Где родился — там и застрелился.

Если бы Антошка самостоятельно выбирал себе хобби по душе, он бы сосал. И, о боже, как испорчена ваша фантазия, не продолговатые предметы со световыми мечами. Он бы был энергетическим вампиром и высасывал из людей кровь, вялыми телами оставляя их бродить по улицам. Вся учительская коллегия давно сошлась на мнении, что сие навык у пацана появился с рождения, ибо так издеваться над людьми не свойственно ни одному представителю человеческого вида. У него прекрасно получилось в седьмом классе довести учительницу математики до микроинсульта, учительницу русского в восьмом до пенсии и в девятом физрука до седых волос. Каждый из них твердил, что Антошка ошибается, но, к сожалению, никто не учёл того факта, что неправы они. Короче, свою позицию парень умел отстаивать так, как не умели самые отпетые ораторы. И всё бы было хорошо, не пользуйся он этим постоянно. Золотой билетик посчастливилось вытянуть женщине не самой приятной наружности и характера, учительнице химии. Она ворвалась в личное пространство немного сонного ребëнка и трясла за плечо в попытках разбудить. Антон, естественно, уважает её, но себя и свои личные границы куда больше. По итогу химичка была послана добывать свои химикаты на Марс, а Антошка к директору. И хлопок двери означал победу Менделеева, перевернувшегося в гробу. —И что мне с тобой делать, Антошка? Ни мозгов, ни совести, пожалел бы старую, ей внуков ещё учить. Если Добровольский каждую ночь не отмаливал грехи своих нерадивых учащихся, то неизвестно вообще, как он продолжал терпеть. С таким набором идиотов на квадратный метр свет виден лишь через петлю, но у Павла Алексеича удавалось держаться даже лучше, чем отлично. Всё же в людях ходила догадка, что Добровольский попивал, причëм попивал жëстко, но за все одиннадцать лет учëбы Антошки он ни разу не приходил с перегаром. Возможно потому что уважаемый человек, а возможно и действительно не пил. —Павел Алексеич, возраст — не причина уважения. У меня таких уважаемых полшколы, на всех не хватит, —обиженно бурчал пацан, закутавшись в свою толстовку, точно в одеяло. Одну ногу он подмял под себя, вторую скромненько пристроил на полке под массивным столом, подталкивая носком кроссовка ящик, тем самым открывая-закрывая его от скуки. В этом кабинете Антошке дозволялось больше, чем остальным ученикам и работникам высших органов. Из-за неугомонного пыла, хлещущего из пацана, словно из фонтана, он прописался у администрации школы чуть ли не с первого класса, еженедельно обхаживая директорские хоромы сначала со своей матерью, после четырнадцати лет в одиночестве. Шастун пообещал больше не разбивать окна посредством кидания в них тяжёлого от учебников портфеля, а Добровольский постараться уладить напряжённую ситуацию со многими учителями. Обещания с тех пор ни разу не нарушались, с возрастом Антон, как казалось на первый взгляд, стал спокойней. По крайней мере в стенах школы мог максимум драку учудить, за что — никого не касалось до случая первой смерти. —У нас, конечно, в стране свобода слова, но кто сказал, что ты будешь на свободе после своих слов? Арсений Сергеевич снова жаловался на твоё поведение, Мария Васильевна до сих пор с больничного выйти не может. Как ты понять не можешь, что за всë придëтся платить? —Пока такие, как Арсений Сергеевич, разделяют и властвуют, мы находимся в опасности. —Мы не в опасности, пацан, мы и есть опасность. Он смотрел с неким страхом в глазах, будто всё, что услышал — бред сумасшедшего. В какой-то момент, наверное, ему показалось, что он и есть тот сумасшедший, который не может отличить реальность от вымысла, забывая, что вымысел и есть реальность, что он — буквально ничто по сравнению с огромной галактикой, а Добровольский имеет хоть какой-то вес. Антон нервно бегал глазами по кабинету, не желая концентрироваться на чём-то одном. По его напряжëнным плечам несложно было догадаться о нервозности и обилии стрессовых моментов в последнее время. В какой-то момент даже показалось, что локти его дëргались от нервов, а глаза то и дело закрывались, едва успев привыкнуть к свету. То, что он не мог справиться самостоятельно, было очевидно. —Всë же мы должны поговорить с тобой. Он распластался по креслу, складывая