Земля Сибирь

А в тех заемных деньгах я заимщик Анофрей заложил и подписал к нему Гарасиму в Ыркуцком на посаде двор свой с подворною землею и с огородом...

«…Занял есми в Иркуцком у присыльного человека у Гарасима…», — старательно писал Сенька кабалу. Повернулся через плечо к скучающему на лавке заимодавцу: — Как тебя по батюшке? — Иванов. Сенька продолжил: «…Иванова сына Кондратова…». — А денег… — Десять рублёв, — быстро ответил заёмщик — низкий коренастый мужик Онуфрий, уже не первый раз влезавший в долги. Всего месяца с полтора назад он заложил свою баню, а нынче мог потерять и весь двор с огородом и лавкой. Мог, конечно, и вернуть, но, с учётом того, как Онуфрий пил, вероятность была мала. Впрочем, Сеньке до того дела не было. Добравшись до срока возврата долга он записал: «…до Николина дни Вешняго…». Хотел было вывести год, но следивший за ним старый подьячий Иван Сазонов остановил: — Словами пиши: сто девять десят третий… — Зачем?! — Так надо. — Никогда не было такого… — Было! Почто, блядин сын, со старшими споришь? Сенька смолчал от греха подальше и написал, как было велено. Дальше стало проще. Устройство Онуфриева двора, который надобно было описать, Сенька знал хорошо. Сам Онуфрий и Герасим уныло молчали. У маленького окна топтались послухи, оставляя на почерневшем полу весеннюю грязь. Иван Сазоныч почёсывал окладистую бороду и лениво поглядывал на Сенькины строки. Под потолком душной приказной избы бились первые проснувшиеся мухи — откуда только берутся. Когда Сенька подбирался уже к концу кабалы, грохнула дверь, и вошёл воевода Афанасий Тимофеевич. Сенька прикусил губу и склонился к столбцу. Воеводу он не то что шибко не любил, но побаивался. Тот был скор на расправу и подчас жесток. Едва Афанасий Тимофеевич вошёл, избу заполнил его звучный бас. — Опять тут народу, как грешников в церкви в воскресный день. Что пишешь? — Заёмную кабалу, — пискнул Сенька, вжав голову в плечи. — А, кончай её скорей. Будешь память приказчику на Оек писать. Там староста убёг, пущай нового выбирают. Сказывали первой, де, помер. А потом жена его пришла. Говорит, ушёл и добро снёс. И куда его черти понесли в такую грязь! Небось, думал, не станем искать. Как же! И не таких сыскивали. Нынче как раз казаки за море за рудой идут. Глядишь, там и объявится. Сенька вслед за Иваном Сазонычем улыбнулся. Увидав, что воевода нынче в добром настроении, выдохнул и продолжил своё дело. «Подлинную закладную кабалу писал по заёмщикову велению площадной подьячей Сенька Андреев сын Каргопол…», — вывел он последние строки. Хотел было поставить год, но остановился. — Иваааан, а здесь тоже словами писать? — Какими словами? — гаркнул вместо подьячего воевода. Иван побелел лицом. — Полностью то бишь: сто девять десят третий, — медленно проговорил Сенька, — как в начале. В каком таком начале, пояснять не пришлось, ибо Афанасий Тимофеевич уже сам заглядывал через плечо. — Иван Сазонович, ты что ли заставил так писать? Ой, шутник! — воевода захохотал. Едва не ставший седым подьячий мелко закивал, растягивая спрятанные за усами губы в улыбку. Послухи зашептались между собой. Сенька записал: «...РЧГ марта в 15 день», и подумал о том, что надо бы найти, кому приложить руку за неграмотных послухов. Шутка с годом была несмешной, но хотя бы безобидной.