Все просто

Приставленные к шее ронина нож и к моему боку вакидзаси заставили лисицу нервно сглотнуть. В наступившей тишине мой голос нежно прошелестел: — Мэй… Он — враг? Лисица быстро помотала головой из стороны в сторону. — Не бойся, он тебя не тронет, — чуть сильнее прижимаю нож, чувствую вакидзаси у своего бока отчетливей. Снова мотает головой. «Даже жаль», — подумалось. Через секунду я шагнул вбок, убирая нож. Так тихо, что, если бы клинок не касался его кожи, ронин бы и не услышал, не почувствовал мое присутствие. Обстановка в комнате немного разрядилась. Ронин, опуская вакидзаси, внимательно смотрел на меня, видно вспоминая нашу встречу возле постоялого двора и пленника в ужасном виде. Я, игнорируя его взгляд, обратился к Сатоши. — Жуткий, чем ты ее так напугал? — И ведь знал же, что не стоит Сатоши к ней заходить. Сам бы справился. Тихо. Все лица обратились к кицунэ. Лисица прижала уши к голове, словно стараясь скрыться от наших пронзительных взглядов. — Мэй, ты не могла бы… — голос ронина слева. — Время нужно, — неизвестно, сколько он пробыл рядом с ней, но, видно, превратилась в лису при нем она в первый раз. Я посмотрел на ронина и про себя хмыкнул. Взгляд не испуганный, любопытный. Встречался с ёкаями раньше. — Идем, неведьма. Лисица послушно последовала за мной в комнату, из которой несколько минут назад в страхе выскочила. Я принялся поправлять ее всклокоченную от борьбы с Сатоши постель, попутно объясняясь. — В город пришли утром. Ронина из «Белой цапли» встретили почти сразу, возле твоего окия ходил. Проследили. Пришел туда же, куда ты в письме указала. Из дома не выходила — непонятно, силой держит, написать заставил, или боялась попасться страже. Решили пойти ночью. Лисица слушала меня, осторожно приближая нос к разглаживающим складки одеяла ладоням. Извиняется. Легко коснувшись пушистой головы рукой, встал, выдохнул. — Сама быстрее успокоишься, — закрыл за собой сёдзи, напоследок увидев виноватую мордочку. Прежде чем обернуться к ронину и Сатоши, чуть улыбнулся в полупрозрачную бумагу. Живая и невредимая. Ронин следил за мной взглядом, в котором сквозило беспокойство. Неприятно, когда подставляют нож к горлу, согласен. Неожиданно он легко поклонился мне, затем Сатоши. — Мы не были представлены друг другу. Мое имя Масамунэ Араи. — Кадзу, — я чуть склонил голову в знак приветствия. Извиняться за ножик у твоего горла не буду, ронин. Он, кажется, и не ждал. Понятливый. — Сатоши, — представился синоби. Он ставил чайник на огонь и ухмылялся. — Как твоя ведьма хвостатая? Цапнула меня, между прочим, — он показал мне слегка кровоточащий укус. — Она не ведьма, — получилось чуть резче, чем хотелось. Сам виноват, незачем было так пугать ее. — Не при смерти, никто не угрожает, не надо из тюрьмы вытаскивать. Два дня мчались как угорелые, думали, спасать надо, — хмыкнул Сатоши, словно жалуясь ронину на свою нелегкую судьбу. Ронин с интересом взглянул на меня. Я тихо цокнул языком, заставляя разговорчивого синоби умолкнуть. Он жалобно добавил: — Еще и покусали, — и затих под моим взглядом. — Мэй побеспокоила по делу, — вдруг подал голос Масамунэ. — Успокоится, и поговорим. — «И незачем подслушивать, лисица», — заметив мелькнувшую тень на сёдзи, про себя улыбнулся я. Не собираемся мы драться. — Здесь есть чай? — выдает Сатоши. Ронин кивает, подходит к полкам. Я осмотрел комнату. В голову пришла мысль, что она довольна обжита — Масамунэ и Мэй явно жили тут несколько дней. В груди кольнуло. Зачем она сюда вернулась? Как замешан ронин? Сатоши повозился у стола, разлил чай. Я сел, изучая