***
В «Кошкин хвост» они пришли только после обеда — Кэйа ловко подгадал время между патрулями, так что у них получилось основательно отдохнуть и обсушиться под статуей Барбатоса и даже послушать кусочек полуденной проповеди. Сестра-монахиня неодобрительно косилась на их далекий от благопристойного вид, поджимала губы, но замечаний не делала. Ах, Мондштадт!.. Кэйа любил этот город. Здесь не смотрели на внешность, не вешали ярлыков, не задавали лишних вопросов и не жаловали вычурных церемоний. Если «Каэнри’а» даже в открытом море ощущалась тюрьмой, то тесные каменные улочки Мондштадта, как ни парадоксально, были глотком воздуха. Хотя, надо признать, после воссоединения с Дилюком Кэйе стало как-то безразлично, где он находится. Оказалось, что море, соль и нагретые камни — все, что нужно, чтобы дышать, не задыхаясь. Кэйа украдкой облизнул губы, хранившие призрачный привкус соленой влажной кожи. Нет. Сегодня вечером — точно в бордель. Пока не стало поздно. Пока он не наделал глупостей. В таверне было сумрачно, прохладно и оживленно, несмотря на разгар рабочего дня. Оживленно — но не битком, как бывало вечерами. Столик в углу оказался свободным, и с молчаливого согласия Дилюка они направились туда. Кэйа внимательно изучил выражение лица бывшего брата и слегка успокоился: кажется, Дилюку было комфортно. Это хорошо. — Чего, — вместо приветствия буркнула незнакомая хмурая девчонка лет тринадцати, хозяйничавшая за барной стойкой. — Тоже бухать пришел? Из-за стойки ей приходилось неудобно тянуться, и, судя по пропорциям обозримой части тела, Кэйа мог руку дать на отсечение, что ногами она стоит на табуретке. У девочки были ярко-розовые, выделявшиеся даже в полумраке таверны волосы и шапочка, из-под которой виднелись… Какая прелесть, надо же. Кажется, с тринадцатью годами он погорячился. Возраст зверолюдов был штукой крайне обманчивой: девчонке могло быть как тринадцать, так и десять, и двадцать, а то и вовсе за сорок. Он знал не так много людей этой расы. Кажется, в Спрингвейле жила семья охотников… — Как зовут добрую госпожу-виночерпия? — любезно поинтересовался он, решив не обращать внимания на, мягко говоря, прохладный прием. В конце концов, если здесь, несмотря на неласковость бармена, яблоку негде упасть — значит, существует подвох. Маргарита утром весьма его заинтриговала, намекнув, что в таверне он сможет попробовать кое-что непревзойденное, и у капитана были все основания полагать, что сердитый кошкоребенок был каким-то образом с этим связан. — Говори, что хочешь заказать, и пшел вон, — мрачно отрезал кошкоребенок, не удостоив его даже взглядом. Кэйа не стал настаивать, только с улыбкой пожал плечами. Лет десять назад он бы поднажал, обаял, добился диалога из чисто спортивного интереса, но сейчас у него была куда более интересная компания. — Две бутылки одуванчикового, два стакана, мясное ассорти и… что-нибудь на ваш вкус, — сказал он и подмигнул, наконец заработав прямой взгляд зеленых глаз. — На мой вкус? — уточнила девочка, ухмыльнувшись неизвестно чему. Кэйа кивнул, прищурив глаз. Должно быть, здесь и крылся подвох. Прежде чем давать попробовать Дилюку, стоит продегустировать самому, решил он. Он-то, как-никак, бессмертный. Даже если траванется насмерть — оклемается. Девочка закатила глаза и полезла под стойку. Достала бутылки со знакомой мондштадской печатью, обтерла, откупорила и следом чуть ли не швырнула на стойку две потертые оловянные кружки. — Держи пока это. «На