Последующие пару дней прошли на редкость тяжело, состояние Лукаса от часа к часу колебалось. Когда мелькала смутная надежда на улучшение при виде спадающей температуры, результаты могли скакнуть ещё выше, усугубляя и без того паршивое состояние пациента. Дни и ночи Матиас проводил подле его постели, терпеливо выполняя все поручения и выслушивая очередной лихорадочный бред.
Только сейчас он понял, насколько сложно работать психиатром. В медучилище не говорилось об этом, никто из учителей не говорил, что придётся вот так безвылазно сидеть в больничной палате возле пациента, оставить которого — равносильно предательству.
Собрания подпольного общества также были заброшены, всю информацию ему сообщал Гилберт или Тино. И судя по их рассказам, никаких изменений не предвидится. Оставалось лишь надеяться, что всё пойдёт по наилучшему сценарию, ибо в противном случае ему придётся оставить своего пациента, что было чем-то брошенного в бою товарища.
Однако, прошло ещё три дня. Температурная кривая стала понемногу нормализироваться, да и сам Бондевик бредил меньше и начал наконец более-менее связно разговаривать. Проснувшись одной из ночей, Лукас обеспокоенно пошарил по кровати, словно что-то разыскивая. Под руку подвернулось лишь запястье Матиаса, задремавшего возле постели.
— Матиас? — хриплым голосом спросил норвежец. Вся и без того неспокойная и поверхностная дрема молодого врача тотчас же развеялась. От робкого прикосновения к запястью холодной ладонью по спине прошелся рой мурашек, а на лице выступил румянец.
— Д-да… что такое? — чуть приглушённо ответил Кёллер.
— Как хорошо, что ты здесь… — откидываясь на подушку прошептал Бондевик, не выпуская из рук запястье врача. — Боже, как болит голова…
— Принести обезболивающее?
— Нет, останься…
В сердце будто что-то ёкнуло, встало на свое место от этих робких слов сказанных в ночном полубреду. В горле непривычно защекотало. Матиас немного приподнялся, чтобы переменить позу. В полумраке едва ли можно было разглядеть изможденное лицо норвежца. И без того острые черты лица натянулись ещё сильнее, бледные веки наполовину прикрывали лиловые глаза — единственное, что всё ещё было ярким на лице. Кёллер неосторожно коснулся лба Лукаса, проверяя температуру и одновременно с тем убирая несколько прядей. В темноте будто бы что-то щёлкнуло, но лишь для Матиаса. Яркая пронзительная мысль озарила сознание: «
Я влюбился…»
На секунду стало тошно от одной лишь мысли, но потом пришла необъяснимая усталость.
Минуя собственное желание, Матиас убрал руку от ладони пациента и постарался улыбнуться. Он встал и молча вышел из палаты, намереваясь взять обезболивающего и подышать воздухом. Дыхание сбилось ото всех мыслей. Голова кружилась как волчок. Едва выйдя за дверь, Матиас прижался к стене и глубоко вздохнул. В коридоре было пусто и темно, впрочем, как и обычно. В остальных коридорах слышались шаги и изредка ругань. Должно быть, санитары идут на смену. Оттолкнувшись от стены Матиас устало побрёл наверх, в кабинет.
— И почему мне должно быть так стыдно за эти мысли… Почему мне кажется, что это ужасно… в этом ведь… это же… — тихо бубнил себе под нос Кёллер.
В замочной скважине кабинета щёлкнул ключ. Байльдшмидт уже давно ушел, кабинет был пуст. Датчанин раскрыл окно полностью и сел за рабочее место. На душе было паршиво, словно там кошки скребут, но вместе с этим мерзким ощущением было и иное — щекочущее и приторно-приторно сладкое. Это нечто вертелось где-то в горле пушистым комком, не давая успокоить бешено колотящееся сердце. Влюбился… впервые за столько лет?
— Нет, почему же… почему так? Я же… нет, это глупо… Шла бы речь о простой жизни, тогда в этом не было ничего такого, но ведь это не жизнь, работа, работа врача… Это непозволительно! Чисто из принципа, так нельзя… — Кёллер потер кулаками уже красные от недосыпа глаза и откинулся на спинку кресла. — Может мне показалось, может я устал… Так или иначе, это не должно вылезти наружу… Я должен отдохнуть, выспаться и на свежую голову всё обдумать… хотя какой же я эгоист. Мне в голову ударила какая-то мысль и ради неё я готов бросить всё. Нет, так нельзя… В прошлый мой отгул всё прошло ещё более скверно…
Матиас встал с кресла и вновь подошёл к окну и глубоко вздохнул. Лучше от этого не стало, голова все равно кружилась и было противно самому себе.