оставленную в углу корзину с какими-то травами. Сатоши протянул стоящему поодаль ронину кружку с напитком. Ронин с ноткой сомнения во взгляде взял чашку из рук синоби, но пить не стал. Не доверяет. И правильно делает. Еще не знает, кто мы, но чувствует, что зло. Сёдзи с тихим шуршанием отъехало в сторону. Мэй. Я хотел обернуться на тихие шаги кицунэ, но не посмел. Взглянул на ехидное выражение лица Сатоши. Видимо, Мэй виновато смотрит на меня. Приятно. — Всё хорошо? — спросил ронин. Слишком участливо. Я медленно обернулся к гейше. Она смотрела прямо на меня. — Теперь да. Дрожь по телу. Медлит, не садится к столу. — Мы с господином Араи познакомились, можешь нас не представлять, — хмыкнул Сатоши. Лисица продолжает смотреть на меня, нервно перебирает пальцами рукава кимоно. — Кадзу, прости, что побеспокоила, — в глазах гораздо больше слов, и я их вижу, лисичка, произносить необязательно. — Рада тебе. И я тебе. Очень. В ответ лишь тепло, насколько позволяют мышцы обычно неулыбчивого лица, улыбаюсь. — Приехали мы двое, а рады только тебе, — складывает руки на груди Сатоши. Еще мгновение гейша смотрит на меня, хочет выразить глазами всю благодарность, и переводит взгляд на Сатоши. Кланяется. — Спасибо вам обоим. Садится рядом, аккуратно поправляет кимоно, слегка задевая пальцами мое бедро. Нарочно? Нет, смущается. Поднимает взгляд на ронина, следит за выражением его лица. Боится, что из-за проявившейся второй ее сущности он будет по-другому к ней относиться. Снова укол в груди. Что здесь успело произойти? Смотрю на нее украдкой, а хочется открыто, жадно, рассматривая, считывая на прекрасном лице отсветы ее скрытых мыслей и ответов на свои вопросы. — В человека быстро вернулась, — говорю. Улыбается открыто, даже горделиво. — Продолжаю учиться магии. — Хорошо, — собираюсь с мыслями, — Теперь, Мэй… Напряженно смотрит. Да, вот так, сразу к делу, лисичка. — Объясни, что делаешь в городе, из которого еле выбралась? Выбрались. Вместе. Едва уцелели. Вернулась с ронином. Чем заманил тебя сюда, красивая? Зачем пошла с ним? Под моим тяжелым взглядом гейша сбивчиво начала рассказ. Ронин уточнял некоторые детали, связанные с они и рэйки. В такие моменты Мэй нервно перебирала пальчиками на коленях, украдкой смотря в мою сторону. На моем лице — ничего. В глазах — всё. Страх, что подвергалась такой опасности. Восхищение, что не побоялась встретиться с ней лицом к лицу. Отблеск ненависти к ронину, что заставил ее пережить такое. Облегчение, что сидим сейчас рядом. — Кадзу, сюда надо было вернуться, — все еще просит прощения. Давно простил, лисичка. Я не вправе приказывать тебе, как поступать. Не смотри так пристально, все мысли мои увидишь. Или смотри. Молчание. — Необходимо собрать информацию о Такуме Годо, — сказал Масамунэ, обращаясь ко мне, — Вы, синоби, в этом профессионалы. — С чего ты взял, что мы ниндзя? — Сатоши недовольно взглянул на Мэй. Проследив его взгляд, ронин проговорил: — Мэй не говорила, к кому хочет обратиться. Не выдала. Молодец, лисичка. — Я разных воинов видел. Понять несложно, — непроизвольно потянулся к горлу, но остановил руку, досадуя на себя. Вместо этого вытащил откуда-то и положил перед собой кошель, внутри которого звонко перекатились монеты. Мэй вздрогнула. — Этого хватит? Сатоши пересчитывал монеты, потом проговорил что-то про сроки. Я смотрел на гейшу. Что-то происходило внутри нее. Нет. Нет, не говори этого, прошу. Я закрыл глаза. — Сколько будет стоить убийство? — монета выпала из рук Сатоши и покатилась к ее ноге. — Чье? — спросил удивленный синоби. — Привратника. Или