартира, ну и хуй с этой квартирой. Главное, что та была аккуратно убрана, везде всё по полочкам расставлено, носки под диван не кинуты, всё на своих местах, ни одна баночка не лежит, где бы об неё споткнулся взгляд. Поразительное явление для современного холостяка. Да и для старого тоже. Попов обернулся, посмотрел на пацана, хмыкнул себе под нос и потянул дверцы шкафа-купе в разные стороны, являя взору Антошки вешалки с одеждой, обувные коробки и чехлы с костюмами в них. Ничего необычного, но он, на будущее, шутил про потайную комнату в стене. Мысли же не материальны, иначе бы Антошка давно грел свои булки на балийских пляжах под жарким солнцем. Физик рывком сдвинул вешалки в одну сторону, поставил коробки друг на друга и надавил ладонью на заднюю стенку шкафа. Та отдалась глухим стуком и осталась в прежнем положении. Антошка на происходящее смотрел скептически, потому что кому надо заморачиваться и делать проход через шкаф, не в Нарнию же они собрались. Умничать и говорить, что по всем канонам нужно одну из статуэток или книг дëргать, дабы полкомнаты перевернулось, не стал, решив, что и без него неплохо справляются. Нужна будет помощь — попросят. И Арсению Сергеичу эта помощь, кажется, совершенно не упала. Он посильнее надавил на стенку. Та опасливо покачнулась, но небольшую щель с противоположной стороны сделала. Попов победно ухмыльнулся, зацепился пальцами за ручку и потянул на себя. Стенка послушно отошла, после и вовсе была открыта на манер двери. Антошка стоял всё с таким же лицом, полным непонимания. Арсений посмотрел на него, толкнул ногой деревянную фанеру, и та открылась в обратную сторону от них, являя хозяину квартиры и пацану кромешную темноту, скрытую за собой. Тут-то антошкины зенки округлились в пол-лица. Попов приглашающим жестом а-ля «дамы вперëд» пропустил пацана, встав за ним. Он не торопил. Понимал, что по ту сторону шкафа не всегда побываешь — это большая редкость, поэтому терпеливо ждал, борясь с желанием зайти первым. Антошка нерешительно мялся, крутил на пальцах кольца, смотрел пустым взглядом в не менее пустую темноту, из которой немного сквозило. Ему казалось, перейди он порог — и останется там навек, поглощённый чернотой. И никакие хвалëные идеи и планы побегов не спасут. От маньяков даже сказочная удача не спасает. Физик легонько хлопнул пацана по спине, мол, ебашь, не на казнь же идёшь, а после, устав ждать, толкнул его в темноту и спокойной зашëл следом. Врезался парню башкой в затылок, впечатался телом в тело, ибо пройти подальше Шастун побоялся, и хлопнул рукой по выключателю на стене. Небольшая комнатка, выстроенная в длину, чуть больше среднестатистической кладовки, тут же заполнилась белым светом, ослепляя привыкших к темноте присутствующих и освещая всё вокруг. —Вижу на твоём лице выражение полного негодования. Рот закрой, а то пыль залетит. Антошка лишь неверяще хлопал глазками, крутя башкой вокруг и пытаясь уложить в ней все свои действия. Из-за того, что крутил, они больше собирались в бесформенную кучу, что усложняло задачу по их разбору. Угондонило же вкрашиться в препода, после сиди и думай, кем он окажется — шлюхой местной, диллером, лохом простым или… бля, кто такой этот ваш Попов? Пока Шастун бежал, на запястье ощущая крепкую хватку, в какой-то момент задумался о том, что неплохо бы было, если б его сбил красавчик-мажор на порше, не уследивший за движением меж окольных путей. Никто его не сбил, к сожалению (к счастью, на самом-то деле), и сбивать, кажется, не планировал. А стоило бы, у Антошки лучше всех бревном получается прикидываться. —Вау. —Что, не убежишь с истерикой и криками о помощи? —Арсений откровенно забавлялся. Притащил, блять, клоуна по свою душу, теперь шляйтесь вместе, Биба и Боба. —А я не первый, кто здесь находится? —тут же парировал Антошка. Он, как тру suicide boy, сдохнуть не боялся. И если