Все просто

Наблюдаю за городскими воротами. Ничего не изменилось. Стража — для вида. Иду к постоялому двору, куда привели лошадей после того, как все прояснилось. Взмыленные от двухдневного непрерывного бега, они успели отдохнуть за три дня. На постоялом дворе много других — сможем подобрать что-то для Мэй. В задумчивости касаюсь гривы своей лошади. Гейш не учат ездить верхом. Усмехаюсь. Но она ведь не просто гейша. Возвращаюсь к воротам, вижу знакомые лица. Сатоши идет впереди всех, важно вышагивая. Ни на секунду не прекращает игры. — Лошадь для Мэй на выезде возьмем? — спрашивает у меня негромко. Через его плечо вижу, как напрягается ронин. — Да. — Она гейша, — роняет недовольно Масамунэ. Сатоши в раздражении прикрывает глаза, поворачивается к нему. — И? — Их не учат верховой езде. Смотрю на Мэй. Наблюдает. Обучена не встревать в разговор мужчин. Не принимать участия в собственной судьбе. — Ей придется, — недовольно бросает Сатоши. Смотрю в его сторону. Ловит взгляд, замолкает. — Сейчас, на незнакомой лошади? — Масамунэ качает головой. Сюда как добралась? Вероятно, сидела впереди него. — Лучше возьму ее к себе на седло. Так и думал. Поворачиваюсь к Мэй. Все еще безучастна. Хмурюсь. За раз не разрушить ее оковы — годы обучения. Выбор — непозволительная роскошь для гейши. Но она не просто гейша. — Решай сама, — говорю ей. Смотрит на лошадь Масамунэ. Опасается. Переводит взгляд на меня. Ждет, что предложу то же, что и ронин. Нет, Мэй. Хочу, чтобы сама училась. Не будет меня, не будет ронина — тогда что? — Поеду сама, — не скрываю скупой улыбки. — Считаешь, у меня получится? — Захочешь — получится. Сатоши идет вперед, ронин — за ним. Мэй задумчиво смотрит вниз. Приняла решение быстро. Сейчас сомневается. Подхожу ближе. — Буду держаться рядом. Перестрахую, — говорю ей. Вскидывает глаза на меня. Легко улыбается. — Я знаю, — тихо. Так, чтобы только мне. Смотрит за ворота. Пальцы перебирают рукав. — За городом кладбище. Мы сможем завернуть туда? — поравнявшись с остальными, спрашивает. — Оно совсем близко. — Хорошо, — киваю. Заходим в конюшню постоялого двора. Гляжу на Масамунэ. Смирился с выбором Мэй, уступил. Не настаивал. Усмехаюсь про себя. Благородный ронин. Масамунэ знает толк в лошадях. Смотрит на ту же, что и я. — Для первого опыта она подойдет лучше всего, — говорит, проводя рукой по крупу. — Спокойная, как надо, — киваю. Ронин выводит лошадь из стойла. Подводит к гейше, отдает поводья в ее руки. Видит ее растерянность. — Мэй, позволишь, я помогу?.. — Останавливаю его взмахом руки. — Пусть сама пробует. Недоволен. Все равно. Сама решилась, нет нужды в уступках. Научится — от начала и до конца. Жизнь тяжела. Так будет легче. Сейчас и после. Подхожу к Мэй, показываю, где взяться рукой, чтобы было удобнее. Отпускает поводья, судорожно хватается за гриву. — Смелая, не дергай ее. Ногу сюда. Не эту. Да, так. Тут хватайся крепко. Отталкивайся. Забирается. Полна грации даже в своем неумении. С непривычки натягивает поводья, резко поворачивая лошадь. — Она упадет! — Краем глаза вижу, как дернулся было к ней Масамунэ. Взмах моей руки. Вновь останавливаю. Стою близко, успею поймать. Но уверен — сама сможет. — Не суетись. Отпусти. Ты не упадешь, — успокаиваю не только Мэй, но и взволнованного