его поиски, — смягчила она свой тяжелый вопрос, будто все это время пыталась свыкнуться с мыслью, что вообще произнесла слово «убийство». Смотрит на меня. Ищет поддержки. Заглядывает в самое нутро, пытается пробиться сквозь неприступную маску. Не может. Сатоши отвлек ее на себя, рассуждая, что вряд ли клан возьмется за такое, и даже если, вряд ли у Мэй получится расплатиться. — Расплачусь. Колдунья, работающая на клан столько лет, сколько понадобится. Нет. Не понимает, во что ввязывается. Не понимает, что хочет сделать. Ронин смотрит одобрительно. Что ты делаешь, ты же знаешь, чем все может обернуться! Найдя поддержку хоть с какой-то стороны, кицунэ добавляет: — Я хочу обсудить заказ. Довольно. Встаю. — Поговорим? Наедине. Гейша бросает на меня удивленный взгляд, но послушно поднимается и идет следом, во двор. Иду по неглубокому снегу дальше от входа, пытаюсь охладить свой гнев. — Ты всерьёз? — получилось довольно грубо. Смотрит на меня строго, прямо. Глаза чуть сощурены. — Пути назад не будет. Если клан возьмется, ты подпишешь контракт. Глаза расширились. — Контракт? — Так делают при серьезных заказах. Чтобы заказчик не обманул синоби. Если поймают, наказание несут оба: и заказчик, и исполнитель. Молчит. Смотрит. Делает шаг навстречу. — Не собираюсь предавать вас. И не передумаю. Упрямая. — Меня не перестанут искать. Нервно выдыхаю. — Красивая, крутишь. Ты ведь не спрятать просишь. Я бы помог. Я бы спрятал. Никто бы не узнал, где ты, где я. — Где бы я ни поселилась, всегда буду опасаться, что найдут. Каждый день, много лет страха. Я понимал ее. Но видел, читал на белом лице, что это не главная причина. — Криво, Мэй. Все не то. Отвернулась. Провела тонкими пальчиками по стволу сосны, что росла во дворе. Собиралась с мыслями. Я не торопил, смотрел на задумчиво перебирающие иголки пальцы, как кицунэ специально накалывает подушечки на острую хвою. — Если на моей руке та самая печать, — так и не повернулась ко мне, — все смерти, которые произойдут, пока меня ищут рэйки, будут на моей совести. А вот это уже сложно понять такому, как я. — Непонятная, какое тебе дело? Приближаюсь на шаг. — Я не смогу с этим жить. Хочу подойти ближе, но догадка, словно укол ножа в грудь, пронзает тело. Останавливаюсь. Гляжу, ищу ответ, не задав вопроса. — Твои мысли или нового знакомого? — решаюсь спросить. Навязал ей чувство вины, чтобы привести сюда. Хитрый. Расчетливый. — Мои, — чуть поморщилась. — И мое решение. Масамунэ ни при чем. Пауза. Смотрит чуть с вызовом. Смягчается, вдруг легко улыбнувшись. Гейша. — Спасибо. Что? Спасибо? Глядит на меня, видит, что не понимаю ее. — Ты приехал. Быстрыми шагами сокращаю расстояние. Едва касаюсь рукава ее кимоно. В глазах читаю: хочет, чтобы прикоснулся. Я тоже хочу, неведьма. Подношу ладонь к ее лицу, глажу идеальную скулу костяшками пальцев. Невольно закрывает глаза от удовольствия. Мягкая, нежная. Нужная. Конечно, я приехал. Короткий выдох, открывает глаза, смотрит серьезно. — Ты поможешь? — надежда. — Я — да. За клан решает Такао, — не хочу убирать руку. Не могу. — Правильно сделала. — вопросительно поднятая бровь. — Написала мне. Улыбается. С неохотой отнимаю руку от ее лица. Задержала мою ладонь своей. Пробежала пальчиками по внутренней стороне. Такая тихая ласка, почти и не ласка вовсе. Но в ней — вся нежность. Глаза ее говорят — остаться бы так навечно. Плечи говорят — обними и не отпускай. Губы говорят — целуй меня. Рассудок говорит: — Вернемся в дом. Еще мгновение, прошу. С трудом отрываю взгляд от прекрасного лица, оборачиваюсь к дому. Руки моей не