вы не заметили этого, то правильно сделали: Антошка был не настолько тру. В его башке помимо тараканов как-то проскакивали мысли о красочном суициде, чтоб с лужами крови, слёзами матери и ритуальными венкáми. Но дальше пределов головы все его фантазии не выходили. И не потому что он боялся безвозвратно уйти, а потому что сам того не сильно жаловал. Все его замашки остались за плечами в седьмом классе, когда внимания катастрофически не хватало, а свободного времени был целый вагон. И Антошка очень рад, что этот период бездумного желания выпилиться закончился, оставшись тёмным пятном на репутации. Пацан осмотрелся и, не боясь, взял первый попавшийся пистолет с тумбочки. Покрутил его в руке, словно измеряя вес, пару раз подкинул, типа понимает хоть что-то. У Антона с ним отдельная история связана, скоро как родной станет. Гляди, и прирастëт к башке. Чем только — неизвестно, но явно не собственные корни отрастит. —Ревнуешь? —Антошка звонко цокнул, закатив глаза. —Не переживай, пацан. Можно сказать, тебе посчастливилось увидеть моих скелетов в шкафу. Темноты они не боятся. —Тут где-то труп валяется? —Можешь сам упасть, я позабочусь о дальнейшей судьбе своего будущего преемника. Шутку Антошка бестактно проигнорировал, принимаясь расхаживать по поповским владениям смолл-класса. На боевик голливудского масштаба они натягивали очень с трудом, а вот на небольшой стандартный сериальчик по НТВ с лихвой хватило б и на второй сезон. По отсутствию лазеров и прочих секретноагентских штук Антошка допёр, что Попов не внебрачный ребёнок детей шпионов и не дальний родственник Смитов. —И всё же, ты работаешь наёмным убийцей? —зевая, спросил пацан. Его очень утомляли эти постоянные побеги и жизни бандитов, сил шастуновских не было. —Почему сразу работаю? Я развлекаюсь в свободное от работы время. —Интересные нынче у современных преподавателей развлечения. «Передовое будущее и чистая экология» — такой у тебя слоган? —Мне тоже нравится. Приглянулся? —Арсений кивнул на пистолет в руке пацана, чуть сощурив глаза. Он бы табличку около входа повесил и шипел, как в музее: ничего не трогай, держись от экспонатов на расстоянии двух метров, не фотографируйся, и не дай бог хоть одна пылинка не на своëм месте будет — маршрут в Питер заранее построен. Причëм Питер деревянный, чуть моложе нынешнего, там и подушка прилагается, и стеночки оббиты кружевом, словом, всë для комфорта вечно спящих людей. Попов не устанавливал свои правила и терпел нелюбовью к гостям только потому, что пацану можно. Он достоин лучшего, а то и больше. Антошка кивнул в знак согласия и, собрав всю свою неожиданно проснувшуюся смелость, направил пистолет на Арсения, прицеливаясь. —Давай-ка без этих шуточек, мой ствол будет побольше Пернача, —не страшно. Ему не страшно. То ли недельная усталость сказывалась на инстинкте самосохранения, то ли пофигистичный настрой и многоразовая угроза жизни совершенно не выводили из себя. Арсений подошёл к дулу вплотную, впечатавшись грудью в холодное железо, и с абсолютно расслабленным лицом расправился в плечах. Положил ладонь на руку пацана, переставил пистолет на место, где примерно находилось сердце, и сложил руки замочком за спиной. —Стреляй. —Не боишься умереть в собственной квартире? —Антошка дëрнул бровью. Он ожидал совершенно другой реакции. —Не боюсь. Если Шастун выстрельнет — Попов в очередной раз разочаруется в людях. Даже скупую мужскую за себя любимого не пустит — как-нибудь молча перебьëтся. Арсений Сергеич был совершенно расслаблен и спокоен, будто и не существует угрозы, будто в сердце ничего не упиралось. По глупости нажми пацан на курок и всë, окончен бал, погасли свечи, я, как оказалось, не так вечен. Попов раньше не знал, что чувствуют люди, на которых направлено дуло пистолета. Ему казалось, что ступор в этом случае вполне приемлем, что страх в глазах имеет место