ронина. Выдыхает, отпуская поводья. Животное переступает с ноги на ногу. Гейша наклоняется, гладит лошади шею. — Тш-ш, не волнуйся. Прокатишь меня? — Тонкие пальцы ласково перебирают гриву. Переводит взгляд на меня. Радуется победе. — Прелесть, — ехидно бросает Сатоши, нещадно руша момент ее триумфа. — Едем? Сажусь на лошадь, еду рядом с Мэй. Вижу, как напряжены ее руки, держащие поводья. Хочу коснуться, расслабить. Не стану. На виду у всех легко смутить. Подъезжаем к воротам. Сатоши превосходен в своей роли. Дёргает слугу, нарочито шумно злится. Никто не обратит внимания на лисичку, все взгляды — нам двоим. Легко покидаем город. На кладбище безлюдно и снежно. Стоим у края простирающихся вдаль каменных плит. Лисичка смотрит растерянно. — Не думала, что оно такое большое. Как же их отыскать? — говорит мне тихо. Подхожу ближе, оставляя сзади ронина с Сатоши. Вижу вдалеке монаха, расчищает дорожки. Касаюсь ладони Мэй, усмиряя тревогу. — Стой. Там монах. Я спрошу. Узнаю дорогу, провожаю. Стою позади, не хочу тревожить ее печали. Опускает колени на мерзлую землю. Кланяется. Той женщине, что видел когда-то в окнах «Белой цапли». Той, что научила ее всему, что сейчас умеет. Смотрю на Мэй. Смелая, прощения просит. Вину на себя берет за то, что погибли те гейши. Сама — едва не погибла. Бои с рэйки — куда приведет ее этот путь? Думать об этом здесь, среди плит… Расплата за привязанность — страх потерять. Тяжелые мысли обрываются с поворотом ее головы. — Огниво? — выдохом опускается с белых губ. — Во вьюках, схожу. По пути назад срываю несколько веток можжевельника. Вижу в глазах благодарность. Смахивает снег с каменной плиты, кладет туда ветки. Зажигает благовония, вновь опускается на землю. Лицо ее обращено вверх — вслед за дымом, поднимающимся в небо. Слежу за ней, вижу ее — всю. Мягко, так мягко ее сердце. Так тяжелее. Я помню, знаю, что тяжелее. Давно минуло, почему сейчас вспоминается? Гляжу на плиты, вдаль, и нет им конца, нет края. Редкие прохожие бродят среди них, ищут тех, кто был когда-то дорог. Счастливые, им есть куда прийти. Мэй. Ловит взгляд. Понимает. Я понимаю — тоже. Холодные наши руки находят друг друга, сплетаются тонкими пальцами. В молчании идем к выходу, оставляем скорбь за спиной. К ней вернуться легко. Идти вперед — вот, что сложно. — Страшно было? — нарушаю молчание скользнувшей наружу мыслью. — Что? — Драться с рэйки. — Да, — отвечает просто. — Ты не превратилась — привыкаешь к опасности. — Не знаю. Наверное. — Задумалась. — Когда Сатоши появился… почему тогда? А в первый раз почему, Мэй? Еще тогда подумал, как только рассказала. Корил себя за поцелуй. — Сама ответь, чего пугаешься? — смотрит пристально. — Чужой воли, беспомощности? Отворачивает взгляд, опускает ресницы. Знает, что я прав. — Молчишь… — чуть сжимаю ее ладонь в своей, вынуждая посмотреть на меня. — Будешь знать свои страхи — сможешь ими управлять. — Ты ничего не боишься? — грустная улыбка трогает ее губы. Смотрю на них, на белое лицо, на всю неё. — Боюсь, — отвечаю. И страшна эта боязнь в своей силе. — Но в лису не превращаюсь. Остроту разбивает мягкой улыбкой. Смотрю вперед. Там — дорога, долгий путь. Опасность, борьба и печали. Там жестокий ветер мечется зверем, вьюгу рождая. Но в сплетении пальцев — тепло, какого раньше не знал.