выпустила, держит. Тонкие пальчики обвили мой мизинец. Словно боится, что, если выпустит, вдруг исчезну. Нет, лисичка, теперь куда ты, туда и я. Сатоши вопросительно посмотрел на нас. Заметил мой мизинец в руке гейши. Ронин тоже. Думал, лисичка смутится, уберет руку. Нет, держит. — Что скажешь? — Сатоши складывает руки на груди, уже знает мой ответ. — Устроим им встречу с дзёнином. Садимся к столу. Мэй взяла в руки чашку, отпила чай. Ронин едва заметно выдохнул, последовал ее примеру. Все это время не доверял. Мэй рассказала о ситуации с ее окия. Сатоши вызвался помочь, чтобы не сердилась, что напугал. Обращаюсь к синоби: — Надо «почистить». — Надо бы. Вдвоем? — Сам. Занимайся гейшами. Мэй смотрит. Напряженно, с подозрением. Так надо, лисичка. И мне приятно будет. — Что вы имеете в виду? — голос тонкий, вот-вот сломается. Догадывается, кажется. — Смерть некоего судьи, который видел, как ты превращаешься в лисицу, — произносит Сатоши. Гейша испуганно смотрит в мои наверняка непроницаемые глаза. Жалеешь, что так отчаянно цеплялась за мой мизинец? — Нет. — твердо, но с едва уловимой мольбой в голосе, произносит. Сатоши прищурился: — Что за глупости? Прониклась к нему? Так впечатлил? — Осторожнее. — Мой взгляд острее ножа, голос, как скрежет клинка о клинок. Сердце пропускает удар. Сатоши втянул голову в плечи. — Извинись. — Прости, Мэй. Короткий кивок гейши в сторону Сатоши. Смотрю на него еще с пять секунд, чтобы неповадно было. Поворачиваюсь к лисице. — Мэй, это лишний свидетель. Может всплыть в самый гнилой момент. — Неужели этого нельзя избежать? — Надежнее так. — Разве смерть судьи не вызовет вопросы? — отчаянно ищет, как спасти мою душу. Бедная лисичка. Нельзя спасти то, чего нет. — Мэй, давай определимся, мы не учим тебя церемониям и танцам, а ты не учишь нас делать свою работу, — произносит Сатоши. Ронин все это время смотрит то на меня, то на Мэй. Изучает. Гейша вдруг легко подхватывает чайник. — Мне будет неприятно осознавать, что это произошло. Каждый раз, вспоминая сегодняшний день… — по очереди подлила всем чай. Возле моей кружки на секунду задержалась, чуть приподняла рукав кимоно, якобы чтобы случайно не задеть им горячий чайник. Тонкая полоска белой кожи, так откровенно, дерзко появившаяся передо мной, на секунду отвлекла меня от ее слов. Хитрая лисичка. — У меня будет вопрос: могла ли я что-то изменить? Однако не смею настаивать. Просьба вовсе будет излишней… Весь этот маленький спектакль — для одного меня. Ухмыляюсь в кружку, отпиваю чай. Мэй водит глазами по моему лицу, высматривая мой ответ. Ладно, лисичка. Твоя взяла. — Хорошо, хитрая. Пусть живет. Мэй светло улыбнулась. Даже немного жаль, что не получится убрать судью. Но она веревки из меня вьет. — С гейшами сложнее пойдет. Но ты мертвого петь уболтаешь, — произносит Сатоши, ехидно глядя на меня. Синоби потянулся. Ронин тут же встал с места: — Можете расположиться в комнате, которую занимаю я. Три спальных места там поместятся. Я проверю лошадь. Ронин провел Сатоши в комнату и вышел во двор. Мэй скользнула по мне взглядом. Да, лисичка, в этом бою ты победила. Я отпил чай, устало закрывая глаза. Хоть мне это и привычно, все-таки почти не спали 3 дня. Почувствовал ее руку, нежно убирающую прядку волос с моего лица за ухо. Вот и награда за это. Перехватываю ладонь, как она во дворе, едва касаясь губами, легко целую. Улыбается. Щекотно. Выкрав у меня эту нежность, гейша грациозно встает, уходит к себе, чтобы не мешать устраиваться на ночлег. Умная лисичка. Иду к Сатоши. Он уже расстелил рядом две циновки, накинул