Дары волхвов

      Когда Кэйа закончил рассказ, солнце еще подглядывало рыжим ободком из-за горизонта.        — Значит, твой отец выкинул тебя в нашем море, чтобы ты вызнал местоположение храма Гнева Недр и обряд освобождения, — задумчиво произнес русал. — А потом исполнил его.       Кэйа обворожительно улыбнулся и молча кивнул, не доверяя своему голосу. Зря он поддался порыву и вывалил все как есть. Разрушить шаткое, едва оформившееся за неделю доверие Дилюка, резвым десятитонным зайчиком проскакать по больному — это он мог, умел и вдоволь напрактиковался. Сейчас ему выбьют зубы, обольют кипятком и вышвырнут прочь вместе с его утлой плавучей тюрьмой. Это-то пустяки, а вот отвыкать от Дилюка снова станет наихудшей пыткой. Уж лучше предаваться разврату с якорем на дне моря.        — Это многое объясняет, — Кэйа внутренне сжался, готовясь принять удар, но удара не последовало: ни словесного, никакого. Вместо этого Дилюк сплел пальцы в замок, прикрыл ими рот и поднял на Кэйю внимательный алый взгляд. — Что ж. Давай резюмируем с самого начала.       Альберих уставился на него как на пришествие семи архонтов.       И... все?       Дилюк что-то говорил, а он бессовестно пялился в ответ и машинально кивал, готовый резюмировать что угодно, где угодно и в какой угодно позе, пока на него, после всего, что он рассказал, смотрят все еще вот так: пристально, проницательно, раздраженно — да, но по-доброму, без неприязни, без жалости, без гнева, без боли. Так, как смотрели когда-то давным-давно, когда он еще не успел ничего испортить. Такой взгляд бывал у Дилюка, когда он, к примеру, готовился привести веские, как бремя совести, аргументы, почему дарить букет ядовитых медуз Аделинде — так себе затея, и участвовать он в ней не будет ни под каким предлогом.       Конечно же, несмотря на все протесты и ворчание Дилюка, на дело они отправились вместе, но в пылу вдохновенных препирательств не задумались о том, собственно, как этих медуз они намерены собирать. Их в тот раз даже наказывать за проделку толком не стали: Крепус взглянул на распухшие несчастные лица и покрытые зудящими волдырями пальцы, переглянулся с едва сдерживавшей смех Аделиндой, и со вздохом отправил незадачливых дарителей к дворцовому лекарю. Уже после он их сурово отчитал, но истинным наказанием для Кэйи стала обида Дилюка, из-за которой тот не разговаривал с ним — подумать только! — целую неделю.       Тогда наивный человеческий ребенок и не представлял, что спустя каких-то пять лет их пути разойдутся почти на целый век.       А сейчас... можно ли сегодняшнее считать примирением? Мог ли Дилюк его прос...       Нет, не стоит об этом.       Чем выше забираешься, тем выше вероятность того, что полет закончится летально. Уж он-то знает, он пробовал.       Из бури сомнений его вывел хлесткий и мокрый удар хвостом по макушке.        — Клянусь, я видел креветок с более осмысленным взглядом, чем у тебя сейчас, — ядовито заявил Дилюк. Вид у него был сердитый, и Кэйа догадался, что, видимо, провел в чертогах разума преступно больше времени, чем ему показалось.       Плавать в исполосованных вдоль и поперек за эти годы мыслях о бывшем брате, когда прямо перед носом лежит живой, настоящий, из плоти и крови, дышащий полной грудью (и прямо сейчас злющий как мурена) — воистину святотатство и ересь.        — Прости, я задумался, — утерев с лица воду, искренне повинился он, и не удержавшись, добавил в голос трагизма, которому позавидовала бы лучшая актриса оперы Ли Юэ: — Понимаешь ли, самый долгий и изнурительный путь пролегает в глубины собственной души.       От красных волос повалил пар, прибавляя им сходства с костром. Дилюк гневно раздул точеные ноздри.       