быть, что паника поглощает по весомой причине скорой кончины. Он не раз мог быть застреленным, но ни одна такая попытка, как ни странно, не заставляла его бояться погибнуть. Страхом его не сковывало, паникой не окутывало, холодом не обдавало. Попову было никак. Он особой боли не почувствует: если вплотную, то сразу насмерть, а смерть — последнее, чего Арсений боялся в жизни, ни раз успев взглянуть ей в чёрные глаза. Он Шастуна видел насквозь, и что у пацана просто рука не дёрнется — тоже. Зелёный совсем ещё, едва ли не птенец, вылезший из-под крыла мамки. За пять лет Арсений изучил Антона настолько, что ему впору бы сесть за сталкинг, а не лисьим взглядом пилить мальчишку и читать через два зелëных глаза с лопнувшими сосудами всë, что скрывалось под толстой коркой некогда бывшей уверенности в себе. Арсений благодаря своей наблюдательности видел чуточку больше. Арсений благодаря хорошему зрению видел пацана насквозь. Если Шастун выстрельнет — Попов просто похлопает ему, ибо его смог обойти малолетка. Даже гордость немного пошатнётся, потому что удивить Арсения ещё надо уметь. Такое поразительное спокойствие и наплевательское отношение к себе пугало. Антон давил дулом на грудь, чтоб под толстовкой остался отпечаток, а у самого руки тряслись, как от холода. Он ведь многого не потеряет, если с дури шмальнëт по центру, просто вещи свои соберëт и уйдëт, будто и не было его здесь. И плевать, что с ума сойдёт. Плевать, что потерю Арсения просто не переживёт. —О, кто проснулся. —Кто? —пацан резко повернул голову в сторону, куда смотрел Арсений Сергеич. —Боже, блять! —заорал не своим голосом, отскочив в другой конец комнаты, пока физик звонким смехом заливался. Весело ему. Собаки испугался — совсем уже кукухой поехал. Скоро отражения собственного бояться будет, недалеко осталось. Мопс на руках мужчины счастливо хрипел, вынув язык наружу, и огромными чëрными глазами Антошку рассматривал. То ли запоминая, то ли пытаясь забыть. —Не стыдно тебе религию и мат в одном предложении упоминать? Арсений Сергеевич аккуратным движением руки забрал из рук пацана пистолет, прижал собаку ближе к груди, тихо подошëл к пацану, встав за его спиной. —Ещë раз так сделаешь — природное обаяние не поможет, —щелчок затвора оглушил Шастуна, табуном мурашек пробежавшись по спине. Слюна стекала по глотке с трудом, поэтому он просто кивнул головой, удивляясь тому, что та до сих пор не прострелена. Арсений ствол в ящик тумбочки убрал, опоревшись на неë бëдрами. Смотрел на мопса с таким серьëзным лицом, параллельно дуя губы, будто животное во всех смертных грехах виновато. Только потом Антошка понял, что дразнил мужчина не собаку, а его. —Стыдно из нас двоих должно быть только тебе, —обиженно буркнул, неуверенно поглядывая на винтовки и калаши на стенах. Такое себе представление о логове именитого злодея, даже бесконечных коробок с кокаином и гранатами не было. —Эт чё это? —Ну, давай пройдёмся по конституции… —Пацан, давай ты в жопу пройдёшь, свои права я знаю прекрасно. У меня алиби железное. Не я минутой ранее хотел себе сквозную дырку в груди проделать. —Какое у тебя алиби? Тетрадки целый день проверял? —Начать стоит с того, что ты в данный момент на чужой территории находишься. —В с-смысле? —Это не моя квартира. Арсений поспешил на выход, напоследок щёлкнув по выключателю, оставляя Антошку в полной темноте, пока сам Антошка в своей излюбленной манере остался на месте тупить. —Минуточку! —Минуточки явно не хватит! Чем больше Попов ëрничал, тем сильнее у Антошки открывался рот. Он был невозможным. Не таким невозможным, чтоб его стерпеть было нельзя, а таким, что стыдно рядом становилось. Арсений всем взял: и умом, и красотой, и просто взял, разрастаясь в сердце с максимальной скоростью. Антошке казалось, что он не сможет больше и минуты провести рядом с физиком. Его замученный сонный мозг отказывался