одеяла. Ухмыляюсь. Неженка. Ложусь на свободную, почти сразу забываюсь сном. Во сне оказываюсь в заснеженном лесу. Снова. Вижу, как ко мне навстречу бежит серебристая лисица. Шубка ее лоснится на свету, мягкие лапки едва касаются земли, словно она летит. Глаза искрятся, улыбаются. Вдруг дергается в сторону и больше не бежит. В боку стрела, кровь тонкой струйкой стекает на снег, пачкая… украшая. Хочу бежать к ней, но с удивлением обнаруживаю еще одну стрелу, у себя в груди. Ничего не чувствую. Ног не чувствую. Смотрю в ее глаза, в них навсегда застыло счастье. Просыпаюсь. Время наверняка около трех часов ночи. Уже не усну. Встаю. Сатоши спит, веки слегка подрагивают. Чутко. Ронина нет. И не приходил, я бы услышал. Выхожу в общую комнату. Задерживаюсь возле сёдзи, ведущих в комнату Мэй. Ворочается. Иду на улицу. Краем уха слышу тренирующегося в саду ронина. Двигаюсь к сосне, где разговаривали с гейшей. Трогаю дерево в том месте, где недавно в поисках правильных слов лисичка водила тонкими пальчиками. Стою, не отнимая руки. Думаю. О том, как она наверняка боится. Как молча выносит все, что выпадает на ее тонкие плечи, созданные, чтобы мужчины укутывали их в шелк. Как пытается удержать свой хрупкий мир, когда все вокруг рушится. Как не теряет лица перед опасностью, оставаясь хладнокровной гейшей. Как хочу быть рядом, чтобы помочь. Кутать в шелка, даря ей новый мир, где нет опасностей. Но я синоби. Я — опасность. Слышу, что тренирующийся ронин чуть сместился, в лунном свете мелькнула за домом катана. Выйду в город, все равно не засну. Иду мимо входа в дом. — Ты куда? Тонкий голос Мэй заставляет меня повернуться к ней. Останавливаюсь. Ухмыляюсь, смотря на нее. Смущается, что спросила так открыто, отводит глаза, досадуя на себя, закусывает губу. Не показалось, боится, что ухожу в чайный дом, к другим гейшам. Или хуже. Улыбаюсь мимолетным мыслям о том, что приятно, когда чуть ревнуют. — Не туда, Мэй. Смутилась еще сильнее. Играешь с ней, Кадзу, испытываешь. Осторожнее, как бы местами не поменялись. Видно, как она борется с собой, не зная, как смягчить ситуацию, возникшую из-за ее дерзкого, хотя, скорее, наивно детского вопроса. — Идем со мной, — говорю. Хочу этого, как ничего более. Не испугается ли? Все-таки мы в городе, где ее все еще ищут. Доверяет ли мне? — Куда? Пока не доверяет. — Как хочешь… — принуждать не стану, я все понимаю, лисичка. Постарайся уснуть. Делаю шаг к выходу. — Я оденусь. Прощена. Улыбаюсь, следя за ней взглядом. Идем быстро. Зимняя ночь длинна, но с ней коротка. Гейша оскальзывается, старается удержать равновесие. Аккуратно поддерживаю локоть, смотрит с благодарностью. Участок с гололедом кончился, но руки ее из своей не выпускаю, только перехватываю ладонь, спускаясь с локтя. Пальцы чуть дрожат. Замерзла, или из-за меня? Было бы приятно, если второе. Смотрю на нее. Точно второе. — Я о тебе почти ничего не знаю, — видно, собиралась с мыслями, чтобы спросить. Зачем? Хочет узнать больше обо мне или просто поддерживает беседу? — Мало кто знает больше. — Не хочу ворошить это. Даже для тебя, лисичка. — Где твои родные? — их нет, нежная. Их давно нет. — Самураи в деревне куражились. — Наверное, мой голос был слишком холодным. Всплеснула руками. — Вот почему тебе неприятен Масамунэ. И да, и нет. Умная, но глупая лисичка. Улыбаюсь ей краешком губ. — Не совсем, красивая. Раньше не любил самураев, это верно. Повзрослел, поумнел. Пришли. Пожарная каланча. Стучу по одной из опор, показываю золотую монету сонному дозорному, тот скрывается в темноте, скользнув взглядом по Мэй. Аккуратнее, как