***
Кэйа нечасто вводил новые правила. Обычно ему требовался либо миг ярчайшего просветления, как при переписке с Кли, либо чудовищная локальная катастрофа, как в случае с тем, мм, черешневым казусом, чтобы понять, — да, вот эта конкретная хрень достойна нового правила. Нынешняя же ситуация — о да, черт возьми, эта хрень определенно была достойна нового правила, потому что то, что разразилось почти сразу после ухода Венти, иначе как катастрофой назвать было ну никак нельзя. — Напомни мне никогда больше не жрать твои слезы, — простонал Кэйа после очередного приступа рвоты. — Ни за что в жизни, даже если это будет последнее оставшееся на континенте, что можно положить в ро!.. — его вывернуло снова, надрывно, до слез. Каждый раз, когда казалось, что содержимое желудка исчерпало себя (пора бы, ну в самом деле!), в его чреве как будто открывались новые донья, новые объемы, новые перспективы. Новые, блядь, горизонты. Дилюк вздохнул, не переставая гладить его по спине, и заново собрал выбившиеся из кулака синие пряди, чтобы не запачкались — Альберих отмечал это краешком сознания, тем, который не страдал от тупой боли в груди и едкой кислоты в горле. Не сказать, что раньше с ним такого не приключалось: о, он всласть наблевался в свое время, когда пробовал разные яды, от сложносоставных и хитродобываемых, любимых наемными убийцами и аристократами, до простеньких, вроде бытового чистящего средства или банального щелока. Иной раз он промахивался с дозой, иной раз яд сам по себе оказывался несмертельным — но в любом случае, тогда он мог пресечь свои мучения одним ударом ножа и спустя какое-то время начать исследования по новой. Сейчас, увы, эта роскошь была ему недоступна. — Диди, может, я быстренько это самое… того и обратно, ну?.. — прохныкал он, в промежутке между приступами, получив кратковременную передышку. — За пару часов оклемаюсь, честно! — Обойдешься, — строго сказал Дилюк с интонацией, явно заимствованной у Аделинды. — Нечего было тащить в рот русалочий жемчуг. Как тебе вообще в голову пришло его проглотить? — Моя голова тогда была занята немного другими мыслями, — без энтузиазма огрызнулся Кэйа и закашлялся, с инстинктивным трепетом затаив дыхание в ожидании нового приступа, которого, к счастью, не последовало. — Я о тебе, вообще-то, думал! Кэйа не видел лица Дилюка, но мог поклясться, что услышал, как тот закатил глаза. — Святые архонты, чем я провинился, чтобы навлечь на себя твое думание? — медленно выдохнул он полным вселенской усталости голосом. Впрочем, теплая русалочья ладонь все еще выводила успокаивающие круги между Кэйиных лопаток, так что воспринимать претензии Дилюка всерьез не получалось. — Тем, что родился слишком красивым, — от радости, что желудок вроде бы успокоился, машинально-игриво обвинил Кэйа. И едва успел отвернуться, как его тут же натужно стошнило. Русал прыснул, мгновенно растеряв напускную усталость, и бессовестно расхохотался. — Лучший флирт, который я слышал, капитан Альберих. Вы сегодня прямо-таки, ммм, фонтанируете сладкими речами. Ауч, больненько. — Издевайся, издевайся, я с тобой еще знаешь как пофлиртую! — обиженно буркнул Кэйа, пытаясь отдышаться, замолк на пару секунд, прислушиваясь к себе, затем с некоторой опаской продолжил: — и вообще, скажи спасибо, что фонтанирую с верхнего конца, а не с нижнего. — Вот уж действительно спасибо, — хмыкнул Дилюк и, посерьезнев, спросил: — Ну как, отпускает? — Да… Кажется, да, — выдохнул Кэйа и обессиленно привалился к его груди, чувствуя себя опустошенным во всех смыслах, благодарно прикрыл глаза, когда ласковая русалочья рука утерла с его лба пот, а со щек — слезы. Буря в животе и правда улеглась. Мановением руки русал вызволил из моря немного чистой воды, чтобы капитан мог умыться, что он с наслаждением и сделал, прочистив нос и тщательно прополоскав рот от мерзкого привкуса. Хотелось пить, но пресной воды поблизости не было. Нужно было плыть к кораблю, но не было сил. Желания, к слову, тоже особо не наблюдалось. За полчаса мучений Кэйа — многозадачность во плоти — успел вдоль и поперек обмозговать ситуацию, но по-видимому, вместе с остатками жемчуга он выблевал свое красноречие, поскольку так и не сумел сформулировать вопрос «ты правда хочешь, чтобы я умер?» таким образом, чтобы не выглядеть в глазах русала отвергнутой девицей. С другой стороны, предпочесть смерть позору тоже было весьма отвергнуто-девчачьи, но об этом Дилюк, по крайней мере, не узнал бы. Итак, есть Дилюк и есть Кэйа. Дано: Дилюк любит Кэйю; Кэйа любит Дилюка; Кэйа и Дилюк желали смерти Кэйе; Кэйа умирать уже не хочет. Вопрос: продолжает ли Дилюк хотеть, чтобы Кэйа умер? Легко, не правда ли? Эту задачку даже далекий от сложных наук Рэйзор бы щелкнул как орешек, а Кэйа, взрослый (чрезмерно взрослый) трусливый лоб, вот, застопорился. Хотя, справедливости ради, в условии имелись отягчающие обстоятельства в виде контракта с богом, дурацких проклятий и прочей сверхъестественной чепухи, но все же… Все данные были приведены, ответ лежал на поверхности: протяни руку и ухватись, это же просто! Просто — и так сложно. Сложно, потому что страшно. Ох. Кэйа вяло моргнул раз, другой; мысли, только что стройные и шустрые, вдруг принялись путаться и расползаться плавленым студнем, словно гидрослайма засыпали мешком крахмала. Нельзя спать, иначе русалу придется тащить его тяжелую тушу на корабль. Он ведь и так уставший и побитый… Заставлять его возиться с бессознательным телом уже в который раз — это очень неприлично. Очень лично. Очень семейно, по-братски и в то же время не-совсем-по-братски, совсем-не-по-братски… «Ты правда хочешь, чтобы я умер?» Как же хочется спать. — Диди, у нас труп, возможно, криминал, по коням, — из последних сил невнятно пробормотал Кэйа, едва ли соображая, что говорит, и потерся носом у Дилюка где-то под ключицей. — Хватит с меня трупов, — почти не удивленно отозвался тот, и Альберих почувствовал его теплое