Услада глазу. Свет очей. Одного ока, если быть точнее. И его же зеница.        — Задумываться о глубинах души можешь своими кишками, они у тебя, как мы выяснили, способные. А мозгом надо думать о деле, — Кэйа ухмыльнулся и собрался было пошутить, но Дилюк заткнул его фонтан красноречия одним взглядом. — Я распинаюсь тут уже минут десять, а ты смотришь так, будто на мне полипы выросли, — в унисон с русалочьим негодованием вода вокруг шлюпки начала волноваться, и Кэйа прикинул, стоит ли ему последовать ее примеру.       Как бы то ни было, русал прав. Сейчас перед Кэйей стояла проблема несколько насущней эфемерных надежд.        — Не надо полипы, ты и без них красивый, — рассеянно ответил он и с силой провел рукой по лицу, чтобы собраться с мыслями. — Просто знаешь... это не самая лучшая идея. Нерациональная, как я и говорил. Не стоит оно того. И вообще, сказки все это, — заявил он как можно легкомысленней. — Поди туда, не знаю куда, раздобудь три кольца, сбрось их в жерло вулкана и освободи злого огненного бога, чтобы растопить лед в сердце и глазу и жить недолго и вряд ли счастливо, потому что злой огненный бог все уничтожит. Колец с тем же успехом могло быть двадцать, а могло быть и вовсе одно, я даже какую-то балладу с похожим сюжетом слыхал.       Дилюк удивленно вскинул брови, забыв даже рассердиться.        — Сначала ты рассказываешь о способе снять проклятие, а потом идешь на попятный и говоришь, что все неправда, — он скрестил руки на груди, нервно постукивая хвостом. — Я не понимаю. Тебе хочется умереть. Мне... хочется тебя убить, — от Кэйи не укрылось то, как Дилюк замялся на долю секунды, но он запретил себе даже думать об этом. — Есть способ, удовлетворяющий оба желания. Что не так, Кэйа?       Проблема крылась именно в аловолосой и настырной «зенице ока». Кэйа повидал в жизни всякое и разное, во вкусах и оттенках порожденного человечеством разнообразнейшего дерьма он разбирался как никто, этакий — ха-ха — дерьмовый сомелье, но когда дело касалось Дилюка, все границы и моральные нормы плыли и размывались. Дилюка он не осудил бы ни за какой проступок, мало того — взял бы на себя столько вины, сколько возможно. Если бы тот вздумал обрушить на жителей прибрежных земель цунами высотой с гору — Кэйа бы лично перерезал каждому сухожилия, чтобы не сбежали. Если бы решил пойти сжигать города — Кэйа бы первым отправился на поиски растопки. Если бы Дилюк был стихией, то Кэйа подвизался бы во всех его деяниях. Вот только Дилюк таких вещей делать не стал бы, Альберих мог поклясться чем угодно. И в этом, собственно, заключалась загвоздка.       Русалочий принц (королем его звать скованный виной язык не поворачивался, в конце концов, именно Кэйа ведь стал причиной безвременной смены титула), сколько капитан его помнил, был светел и отзывчив, немного наивен и верил в добро, чисто-чисто, как ребенок. И как бы он не утверждал обратное, эта вера осталась в нем и сейчас, осколками хрупкого, того, что разбилось девяносто лет назад, Альберих видел, он кололся ими всякий раз, когда смотрел в красные глаза напротив. Ему очень хотелось сохранить хотя бы это, защитить белые русалочьи руки от всей человеческой грязи, но после всего, что он сделал... что он мог сказать Дилюку? Что он имел право сказать?       «Знаешь, Диди, при всей моей нежной к тебе любви, если ты задаешь вопрос, что не так с планом, который, вполне вероятно, приведет к полному уничтожению как минимум пары-тройки близлежащих стран, то мне не остается иного выбора, кроме как задаться вопросом: а что не так с тобой? Не пойми неправильно, мне, если совсем честно, глубоко и надежно плевать на людей, кроме одного-двух. Но ты ведь другой, ты добрый. Ты дохлую чайку хоронил так, как не всякого вельможу хоронят, отправлял дельфинов, чтобы спасли тонущего, успокаивал шторма, в которые попадали рыбацкие шхуны. Так почему?»       