мой вкус» будет через пару минут, у меня предыдущий заказ еще не готов. Закуску сделаю в течение получаса. Жди. — Сколько вам будет угодно, госпожа, — мурлыкнул Альберих, помахал Дилюку рукой и облокотился на стойку — поглазеть. Девочка-бармен покосилась на него, но ничего не сказала, только пестрый хвост, кончик которого виднелся из-за стойки, раздраженно заметался туда-сюда. Чем больше Кэйа смотрел, тем больше недоумевал, внешне, впрочем, ничем своего удивления не показывая. Ингредиенты, выбираемые девочкой, были… необычными, если не сказать хуже. Сначала она плеснула в кружку горячего молока, затем вина, затем чего-то, похожего на кофе, еще чего-то из непрозрачной зеленой бутыли, сыпанула каких-то сушеных трав, черного перца горошком, и… боги милостивые, это что, жуки? Заметив его интерес, девочка самодовольно дернула углом рта, вытащила из коробки под стойкой мелкую сушеную рыбешку, размешала ею свое зелье и так и оставила торчать в кружке хвостом вверх. Махнула кому-то в зале, и почти мгновенно к стойке подскочил мужчина средних лет с редкими, побитыми сединой волосами. — Диона, булочка моя, уже готово? «Булочка» Диона смерила его взглядом, которым можно было замораживать океаны, и демонстративно плюнула в свежеприготовленную мешанину. — Вот теперь готово. Подавись. — Спасибо, деточка! — мужчина расплылся в улыбке и положил на стойку деньги. Кэйа проводил задумчивым взглядом его удаляющуюся спину. Занятный сервис. Надо будет посмотреть на реакцию этого бедолаги. Выживет, не выживет? Хотя, если подумать, «морской виноград» по происхождению тоже был редкостной гадостью, а на вкус, вопреки всему — очень даже ничего. Если бы Кэйа в юности не узнал его… кгхм, истоки, то продолжал бы наслаждаться напитком рагнвиндров регулярно даже без крайней на то необходимости. Сейчас, спустя девяносто лет, он и подавно был бы не прочь освежить в памяти терпкий, чуть вяжущий вкус, отдающий чем-то фруктовым. Дилюк в самом начале их старых-новых отношений, когда он еще дрейфовал на недоразвитой «Каэнри’и», приносил ему раковину с соком, но тогда Кэйа еще не знал толком, как ему следует реагировать на неожиданные поблажки со стороны брата, поэтому состорожничал и пить не стал, прикрывшись отвращением. Тогда это еще не могло быть приглашением во дворец, в этом Кэйа был уверен. Если бы Дилюк принес ему этого сока сейчас, Кэйа выпил бы его с радостью и отправился за русалом, куда бы тот его не позвал. Он соскучился по дворцу, ставшему вторым домом, по приглушенному свету люминесцирующих мелких рачков в лампах, по мягким водорослям; соскучился по Аделинде, которая в свое время стала не второй матерью, но кем-то очень близким, соскучился даже по полустершимся из памяти лицам знакомых рагнвиндров. Интересно, успеет ли он до того, как… Пока он витал в воспоминаниях, руки Дионы порхали над его кружкой. Часть ингредиентов Альберих благополучно прозевал, но так, наверное, даже лучше. Непредвзятость, как она есть. — На, наслаждайся. Чтоб ты траванулся, — напутствовала Диона, выверенным движением отправив кружку к нему по стойке. Из того, что Кэйе не посчастливилось увидеть, в коктейле наличествовал крахмал, рыбья требуха, все те же, Барбатос благослови их почившие души, непонятные мелкие жуки, и ядреная смесь абсента с игристым вином. Плевать Диона туда не стала, и Кэйа не знал, является это добрым знаком или же нет. Может, она так благословляет напитки? Может, ее слюна своего рода