Когда медицина бессильна

      — Добрый день, вас беспокоит главный врач международной психиатрической больницы. — равнодушно пробубнил Тино в трубку и передал ее Оксеншерне.       Матиас особо не вслушивался в детали разговора. Внутри него кипел гнев, страх и странная гордость. Эта смесь так и бурлила, силясь вырваться наружу в виде истерики, но Матиас лишь слушал  Викторию, которая что-то быстро-быстро лепетала на другом языке. Когда наконец доктор Бер положил трубку, он был бледен и, казалось, постарел на десять лет.       — Ну что? — спросила Виктория.       — Это официальный документ. В нем нет ошибок, — прерывисто сказал главврач.       — Так это значит… — тихо начал Кёллер.       — Да, то и значит. Что ж… думаю, нам уже пора, мы и так задержались.       Матиас на негнущихся  ногах поднялся со стула и безмолвно вышел из кабинета, за ним вышла и Виктория.       — Все же я офигеваю с тебя, ты ужасный везунчик и любимец судьбы. Это как… как будто… ты выиграл лотерею, не участвуя в ней! — изумленно сказала Вики.       — В каком смысле? — недоуменно спросил датчанин, делая усилие воли, чтобы повернуть голову к собеседнице.       — Дело в том, что за лечение Бондевика автоматически поднимают зарплату, ну, мол, сложный пациент, и все такое. Когда еще и речи о Хонде не шло на эту… возможность, так сказать, претендовал Баш, — девушка кашлянула в кулак. — Он пусть и не бедный человек, но деньги ценит. У него был авторитет, возможность лечить его, и потому на это место рассчитывал он, но видно не судьба никому из наших врачей повысить профкомпетентность, — ехидно ухмыляясь, завершила Виктория. — Но может ты встречал его. У него чуть длинные блондинистые волосы, тут еще его сестра работает. Не то медсестрой, не то еще кем-то, не знаю.       В это же время они спускались с лестницы, которая вела в холл, там находилась регистратура. Это было большое помещение, которое вело во множество коридоров, и сейчас там собралось очень много врачей и медсестер.       — Хм, сейчас видимо его и привезут. — тактично заметила Вики.       Двери комплекса распахнулись, и двое врачей и пациент рядом с ними зашли внутрь. Несколько человек разошлось сразу же, видимо оценив зрелище, а также возможность получить взыскание за отлынивание от работы. Некоторые же остались в холле, напряженно всматриваясь в лицо норвежского пациента.       Кёллер внимательно оглядел фигурку Бондевика. Он был худ и сам по себе тощ, ноги казались ослабевшими и едва двигались. Лицо норвежца было подернуто усталостью, а в ярко-лиловых глазах читался страх, словно у животного, которого привезли в новый зоопарк. Его кремово-белые волосы беспорядочно падали на бледное лицо, подчеркивая слегка выступающие на лице скулы. Он с недоверием посмотрел на своего лечащего врача и, словно приговоренный к казни, пошел дальше по коридору. Матиас и еще несколько врачей последовали за ним.       Вскоре они дошли до небольшой палаты для одного человека. Это было аккуратно убранная комнатка, в которой было не так уж и много мебели — средних размеров кровать, рядом тумбочка бледно-молочного цвета с двумя отсеками. Окна палаты выходили на небольшой парк при больнице.       Матиас слышал, как врачи норвежской больницы торопливо изъясняются с главврачом на норвежском. Доктор Бер лишь учтиво кивал головой. Когда они наконец ушли, Оксеншерна повернулся к Виктории и Кёллеру.       — Ну что ж… вот и все, — тихо сказал главврач. — Сегодня идите домой, осмотр проведет кто-нибудь другой. Завтра приходите к семи часам утра, вам все объяснят, потом вы начнете работать. Понятно?       Датчанин в ответ послушно кивнул головой.       — Ты тоже можешь идти, Виктория, — учтиво добавил он. — Идите. Тебе, Матиас, нужно отдохнуть, я вижу, что эта новость тебя очень взбудоражила, — мягко продолжил Бер.       Кёллеру не понадобилось еще одного предложения. Он еще раз кивнул и пошел забирать свои вещи, радуясь тому, что сможет хотя бы пять лишних часов повалять дурака.       Покидая стены комплекса, он почувствовал приятное облегчение, словно с него упало бремя врача и ответственность за здоровье пациента. Такое ощущение, что за пределами больницы я простой человек, и только белый халат обязывает меня быть врачом, — устало думал Кёллер.       На улице было тепло и солнечно. Ленивое осеннее солнце слабо прогревало уже промерзшую землю. Матиас шел недолго, ему показалось, что сегодня путь до дома был короче, чем раньше.       Скрипнул ключ в замочной скважине, и дверь открылась. За день тут ничего собственно не поменялось — все тот же диван, спальня, прихожая, ванная. Кёллер снял с себя пальто и сразу пошел в спальню, где тут же повалился на кровать. Надо было все переосмыслить, подумать. Но все же кто мог отдать такие бумаги на рассмотрение в Осло? Я работаю здесь всего три дня и меня мало кто знает, чтобы кому-то меня рекомендовать или таким изощренным образом мстить мне. Разве что… начальнику статистического отдела Тино…  — лениво размышлял Матиас.       — Минутку… — словно отвечая на свои мысли, сказал Кёллер. — Неужели Вайнямёйнен мог сотворить такое со мной? Ну да, эта сволочь и не такое наверняка может. Но это невозможно! Насколько я знаю, об этом договаривались еще задолго до моего прихода. Изменять бумаги перед самым приездом пациента это как минимум глупо…       Кёллер рассуждал не особо долго, и в итоге он пришел к выводу, что это ошибка, и Тино в этом не виноват.       До наступления сумерек Матиас успел сделать не особо много дел — убрал свою квартирку, отгладил свою форму до идеального состояния, отыскал где-то свои старые очки, видимо, чтобы выглядеть солиднее, перечитал учебник по психиатрии за пятый курс.       Сумерки застали его за чтением еще какой-то книжки по психиатрии. Матиас глянул на часы и, зевая, осознал, что нужно хорошо выспаться, тем более, нужно было явиться на работу на полчаса раньше. И потому, недолго думая, Матиас выполнил все вечерние водные процедуры и с самодовольным видом и спокойной совестью улегся на кровать.       Он не мог заснуть еще более получаса, образ его пациента не выходил из головы. Слишком странно это было… Почему-то ему казалось, что они чем-то похожи и будто их что-то объединяет. Хотя… может это просто по-детски шальное воображение рисовало несуществующие картинки. Матиас уснул, что-то недовольно бурча во сне.