дыхание на своей макушке. — И вообще, где я тебе коней возьму? У нас одна «Каэнри’а», — короткий хмык, — да и та, скорее, сука, а не лошадь. — Тоже пойдет, — подумав, покладисто согласился Кэйа, еле ворочая потяжелевшим языком. — Но «по сукам» звучит как-то не очень воинственно. — А ты собрался воевать? — мягко спросил Дилюк, поглаживая кончиками когтей затылок, убаюкивая, будто специально, и Кэйа, млея, мурлыкнул что-то совсем уже неразборчивое и провалился в сон. …Проснулся он уже на «Каэнри’и» спустя черт знает сколько времени с изумительным привкусом кошачьей мочи во рту и неловкостью в прояснившейся голове. Дилюк все-таки дотащил его, жалкого, грязного и спящего, на корабль. А до этого он нагородил — как мысленно, так и вслух — невменяемой чепухи. Эта оплошность требовала исправления. Исправлять дурное впечатление о себе Альберих умел как никто, и умением этим по праву гордился. Его навык был уникален, ведь исправить в положительную сторону сможет любой дурак, а вот в отрицательную — поди постарайся. (В какую сторону он хочет исправить нынешнюю ситуацию в своей голове, Кэйа, впрочем, так и не определился, как не определился в том, нуждается ли Дилюк в его исправлениях.) — Я мирный пират и не хочу воевать, — озвучил он охрипшим голосом первое, что пришло в голову. Дилюк чем-то поперхнулся от неожиданности. — Миролюбие есть добродетель, — помедлив, осторожно согласился он и настороженно заглянул Кэйе в лицо. — А пить хочешь? Кэйа отчаянно закивал, привстав. Дилюк сделал жест пальцами, и в его сложенные чашей ладони извилистой струйкой потекла питьевая вода из привязанной к мачте бочки. Кэйа почти сразу после воскрешения отметил стремительно возросшее мастерство рагнвиндра в обращении с пресной водой, но прямо сейчас ему было не до отвешивания комплиментов. Он со стоном подставил язык прямо под струю, пил долго, жадно ловя ртом драгоценную влагу и то и дело порываясь благодарно вылизать русалу руки, с радостью наплевав на то, как по-звериному невоспитанно все это смотрится со стороны. Дилюк на удивление не делал никаких замечаний и не препятствовал, только посмеивался от такого напора и слегка краснел кончиками острых ушей. — Так и что это было, перед тем, как ты уснул? — спросил он спустя около получаса, когда Кэйа утолил жажду, голод, потребность расточать похвалы обожаемому брату и жгучее желание почистить зубы и окончательно пришел в себя прежнего: уверенного, красивого и неотразимого. — Что за внезапные разговоры про коней и трупы? Это какая-то аллегория? Мне начинать волноваться? …А может, и не такого уверенного. Кэйа подавил нервный смешок. Пожалуй, лучше русалу не знать, что за чертовщина творилась в его многострадальной голове. Творилась и продолжает твориться. «Ты правда хочешь, чтобы я умер?» — Да не, это я бредил, — как можно более беспечно отмахнулся он, устроившись щекой на упругом — сплошные мышцы — русалочьем хвосте и с картинной обидой выпятил губы. — Твой жемчуг, должно быть, ядовит не только для тела, но и для разума. В свою очередь, это означает, — он назидательно воздел палец, лукаво сощурившись, — что тебе, огонь души моей, категорически плакать нельзя! И замер, ожидая: клюнет ли на смену темы? — Ты уверен, милый? — в тон поинтересовался Дилюк, позабавленно приподняв брови. — Может, это тебе категорически нельзя тянуть в рот несъедобные вещи? Клюнул. Из жалости или же действительно не почуял подвоха, но — клюнул. Кэйа мысленно возблагодарил всех архонтов. — О, некоторые несъедобные вещи я бы с удовольствием взял в рот, если ты понимаешь, о чем я, — не удержался он, подмигнул игриво и засмеялся, как сумасшедший, когда Дилюк после секундного осмысления зарычал и попытался его придушить, цветом щек почти сравнявшись с собственной чешуей. Не то чтобы Кэйа был против… и эта обыденная, казалось бы, мысль вдруг поразила его. Он ведь… совсем не против? Лишь сейчас, почувствовав шутливо угрожающие и правдиво бережные касания русалочьих пальцев к своей шее, Кэйа вдруг с умопомрачительной ясностью осознал две вещи. Во-первых, он — идиот, сделавший себе непонятную абстрактную страшилку и сам же испугавшийся не пойми чего. Во-вторых, за Дилюком он пойдет куда угодно — к смерти ли, к спасению ли. И для этого совершенно необязательно знать ответы на все вопросы и совершенно необязательно быть бесстрашным. «Ты правда хочешь, чтобы я умер?» Кэйа расхохотался еще заливистей. Право слово, какой же он болван! Это же так просто! Чего он боялся? Зачем нужен вопрос, если ответ неважен? Зачем спрашивать, если значение имеет лишь желание того, кому доверяешь больше всех в этом мире, включая себя? Все-таки Дилюк был прав: порой профилактическое удушение очень способствует приведению мыслей в порядок. Кэйа расплылся в счастливой улыбке и обнял его руками и ногами. — Задуши-ка меня еще разок, мастер Дилюк, — промурлыкал он охрипшим от смеха голосом, и русал, округлив глаза, попытался отшатнуться от него, как от чумы, резко полыхнув жаром, словно печка. — Задуши меня, и я, может, совсем умным стану! Дилюк смотрел на него с ужасом. Протянул руку, потрогал лоб. — Кэй, ты был прав, этот жемчуг действительно влияет на рассудок, — произнес он, беспомощно изломив брови. — Тебе нужно противоядие? Может быть, тебе снова промыть желудок? Я могу помочь! — улыбка Альбериха сама сползла с лица. — Или, может, лучше поспать? Что делать, о боги, верните мне моего умеренно придурковатого брата… До Кэйи не сразу дошло, что над ним просто-напросто издеваются. — Диди! — возмутился он и пристукнул русала кулаком по макушке. Дилюк оборвал свой спектакль и беззастенчиво заржал. — Я учился у лучших, — выдавил он, подуспокоившись, и устроился поудобнее у Кэйи под боком, свернув хвост калачиком, выглядя крайне довольным. — Архонты, как сладка месть! Он дернул ушами, дразнясь, взметнул на Кэйю красный искрящийся взгляд снизу вверх, и Кэйа… ну, Кэйа пропал. Запыхавшийся от смеха, с