воспринимать происходящее, отчего рассеянность и невнимательность увеличивались в сто крат. А рассеянным наедине с физиком ему нельзя было никак быть. —Ты домой? —спросил Арсений, свысока смотря на сгорбившегося Антошку, пока тот шнурки завязывал. —Да, спать хочу. —Ложись у меня. Антон хотел отказать. Честно хотел. И он почти отказал, для самого же себя твёрдо решив: нет, нельзя, как Арсений его буквально до крайности одним взглядом довёл. И Антошка поплыл, без возможности вернуться и исправить все свои тотальные проёбы, он согласился. Неловко переминался с ноги на ногу, не решаясь надеть поповскую одежду. Она мешком висела на костлявом теле и была насквозь пропитана стойким запахом одеколона, от которого у Шастуна автоматически закатывались глаза. Пацан не знал, смотрел ли Арсений, пока он переодевался, но по стойкому ощущению тяжёлого взгляда на себе предположил, что смотрел. Уснул поразительно быстро. Вырубленный общей усталостью и двухдневным бодрствованием, снились Антошке счастливые мопсы, советские винтовки и улыбающиеся Арсении Сергеевичи в количестве одной штуки, которые смотрели на него в ответ с щемящей нежностью в глазах. Разбудило его наглым вторжением телефонной вибрации в некрепкий сон почти в десять. Звонила матушка, уже убежавшая на работу и переживавшая за своего отпрыска, целый день непонятно где пропадавшего. Сказать о том, что он целый день тусит со своим учителем и спит в его кровати Антошка не может, поэтому мастерски пиздит, что сидит у Макара и делает с ним дела мировой важности. С собакой, там, играет, чай пьëт, оружие чистит... Его святая ложь звучит настолько искренне, что впору было бы говорить ею всегда, заменив на правдивость. Антошка уболтал маму, ловко перевëл тему с себя на оставшегося на даче отчима, и рухнул спиной на кровать, спокойно выдыхая с чистой совестью. —Ильюша, значит-с. Попов смотрел с озорством в глазах и немного смехом. Со стороны коридора чем-то шуршал мопс, пока его хозяин издевался над своим учеником, прислонившись плечом к дверному косяку. —Не смей осуждать меня. —Лжецам нужна хорошая память, Антош. Надеюсь, ты знаешь об этом. Естественно, он знает, иначе для чего всë это? Он выращивал себя с панцирем, каждый стук о который — очевидный факт. И ему бы скинуть его, поменять на новый, пока старый на части не развалился, будь помимо чего-то другого желание выходить за рамки в среду окружающего комфорта. Антошка в явление родственных душ не верил никогда в жизни, даже если понимание было на ментальном уровне. Он знает все шаги наперëд только благодаря податливости характера, ловко формирующегося на глазах и в собственных руках. Мол, не можешь найти себе друга — создай его сам. И Антошка, совершенно не зная Арсения, как человека вне школы, знатно ахуевал, начав замечать за собой то самое понимание на ментальном уровне, что с обычными людьми ну никак не встретишь. Антошка глаза вбок уводил и голову немного вверх задирал, и Арсений тут же согласно кивал, также указывая глазами. Поднимал одну бровь — Антошка улыбался. Он в «своих людей» не верит, потому что каждый принадлежит сам себе, а не держится на коротком поводке рядом с бедром, чтоб чуть что — и фас. Он кодекс правил и чести не читал, но нутром чувствовал: будешь лезть — убьëт. И Антошка лез, как обезьянка цирковая. Не потому что был упëртый в силу своего зодиака, а потому что того потребовал сам Попов. Жестами требовал. Антошка ахуевал. Антошка удивлялся. Антошка выпадал. Каждый раз, стоило ему подойти к учительском столу после уроков, его переëбывало даже не от непозволительной близости, что Антону, как красная тряпка быку, а от самого факта складной работы. А так, если не брать в расчëт накрученный самим собой факт слаженности, он пока выходит следом за Арсением, тяжёлой поступью грохоча по асфальту. Впереди бежит мопс, рядом неспеша идёт физик, Антон