Возжигатель

      — Эрдис, я…       Я предупреждающе поднял вилку и громко вздохнул.       — Орнштейн, прошу тебя, прекращай. Я считал; это будет уже четвёртый раз. Ты ни в чём передо мной не виноват. Не оставил дверь распахнутой настежь, ничего не сломал. Мирно лёг спать, и всего-то. Даже доспехи сложил как полагается.       Рыцарь недовольно сжал губы и помотал головой.       — Позор. Первый рыцарь Гвина напивается как свинья и не может даже дойти домой. Да ещё и при…       Он быстро спохватился и умолк, но я и так понял, что он имел в виду. И мне это начинало уже надоедать.       — Орнштейн, — я отложил приборы в сторону и внимательно посмотрел на него. — Эти времена далеко позади. Я больше не служу под твоим началом; и помог тебе, как друзья обычно помогают друзьям. Если с таким положением вещей ты не согласен, скажи об этом прямо сейчас. Чтобы я понимал, как мне себя вести и чего ожидать дальше.       Он несколько озадаченно отклонился назад — похоже, совсем не ожидал от меня такого. Да и я сам, честно говоря, тоже.       — Прости, — вздохнул я, взяв вилку с ножом обратно в руки. — Мелю языком не думая.       — Ничего, — Орнштейн улыбнулся впервые за это утро, а шрам на его левой брови забавно съехал вбок. — Просто старые привычки слишком сильны. Сложно… меняться.       Я внимательно посмотрел на него. Сложно было сказать, что действительно он чувствует за этой прочной суровой маской, почти намертво приклеившейся к его лицу. Наверное, только Хавел мог бы… но где он сейчас?       — Праздник продолжается, — Орнштейн на мгновение оторвался от еды и кивнул в сторону двери. — Ещё громче, чем вчера.       Рыцарь даже несколько преуменьшил. Снаружи было так шумно — даже при закрытых дверях и окнах — что я еле мог сосредоточиться на своих мыслях. С одной стороны, и хорошо: это меня точно избавит от необходимости видеть Гвинедда сегодня, а с другой… У каждого праздника должна быть своя кульминация. И от этого, как и любого торжества, связанного с Гвином, не следовало ожидать ничего хорошего.       — Как думаешь, Орнштейн, где я сейчас смогу найти принцессу Гвиневер?       — Либо в библиотеке, — пару секунд подумав, ответил он, — либо у себя в покоях. А быть может, у фонтанов во дворе. Я бы поставил на последнее.       Благодарю тебя, Всеотец, что больше он не стал ничего спрашивать!       Я с интересом наблюдал за рыцарем, когда он облачался в латы. Сначала я даже предложил свою помощь, но он вежливо отказался — и почти сразу же я понял, почему. Он управлялся с ними с такой скоростью, с какой я бы, пожалуй, не успел даже влезть в штаны. И сидели доспехи на нём как влитые. Кузнец, изготовивший их, знал толк в своём ремесле; меня даже самую малость кольнула зависть.       — Можно я посмотрю? — протянул я руку, когда Орнтшейн уже собирался надевать шлем.       Он, совсем немного поколебавшись, кивнул.       Только лишь коснувшись блестящего бронзой металла, я понял, что это работа воистину мастера. Сколько я ни осматривал шлем с разных сторон и сколько ни вертел его в руках, я не мог найти ни единого шва. Ни даже намёка на него. На миг промелькнуло даже подозрение, что шлем был вовсе и не кованым, а литым, но… такое было вряд ли возможно. Да и углы на нём… нет, точно не литой.       — А кто кузнец? — уважительно хмыкнув, я вернул шлем рыцарю. — Я слышал о нём?       — Вряд ли, — голос Орштейна из-за львиной физиономии звучал немного глухо. — Он из гигантов; я встретил его давным-давно, в один из самых первых походов. Мы с отрядом подоспели как раз вовремя, чтобы не дать посёлку, в котором он жил, сгореть дотла. Остановились там на время, а он в благодарность выковал это, — рыцарь постучал латной перчаткой по кирасе, — и много чего ещё. Для всех моих людей.       — Посмотреть бы и на их доспехи тоже… — мечтательно протянул я.       — Придётся много ковыряться в земле, — Орнштейн, кажется, усмехнулся. — Все полегли. Из того, первого отряда один только я выжил.       Я не стал ничего отвечать — просто молча кивнул. Время для сожалений и печали уже всё-таки прошло слишком давно.       — Кстати, — теперь спрашивать решил уже рыцарь, — а ты сам почему не выкуешь себе ни оружия, ни доспехов? Ведь мог бы вполне; Арториас показывал, что ты сделал с его мечом.       Я улыбнулся про себя. Значит, растрепал всё-таки, сволочь эдакая!       — Огонь и железо хорошо ладят друг с другом только в кузне. Я могу обезопасить кожу и тело от огня, который создаю, но латы… — я покачал головой. — Одна малейшая ошибка — и я зажарен внутри них. Такие-то издержки.       — И оружие?       — Почти то же самое.       Орнштейн молча покивал.       Мы вышли одновременно. На венец на моей голове, подаренный Гвинеддом, никто не обращал внимания, но вот зато внушительно-изящную фигуру Орнштейна все подмечали издалека — и уважительно расступались, уступая ему дорогу. Мне лишь оставалось просто следовать за ним и не отставать.       И рыцарь оказался прав: мы только прошли через ворота, охраняемые двумя стражами в крылатых шлемах, как далеко впереди и чуть слева я заметил изящную женскую фигуру. Простое белое платье струилось по её очертаниям и мягкими складками ложилось на мрамор фонтана, почти сливаясь с ним. Тонкую, почти прозрачную вуаль на каштаново-рыжих волосах тихо колыхал ветер.       — Орнштейн, — повернулся я к рыцарю, который уже хотел со мной попрощаться, — сможешь выполнить одну мою просьбу?       — Смотря какую.       — Если будет время… выяснить, жив ли ещё тот кузнец-гигант. И разузнать его имя, если сможешь.       Мне показалось, или он вздохнул с облегчением?       — Смогу. Постараюсь как можно быстрее.       Я благодарно кивнул ему, а он ответил коротким поклоном, развернулся и зашагал дальше к дворцу. И я не стал провожать его взглядом, а повернулся сам и направился к принцессе, стараясь идти быстро и уверенно.       В самом деле, пора бы уже стать немного смелее.       А она, конечно же, услышала — или почуяла? — меня ещё издалека, немного повернулась на краешке фонтана и посмотрела прямо на меня. Большие ореховые глаза приветливо сощурились в улыбке — и я вдруг ощутил, что сам широко улыбаюсь ей в ответ. Наверное, очень глупо… ну и что с того?       Подойдя чуть ближе, я увидел, что у её ног стоит целый ряд бутылок — все до единой даже не просто из чистого стекла, а из настоящего хрусталя. Некоторые из них были украшены оправами из золота, а иные — из серебра.       — Здравствуй, Гвиневер, — поклонился я ей. — Рад тебя видеть.       — И я тебя, Эрдис, — она, чуть привстав, поклонилась тоже, но будто бы шутливо. — Слышала, брат вчера решил устроить себе выходной, верно?       Она залилась счастливым смехом: я смутился так, что еле удержался от того, чтобы не потупить голову.       — Не принимай близко к сердцу. Гвинедд до сих пор считает, что он на войне — хоть та и закончилась уже давным-давно.       Лучше и не скажешь.       — Ты ведь не спешишь никуда? Давай, садись рядом со мной!       Когда она, снова рассмеявшись, потянула меня за руку, я снова ощутил всё то же самое, что и раньше. Но в этот раз её тепло не ошеломляло и не оглушало, а ласково согревало изнутри. Из самой глубины её сердца.       Я, чуть не споткнувшись, опустился на бортик фонтана рядом с ней, а она осторожно подхватила одну из бутылок с земли, выдернула из неё пробку и погрузила в воду. Из её горлышка выпрыгивали забавные пузырьки, а вокруг руки принцессы тонкими нитями разливалось золотое свечение.       — Для кого это?       — Эта — для тебя!       Бутылка как раз заполнилась водой до самого верха, и Гвиневер, закрыв её пробкой, протянула прямо мне в руки. Я, чуть опешив от неожиданности, неловко поблагодарил принцессу.       — Остальные — для людей по всему Лордрану. Золотые — чтобы укрепить здоровье и придать жизненных сил. Серебряные, — она взмахнула рукой в сторону тех, которые стояли чуть дальше, — для ясности ума и силы духа.       Гвиневер ненадолго умолкла; её улыбка почему-то потускнела.       — Я бы делала таких много, много больше, — вздохнула она, — но отец запрещает. Говорит, что если людей слишком баловать дарами, они станут неблагодарными.       Я молча скрипнул зубами. Самое отвратительное — старый король был действительно прав. Даже если заменить «людей» на что-то иное, ничего бы не поменялось.       — Они называют их «благословениями», — принцесса еле заметно пожала плечами. — Думают, что эта вода — знак божественного расположения. Уже даже и не скажу, с каких пор так повелось.       Наверняка это длится уже очень давно. Интересно, сколько сотен лет понадобилось, чтобы люди в своём воображении превратили нас в богов?       — Эрдис! — знакомый голос вывел меня из внезапно нахлынувшей задумчивости. — Гвиневер!       — Здравствуй, Гвинедд, — принцесса чуть приподнялась и помахала брату рукой. — Я уж думала, — улыбка снова загорелась на её лице, — ты сегодня и не выйдешь!       — Я тоже думал, — на удивление серьёзно кивнул ей Гвинедд.       Он шагал так быстро, что ещё немного — и он бы наверняка перешёл на бег. Я уже немного научился отличать разные оттенки сосредоточения на его лице, но именно этот распознать не мог. Какое-то… обеспокоенное?       — Эрдис, — принц, подойдя ко мне, низко склонился, — прошу прощения за вчерашнее. Мало того, что я встретил тебя в неподобающем виде, так ещё и наговорил того, что не следовало бы.       — Вы с Орнштейном одного поля ягоды, — негромко вздохнул я. — Я не в обиде на тебя, Гвинедд. Всякое случается; вчерашнее — далеко не худшее из того, что могло бы быть.       Принц разогнулся и еле заметно кивнул мне. Выражение его лица чуть смягчилось, но всё же ещё не до конца.       — А следующее я хочу сказать вам двоим… и прошу прощения, что порчу настроение в такой неподходящий момент. Гвин созывает всех на площадь в четыре; по случаю рождения новой принцессы хочет устроить какое-то торжество.       Уголки губ Гвиневер растерянно опустились, а скоро и весь рот сжался в одну сплошную черту.       — Только ли по случаю рождения? — медленно и очень осторожно спросила она.       — Правильные вопросы задаёшь, сестрёнка, — невесело улыбнулся Гвинедд. — Но ответ, боюсь, мы узнаем только уже на месте.       — Ты умеешь приходить с хорошими новостями, — я покачал головой и сложил руки на груди. — Принц Гвинедд — Чёрное Солнце.       — Сам себе поражаюсь, — усмехнулся он в ответ. — А сейчас… мне нужно успеть посетить архивы и вернуться к этому времени. Так что простите, но — должен бежать. И если встретите Филианору, сообщите ей тоже — почему-то не смог найти её нигде.       — Передадим. Пламя да направит, — почти одновременно сказали ответили мы с Гвиневер.       Гвинедд вдруг неожиданно широко улыбнулся, поклонился на прощание и прошёл прямо мимо нас. Принцесса же недовольно наморщила нос: от принца сейчас пахло ещё сильнее, чем вчера — от Орнштейна.       Я же закусил губу и нахмурился. Предчувствие говорило мне, что сегодняшнее событие наверняка будет как-то связано с тем Городом за Стеной, которые он показывал в тот раз, но… разве не король «наградил» своим извращённым знаком не всех, кого хотел? Того выступления разве не было достаточно?       — Эрдис!       Я опомнился, когда Гвиневер коснулась моей руки.       — Не стоит размышлять о моём отце больше, чем он того заслуживает. Не хочешь лучше… давай я закончу с ними, — она кивнула в сторону бутылок, ровным рядом выстроившихся на бело-песочном камне, — а потом мы выйдем на очень-очень долгую прогулку по городу?       — А что скажут его жители? — улыбнулся я.       — Что хватит одному лишь Гвинедду получать мудрые советы. Пусть оставит сестре хоть немного.       Фонтан ласково журчал, а Гвиневер погружала в его воду бутылки одна за другой. Я никогда раньше не замечал, как были изящны её движения: так же плавны и легки, как резки и точны — у её старшего брата. На её лишь самую малость смуглые руки и тонкие пальцы, по которым стекали мелкие капельки влаги, я мог бы смотреть вечно.       Brunnaem birith bircia boghum       Lauva leuva leuthandi,       Gilouagronni, glitmuniandi,       Baghma blomma, blauandi…       Принцесса смущённо умолкла, заметив, как внимательно я прислушиваюсь. Я был точно уверен, что никогда не слышал этой песни, и в то же время она казалась меня поразительно знакомой.       — Мама часто пела её нам с Гвиндолином, когда мы были совсем маленькими, — задумчиво посмотрев куда-то вдаль, тихо проговорила она. — Про прекрасную цветущую берёзу — госпожу высокой горы, на которой она выросла.       Упоминание Гвиндолина снова кольнуло меня и заставило опять вспомнить Гвина, но… эта мысль была совсем мимолётной. Тихий напев, разливавшийся в воздухе, рассеивал всю злобу и горечь.       …Faghrafassa, lithulinthi,       Frauinnondi ferghuniae.       Эта песня была похожа одновременно как на Гвиневер, так и на госпожу Квилу. Лёгкая и парящая, как первая — и в то же время уютная и тёплая, как вторая.       — Прошу, подойдите!       Я слегка вздрогнул, не заметив сперва, как напев прервался. Все бутылки уже были наполнены водой, а к принцессе уже шли четверо слуг, до того стоявшие в отдалении.       — Разошлите по городам, — кивнула она им. — На ваше усмотрение.       Слуги поклонились ей в ответ, ловко подхватили бутылки, каждый по шесть — видимо, им было не впервой — и быстро удалились. Гвиневер же так же резво встала с бортика фонтана и шутливо протянула мне руку.       — Идём?       Я плохо помню, где именно мы ходили и о чём беседовали. Наверняка могу сказать лишь одно: смеялись мы точно больше, чем говорили. Действительно ли обращали на нас внимание люди? Скорее всего, да; но и этого я не запомнил. Мне не досаждало ни солнце, как это часто бывало, ни бесконечные ступени, ступени и переходы. Изредка ветер порывался сдуть вуаль с волос принцессы, а она всякий раз ловко подхватывала её прямо в воздухе и возвращала обратно на место.       И я не смог бы назвать никого, с кем мне было бы так же спокойно и уютно. С Арториасом, разве что; но я бы не осмеливался сравнивать его с Гвиневер. И не потому, что кто-то из них бы сразу же победил, а просто… они были слишком разные. И сравнивать их — что поставить рядом бадью с тёплой водой и сияющий сталью латный панцирь. Не больше и не меньше.       Вернулись во дворец мы уже много позже полудня, уставшие, с гудящими ногами — но довольные. По крайней мере, я уж так точно. Подол платья принцессы весь посерел от уличной пыли, но она и не стала обращать на это внимания: всё равно к торжеству, устраиваемому её отцом, ей придётся переодеться в намного более пышный наряд. Ей было не привыкать, а вот у меня мысли обо всей этой многослойной чепухе, в которой впору свариться от жары, вызывали только уныние. Но ничего уж не поделаешь: советник принца Гвинедда тоже должен выглядеть так достойно, как только может.       На прощание я осмелился поцеловать принцессе руку — вернее, еле-еле коснуться губами. Вопиющее нарушение всех возможных правил: самое большее, что мог сделать подобный мне, — это лишь мягко пожать её на прощание. Но никто, кроме Гвиневер, этого не видел — и, судя по её довольной улыбке, она была совсем, совсем не против.       Или же просто снисходительно отнеслась к моему неумению обходиться с женщинами.       