горящими щеками и дерзким оскалом, Дилюк был так непреодолимо красив, что Альберих завороженно подался было вперед — и нерешительно замер в сантиметре от изогнутых в острозубой ухмылке губ. Страшно. Можно?.. Дилюк с вызовом вздернул бровь, насмешливо глядя из-под медных ресниц, — и Кэйа послал все к дьяволам, накрыв его губы своими… …И все сразу пошло по звезде, по луне и по, мать его, солнцу. В представлении Кэйи поцелуй должен был быть целомудренным и легким (поначалу уж точно), но Дилюк — хищная зверюга — жадно распахнул горячий рот ему навстречу, широко и требовательно лизнул языком, и Альберих, удивленно усмехнувшись в ответ, принял правила игры. Он впустил его внутрь, осторожно, пробуя, углубился сам — и, черт, особенности физиологии он как-то упустил из виду. Ухмылка русала стала шире, когда Кэйа зашипел, наткнувшись на заостренные клыки. Прокушенное в нескольких местах плечо понимающе зачесалось. Сморгнув слезы боли, он чуть отстранился и укоризненно уставился на русала. Тот невозмутимо лизнул его губы снова, обманчиво-кротко и просяще — и кто Кэйа такой, чтобы добровольно не отправиться в самую очевидную ловушку? Он высунул язык полуобиженно, полутребовательно, и едва не взвизгнул позорно, когда Дилюк совершенно бесстыдно вобрал его в рот мягкими губами. Видят архонты, у Кэйи непременно отвисла бы челюсть, не будь рот уже открыт. Он почувствовал что краснеет, как мальчишка, впервые проснувшийся со стояком. Этому краснохвостому засранцу вообще знакома концепция первых поцелуев?! Представляя себе этот миг, Альберих был свято уверен, что вести, по крайней мере в первый раз, будет он, как более опытный, а Дилюк, неискушенное в своей невинности застенчивое морское чудо, стушуется и смутится, и он станет его успокаивать и мягко подбадривать, и положит ему ладонь на щеку, и ласково погладит… — Ну что же ты, — Дилюк уложил ладонь ему на щеку и ласково погладил, ловя ошарашенный взгляд. — Горишь весь. Это же я, Кэй, не бойся, — он коротко чмокнул его в нос и снова принялся зализывать ранку от клыков. Кэйа не знал, плакать ему или смеяться, в итоге просто сидел как дурак с вытаращенными глазами, высунутым языком и слюной по подбородку, отчаянно краснея, и дьявол, это он здесь тушевался и смущался, и это его только что успокоили, подбодрили и… Ох, архонты!.. Нет, к черту все, что он себе там надумал. Надо было догадаться раньше, когда Розария рассказала про того вареного разбойника, да упокоят боги его душу. Дилюк не «чудо». Дилюк, чтоб его трижды морским коньком переехало, самое настоящее чудовище. Очень, очень горячее чудовище, к слову. Русал в последний раз облизал пострадавшее место — язык к языку, пожар к пожару — и улыбнулся, дико блестя алыми глазами — дьявол во плоти, исчадие ада, морской демон, порождение порока… — Я люблю тебя, — выпалил Кэйа, чувствуя, как где-то в горле колотится шалое сердце. К черту эти предсмертные признания. Если уж совсем пессимистично, то вся жизнь — преддверие смерти, так почему бы не сейчас?.. Дилюк вдруг вздрогнул весь, прижал уши и взглянул в ответ неожиданно уязвимо, и улыбка его из уверенной превратилась в робкую, словно это вовсе не он только что разнузданно вылизывал чужой язык. — Я тоже, — сказал он и потянулся за поцелуем — в этот раз действительно таким, каким должен быть первый поцелуй: небыстрым, несмелым, но полным вкусной топленой нежности. А потом еще за одним. И еще, и еще, пока не заболели губы, и видят боги, растрепанный, задыхающийся Дилюк с припухшими и заалевшими от поцелуев губами и бездонной теплотой во взгляде — лучшее, что Кэйа видел в своей долгой жизни, лучше всех галлюцинаций, фантазий и несбыточных мечт. И неважно, хочет он его смерти или нет. Кэйа пойдет за ним куда угодно. — …У тебя было бесценное выражение лица, — задумчиво сказал Дилюк уже после, наворачивая лежащему на его хвосте Кэйе что-то сомнительное из сине-седых прядей челки. — Мне понравилось. Кэйа закатил глаза и легонько ущипнул его за бок, где молочная кожа под жабрами была особенно нежной. Русал издал смешок и в отместку растрепал то, что соорудил. — Меня чуть не хватил приступ, Диди, — Кэйа с укоризной взглянул снизу вверх. — Я, понимаете ли, пребываю в святой уверенности, что передо мной невинная морская ромашка, а эта ромашка сначала варит человека, а потом устраивает фестиваль, ммм, лингвистических извращений. — Сам ты ромашка, — беззлобно огрызнулся Дилюк, почти не покраснев. — Не тебе же одному дозволено отпускать фривольные шуточки. Я умею учиться, мой дорогой братец. Кэйа ужаснулся так красиво, что русалу хватило одного взгляда, чтобы покатиться со смеху. — Я породил чудовище, — констатировал капитан трагически. — Мироздание не простит меня, и архонты обрушат на мою грешную голову что-нибудь тяжелое с Селестии. Хочу кусок дорогой мраморной колонны, непременно нежно-розовой и непременно с позолотой! Или так, или хуй горгульи! У вас же там есть горгульи? — прокричал он в небо, и Дилюк с диким хохотом закрыл ему рот ладонью. — За языком следи, а то откушу, — сдавленно предупредил он, но искры веселья в алых глазах сводили угрозу на нет. Кэйа дерзко ухмыльнулся и высунул язык, дразнясь. Дилюк отдернул ладонь, спустя полсекунды его острые зубы лязгнули в тщательно выверенном миллиметре от него, и Альберих, не моргнув и глазом, защелкнул ловушку на шее русала кольцом из рук, замком из пальцев. — Попалась рыбка, — мурлыкнул он и лизнул его в нос. — А следить за моим языком, с недавних пор — твоя работа. Дилюк смешно поморщился, дернув бровью. — Ты теперь меня до конца жизни будешь дразнить за язык? — поинтересовался он с напускным недовольством. Грудь Кэйи слегка кольнуло этим «до конца жизни», но он предпочел не обращать внимания и вместо этого подмигнул. — Может, и буду. Сам виноват. Дилюк помедлил, затем тонко улыбнулся, и в его красивых глазах ожили бесы. — Ну и ладно. Зато у меня больше. Альберих воззрился на него. Минуточку. Вот теперь у него отвисла челюсть. Кэйа не задохнулся лишь благодаря отточенной годами выдержке. Это дурное создание что же, размерами мериться предлагает? Рагнвиндры утопят его как кутенка и будут правы. Он испортил им короля. Он сделал из их короля ненасытное мстительное чудовище, которому палец в рот не клади, язык в рот не клади, вообще ничего не клади — он же даже откусывать не будет, нет, просто сожрет целиком. Он, Кэйа Альберих, подвел целую страну, совершил государственное преступление, и когда горящие праведным гневом русалки загонят его в угол, и придет время последнего слова, он, как взрослый и ответственный человек и воин, скажет… — А ты докажи. …Ну, нет, скажет он не совсем это, но в целом — ладно. Улыбка Дилюка стала шире, он открыл рот, медленно высунул язык. Высунул. Высунул?.. Вы-ы-ысу-ну-у-ул?