— Отрицать то, что я умудрился влюбиться в своего же пациента глупо, — сказал он куда-то в темноту ночи. — Мне остаётся принять этот факт и… видимо смириться, — Кёллер тяжко вздохнул и наконец закрыл окно. Он повернулся лицом к двери и прикрыл ладонью глаза. «
Лукас не так холоден ко мне, как раньше, может быть…» — мысль не была озвучена, хотя смысл вполне был ясен. — «…
что-нибудь из этого и выйдет», — расстроенно подумал Кёллер. Постояв еще пару мгновений, Матиас взял из тумбочки пару таблеток обезболивающего и поспешил обратно в палату.
Лукас к этому моменту снова забылся слегка лихорадочной дремой и лишь сильнее зажал веки, когда врач вошел. Датчанин визуально оценил положение пациента и, наблюдая за почти спокойным сном парня, уселся в принесённое им же кресло. Подогнув ноги под себя он стал с интересом изучать полутёмный силуэт Бондевика. Что же его так зацепило? Что заставило с новой силой взыграться чувства? В нём, ещё молодом мальчишке? Что же он увидел?
Хотя, противоположности притягиваются. А они были почти по двум берегам огромной реки. Им никак не встретиться, и это ужасно. Это и гложет.
Смысла сидеть без сна всю ночь не было, и после недолгих размышлений Матиас задремал. Спать было неудобно, всё равно что в метро — от любого шороха вздрагиваешь. Возможно, так матери сидят у постелей своих детей, когда те болеют… Или влюблённые.
***
Рано утром его разбудила Виктория, которая искала Кёллера всё утро.
— Ты что, тут всю ночь просидел? — обеспокоенно спросила она у ещё сонного врача. В ответ датчанин лишь неопределённо покачал головой.
— Понятно… ещё один трудоголик, который от койки пациента не отходит. Тебя Бер искал, просил подняться к нему в кабинет.
Остатки беспокойного сна тут же улетучились и сменились лёгким волнением.
— Зачем? — резко вскакивая с кресла, чуть не крикнул Матиас.
— Что ты как ребёнок, господи! Почему я должна знать? Просто просили передать, чтобы ты зашёл, — непринуждённо пожимая плечами, ответила Вики.
Матиас задумчиво покачал головой своим мыслям и молча осмотрел спящего Лукаса.
— Пойдём, — коротко бросил врач и вышел из палаты.
После крайне неудобной ночёвки ломило ноги и шею, а утренний мандраж ещё не прошёл. Нетвёрдой походкой пьяного он шёл по лестнице к нужному кабинету. На слабый стук послышалось спокойное «Войдите», и Кёллер зашёл, чуть прищурив глаза от яркого света ламп.
— Ах, это ты, Матиас, — поднимая взгляд от бумаг, сказал Оксеншерна. — Садись, надо поговорить.
Стало ещё хуже. По телу прошёлся холодок, что-то внутри дрогнуло, но Матиас послушно сел.
— Что вы хотели обсудить? — с напускным спокойствием спросил датчанин.
— Не переживай, ничего серьёзного. Просто ты уже который день ночуешь тут почти без сна, все заполняешь бумаги и следишь за пациентами. Не то чтобы это плохо, но врач в первую очередь должен заботиться и о себе. Ты в зеркало себя видел? Не хватает клыков, а так — настоящий вампир. Я хочу предложить тебе взять отгул-выходной. Отоспись хорошенько и вернёшься к своим обязанностям. Да, знаю, о Бондевике мы позаботимся.
Кёллер измученно потер висок. Отгул — вещь соблазнительная, особенно, когда её предлагает сам начальник.
— Хорошо, но только на один день. Я не могу быть уверен, что всё будет в порядке, — неохотно протянул Матиас. — Позвольте ещё вопрос?
— Конечно.
— Почему вы обо мне так заботитесь? У нас полно других сотрудников, которые уже месяцами не были дома, почему же вы так с ними не беседуете?
Бер глубоко вздохнул и покачал головой.
— На то есть свои причины. Во-первых, ты новенький, тебе нужно уделять внимание, во-вторых… — Бер осмотрелся. — Мы же не чужие друг другу. Поэтому иди, выспись и возвращайся завтра. Всё будет хорошо, обещаю.
***
Уговаривать не пришлось. Петли двери приветливо и по-родному скрипнули, впуская хозяина в квартиру. Тут всё было так же, оно и ясно, днями тут никого не было, чему ж тут меняться. Матиас лениво бросил пальто и сумку в прихожей и без сил повалился на диван.
Сейчас, когда не было бумажек, которые надо заполнить, мысли пожирали голову с двойным усердием. Уже где-то в полудреме, на периферии сознания родилась мутная мысль: «
И все же, я люблю его…»