Вслух, однако, его пламенная тирада озвучилась весьма избирательно, началом и концом, но Кэйа понадеялся, что Дилюк услышит даже то, что между.        — При всей моей нежной к тебе любви, почему?       Дилюк молчал, только хмуро смотрел из-под медных ресниц.        — Потому что «Каэнри’а» — дело человеческих рук, — сказал он наконец. — К тому же, от людей в принципе проблем больше, чем добра. Симпатии к ним я не испытываю. Если все обойдется без кровопролития, пусть живут. Если нет — туда им и дорога, — у Кэйи засвербело в горле — настолько остро от этих равнодушных слов несло неправильностью. — Мой дом — море, они мне не семья, и их благополучие меня не касается.        — Но, Диди...       Дилюк раздраженно ударил хвостом по доскам. Вода вокруг «Каэнри’и» отозвалась предупреждающим бурлением.        — Не обсуждается. И, к слову, — он повысил голос, — тебе стоит порыться в закоулках памяти, и вспомнить, кто внес основную лепту в мое нынешнее отношение к людям. Не тебе судить меня за это, Кэйа.       Слова вышибли дух и вернули на землю, Альберих вздрогнул и улыбнулся. Он довел это до автоматизма, до военной команды. Поднять щиты. Оборонительно оскалиться. Держать строй. Он улыбался трезвым, улыбался пьяным, улыбался, когда было больно, плохо, грустно. Сейчас было и то, и другое, и третье. И притом за дело.       Он чувствовал, что русал что-то недоговаривает. Но он прав: не ему, предателю и убийце, диктовать условия. Спасибо еще, что их желания сходятся.       Хорошо, что он не дал надежде пустить ростки слишком глубоко.       Видимо, Дилюк прочитал что-то такое в его лице, что моментально угас, а раздражение сменилось сожалением, и — Кэйе захотелось утопиться еще пару сотен раз — испугом.       О нет, только не это. Он не заслуживает, не надо, не надо!..        — Прости, — торопливо начал было русал. — Я вспылил, мне не стоило...       Боги милосердные, как это остановить?..        — Я согласен!.. — бодро заорал Кэйа прямиком ему в острое ухо, и подскочил так резво, что «Каэнри’а» закачалась, негодующе кряхтя мачтой. — Согласен вершить с тобой судьбы мира, о рыба моего сердца! — объявил он, патетично раскинув руки. Дилюк смотрел ошеломленно, приоткрыв рот, и от изумления даже спустил ему с рук «рыбу сердца». Кэйа поспешил ковать железо, пока оно есть, и деловым тоном продолжил, ходя туда-сюда по палубе: — я знаю, где находятся два из трех колец, но этой информации уже больше десяти лет, поэтому сначала мы ее уточним, и я даже знаю, у кого. Может, заодно и третье всплывет, хе-хе. А потом...        — А потом?.. — эхом повторил Дилюк, словно завороженный его мельтешением.       Хотя, что более вероятно, бедный русал был попросту оглушен его воплями. Кэйе было стыдно совсем чуточку. Но лучше так, чем видеть вину в его глазах. Дилюк ни в чем перед ним не виноват. Уж точно не он. Кэйа больше не позволит этому болезненному выражению осквернить красивое лицо. Пусть улыбается, смеется, издевается, злится и язвит, но никакой грусти и боли в его вахту, увольте.       Прошлое и будущее ведь, если подумать, не так существенны. Важнее то, что происходит здесь и сейчас. А здесь и сейчас с ним происходит Дилюк.       Который ждет ответа вот уже полминуты.       Губы сами стянулись в широкую — честную, не оборонительную — улыбку, и как же замечательно слаб был Кэйа, чтобы сопротивляться!        — А потом у нас будут приключения, потому что через месяц я смогу впервые за десять лет выйти на берег! — радостно объявил он и подмигнул. — Ты когда-нибудь бывал в человеческой таверне?..       Солнце зашло.