… — Архонты, — слабым голосом произнес Кэйа, широко распахнув глаз. Дилюк с самым засранским выражением лица пошевелил кончиком языка где-то на уровне груди. То есть, во время поцелуя он мог… и не только поцелуя… он, получается, вообще может… Кэйа вспыхнул до корней волос, ощутив, как заинтересованно потяжелело в штанах. Открыл рот, силясь что-то сказать. Закрыл. Открыл снова и снова закрыл. Дилюк фыркнул, убрал неприлично длинный язык (нет, Кэйа не следил голодным взглядом) и бессовестно расхохотался. — У тебя не было шансов, — сказал он, довольный выходкой и произведенным эффектом. Затем прищурился, и Альберих лихорадочно заметался между желанием попросить о повторной — желательно, практической — демонстрации и соблазнительной идеей симулировать обморок. — А знаешь, что еще у меня больше?.. Кэйа закрыл глаза и симулировал обморок под звонкий смех Дилюка.***
Благодаря Дилюковой власти над морскими течениями, «Каэнри’а» добралась до Рассветного моря в кратчайшие сроки. Не сказать, что Кэйа был рад, но и не рад он тоже не был — в конце концов, он хотел побывать здесь перед ритуалом. Видеться с рагнвиндрами, с другой стороны, было страшновато. Ведь Крепуса не стало из-за него, сухопутной приблуды, из-за его дурацкой, до оскомины наивной идеи позвать папашу, чтобы, видите ли, высказать ему свое фи и недовольство и разорвать все связи. Чтобы обрести свободу и честно жить с любимой семьей. Чтобы вырваться из порочного круга лжи. Вырвался, да. На девяносто гребаных лет вырвался. Дилюк мягко обвил хвостом его лодыжку. — Они не винят тебя. — Я… убил мастера Крепуса, — Кэйа качнул головой и крепче сжал в руках штурвал, глядя на горизонт. — Не ты, — твердо сказал Дилюк. — Мы же говорили об этом, Кэй. Это сделал твой отец. — А позвал его я, и об этом мы тоже говорили. Деревянные спицы штурвального колеса покрыла тонкая пленка горячей воды, и Кэйа рефлекторно отдернул руки — чтобы оказаться задницей на полу после ловкой подсечки, едва успев зафиксировать брошенный штурвал. Дилюк взял его ладони в свои и обвил ноги хвостом — чтобы не сбежал, наверное. — Ну-ка, фу! — строго сказал Дилюк и Кэйа, опешив, уставился на него. Это еще что за собачьи игры? — Ты не виноват, понятно? — Ладно? — растерянно сказал Кэйа, потому что не знал, что еще сказать. — Повтори: «я не виноват», — приказал Дилюк, по-видимому, включив монарха, и Альберих не смог воспротивиться королевской уверенности в его голосе — уверенности в том, что его не ослушаются. — Я не виноват. — Умница. Если я скажу это столько, сколько потребуется, то однажды ты скажешь это сам, — улыбнулся русал и быстро поцеловал его в щеку. — В этом вопросе выбор я у тебя отбираю, смирись. Кэйа почувствовал как лицо заливает краска. — А можно как-то вернуться в те времена, когда это я тебя смущал и заставлял краснеть, а не наоборот? — проворчал он, скорее, для проформы: на самом деле такой Дилюк ему нравился. Признавать это вслух он, разумеется, не собирался. Пока. Не то чтобы Дилюк нуждался в признаниях, чтобы видеть Кэйю насквозь. Он молча обнял его за пояс, и Альберих привычно зарылся пальцами в спутанную и влажную красную гриву, вычесывая ногтями крупицы соли и песка. — Знаешь, меня беспокоит не только встреча с Аделиндой и остальными, — сказал он после паузы, заметно повеселев. — Больше напрягает перспектива встречи с этим, — последнее он выделил голосом, даже не скрывая ностальгически теплого отвращения. — О, — понимающе протянул Дилюк ему в живот, и Кэйа услышал в его голосе ухмылку. — Спешу тебя разочаровать: эта встреча не состоится, — Кэйа вопросительно мыкнул, и русал продолжил: — Хочешь, покажу? — и сел прямо, не выпуская его из рук, и глядя глаза в глаза: — набери воздух, не дыши, не открывай рта. Верь мне. Кэйа удивился, машинально подчинился, и вовремя: Дилюк щелкнул пальцами, и палубу «Каэнри’и» захлестнула огромная волна, смывшая их обоих в море, словно мусор. Интересно, он всегда был такой занозой в заднице, но скрывался, флегматично подумал Кэйа, цепляясь за бледные русалочьи плечи, чтобы не болтаться куском туалетной бумаги в сливе, или это на него повлияла моя последняя смерть? Дилюк осторожно расцепил руки, убедившись, что Кэйа держится, взял его лицо в ладони и прижался ртом ко рту. И выдохнул — горячее, невесомое, не имеющее вкуса и формы. Кэйа инстинктивно полувдохнул-полупроглотил сгусток жара, закашлялся, выпустив изо рта стайку пузырей, и… заметался ошеломленным взглядом вокруг. Секунда — и все стало ярким, как при свете дня, соль перестала разъедать глаз. Другая — и исчезло давление на уши, и, черт… это ощущение было ему знакомо. Слишком знакомо. Кэйа поднял глаза на Дилюка, тот ободряюще ему улыбнулся, и Альберих осторожно сделал пробный вдох. И — вдохнул. Дилюк засмеялся, и Кэйа услышал его смех — после стольких лет он звучал странно под водой, но вместе с тем так знакомо. Именно таким он слышал его большую часть своего детства и юности. Именно так он когда-то, вечность назад, проводил свои дни. Губы сами сложились в улыбку — согретую прошлым, колкую прошлым. — Крикни что-нибудь, — подначил