старается смотреть на что угодно, кроме него, и при холодном вечере это выглядит так привычно, словно они — часть ежедневной рутины и буквально ничто в бесконечной вселенной. Антон бы хотел вечность ходить так с Арсением, трястись от холода и жмуриться от едкого дыма его вонючих сигарет. —Зачем? —Если родился неправильно, то и умер неправильно. Пацан замечает колючую щетину, разрушающую весь привычный образ опрятного физика, пока смотрит на мужчину. Он хотел бы быть с ним с самого начала, чтоб быть в курсе каждых событий и успокаивать при неудачах, а не лениво плестись рядом, стараясь не спотыкаться на ровном месте. Антошке хочется спросить, горит ли у Арсения грудь, как у него подбородок; ему хочется узнать, за сколько недель сойдут синяки с шеи и являются ли те слишком яркими только потому, что Попов тогда испугался не меньше его; ему хочется поговорить о первом заказе и работе в принципе. Не о работе примерным учителем, а о второй, с которой примера точно брать не нужно. Ему так хотелось просто говорить с ним. —Тебя всегда учили, что есть плохое и есть хорошее. Только хорошее работает для тебя, а плохое — против. Абсолютно нормальные, как кажутся, вещи становятся стандартными, и вот — тебя уже не переубедить, потому что ты имеешь чëткое представление хорошего и плохого. —И что хорошее может быть плохим, и что плохое хорошим. У него едва ощутимо бегут мурашки по рукам, стоит соприкоснуться пальцами и забрать сигарету. У него вообще всегда что-нибудь происходит, стоит посмотреть в уставшие синие напротив. —Почему я раньше этого не знал? —Антон берëт из рук Попова пластиковую ручку поводка, крепко сжимая еë в пальцах, второй рукой затягиваясь. Будь у Антона третья рука, они обязательно бы переплетали пальцы. —Потому что ты раньше не задумывался об этом. Всë очевидно донельзя, стоит только внимательнее рассмотреть. Знаешь, что самое тяжëлое? Понять, где хорошее, а где плохое. —Потому что оно может скрываться? Арсений фыркнул. —Потому что оно может быть слишком рядом. Пацан выпустил дым, поднимая голову кверху, пока Попов следил за ним, обводя взглядом тонкую шею. Антон думал, что мог бы сидеть дома и залипать в очередной видос, даже не улыбаясь ему. Мог бы давно собрать свои вещи и свалить подальше из дома, из школы — особенно. Мог бы родиться на другом конце мира, не имея никакого понятия о физике с холодным оружием в кармане. Всë это к тому, что они могли быть вообще не знакомы и ни разу за свою жизнь не встретиться, а тут находятся вместе слишком часто и много. —О чëм вы разговаривали с Павлом Алексеевичем? —тихо поинтересовался Антошка, пока в голове ураган драл листья с деревьев. —О том, какой ты тяжëлый и что мы скажем твоей матери. Как думаешь, экзамены сойдут за причину? —Арс. Арсений цокнул языком, закатив глаза. —Не хочешь к нам? —..в смысле? «К нам», как в нашу команду, воюющую не в ту сторону, или «к нам», как в Бесславных ублюдках? По лицу Арсения «к нам» больше походит на «к нам в подвал». Антошке не хочется попробовать жизнь со сломанными ногами и кашу в консервах. —Даю тебе время до конца недели. Сладких снов, Антон. Как у Тарантино всë-таки. Антошка хлопал глазами, смотря в след уходящему Арсению и путающемуся в ногах псу. Ему киношно хотелось броситься вслед, тянуть полы куртки и слëзно умолять остаться (в его случае — объяснить), кататься по грязной земле и завывать на всю улицу, но Антошка не из таких. Он показал фак в спину Попова и хлопнул подъездной дверью. Лучше ничего, чем так, говорят. Ну и не надо, ну и пожалуйста. Антошка, вообще-то, очень быстро остывает. Он любить не умел и уметь не хотел. У него душа не под то заточена, ему амурные эти дела по барабану и рисунков на тему расставания никогда у него не было. Потому что ему больше, чем похуй — ему поебать, и никто этого у него не отберëт, даже Арсений Сергеич с Павлом Алексеичем.