антидот? — Благодарю, — учтиво сказал он вслух и, приятно улыбнувшись, опустил на стойку горсть моры. Диона презрительно фыркнула и убрала деньги в кассу. …Дилюк встретил его недовольным взглядом и скрещенными на груди руками. — И о чем ты там с ней любезничал так долго? — поинтересовался он хмуро, и по тому, как ходит ходуном вода вокруг его плеч, Кэйа предположил, что стенкам бочки хорошенько достается от ударов хвоста. Совсем как Диона, право слово. Интересно, если бы он вдруг стал барменом, то был бы таким же сварливым и плевался в чужие коктейли? Капитан поджал губы. Ну нетушки, никаких плевков. Нечего разбазаривать бесценный материал на всяких проходимцев. Альберих фыркнул, из-за чего красные глаза напротив опасно сузились. — Что смешного? — Да вот думаю, что ты был бы замечательным барменом. Стоял бы такой красивый в передничке, протирал стойку, швырялся бокалами… — Швыряться могу начать прямо сейчас, — заметно подостыв, предупредил Дилюк, беря в руки кружку. Кэйа со смехом придвинул свой стул поближе и плеснул вина сначала ему, затем себе. — Теперь не можешь, — коварно заявил он. — Рука не поднимется на драгоценное. Дилюк фыркнул и стукнулся своей кружкой об его. …Время шло незаметно за болтовней и выпивкой. Таверна заполнялась людьми, пришли музыканты, грянули на разогрев что-то южное и бодрое, и атмосфера стала еще шумнее и веселее. Кэйа успел радостно позабыть, что заказывал что-то еще, пока спустя черт знает сколько времени Диона сама не соизволила подойти и брякнуть на стол тарелку с мясным ассорти. Выглядела она до того раздраженной, что Кэйе захотелось ее подразнить. — Видите эту седину, госпожа? — спросил он, игриво потянув за выцветшие прядки возле лица. — Когда я зашел в это благословенное Барбатосом место и сделал заказ, ее не было, а я был молод и цветущ. — Я что, за каждым алкоголиком бегать должна? — огрызнулась Диона, прижав уши. — Сам бухаешь, сам и обслуживайся. И не ври, ты как был седой, так и остался! — заявила она, наставив на Кэйю палец. И ушла, хвостом смахнув со стола салфетку. Кэйа прыснул и умиленно покачал головой. — Кстати, ее адское пойло на удивление недурно на вкус, — сказал он, отсмеявшись. — Хочешь? — Я уже не в первый раз вижу, как ты сплевываешь мокрых жуков, после того, как делаешь глоток, — с ухмылкой заметил Дилюк, у которого как раз наступила трезвая фаза. — Пожалуй, воздержусь. В отличие от тебя, я не сумею воскреснуть в случае чего. — Я попробую соблазнить тебя минут через десять, когда ты снова захмелеешь, — заявил Кэйа и отхлебнул диониного зелья, не заметив, как Дилюк прижал уши и слишком поспешно уткнулся в свою кружку. — Тут не занято? — пробасил кто-то над ухом. Кэйа едва не подавился. — Занято, — выдавил он сквозь кашель, боковым зрением заметив, как напрягся Дилюк. — Вот как… — разочарованно прогудело над головой. — Извиняюсь тогда, — Альберих задрал голову и встретился взглядом с чистыми, как небеса архонтов, голубыми глазами, кротко взиравшими на него с высоты двух метров. Детина, вопреки ожиданиям, после отказа не ушел — немного помялся, стеснительно поглядывая на нервно прижимавшего уши Дилюка и заговорил снова: — а… вы продаете рыба? Кэйа едва не сверзился со стула и переглянулся с не менее обескураженным Дилюком. — Я… прошу прощения? — Он рыб? Вы его продаете? Архонты свидетели, если бы не внушительный внешний вид этого колоссального создания, Кэйа бы встал и громко спросил, кто, черт возьми, потерял ребенка в этой таверне. Он