Дилюк, как мальчишка, нетерпеливо кружа вокруг него. — Давай, крикни! Брат выглядел иначе, чем на суше: возможно, дело было в разном преломлении света, но под водой чешуя русала играла, переливалась по-другому, ловя какие-то блики не то с поверхности, не то со дна, и едва не светилась. Кэйа смотрел и смотрел, не в силах оторвать взгляда, и не сразу сообразил, что Дилюк хочет от него. — Крикаю, — сказал он, не думая. Собственный голос звучал вибрирующе и странно, как слегка расстроенная, но звонкая гитара — то, и в то же время не то. Русал фыркнул и пихнул его, такой радостный и неожиданно юный, что сердце защемило. — Не дури, Кэй! Кричи, кому говорят! Давай, пока Аделинда не!.. — Я уже здесь, мастер Дилюк, — раздалось спокойно и негромко за их спинами. Оба повернулись, Дилюк — резко, прижав уши, Кэйа — слегка запоздало, испуганно. За потоком воспоминаний он совсем забыл, зачем они здесь оказались. Грудь сдавило подспудным страхом: не готов, не готов! Улыбка по краям задрожала, норовя оплыть, как восковая свеча. Кэйа прикусил щеку изнутри. Дилюк взял его за руку, и он наскреб храбрости, чтобы поднять глаза. Та же сдержанно-золотистая чешуя, те же изящные белые руки, обманчиво слабые. Аделинда все так же собирала волосы в аккуратную прическу, все так же носила в ушах маленькие сережки из синих кристаллов, кажется, даже лампа была той же самой, которой Кэйа пугал Дилюка, мол, рачки в ней и не рачки вовсе, а сияющие души утопших моряков… Их взгляды встретились, и Альберих поразился. Неужели она всегда была такой хрупкой? Эти морщинки в уголках глаз; приросшая маска спокойствия, неестественная, как толстый, неловкий слой плохого грима; усталость, которую нельзя измерить отсутствием или наличием сна. Может ли быть, что это он сделал ее такой? — С возвращением, мастер Дилюк, — старшая горничная поклонилась сначала русалу, затем вновь посмотрела на замершего, не дыша, Кэйю и… улыбнулась, подозрительно поблескивая глазами. Маска ожила, осыпалась пудрой, обнажая искреннее лицо — ласковое, печальное. — С возвращением, пиратский малек. Он не расплакался позорнейшим образом исключительно потому, что и так уже был под водой. …В коридорах дворца было тихо: никто не выходил встречать вернувшегося короля специально, и это отчасти приносило облегчение. Немногочисленные слуги живо приветствовали их, проносясь мимо по делам, редкие придворные, степенно проплывавшие по коридорам, кланялись, с удивленным любопытством посматривая на Кэйю. Многие лица были ему знакомы. Поначалу Кэйа с почти маниакальным упорством искал в глазах обвинение, осуждение, фальшь — и, не находя раз за разом, в какой-то момент сдался. Дилюк рядом едва не светился, всем видом излучая ехидное я же говорил. — Я же говорил, — сказал он вслух, стоило дверям королевских покоев закрыться за их спинами. Аделинда покинула их еще раньше, чтобы раздать указания на кухне. — Тебя ждали здесь, Кэйа. Ждали и ждут. Кэйа повернулся и обнял его крепко-крепко, зарывшись лицом в облако красных волос, издав не то смешок, не то краткое рыдание. — Слушай, в море и без твоей контрибуции достаточно соли, — сварливо заметил русал, мягко гладя его по спине и шее. — Хватит разводить сырость в моем подводном дворце. Видишь водоросли? Это все ты виноват. Кэйа засмеялся и отстранился. — Я компенсирую тобой отсутствие здесь Аделинды, — заявил он. — Когда она придет, я и у нее на плече порыдаю. — Пощади мой дворец. Эти стены видели слишком много рыданий, — хмыкнул русал, — боюсь, твоих они не выдержат и обрушатся. Он опустил глаза. Кэйа проследил за его взглядом, и улыбка его стала болезненной. На полу густым слоем лежал крупный и чистый, зернышко к зернышку, жемчуг. Он переливался в мерцающем свете десятка ламп, нежеланная роскошь. — Почему ты его не уберешь? — осторожно спросил он, заглянув в красные глаза. Дилюк пожал плечами и с грустью улыбнулся. — Он напоминает мне о том, как поступать нельзя. Я безответственный монарх, который, — он усмехнулся и коротко и нечитаемо взглянул на Кэйю, — бросил свой народ аж дважды. А где дважды, там, к сожалению, и трижды, — Кэйа нахмурился и открыл было рот, но русал качнул головой: — Но я надеюсь, что до этого не дойдет. В груди Кэйи зародилось дурное предчувствие, но Дилюк вильнул хвостом, как лисица, ловко утянул его в поцелуй, и рушить момент он не решился. К этому разговору они еще вернутся, пообещал он себе, запуская жадную пятерню в красные пряди. А пока — пусть неумело обводит вокруг пальца, пусть заводит в очевидные ловушки. Дилюку можно. Дилюку все можно. — Давай обновим мое благословение, — шепнул русал, и от его тихого, вибрирующего под водой шепота и защекотавших ухо пузырьков воздуха у Кэйи закружилась голова. Он послушно открыл рот, проглотил уже знакомый сгусток жара, но не отпустил Дилюка сразу, ухмыляясь в поцелуй и чувствуя губами ответную улыбку. — Почему я все годы поился этим бесовским пойлом из «якобы-винограда», если существовал такой приятный способ обретать подводное дыхание? — поинтересовался он, тяжело дыша, когда им обоим — занятный каламбур, учитывая окружающую обстановку — не стало хватать воздуха. Дилюк потешно сморщил нос, прижав острые уши. — Проворачивать такие фокусы имеет право только действующий король. Если бы мой отец поцеловал тебя в губы, я бы отрубил себе хвост, выколол глаза и ушел на поверхность торговать рыбой. Или побираться. Кэйа сбледнул с лица, передернулся и громко сглотнул, разом остыв. — Понял, вопросов больше не имею. — К тому же эффект от «виноградного сока» накопительный, — добавил Дилюк. — Со временем его требовалось пить реже и в меньших порциях. Удобно. — А я думал, что вы снизили дозу из сугубо гуманных побуждений после того, как я выяснил, что это такое на самом деле, — разочарованно протянул Кэйа. — Думал, вы щадили мои нежные ранимые чувства! — Конечно нет, — невозмутимо сказал русал, обвив его хвостом, — у тебя было такое смешное лицо, когда наступало время принимать сок, ты бы знал! Я бы не смог отказаться от этого зрелища насовсем, отец, думаю, тоже. Все матерные слова, которыми Кэйа мог выразить свое мнение по этому поводу, он как мог, постарался вложить в мимику. Дилюк расхохотался, и капитан мстительно повалил его на широкое ложе, преследуя призрачную надежду, что слои одеял помогут заглушить возмутительное веселье.***
