Тео

      Комната в брызгах шампанского. Пробки валяются под ногами, вместе с обрывками фольги. На стене — подсыхающее пятно. Первую бутылку открывала Клэр.              Голоса и смех сливаются с музыкой. Колкие пузырьки поднимаются к самой макушке легкой щекоткой. Я тоже смеюсь, задыхаясь от стремительного чарльстона. Подошвы бьют по паркету. В балконные двери брызжет дождь с ароматом мая. Клэр быстро устает от танцев и куда-то теряется. Временами я слышу ее голос за звуками саксофона.              — Поехали к морю, — шепчет Матиас, обнимая меня за шею горячей рукой. Жар расходится от него волнами, вместе с запахом смолистого дерева. До галереи он успел побывать в мастерской. Я достаю из его волос завиток сосновой стружки.              — К морю? — я слышу ревнивые нотки в своем голосе. — Поехали. Я знаю милое местечко…              Матиас улыбается с загадочностью Джоконды.              — Я хотел познакомить тебя со своими. На пасхальных каникулах.              — Своими кем?              Комната перестает кружиться. Я недоуменно хмурюсь Матиасу в лицо.              — Двумя котами и собакой, — он смеется, морщится, как от яркого солнца. — Ну, еще сестрой и предками.              Я молча прижимаюсь к его плечу. Наверное, что-то с нами не так. Ведь где-то здесь должен быть нелепый конфликт третьего акта. Всегда терпеть не могла этот штамп.              Раздробленный абажуром свет покачивается над нашими головами. Музыка замедляется, люди слипаются в парочки.              — Ну?              Я вдыхаю смолистый запах его волос и вижу высокий берег, и солнце, обнимающее красноватые стволы сосен. Шум проспекта становится неотличим от шума прибоя.              — Я не говорю по-испански.              — Ну и что? Знаешь, как испанцы говорят с иностранцами, которые их не понимают? Мы просто начинаем сильнее махать руками и го-во-рим вот так мееед-лен-но, — артикулирует он, давясь восторгом от собственной шутки. — И улыбаемся, чтобы никто не чувствовал себя идиотом. А котам тем более плевать, они тоже по-испански не говорят.              Я смеюсь. И тут вижу Клэр. Она свернулась в дальнем углу дивана, устроив голову на жестком подлокотнике. Глаза у нее закрыты, скулы сверкают от осыпавшихся блесток.              Выскальзываю из рук Матиса, подкрадываюсь ближе. Она медленно и глубоко дышит, на кончиках пальцев покачивается полупустой бокал. Уснула, где играла. Как маленькие щенята. Я набрасываю на нее плед.              — Вечеринка окончена, — говорю я Матиасу, указав на посапывающую в плед Клэр. Вылавливаю из толпы Мишель. — Нужно попросить всех разойтись.              Через десять минут в квартире остаются только самые свои. Я выключаю музыку, Мишель закрывает балкон.              — Может отнесем ее в комнату? — шепчет она.              — Разбудим, — качает головой Матиас. Он курит гвоздичную сигарету и иногда посматривает в мою сторону.              Прикрыв дверь в гостиную, немного мнемся в коридоре и стекаемся в кухню, допивать из кружек шампанское. Поль гремит посудой в мойке, все вокруг блестит от воды. Хаоса от него больше, чем порядка, но никто не рвется вмешаться.              — Мишель, ты знаешь, чем кормить уток?              Она выгибает подведенную изумрудным бровь и закуривает, едва оторвавшись от своего телефона.              — Тут подвох какой-то? Хлебом.              — Нет, хлебом нельзя.              — Почему еще?              — От хлеба утки дохнут, — поясняет Поль, не отвлекаясь от своего занятия.              Матиас скрипит, раскачиваясь на своем табурете:              — Да с чего вы это взяли?              — Эми сказала.              — Кто такая Эми? — Мишель поднимает взгляд от экрана.              Я пожимаю плечами. И правда. Кто такая Эми? Нужно чаще появляться в университете, может, тогда смогу поймать ее и выяснить.              Покончив с посудой, Поль гасит везде свет, оставив только лампу с покосившимся абажуром в самом углу. Мы сидим в теплом пыльном мраке. Табачный дымок серебрится в неподвижном воздухе. Слишком спокойно, чтобы говорить. Вечер окутывает меня нежным шелковым коконом. Длинные тени растений, цветочные горшки и мятые занавески, початая бутылка шампанского, расставленная на плите разномастная посуда, поблескивающие лужицы воды у мойки — все пропитано умиротворением.              Поль скручивает себе сигарету, сплетает на столе руки, опускает на них подбородок. Контур лица обрамляет неловкая щетина — кустики черных волосков тут и там, как мозаика, собирающаяся в намек на бороду.              — Мне будет вас не хватать, — вдруг говорит он невнятно. Сигарета пляшет в губах, вычерчивая дымом углы кардиограммы.              — В смысле? — Мишель опускает руку с телефоном.              — Ну… потом, — Поль неопределенно дергает плечами. Его взгляд уперся в тени кружек на столе, усыпанном сухими, как осколки ракушек, хлебными крошками. — Когда все это кончится. Когда все типа… станут слишком взрослыми.              Мы с Матиасом встречаемся взглядами, и он слегка улыбается. Тень на его лице плывет, искажаясь, западая в углы.              — Не понимаю, о чем ты, — громко произносит Мишель. Она плещет в кружки остатки шампанского, не ровно, наугад. В полумраке я не вижу, но вспоминаю тонкий контур морщинок в уголках ее глаз. Странно вспомнить, что она из нас самая старшая. — Нет никаких взрослых, не выдумывай.              Я беру свою кружку. Пузырьки рвутся из нее мне навстречу, искрятся в свете лампы.              — В его возрасте простительно верить во взрослых.              — Эй! — вскидывается Поль, но все тихо смеются.              Матиас похлопывает его по плечу:              — Никто тебя не осуждает.              — Да лааадно вам, — Поль тоже хватает кружку, капризно выпятив нижнюю губу. Я снова фыркаю.              — За безобидные заблуждения, — я салютую остатками шампанского, все поднимают свои кружки. Вечер снова сворачивается в кокон. Я нахожу под столом острое колено Матиаса и думаю, сколько испанских слов успею разучить до Пасхи.              — Кстати, — говорит Мишель, когда мы с Матиасом собираемся уходить, — уткам не вреден хлеб. Но лучше кормить их зерном. Или овсяными хлопьями.              — Кто сказал? — я давлюсь зевком.              Мишель улыбается поверх телефона.              — Гугл.