готов был сделать это даже сейчас, но, бросив беглый взгляд на Дилюка, передумал. В голову пришла идея получше. — Нет, — протянул он полным коварной ласки голосом, — я не продаю. Я просто показываю. — Красивый рыб, — восхищенно сказал детина с той самой очаровательно незамутненной искренностью, на которую способны те, кого не отягощает излишний интеллект. В следующий миг Кэйа обнаружил свои босые ступни в центре лужи с горячей водой. — Он врет, — вмешался Дилюк, мстительно сузив глаза. — Перебрал малость. Я его друг, и я не продаюсь и не показываюсь. Я тяжело болею, поэтому в бочке. Детина широко распахнул глаза и попятился, насколько позволяли габариты. Дилюк выждал паузу, явно наслаждаясь его испугом (и будет Кэйа еще трижды проклят, если скажет, что в штанах у него не стало тесно от этого хищного прищура), и продолжил: — Но это не заразная болезнь. Просто дефект. Детина долго рассыпался в извинениях, прежде чем его удалось спровадить. Потом долго рассыпался в извинениях Кэйа, прежде чем Дилюк смилостивился и соизволил убрать из-под его ног раскаленное озеро. …Явление Венти произошло, когда общий градус в таверне основательно повысился, да и сам Кэйа уже был навеселе — некритично, в ясном рассудке, но с приятной истомой по всему телу и настроением еще лучшим, чем было до, несмотря на то, что музыканты с бодрых гитарных мелодий, от которых ноги сами подрагивали в нетерпении, а плечи стремились расправиться, перешли на что-то печально-заунывное, сопровождаемое ритмичным барабанным боем. Женщина, рыжая, веснушчатая и неподходяще жизнерадостно выглядевшая, завела песню о некоей Аннабель, которой страсть как в жизни не повезло. — Вижу, я чертовски вовремя, — сказал бард и подсел к ним, внаглую выдернув табурет из-под какого-то пьяного вдрабадан матроса за соседним столиком. Матрос мешком ухнул под стол, но его приблизительно настолько же готовенькие приятели потери бойца не заметили, звонко чокнувшись между собой бутылками. Мимо под «ее звали Аннабель, ее звали Аннабель, лежит она в сырой земле» прогарцевала, хохоча, танцующая пара, сшибив со стола кружку с остатками шедевра Дионы. Кэйа и Венти проводили ее взглядами. Дилюк, пьяный уже в седьмой раз за прошедшее время, протянул за ней руку с задержкой секунд в пять и, что логично, ухватить успел только воздух. Его полный искреннего недоумения взгляд вызвал у Кэйи смешок. — На счастье, — сказал Венти и отхлебнул из горла. — Олово не бьется, — лениво заметил Кэйа, вытянув шею, чтобы ткнуться носом в оставшуюся протянутой русалочью ладонь. — Значит, счастье вдвойне, — невозмутимо пожал плечами бард и, привстав, крикнул в сторону барной стойки: — призываю богиню Диону! Три бутылки сюда! Диона оскалилась и показала ему неприличный жест, но все же скрылась под стойкой. Несколько минут спустя она бухнула на стол перед ними три бутылки мондштадтского одуванчикового, в этот раз даже не озаботившись тем, чтобы их открыть, и ушла принимать следующий заказ, по пути рявкая на особо разбушевавшихся посетителей. Мертвым грузом лежавшие пальцы Дилюка принялись аккуратно почесывать Кэйе переносицу, из чего можно было сделать вывод, что русал слегка протрезвел. Кэйа зажмурился, подставляясь под ласку, как сытый кот. — Диди, знакомься: это Венти, скромный, но наглый бард, заноза в причинном месте, неплохой парень и Анемо архонт Барбатос впридачу. Не ведись на его детское личико: ему лет раз в пятнадцать больше, чем нам с тобой, вместе