бы без глаз не остался. Она не замечает, смотрит на меня, не понимая. — Бывал здесь пару раз, — объясняю. Тень испуга в глазах. — Один. Снова смущение. Беру ее за руку, веду за собой по крутой лестнице наверх. Выходим на смотровой помост. Восхищенный взгляд в небо, в котором как специально сегодня круглая луна и мириады звезд. Без слов ясно — нравится. Гейша осматривается, подходит к краю. Чуть дергаюсь в ее сторону, но уже отходит. Сажусь на циновку. — Тут нет никаких ограждений, — произносит, садясь рядом. Далеко. Опасно близко. — Не бойся, если хочешь, буду держать. — Долго? — улыбается. Не нужно, Мэй. Не играй с огнем. Глупый, зачем привел ее сюда? Зачем потворствуешь своим желанием? Знаешь ведь, что обречено все. Вздыхаю, досадуя на себя. Теперь уж поздно бежать от нее. Сам виноват. Приручил. — Зря. — уже не улыбается. Смотрит внимательно. — Это ты зря. Побледнела, отвернулась, вскинула голову к небу. Красивая. Какая красивая. Не удержу в себе слов. — Ты хорошая, добрая. Я — нет. Боюсь прикоснуться. Отчаянно хочу донести ей мысль, вложить в ее голову, что не подхожу ей, хоть и хочу быть рядом. — Ты знаешь, чем занимаюсь. Сегодня я есть, завтра меня убьют. Я живу в тени, хожу в крови. Привел сюда, чтобы уговорить уйти. Отворачиваюсь от красивого лица. — Главное — душа. — Да кому сдалась моя душа? — слишком зло, слишком едко, слишком правдиво. — Мне. Смотрю на нее. Пристально, жадно вбирая глазами белое лицо. Ты хотела это сказать? Жалеешь теперь? Ищу ответ, держу взглядом, пока собирается с мыслями. — Ты мой друг… Нет. Всё так сложно, — опускает лицо в ладони. — Нет, Мэй. Все просто. — Теперь, когда я знаю наверняка, все просто. Пути назад нет. Ни для тебя, ни для меня. Подхватываю ее на руки, осторожно сажаю к себе на колени. Отнимаю ее ладони от лица, запускаю себе за воротник кимоно. Холодные пальцы обжигают касанием о разгоряченную кожу. Одной рукой обхватываю талию, второй приподнимаю подбородок. Мгновение смотрю на нее, наблюдаю за реакцией — не испугалась ли моей порывистости. В голове при взгляде на ее лицо вспыхивает слово «жаждет». Большего не нужно. Целую уверенно, обжигая, распаляя. Все плывет, кружится, и только одно в мире устойчиво — Мэй на моих коленях, ее губы на моих губах. Отнимает руки от моей шеи, удерживает лицо, целует его быстро, жадно, словно ей наконец дозволили сделать то, что так давно хотелось, словно сбрасывает с себя маску холодной гейши и становится собой — колдуньей, завлекшей меня в свои сети. Нет. Влюбленной женщиной. Хочу прикоснуться. Запускаю руки в рукава ее кимоно. Через тонкую ткань нижней одежды осторожно глажу лопатки, нежно провожу пальцами по позвоночнику, спускаясь к пояснице. Вздрагивает, шумно выдыхает, отпуская мои губы, чтобы через мгновение снова прильнуть к ним, словно к воде в жаркой пустыне. Нет, это я — пустыня, она — живительная влага, от которой во мне распускаются цветы. Тонкие пальчики отпускают мое лицо, трогают ключицы, распахивая ворот кимоно, целуют разгоряченную кожу. Жадная. Улыбаюсь, ловлю ее, прижимаю к себе, не выпуская рук из ее рукавов. — Если я… Хочет больше. Не надо, лисичка, не время сейчас, хоть и самому удержаться сложно. — Перестань, — говорю мягко, тихо, провожу костяшками пальцев по нежной щеке. Тело горит, кричит, требует прикосновений. Гляжу в черные жемчужины глаз. Смотрит прямо, открыто. Не жалеет ни об одном своем движении. Целую еще раз. Нежно, долго… слишком коротко. — Холодает. Сейчас горим, не чувствуешь, завтра заболеешь. Горю в ее руках. Утопаю в глазах. Что ты наделала, лисичка… Что я наделал?