руки замочком на животе, задрал подбородок, тем самым показывая свою заинтересованность. Павел Алексеевич добродушно предложил пацану чай и конфетки, будто пытаясь подкупить. И объективно он понимал, что его забота так себе сойдëт за подкуп. —Арс, насколько я знаю, уже сказал тебе. Титьки мять не буду, поэтому спрашиваю напрямую: ты согласен? —Согласен на что? Говорю же, что пользовался этим. Где-то после его слов звонко пискнула струна нервов. Мужчина почувствовал, как волосы на затылке поднимаются, спина твердеет, а брови непроизвольно ползут к переносице, расширяясь вместе с лëгкими. Он всеми силами сдерживал себя, лишь бы не придушить Антошку на месте. —Гспд, что за дети нынче пошли, —вопрос остался без ответа, лишь блестнул красными кругами от давления на глаза. У Паши затрещали нитки на спине пиджака. —Я чë, бля, френдли фаер, чтоб по своим стрелять? —Ты, блять, русская принцесса, с которой так интересно, напиздишь сейчас себе на мытьё коридоров по этажу, —пацан пискнул, стоило сжать его светлые волосы в руке и дëрнуть на себя. —И мне совершенно плевать, что эксплуатация детского труда карается законом. Ни ты, ни твой горячо любимый Арсений, у которого таких птенцов половина города, не смогут как-то повлиять на меня, вставляя свои пять копеек. Будешь выëбываться — полетишь без пинка под зад в другую школу, там жалуясь, как хуëво тебе живëтся. В конце вы все окажетесь в одном месте, как бы резво не скакали. Терпеть тут тебя никто не собирается. Наезды, может, и были лишними, но воспитание всегда будет к месту. И пока пашино лицо было абсолютно спокойным после столь резкого порыва, в глазах Антошки скакали бесята, искривляя его ребячью улыбку в кривом оскале. Этот ребëнок уже что-то придумал, намереваясь выкинуть если не последний, то запасной туз из своей худой колоды. Он был уверен в себе, как никогда, и точно знал, куда нужно бить, чтоб ранить побольнее. —Очень самонадеянно, Павел Алексеевич, думать, что на вас управы не найдëтся. Как бы вы не брыкались, не проебитесь. Попов вот проебался и к чему вы пришли? —улыбался так гаденько, смакуя на языке свою победу, пока его волосы жалко сжимали в кулаке, надеясь с корнями вырвать пару прядей. В тот момент он чувствовал, как втаптывал человека старше себя в землю, накрывая сверху могильной плитой. И даже плещущийся далеко в душе страх не мешал этому монстру, вдруг открывшему своë истинное обличие. От одного взгляда на него вдруг начинало предательски воротить. И как бы Добровольскому не хотелось убежать, он должен был довести дело до конца. Любой ценой. —И кто же встанет на кривую дорожку? Не говори, что ты, иначе моë предпенсионное сердце не выдержит. Какая-никакая устойчивость к стрессовым ситуациям помогала сохранять хладнокровие и мыслить рационально. Труднее становилось тогда, когда едва выросшая малолетка задавала свои правила, с азартом заглядывая в душу и шаря там своими костлявыми ручонками, намереваясь перевернуть с ног на голову абсолютно всё. —Я. В тот момент, кажется, у Паши потемнело в глазах, а лицо моментально постарело лет на пять. Хватка ослабла, пацан спокойно встал в полный рост, нависая над мужчиной, как минуту назад делал тот. Со своими двумя метрами в росте он не казался неуклюжим и рассеянным, даже со своей костлявостью и сгорбленной спиной вполне походил на шкаф, что не уебать, но прихлопнуть точно может. И гордость в тот момент за него никто не испытывал. —Потому что я согласен. У Антона была глупая привычка хлопать дверьми, тем самым показывая, что слово осталось за ним и придëтся хорошо поработать, чтоб переубедить его. Павел Алексеевич раньше и представить не мог, как перепрыгнуть целых два метра, но назойливая и очень неприятная мысль билась о стенки черепной коробки, показывая своё постоянное присутствие. —Дай бог умереть в своей памяти и на своих ногах. В любом случае, после того момента Паша с Арсением поняли, какого монстра подобрали буквально с улицы. И то, что раньше на все его деяния закрывались глаза, было большой ошибкой, для них двоих переросший в, блять, Армагеддон. Из маленького Антошки тот за несколько минут превратился в неустойчивого пацана, трясущегося от каждого порыва в его сторону. И Паше уже не было его жалко.