взятым, — промурлыкал он и ухмыльнулся, ощутив, как дрогнули кончики когтистых пальцев. — Венти, знакомься: Дилюк Рагнвиндр, хозяин морей, русалочий король и мой… мое вообще все, — он выпрямился и кашлянул. Дилюк последовал его примеру и тоже прямее сел в своей бочке. Вода нервно заволновалась, и Кэйа взял его за руку, чтобы успокоить. — Владыка… — начал было Дилюк, но Венти замахал руками, расплескивая из бутылки вино. — Никаких владык! — безапелляционно заявил он, тряхнув косичками, обрамлявшими лицо. — Владыкам не место в вольном Мондштадте! За свободу! — крикнул он в зал, и его спонтанный тост поддержали возгласом «За Барбатоса!» десятки пьяных глоток. Венти щедро отпил из своей бутыли и задорно подмигнул: — видишь? Порой секрет успеха заключается в том, чтобы вовремя красиво устраниться. Веселились бы они так же, если бы знали, что за соседним столом архонт вкушает лучшее в мире вино? К тому же мне самому намного приятнее живется. А чтобы благочестие сохранять, — он хихикнул, — у меня есть сотня церквей, где все только и делают, что молятся и блюдут святость. Кто я такой, чтобы им запрещать? Дилюк покосился на Кэйю, растерянно покачал головой и залпом допил содержимое своей кружки. Это оказалось самым здравым решением из всех возможных, потому что энное число бутылок спустя они с Венти хохотали над историями Кэйи, который в красках расписывал, как они десять лет назад спьяну куролесили на соборной площади. — …А потом он такой: а как думаешь, мне пошли бы усы? Я и говорю: а давай я нарисую, и ты посмотришь, отращивать или нет, статую-то по твоему образу лепили… Дилюк от души смеялся, расплескивая воду, и Кэйа любовался, не в силах отвести взгляда от его блестящих глаз, костром растрепавшихся волос и счастливого лица. И он говорил, и говорил, и говорил, припоминая самое постыдное и самое веселое — все, лишь бы Дилюк улыбался. — …А еще я как-то на спор с этим поганцем оделся поприличнее и два дня из трех ходил в штаб Ордо с фальшивым удостоверением капитана. Да ты погоди ржать-то, — сквозь смех выдавил Альберих. — Диди, ну твою же мать!.. — Он капитаном кавалерии себя назначил, смекаешь, а, Ваше образованное Величество? — пакостно подхихикнул Венти, успевший вылакать уже не меньше шести бутылок с поистине божественной скоростью, чем довел бедняжку Диону чуть ли не до истерики. — П-погодите, в Монд…Мондшдт… в Мондштадте же нет к… — Дилюк застонал, не в силах больше смеяться, — здесь же нет… — Здесь отродясь боевых лошадей не водилось! — с готовностью поддакнул Кэйа, отхлебнув вина, чтобы промочить горло. — Ни единой! И о кавалерии веками не слыхивали! Но я двое суток ходил с ними на построения, в казармы и все такое, и хоть бы кто почесался! Дилюк сдавленно взвыл и окунулся с головой, расплескав чуть ли не половину бочки. Из-под соседнего стола, куда воды вылилось больше всего, донеслось невнятное «спасибо». — Вся сила Монда в хаотичности Ордо! — весело пропел Венти и залихватски шмыгнул носом. — Пойти спеть, что ли?.. — Давай, отрабатывай денежки, а то малышка Диона тебя живьем съест вместо ужина, — хохотнул Кэйа. Дюжий бородатый детина с гитарой как раз допевал задорную балладу про некоего Вильяма Тейлора, который подгадил невесте, за что справедливо поплатился. После «Аннабель», которой можно было только посочувствовать, Кэйа уже мало следил за музыкой, всецело поглощенный Дилюком, но краем уха отмечал, что песни становились с каждым разом все более лихими, и им подпевала