***

       — Как мы собираемся искать твоего информатора, если ты даже парус поставить не в состоянии? — лениво подперев подбородок рукой, поинтересовался Дилюк, вызвав у Кэйи невнятные, но выразительные звуки негодования через зажатый в зубах канат.       Минувшей ночью «Каэнри’а» дорастила, наконец, перо руля, что являлось последним необходимым компонентом для отбытия, поэтому утром Кэйа решил ставить паруса, какие есть, и сниматься с якоря. Одного отважный капитан не учел: у него всего одна пара рук. Дилюк мало что смыслил в мореходном деле, и помочь не смог бы даже если бы очень захотел. Кэйа воспринял фиаско как личную обиду, и объявил своему обшарпанному ковчегу войну. Счет в этом неравном бою пока шел в пользу «Каэнри’и», которая за пару часов успела дважды скинуть своего капитана с грота-рея и трижды роняла ему на голову предметы разной степени смертоносности, от которых тот виртуозно уворачивался: должно быть, сказывался многолетний опыт. Падал Альберих, хвала архонтам, в воду, — отмывать с палубных досок его дурные мозги Дилюку совершенно не улыбалось, — но ушибался при этом знатно, отчего ходил, скособочившись и нахохлившись, и материл свою благоверную на чем свет стоит.       Дилюк от души наслаждался зрелищем, грея чешую на еще не разгоревшемся предполуденном солнышке.       Кэйа закатил глаза, выплюнул канат и ловко спустился с мачты по тросу.        — Я в силах поставить парус, — с нажимом заявил он, скрестив руки на груди и движением головы отбросив длинный хвост волос за спину. — Но дело шло бы гораздо быстрее, если бы здесь был хоть кто-то из моей команды.        — И кто же виноват в том, что все твои ходячие мертвецы погорели? — беззлобно поддел Дилюк, выгнув бровь.       Кэйа раздраженно сдул с потного лба челку и прищурил глаз, оценивая реакцию.        — Признай, что тебе просто нравится смотреть на мои страдания, — полуигриво обвинил он, по-детски надувшись.        — Признаю, — бессовестно легко согласился русал, заставив того задохнуться деланным возмущением.       Говоря откровенно, ему нравилось смотреть не только на то, как Кэйа сражается с собственным кораблем (и проигрывает), но и на него самого. Ловкие, четкие движения, сосредоточенный взгляд, сильные руки, — действительно сильные, черт возьми, Дилюк бы не поверил, если бы своими глазами не увидел, как Альберих в одиночку тянет канат, который обычно положено тянуть двоим. В детстве он мог сжать оба его тонких запястья одной рукой, а теперь хорошо, если получится обхватить хотя бы одно. А как перекатывались мышцы под смуглой лоснящейся кожей!..       Красивый засранец, не без гордости думал Дилюк, а потом спохватывался. Уж ему-то здесь гордиться нечем, что он, гордая мамаша? Уж точно нет.       Жарковато, однако.       Кэйа еще полминуты косил на него синим глазом, вероятно, пытаясь пробудить совесть, но Дилюк сохранял невозмутимое выражение лица. Наконец, тому надоела игра, и он брякнулся на палубу рядом, так близко, что русал едва успел выдернуть из-под него хвост.        — Тронешь плавник — и я трону тебя. Тебе не понравится, — добавил он, чуть повысив голос, когда Кэйа с готовностью заухмылялся в ответ на угрозу.        — Ты не можешь угадать, что мне понравится, — подмигнул капитан, вызвав острое желание снять когтями стружку с его самодовольной физиономии.        — Ты так и не рассказал мне об информаторе, — напомнил Дилюк вместо ответа. Альберих вздохнул.        — У тебя в роду никого с щупальцами не было? Ты цепкий, как каракатица, — пробормотал он. — Такую энергию бы, да в нужное русло... все-все, охлади полыхание, — он примирительно вскинул руки в ответ на угрожающий взгляд. — Ее зовут Бэй Доу, мы с ней, скажем так, коллеги, только ее вотчина — воды Ли Юэ. Я не трогаю ее добычу, она не вмешивается в мои дела, время от времени мы встречаемся, обмениваемся всяким-разным, выпиваем и раскуриваем трубку войны.        — Трубку мира, — автоматически поправил Дилюк. Пусть он не силен был в обычаях двуногих на практике, но отец в свое время постарался дать ему образование, достойное будущего морского короля.        — О нет, Диди, — Кэйа мечтательно прикрыл глаза и хищно усмехнулся. От этой ухмылки у Дилюка встопорщилась чешуя и он попытался пригладить ее как можно незаметнее. — Это именно трубка войны. Ты просто не знаешь эту женщину. Но, что бы там ни было, — легко продолжил он, как ни в чем не бывало, — я доверяю ей почти как себе, так что готов представить вас друг другу, если захочешь, конечно.        — Хочу, — выпалил Дилюк, едва ли задумавшись, и лишь потом осекся.       О чем это он вообще? С каких пор так легко соглашается на контакт с людьми?       Ответ пришел сразу: с тех самых, как Кэйа заявил, что доверяет кому-то постороннему, как себе. Кому-то, о ком он, Дилюк, впервые слышит.       А вот немудрено, елейно подначил внутренний голосок, девяносто лет это вам не шутки. Для человека и вовсе — целая жизнь. Было бы странно, если бы у его бывшего брата не появилось ни одной связи за это время. Кэйа ведь лишь поначалу был замкнутым и боязливым, — потом, пообвыкнув, именно он стал неутомимым улыбчивым сердцем их совместных приключений. Сердцем Дилюка. Как видно, не только его.       Сам Дилюк, боги свидетели, честно пытался стать этому полоумному мозгом, но, как можно заметить, не преуспел.       Точило изнутри безмозглым червем желание спросить: а насколько ты доверяешь мне? Как себе? Почти как себе? Доверяешь ли?       Что изменила одна человеческая жизнь, прожитая порознь?        — Хорошо. Нам нужно только зайти в акваторию Ли Юэ, и Бэй Доу сама найдет нас, у нее на меня нюх, — сказал Кэйа, и под его внимательным взглядом Дилюку стало неуютно. Своим синим глазом капитан словно видел насквозь все его гнилые мыслишки, и это было... страшно. Не от того, что узнает, — от того, что узнает и отвернется.       Дилюк только-только получил свое сердце назад, и отдавать не желал категорически. Никаким «коллегам» в том числе.       Эту Бэй Доу надо проверить самому. Не то чтобы он не верил чутью Кэйи, но это чутье в свете известных печальных обстоятельств могло и подвести. В крайнем случае ее можно убить. Человеком больше, человеком меньше — для бескрайнего моря это пустяки. От этой мысли Дилюк кровожадно приободрился.        — Но чтобы трогательная встреча состоялась, — вкрадчиво произнес Кэйа, поднимаясь на ноги, — нам как минимум нужно сдвинуться с места. А чтобы сдвинуться с места, — он мрачно ухмыльнулся, — мне нужно. Поставить. Этот. Сардинами ебаный. Парус.       Дилюк фыркнул.        — Спешу разочаровать, но едва ли сардин интересует эта линялая тряпка, над твоим парусом надругался кто-то другой, — заметил он и соскользнул в воду, нырнул вглубь, налаживая связь с течением.       Течение касалось шершавым боком, давило мнимой неповоротливостью. Дилюк поглаживал его кончиками пальцев, чувствовал плавниками ответный трепет, позволял играть в волосах, пока его магия упрашивала, умасливала, давила. Море лишь поначалу неспешно, а затем упорно и неотвратимо. И если правильно заговорить с ним, то...       Из-под воды Дилюк скорее почувствовал, нежели услышал, как полуиспуганно, полувосторженно ругнулся Кэйа, едва удержавшись на ногах от внезапного толчка: «Каэнри’а» двинулась с места и заскользила по волнам, постепенно набирая скорость.       Русал хмыкнул себе под нос и, поддавшись внезапному желанию, резко оттолкнулся и красиво, по-дельфиньи, вылетел из воды, описав изящную дугу и подняв хвостом облако брызг. Веселый, по-мальчишечьи звонкий хохот Кэйи стал ему ответным подарком.        — Архонты, Диди, ты прекрасен! — закричал он, стоило Дилюку высунуть из воды голову. Кэйа явно собрался сказать что-то еще, но резко замер на полувдохе и широко распахнул глаз, наставив на русала обвиняющий перст. Длинные, зеленющие на солнце волосы вились за ним драконьим хвостом, и наверняка ощутимо стегали по спине, но он не замечал. — Погоди, так ты с самого начала так мог? Какого тогда черта я... Дьяволы тебя побери, Дилюк!.. Ты нарочно!..       Дилюк засмеялся и снова нырнул, держась поближе к кораблю, отдавшись на волю прирученного течения.