Дни шли, и с каждым прошедшим Кэйе становилось все тревожнее — словно за углом притаилось что-то опасное, словно за ширмой безоблачного неба клубились грозные черные тучи. Когда Дилюк был свободен от работы, они пили, ели, спали, гоняли чаек по каменистым берегам вулканических островов, собирали ракушки, даже устраивали спарринги по старой памяти и, само собой, целовались до умопомрачения, но на этом — все? Не то чтобы Кэйа был против такого расклада, но все чаще ему казалось, что он уже умер и сейчас проживает загробную жизнь. Этакий сюрреалистический санаторий для пожилых покойников и их семей — с тихим часом, трехразовым питанием и морским, мать его, климатом. Кэйе все это нравилось, как понравилось бы любое времяпрепровождение с участием Дилюка, будь оно хоть трижды стариковским (как-никак, возраст у них обоих по человеческим меркам был весьма почтенным), к тому же он вполне был способен самостоятельно привнести нотку оживленности в заскучневший быт (Аделинда, как правило, его начинаний не одобряла), но, учитывая непростую ситуацию, обманчиво-мирный штиль настораживал. Капитан пиратов слишком много времени провел в море, чтобы не знать: за штилем, как правило, следует буря. Кэйа от этой бури устал уже заранее. — Диди, а что с кольцами? — спросил он как-то за завтраком совершенно будничным тоном, и сам про себя удивился тому, как обыденно это звучало. Дилюк бросил на него внимательный короткий взгляд и продолжил орудовать вилкой, но одним своим глазом Кэйа приметил, как на полмига побелели костяшки изящных пальцев, и смутное беспокойство окрепло. — А что с кольцами? Кэйа потерял дар речи, едва не выпустив из рук лист салата, из которого с сомнительным успехом пытался сложить кораблик. — Ты сказал Венти, что мы займемся ритуалом сразу, как вернемся на корабль, — произнес он, наконец, зорко вглядываясь в лицо русала. Тот пожал плечами с самым независимым видом. — Я сказал, что мы отправимся в Рассветное море сразу, как вернемся на корабль, — поправил он, и Альберих успел заметить странный блеск в его глазах, прежде чем тот опустил взгляд к тарелке. — Что-то ты темнишь в последнее время… не знаю как сказать, — Кэйа закусил губу, аккуратно подбирая слова. — Ты будто и радостный, и загнавшийся одновременно, — он прищурил глаз и подпер рукой подбородок как можно непринужденнее. — Ты что-то задумал? Дилюк не поднимал головы долго — слишком долго, — и на смену беспокойству в сердце Кэйи расползлась колким терном тревога. Этот дурень же не вляпался во что-то опасное? Зная Дилюка и его привычку время от времени (то есть, почти всегда) превращаться в гиперопекающую рыбу-наседку, можно было предположить все, что угодно: от открытого противостояния Мораксу до каких-нибудь фортелей с самопожертвованием. Капитану все еще не давала покоя мысль о том, что Дилюк, вероятно, знает о фальшивом третьем кольце. Словно в ответ на неспокойные мысли указательный палец как будто сдавило тисками. Капитан не удостоил его даже взглядом. Вариться в тяжелых мыслях и творить глупости ради его, Кэйи, блага — о, это было бы очень в духе Дилюка. — Диди, ты меня пугаешь, — сказал Кэйа и встрепенулся, когда русал отложил приборы и поднялся из-за стола. — Ты прав, я действительно кое-что задумал, — сказал он и помедлил, нервно подергивая хвостом, словно бы решаясь на что-то. Затем поднял на Кэйю пронзительный алый взгляд, и того опалило заключенным в нем пламенем решимости. — Ты мне доверяешь? — Ты знаешь ответ, — Альберих беспомощно улыбнулся и развел руками. — Зачем спрашиваешь? Дилюк слабо усмехнулся, кивнул и взял его за руку, и повлек за собой прочь из комнаты. Кэйа все еще решительно ничего не понимал, но от улыбки Дилюка дышать стало чуточку легче. Если он улыбается, значит, плохого случиться не может. …К моменту, когда они очутились возле старой уединенной часовни, по самую крышу заросшей водорослями и колониями кораллов, капитан почти успокоился. — Я помню это место, — сказал он, с живым интересом вертя головой по сторонам. — Мы тут много раз прятались, когда сбегали от Аделинды. О, ты еще однажды уснул в этих водяных лилиях и неделю после этого чесался, помнишь? Дилюк зафыркал и дал ему подзатыльник. — А можно без смущающих подробностей? — буркнул он с почти правдоподобным недовольством. Кэйа издал смешок и подплыл ближе, изучая потускневший витраж над каменной дверью. В детстве, помнится, они часто спорили, что же там изображено: абстрактные линии переплетались причудливо, как странные геометричные облака. Кэйа упорно видел раззявившего пасть дракона, в то время как Дилюку в рыжих угловатых стеклышках грезились огненные птицы. Сейчас же… Альберих задумчиво провел рукой по контурам, не нашел в них никаких драконов и усмехнулся. Может, и правда то были птицы. Пышные многоцветные водоросли и раскидистые ветви изумрудных и лиловых кораллов окружали часовню, создавая густую завесу, скрывающую ее от посторонних глаз. Хорошее, уединенное место, видевшее множество их детских игр. В этих вот зарослях филлофоры Дилюк читал вслух книжки о древних русалочьих героях, которыми восторгался Кэйа, а вон те кустики порфиры были ощипаны едва не под корень в тот легендарный период, когда Альберих пытался покрасить волосы в красный (к слову, безрезультатно). На душе стало тепло, и Кэйа расслабился. Может, это и есть задумка русала — вызвать у него приступ ностальгии и переманить на жизнелюбивую сторону? Если так, то план был обречен на провал заранее, ведь рядом с Дилюком Кэйа любил жизнь как никогда. Быть