уже вся таверна лужеными пьяными глотками. «Тадаридидам-дабадей-дай-дей!» — и стих последний аккорд. Венти сделал знак гитаристу, и тот, с ухмылкой хлопнув его по плечу, с готовностью уступил место под веселое улюлюканье толпы: Венти здесь знали и любили. Бард любовно провел пальцами по струнам невесть откуда взявшейся в его руках лиры, а потом вдруг тряхнул головой и ударил по струнам. — Однажды ходил по морю корабль… — А, про «Котелок»* поет, — хмыкнул Кэйа. — Ты слушай, слушай. Протрезвевший Дилюк вскинул бровь, но все же принялся внимательно слушать, по-видимому, восприняв задание с чрезвычайной серьезностью. Кэйа хихикнул в кулак, отстукивая ритм ногой. — Вот-вот прибудет «Веллерман», с чаем, сахаром, да ромом… Венти допел и под нестройные, но воодушевленные хлопки перешел к следующей песне. Кэйа ущипнул Дилюка за щеку. — Ну как? — Дурацки как-то, — признался тот. — Странные такие: и себя и бедное животное мучали невесть сколько времени, и ради чего? «Честь китобоя», бред какой-то. Терпеть не могу людей. Кэйа довольно усмехнулся, едва не мурлыча. — А ведь «Котелок» правда существовал, — сказал он, — и действительно вышел в море, и на самом деле столкнулся с китом — огромным старым самцом, матерым и хитрым — вот только они его все-таки поймали спустя пару дней погони. — Вот оно как. А в песне все гораздо драматичнее, — Дилюк подпер щеку ладонью и хмыкнул. — Дурят простой люд как хотят, безобразие. — Ну, технически, драма действительно произошла, только другого толка, — Кэйа хитро прищурился. — Они, пока сражались с китом, получили пробоину и лишились всей провизии, а что самое страшное — пресной воды. «Котелок» дрейфовал в открытом море, и никакой «Веллерман» к нему на помощь так и не пришел. — И что потом? — спросил Дилюк, явно не понимая, к чему Кэйа клонит. — А потом, — протянул Кэйа полным самодовольства голосом, — вместо «Веллермана» пришел я на «Каэнри’и» и ограбил их. Дилюк воззрился на него, приоткрыв рот. — Ограбил умирающих людей? Кэйа засмеялся. — Ты их только что терпеть не мог, — весело напомнил он. — Что ж… Если говорить языком легальных сделок, то я просто взял свою скромную плату за услуги буксира, еду и воду. Оттащил их к ближайшему порту, сам уплыл с добычей, все живы, счастливы и довольны. Так что эта песня не такая грустная, какой может показаться. Более пафосная — это да, но куда в море без суровой романтики… — Ты ужасен, — Дилюк закрыл лицо руками, но Кэйа зорким глазом успел углядеть его улыбку и почувствовал себя награжденным за все труды. День складывался просто восхитительно.***
Они вывалились из таверны, когда солнце уже давно скрылось. Дилюк, разомлев, мурлыкал под нос какую-то похабную песенку из тех, что сегодня исполняли, Кэйа почти впопад аккомпанировал на реквизированной у зазевавшегося подвыпившего музыканта гитаре. Музыкант, впрочем, был, надо полагать, не против — гитара пережила этим бурным вечером многое, ей перестало хватать пары струн, да и гриф треснул, так что место ей все одно было на свалке. Кэйа ощущал с ней духовное родство — потому и не смог пройти мимо. Сентиментальный придурок. Это было трудно — одновременно толкать бочку к причалу и извлекать звуки из сломанного инструмента, — но Альберих был человеком многих талантов и малых скромностей. — Ты помнишь ту?.. — резко прервав пение, сказал вдруг Дилюк, когда они вышли к пустынным в такой час докам. Кэйа с полуслова понял, о чем идет речь. Закат, песок, чайки, рыжее