***

Даже когда Попова не было рядом, косвенно он присутствовал постоянно. Антошка покрывался мурашками от фантомного холодка, стоило ему раз так — и про Арсения вспомнить. Зациклиться, а после весь оставшийся день накручивать себя, нервно потирая потные ладошки. Попов в пацанячьей голове сидел безвылазно, словно прогрызал себе укромное местечко в мозгу. Антошка мог бы дать слабину и рассказать обо всëм, но нет. Мальчик он стойкий и не такое говно в лице Добровольского выдерживал. И то, что оно льëтся сплошным потоком на него — дело привычное, даже, можно сказать, обыденное, совершенно его не пугающее. Но даже в эту обыденность проникали свои минусы, коих раньше вовсе не было. Раньше Арсений не просил оставаться после урока. Раньше Арсений не просил оставаться после недельных прогулов его урока. Антону от этой неизвестности становилось не по себе. А ещë от слов Добровольского было плохо. Но последнее так, (не)приятное дополнение, под ухом постоянно жужжащее, только раздражающее. —Да не нервничай ты так. Все болезни от нервов, только венерические от удовольствия. Будешь на старости лет дохлятиком, меня зато вспомнишь. Арсений Сергеевич улыбался по-добренькому, приветливо растягивая уголки губ. Возможно, в тот момент ему хотелось ëбнуть Антошке, да посильнее, только об этом даже мне не известно. —Ну чего ты? Подойди ко мне. Пацан исподлобья поглядывал на Попова, не решаясь даже дышать в его сторону. После, конечно, неуверенно упëрся животом в стол, пальцами чудом удерживаясь за столешницу. Не нравилась ему атмосфера, невесомо парящая вокруг. От неë ломало, как Титаник об айсберг, после топило в ледяной воде, пытаясь привести в чувство. Антошку, наверное, под угрозой расстрела не осенило бы, а когда препод давит — и подавно. —Что случилось, Антон? —А вы типа не знаете? —неуверенно начал он. Мялся на месте, переступая с ноги на ногу, пытался ногтями кусок лака со стола отодрать и глаза за чëлку прятал, не решаясь смотреть на Попова. Ему казалось, что тот скрывает что-то. Причëм скрывает про него же. —Типа нет. —Типа ладно. Арсений закатил глаза, цокнув языком. За все годы работы всякие дети попадались, и почти ко всем можно было найти подход. Антон относится к числу «почти», к которым Попов так и не смог подступиться. —Смотри, —Арсений подошёл к своему креслу, поднимая кожаный дипломат. Звякнул молнией, после вовсе громыхнул пистолетом об стол. Он его просто кинул на столешницу перед пацаном, —это Перначь. Моя любимая пукалка, дорожу ею, как своими волосами. Антошка чуть вздëрнул бровь, молча спрашивая «и чë?». —Нравится? —слабо кивнул головой. Пацану не нужно было держать сие предмет в руках и проверять на дефекты. Дефектом рядом был он. В конце-концов с пистолетом он уже успел познакомиться. —Забирай. Недолгое молчание, прерываемое жужжанием ламп. Как-то плохо у Антошки с логикой, кто бы ему на пальцах разъяснил. —Что? —Он теперь твой, —уверенно сказал Попов. Ещë и, блять, пододвинул пистолет поближе, настаивая. —Ебанулись, Арсений Сергеевич? —С затвора знаешь, как снимать? Вот эту пимпочку дëргаешь и стреляешь, куда попало. Ну не прям куда попало, и не где попало, а в случаях чрезвычайной опасности. —Как, к примеру, сейчас? Юморил. Пытался с темы съехать, а у самого едва ли руки от интереса не дрожали. Хотелось побольше узнать, намного больше, если говорил Арс. И плевать Антон хотел на Добровольского. —Боишься меня? —Не то, что бы боюсь, но в кошмарах ты пару раз ко мне приходил. —Убивал тебя там, да? —спросил Арсений, максимально близко придвинувшись к лицу пацана. —Насиловал. Не самая приятная картина, но спасибо, что полюции не было. —Ты легально сшакалил у меня пистолет, теперь хочешь и сердечко забрать? У Арсения таких, как ты, половина города. Вот пусть этой половине и объясняет, а Антошка сам справится и всему научится. —А вы настолько легко поддаëтесь на уговоры малолеток? Думал, вы посильнее, Арсений Сергеевич. В тот момент Арсений понял, что урвал мальчика с, блять, сюрпризом. —Если план А не сработал, у тебя есть ещë 32 буквы. Если буквы закончились, просто вспомни, сколько ещë языков существует. —Я отказываюсь участвовать в этом говне. —Не хочешь или что-то большее? —Не хочу. —Я знаю наизусть твою ложь, будто гимн. Он бы и сказал что-нибудь, да только в голову ничего не пришло. Но то, что наша небольшая игра не закончена, он понял по пистолету, утащенному пацаном. Арсений надеялся на то, что остатки мозгов из башки не были оставлены на полках с пивасом и в художественном отделе.