может, сейчас подходящий момент для признания в преступном нежелании умирать, подумалось Кэйе. Он, конечно, не при смерти, но в любви он признался ведь тоже не при смерти, так что какая разница? Он обернулся, чтобы сказать русалу об этом, и… …И водоросли, и кораллы изящно съехали по диагонали куда-то вправо и вверх — Кэйа не успел даже удивиться. Сверкнуло что-то белое, прохладное, как лунный свет, и давление с указательного пальца исчезло на долю секунды — чтобы волной распространиться по всему телу, от кончиков пальцев ног до кончиков волос. Кольцо?.. Чертов Венти! Что за шутки? Альберих из последних сил вскинулся, чтобы предупредить Дилюка о неведомых чарах, столкнулся с ним взглядом и застыл. Почему… Дилюк смотрит так виновато? — Не бойся, все хорошо, — сказал русал, торопливо подхватывая его, не давая упасть, и осторожно усадил на камень. Кэйа скосил на него глаз, размышляя, стоит ли начинать паниковать. В каком это месте все хорошо? И когда эти двое успели спеться? Когда он лежал безмозглый и мертвый? Засранцы. Он растерянно шевельнул руками — безуспешно, словно руки ему и не принадлежали. Попытался подняться — тоже тщетно. Больно не было, но тело не слушалось. Дилюк погладил его по голове, глядя — ох. Не шутки. Совсем не шутки. Шутки не шутят, глядя при этом с такой болью, что у Кэйи едва не остановилось сердце. Кажется, паниковать стоит. Какого черта. Что происходит. Почему. Почемупочемупочему— —***
Спустя несколько дней они отправились на поиски Венти или Чжун Ли, но даже не успели составить маршрут поисков, как те нашли их сами, да еще и вдвоем. И после краткого обмена приветствиями (односторонне недружелюбного, надо заметить), оказались в довольно неловком положении. В силу воспитания Дилюк, как правило, достаточно редко прибегал к насилию, предпочитая решать все посредством переговоров. Однако в данный момент им овладевало желание, как выразился Альберих, «нанести умеренно-тяжелые телесные повреждения с помощью исторически ценной магической реликвии». Как выразился бы сам Дилюк — «въебать лирой по башке». Не очень по-королевски, зато просто, доходчиво и без словесных хитроподвывертов. — Разве вы не чтите пиратский кодекс, капитан Альберих? Я парламентер! — не особо правдоподобно возмутился Венти, но с бушприта, на всякий случай, спускаться не торопился. Мудрость, достойная архонта. Дилюк сузил глаза, и вода под форштевнем опасно забурлила. Венти нервно покосился вниз, но довольную кошачью улыбку на лице уберег. — Я, безусловно, чту кодекс, но увы, возмездию в нем отдан больший приоритет, нежели дипломатии, — мягко произнес Кэйа и развел руками, словно бы сетуя. — Такой уж мы народ, пираты. Дубина переговоров — вот наша дипломатия, — он грустно покачал головой, всем видом выражая почти искреннее сожаление. Почти искреннее. — Моракс, ну скажи им! — воскликнул Венти. Чжун Ли едва слышно вздохнул — если бы не обостренный слух, Дилюк бы и не заметил. В иной раз он бы посочувствовал старшему богу, но сейчас как-то… не хотелось. — Полагаю, за череду недоразумений нам стоит извиниться, — сказал он спокойно. Дилюк с трудом подавил желание закатить глаза. Ага. Недоразумений. — Я… рад, что ситуацию удалось уладить без нашего вмешательства. — О, так вы все же планировали вмешательство? — с нескрываемой иронией в голосе протянул Кэйа, блеснув холодной синевой глаза, и в кои-то веки Дилюк не осадил его за дерзкий тон. — Позвольте уточнить: до или после смерти мастера Рагнвиндра? — Мы не допустили бы этого, — серьезно ответил Моракс, качнув головой. — Да, мы преследовали каждый свою цель, но смерти вам ни в коем случае не желали. Дилюку не нужно было смотреть на Кэйю, чтобы почувствовать его явное недоверие. Он ощущал то же самое всей кожей, от макушки до кончика хвоста. — И каковы же были ваши цели? — спросил он, особо не надеясь на правдивый ответ: в конце концов, мало ли какие мысли теснятся в головах богов. Как правило, божественные игры для смертных оказывались крайне небезопасны; порой неведение было лучшим выходом. Однако каково же было его удивление, когда обычно сдержанный Моракс опустил голову, и… Ох, небеса. Покраснел. Он покраснел! Совсем чуть-чуть, едва заметно заалели скулы, но все же!.. Краем глаза русал также заметил, как Венти закусил губу, явно сдерживая смех. Что тут творится, черт возьми? — Я… заинтересован в отношениях между смертными, — признался Чжун Ли, слегка опустив голову, отчего белая кисточка серьги чуть качнулась у изящной шеи. У Кэйи рот слегка приоткрылся от изумления, и Дилюк, сам удивленный не меньше, аккуратно закрыл его пальцем. — Есть один человек, который мне… небезразличен. В некотором роде, мм, пассия. — «Пенсия», — с засранской ухмылкой встрял Венти. Чжун Ли, не оборачиваясь, щелчком пальцев метко запустил в него кусочек кор ляписа, и Дилюк почувствовал, что в глубине души начинает понемногу оттаивать. Из солидарности. — Я хотел изучить вопрос всесторонне, — продолжил Чжун Ли, — и ваш изначальный план показался мне отличной возможностью вникнуть в данную концепцию. Ваши чувства друг к другу были… теплы и искренни. Нужно было лишь подтолкнуть вас. — А что может быть лучшим стимулом, чем угрожающая жизни ситуация, полная взаимных непониманий и душевных перипетий? — певуче вмешался Венти, потирая ушибленный лоб. Бушприт под ним опасно заскрипел, и божественная зараза поспешила зависнуть в воздухе. Кэйа чуть повернулся к нему, красиво вскинув бровь. — А у вас какие были цели, ваше святейшество? — сладко улыбнулся он, недвусмысленно похрустывая костяшками. — Я преисполнился вдохновения, чтобы после творческого кризиса вновь обрести силы воспевать неугасимую силу любви! — важно изрек бард, воздев палец к небу, то ли не заметив грозящую ему опасность, то ли намеренно ее игнорируя. Недальновидно, подумал Дилюк, щурясь. Ох, как недальновидно. — Я тебе сейчас преисполнюсь, — еще слаще пообещал Кэйа, и Дилюку пришлось обвить