небо, прохладнеющий, но все еще пахнущий теплом ветер. Смешные, неловкие звуки самодельной флейты и чистый русалочий голос. Сердце сжалось — тоскливо, предвкушающе. — Помню. — Хорошо, — Дилюк позволил поднять себя на руки и сам скользнул подальше в воду, чтобы скрыть хвост от случайных глаз. — Ты играл на окарине тогда, в детстве, помнишь? — Помню, — мягко отозвался Кэйа, опустившись рядом с ним на колени. Потрепанная, расстроенная гитара с исцарапанной декой была привычна ко всяким рукам, удобно легла и в кэйины, несмотря на многолетнее отсутствие практики. Кэйа подергал немногочисленные оставшиеся струны, мурлыча под нос, долго подбирал аккорды. Наконец, заиграл, как и предполагалось — отвратительно, но мелодия все равно была узнаваема. Дилюк поддержал голосом. Как и у всех русалок, голос у него был поистине волшебный, звонкий и переливчатый. Сам Кэйа о себе знал, что его пение благозвучно только при тихом исполнении. Если он вздумал бы поддать громкости или, упасите архонты, закричать, то извлекаемые из глотки звуки стали бы ничем не лучше пронзительных павлиньих воплей. В лучшем случае, это было забавно. В худшем — вызывало у Дилюка, с его нечеловеческим слухом, сильнейшую мигрень. Закончив, они какое-то время сидели в тишине, слушая шорох волн и тихий приглушенный звук, когда вода задевала струну отложенной в сторону гитары. Вряд ли ее струн в дальнейшем коснутся чьи-либо руки, но жалости не было: свою лебединую песню эта крошка уже отыграла. Кэйа почти наяву ощущал, как с каждым вдохом-выдохом из головы улетучивается хмель. Дилюк лег на живот и лениво перекатывал между ладоней крохотных волнят: играл с ними, как с котятами, свивал в разные фигуры, разглаживал. Его лицо при этом было таким умиротворенным, таким… родным, что дышать становилось больно и легко одновременно. Кэйа был как никогда рад, что успел протрезветь, потому что именно в этот момент, вот прямо сейчас ему как никогда хотелось говорить. Спьяну он не удержал бы язык за зубами. Он и сейчас не мог, если уж совсем откровенно, но трезвый ум вселял уверенность, что он как минимум не ляпнет лишнего. — Помнишь, ты спрашивал, почему я потащил тебя развлекаться вместо того, чтобы искать кольцо? Кольца, то есть, — поспешно исправился он, надеясь, что Дилюк не придаст этой оговорке значения. Русал, хвала архонтам, действительно не заметил и лишь согласно кивнул, не отрываясь от своего занятия. — Я просто хотел… отвлечься, наверное, — продолжил Кэйа, хмурясь в попытке подобрать безопасные слова. Дилюк поднял голову, внимательно на него посмотрел, и Кэйа отчего-то испытал острую потребность оправдаться, при этом толком не понимая, в какую сторону хочет защититься. — Ну, понимаешь, Чжун Ли не ставил временных рамок, но все равно ответственность как-то давит. А повеселиться тоже успеть хочется! — он подмигнул как можно легкомысленнее. — Знаешь, как говорили мудрые? Делу час, потехе время! Дилюк убрал руки, и волнята рассыпались водицей, вернувшись в море. Он сел поближе, подвернув хвост, и привалился плечом к плечу. — В кои-то веки верная расстановка приоритетов, — сказал он ровным тоном, и Альберих растерялся, не в силах определить, шутит он или нет. — Дурак. Его красные глаза смотрели слишком пронзительно, слишком тепло и мягко, слишком нежно и близко, и Кэйа, очарованный, не смог отвести от них взгляда. Влажную кожу обдало горячим дыханием, он с отстраненным удивлением обнаружил свою ладонь зарывшейся в жестковатые