***

—Запомни, пить нужно для увеселения души, а не блевания за углом, —с полной уверенностью говорил я, едва двигая тяжëлым языком. Антошка плëлся где-то рядом, щëлкая зажигалкой в попытках подкуриться. До этого он на всю улицу орал о том, что хочет стать космонавтом и летать вместо Белок и Стрелок, но тут же забыл о своих желаниях, стоило синей полоске на белом боку машины у подъезда предательски попасться на глаза. Новый обходной путь тут же возник в наших головах, посему мы продолжали переставлять свои конечности, желая побыстрее оказаться дома и в тепле. —Блевание за углом — как часть увеселения души. Иногда этот экстаз приходит неожиданно и слишком много счастья сложно удержать. Пацан истину глаголил, разбивая зажигалку об асфальт. Он смешно подпрыгнул, дабы удар был сильнее, и то дало свои плоды, едва видимым дымком расползаясь под ногами. Подкуриться у Антошки так и не вышло. Пацан был вообще никакущий: его тощие ноги подгибались, стоило тому попытаться встать прямо, выбритый ёжик на затылке оказался забавно растрëпаным, так как постоянно тëрся о ворот джинсовой куртки, циркуляры в проколотых ушах спутались между собой, вися друг на друге. Антон прибежал ко мне резко, звеня четырьмя бутылками пива, купленного со скидкой в ближайшем продуктовом от дома. О своих переживаниях он ни разу не проговорился, зато стал подозрительно напряжëнным, стоило мне сказать про смерть деда посреди жилого двора в самом разгаре дня. —И как ты к... этому относишься? —тихо, едва слышно спросил Шастун. —Мама носится с кладбищами, как угорелая, я ношусь с ней. Сам ведь знаешь, советскую закалку из души не вычленить, посему я молчу про ненадобность кладбищ. Нельзя ведь, чтоб мертвые с живыми были. Везде и всегда разделение будет. Глаза его, мягко говоря, были выпучены. Они казались настолько огромными, что в них можно было спрятать целый луг травы, маняще поблескивающий на солнце. Он замялся. А я даже не обратил внимание, мне было важно удержать бутылку в руках, иначе всë душевное лекарство впитается в землю, обогащая корни цветов хмелем. —А что в причине смерти ставят? —Убийство, что ставят. Склоняются к тому, что какой-то маразматик просто шмальнул с окна, как бы смешно не звучало. Сейчас ходят по домам из которых примерно мог произойти выстрел и опрашивают жильцов. Антошке хотелось быть мудаком. Только он от слова совсем не материалист. За ним было забавно наблюдать как за пубертаткой, которую постиг юношеский максимализм и она уверена, что умнее всех. Антошка свои умственные способности проявлял в поведении, искусно пряча любые отрицательные эмоции, могущие пошатнуть его какую-никакую уверенность в нём. Но как только стоило мне резко развернуться на месте, он что-то проговаривал одними губами, нервно бегая глазами сквозь меня. —Ты чë? —Не думал, что с нами под боком серийник живёт? Не первый ведь случай, когда раз так — и нет в центре города. —Серийник или не серийник касаться тебя не должно, а вот что дело не заводят — и подавно. Либо мы единственные, кто не знает нихуя, либо ничего нет. Я пытался его успокоить, а надобности в том тупо не было. Его голова была забита тем, что он вышел с сухой жопой, а на Арсения Сергеевича и подумать некому было. В этом плане ему, возможно, и повезло, только в остальном — нет. Долбоебизм не лечится даже медикаментозно. —Не забивай себе просто голову и пойдём быстрее, я домой хочу, —ныл, не подозревая о том, что в шаге от меня идёт патологический убийца. Если ему было всë равно, то у меня плохие новости для человечества в целом. Особенно для родителей, не смогших воспитать своего ребëнка духовно. Сейчас мне хочется рассказать эту историю всем, кому только можно и нельзя, только тропы все ведут к гробам, а за мой острый язык я могу провести остаток жизни с Добровольским. Ему не помешает компания, а мне есть, что обсудить. Как бы то ни было, Антон давно сидел дома, когда отчим зашëл к нему в комнату, перед этим трижды постучавшись. Выглядел тот устало и замучено. —Тох, собирайся, —хриплым от долгого молчания голосом проговорил мужчина. Собрался было уходить, как его остановили: —Куда? —В участок. Для дачи показаний. У Антошки поджалось очко. Не нужно быть ëбаным вундеркиндом, чтоб понять, по какому поводу его будут опрашивать. Пацан мог подумать о чём угодно, учитывая свою не самую лучшую репутацию. Мог даже предположить, что случайно засветился где-то в роли свидетеля, сам того не заметив. Мог подумать что угодно, если бы не одна причина вызова. Причина та — Арсений Попов.