его ногу хвостом, чтобы удержать на месте. — Но разве это не оказалось действенно? — Венти беззаботно пожал плечами, сияя бирюзовыми глазами. — Вы вместе, у вас впереди безоблачная почти вечность, бескрайнее море — это ли не счастье? — Счастье, — кивнул Кэйа, зарывшись ладонью в волосы Дилюку, отчего у русала взбудораженно встопорщилась чешуя. — Абсолютное счастье. А ты, — он мотнул головой в сторону несносного барда, — абсолютное чудище и мне больше не друг. Впредь счета в тавернах будешь оплачивать самостоятельно. Венти картинно ухватился за грудь — и был единодушно проигнорирован всеми троими, включая Моракса. — От всей души приношу свои извинения, — он церемонно склонил голову, виновато пряча золотые глаза. — Мои действия были несколько эгоистичны. Дилюк все-таки закатил глаза. «Несколько эгоистичны». О да. Признавать ошибки так, словно делая одолжение — архонты и их гордость, черт бы ее побрал! Кэйа, кажется, был с ним солидарен. Он усмехнулся и сел рядом с Дилюком, привычно уложив теплую ладонь тому на лопатки и обратив внимательный взгляд на Чжун Ли. — Раз уж так сложилось, что Гнев Недр мы не освободили, как задумывалось изначально, насколько эгоистично с нашей стороны будет надеяться на усмирение Гнева камня, м? — как бы вскользь поинтересовался он. Моракс улыбнулся краешками губ — легко и искренне. — Нисколько не эгоистично. Вы заслужили это. К тому же, — улыбка его стала шире, — если мне не изменяет память, контракт заключался в освобождении запечатанного божества в обмен на мою поддержку. Раз уж ваш пункт договора не выполнен, я, в свою очередь, освобождаюсь от своего — и засим мы можем быть свободны от взаимных обременений. Хах?.. — Вот так просто? — Дилюк недоверчиво склонил голову набок. Моракс кивнул. — Вот так просто. Не доверяя своим ушам, Дилюк повернулся к Кэйе и заглянул в его едва заметно расширившийся от удивления глаз. Они… они все это время полагали, что над их головами дамокловым мечом висела расплата за нарушение контракта. Тряслись и метались в страхе друг за друга, не зная как выкрутиться из опасной ситуации, которой на самом деле… не существовало? Видя их недоверчивость, Чжун Ли заговорил снова, не тая в мудрых глазах легкой смешинки. — Суть контракта издревле состоит в получении всеми его сторонами взаимной выгоды. Коль скоро предмет договора более не представляет ценности для тех, кто его заключил… контракт может быть попросту упразднен. Я ведь уже говорил ранее, — он лукаво прищурился, — вовсе необязательно красть колокол. Никто не запрещает отступить, если ноша кажется непосильной. О, небеса! Венти звонко расхохотался. Ладонь Кэйи с громким хлопком встретилась со лбом. Дилюк сжал пальцами переносицу и длинно выдохнул, ощущая неслыханную доселе легкость во всем теле. Действительно. Зачем умирать, если хочется жить? Зачем убегать, если можно остаться? Зачем устраивать апокалипсис, если можно его не устраивать? Дилюк едва не расхохотался в голос. Все время они бегали друг от друга и от себя самих, боясь все усложнить, в итоге запутались и едва не пришли к печальному концу. Но зачем усложнять, если можно делать все просто? Просто отказаться. Просто остаться. Просто поговорить. Просто любить. Просто жить дальше. Просто, не так ли? …Выпроводить двух богов оказалось труднее, чем они думали, но когда им это удалось, оба в обнимку растеклись по палубе двумя раскормленными тюленьими тушами. — Никаких архонтов на моем корабле. Никогда в жизни, — безапелляционно объявил Альберих скучковавшимся по реям чайкам. Чайки одобрительно завопили, отчего Дилюк поморщился, но в душе он был с капитаном совершенно солидарен. Хватит с них божественного надзора еще на три жизни вперед, спасибо большое. Дилюк отдал краткий приказ верному Рассвету, и тот беспощадно шуганул птичий базар в разные стороны. Наступила блаженная тишина. Они какое-то время нежились в ней и в объятиях друг друга, переваривая прошедшие события, пока Кэйа не заговорил снова. — Знаешь, Диди, я читал одну книжку, — сказал он неожиданно задумчиво. — Про чьи-то-там дары. Волхвов. Дары волхвов. Там влюбленные друг другу подарили самое желанное, отдав взамен самое дорогое, что у них есть, но самое желанное как раз и являлось самым дорогим. Вроде того, — путано объяснил он в ответ на вопросительный взгляд. — И? — Ну, похоже на нас, не думаешь? — Кэйа гладил пальцами русалочью чешую; Дилюк заурчал бы, если бы умел. — Отдаем жизни друг за друга, при том, что самым ценным для нас являются жизни друг друга. Прямо как те влюбленные. Романтично, да? Дилюк хмыкнул. — Прямо как идиоты. — Прямо как влюбленные идиоты. — Сойдет, — согласился Дилюк и добавил после паузы. — А вообще, кто такие волхвы? Кэйа удивленно взглянул на него. — В смысле, «кто такие»? А ты не в курсе? — С чего бы мне быть в курсе? — в тон поинтересовался Дилюк, вскинув брови. — Ну это очень русалочье слово, на мой взгляд, — сказал Кэйа и принялся загибать пальцы. — Гласных мало, согласных много, хрен выговоришь и обозначает неведомую херню. Очень по-вашему. На твою фамилию похоже. — В каком месте это похоже на мою фамилию? — возмутился русал, стукнув хвостом по палубе. — В таком, что похоже, и все тут, — упрямо заявил Альберих. — И вообще, я раньше всегда думал, что русалочий должен быть певучим и с кучей гласных, а не наоборот, вы же поете и все такое, разве вы не должны общаться с помощью вокализов? — Нормальный у нас язык, — обиделся Дилюк. — Вот засуну тебе в рот медузу, и посмотрим, как ты будешь неделю одним вокализом изъясняться! Перспектива капитана, ожидаемо, не прельстила. Зато сам Дилюк — очень даже. И вот так, тесно обнявшись, улыбаясь в поцелуи и шутливо переругиваясь в промежутках между, они встретили новый киноварно-золотистый рассвет. Ни людей. Ни русалок. Ни богов. Только они, их корабль-тюрьма, ставший кораблем-свободой, и проклятие, обратившееся благословением. И впереди — разделенная на двоих вечность.