от соленой воды красные волосы — когда она там оказалась? — боком он ощущал теплую тяжесть, море, острый край плавника, соль, твердость ребер, нагретые камни, упругость хвоста, и… Дилюк облизнулся, кончик его языка задел нижнюю губу Кэйи, и того словно прострелило осознанием. Он распахнул глаз и отшатнулся, едва не свалившись в воду. — Диди… — пробормотал он, запинаясь, и вскочил, путаясь в собственных ногах, — Диди, я… Я люблю тебя, я люблю тебя, ялюблютебялюблютебялюблютебя— — Кэйа… — мягко позвал Дилюк, но Кэйа в отчаянии замотал головой, зажав рот рукой, чтобы не выблевать признания безобразным потоком. Нужно что-то другое. Что-то отрезвляющее. Что-то, что все починит, исправит. Мечущийся в панике взгляд упал на сломанную гитару, и Альберих истерично хихикнул. — Мне надо в бордель! — выпалил он первое, что пришло в голову, и в ужасе хлопнул себя по губам. Блядство. Он отрежет себе язык. Зачем ему язык. Зачем ему вообще уметь разговаривать. Умница. Именно те слова, которые нужно говорить брату, которого едва не поцеловал, в которого влюблен до дрожи, без которого нет ни жизни, ни смерти, с которым вместе ищете способ убиться так, чтобы насовсем… который… который ржет, как хтоническая тварь. Что за дьявол?.. Кэйа икнул и нерешительно проморгался. Нет, не почудилось — русал и правда хихикал, согнувшись, и его чешуйчатые плечи мелко подрагивали. — Архонты, — Дилюк прикрыл ухмылку кулаком и покачал головой. — Я знал, что ты катастрофа, но не предполагал, что настолько. Кэй, ты серьезно? Вот это вот должно было меня оттолкнуть? — Ты… ты не злишься? — неверяще спросил Кэйа. Дилюк закатил глаза. — А похоже? Слушай, — он утомленно потер переносицу, — я уже отвернулся от тебя однажды, и был неправ. Одну и ту же ошибку даже креветкам ума хватает не повторять. А я не креветка, Кэйа. Я, нахрен, король, — Кэйа издал нервный смешок. — И от меня будет трудно избавиться, тем более такой чепухой. Кэйа не предполагал, что его любовь может стать сильнее, чем она есть, но Дилюк, это невозможное, немыслимое создание, кажется, задался целью вывернуть его сердце наизнанку. — Но мне правда надо, — сказал Кэйа просто, чтобы сказать хоть что-то. — Нет, не надо, — спокойно отрезал Дилюк. — Нет, надо! — возмутился Кэйа из чистого упрямства и подспудного восторженного «да, уговори меня, запрети, давай же, ну!». — Иначе я… — Иначе ты — что? Поцелуешь меня? — хмыкнул Дилюк. — Я чувствую, что ты ущемляешь мои права! — заявил Кэйа. Вранье. Все, что он чувствовал — радостный трепет в груди. — Я тебе сейчас ущемлю член, и ты перестанешь чувствовать вообще все. Альберих задохнулся. Архонты милостивые, чем он заслужил это счастье? — Ну пройтись-то хоть можно? Раз уж ты устроил мне внеплановый целибат по отношению ко всему миру, — проворчал он, даже не пытаясь скрыть улыбку. — Я серьезно, Диди. Мне правда нужно, — он переступил с ноги на ногу, — ну, подумать. Дилюк плеснул в него водой. — Ладно, погуляй, так и быть, — царственно дозволил он, махнув рукой. — Я буду на корабле. Доберешься сам? — Да, — Кэйа посмотрел на него с нежностью, все еще не решаясь прикоснуться. — Да, смогу. Ложись спать, не жди меня. Даже если я задержусь… я вернусь. Обещаю. — Я знаю, — просто сказал Дилюк, и оттолкнувшись руками, ушел на глубину, махнув на прощание красным полупрозрачным хвостовым плавником. Кэйа закрыл лицо руками, чувствуя, как горят щеки. Как, вот как после такого умирать прикажете? Воистину, небеса любят шутить.