Расстались мы около трёх. Гвиневер направилась к себе в покои, а я — к своему дому; и с каждым шагом моё воздушное настроение словно окаменевало и становилось тяжелее. Утром принцесса сказала действительно мудрую вещь, но… Гвин всё никак не выходил у меня из головы. Хотелось только надеяться, что закончится сегодняшнее действо как можно быстрее.       Зато бутылка из прохладного хрусталя всё ещё была у меня в руках.       Гвинедда я встретил в его кабинете в половину четвёртого. Судя по тому, как блестели начищенные браслеты у него на руках, и белые волосы вздымались над плечами сплошной мягкой и ровной гривой, с его приготовлениями было почти покончено. Камердинер, медленно обойдя принца два раза, напоследок огладил руками плащ и довольно кивнул.       — Благодарю. Прошу, оставьте нас.       Мужчина низко поклонился и так же быстро, как и неслышно, выскользнул за дверь.       — Венец поправь, — усмехнулся Гвинедд, только посмотрев на меня. — Должен быть чуть дальше на затылке. И воротник перекосился.       — Лучше бы ты меня назначил законодателем моды, — недовольно буркнул я, одёргивая на себе полы камзола. — Сразу же бы отменил всё подобное барахло.       — И разорил бы добрую четверть жителей Анор Лондо, — тихо засмеялся принц. — Не говоря уже о других городах.       Гвинедд, неспешно обойдя стол, подошёл ближе ко мне и внимательно посмотрел прямо в лицо. Его янтарные глаза сегодня были удивительно глубоки.       — Идём?       Процессии, которая должна была шествовать от дворца к главной площади, тоже полагалось соответствовать определённым правилам. Возглавлял её сам король; разумеется, я ощутил его ещё задолго до того, как увидел, но… в этот раз его присутствие почему-то так не смущало. Может быть, потому что я шёл прямо за Гвинеддом, который находился одесную отца — а может быть, благодаря присутствию Гвиневер ошую короля. Королева же осталась во дворце, и неудивительно: ей точно нужно было время, чтобы оправиться после родов.       За нами шли Гвиндолин и Филианора, дальше — придворные и верные серебряные рыцари короля. Ещё дальше — рыцари, отмеченные проклятым огненным знаком, а за ними я бы и не смог уже никого рассмотреть. Тем более, что поворачиваться и крутить головой мне точно не полагалось.       Я думал, что восторженные крики горожан опять будут оглушать и сбивать меня с толку, но сейчас и это были иначе. Действительно, толпа впереди гудела, вопила и свистела на разные лады, но за нашими спинами — только стоило нашей процессии пройти чуть вперёд — шум быстро утихал, сменяясь почти глухой тишиной. Не помню, чтобы раньше когда-то так бывало.       И вот — та же самая площадь почти ровно посреди города. Вся она, за исключением возвышения в её центре, заполнена Повелителями. Меньшими, чем Гвин и его семейство; меньшими, чем его Четверо, но в сердцах их — каждого, без исключения — горят одни и те же души, в которых нет места Тьме. Стоят они и дальше, целиком заполонив примыкающие улицы; а здания между ними горделиво устремляются ввысь, почти царапая небо своими острыми шпилями.       Дети Гвина заняли ровно те же места, что и в прошлый раз — по обе его руки. Я стоял прямо за креслом Гвинедда, заложив руки за спину. Клубящиеся наверху облака сегодня были неожиданно красивы.       — Здравствуйте, друзья! — а вот голос короля звучал так же завораживающе и низко, как всегда. — Вы знаете, по какому поводу я собрал вас здесь, и я почту за часть поделиться с вами моей радостью лично.       Толпа радостно ревела в ответ на каждую новую фразу Гвина, но я не слишком прислушивался к его словам. В них не было ни особой глубины, ни смысла — простые формальности, которые требовалось выполнить.       — …рождением принцессы… великий праздник как для меня, так и для всего Лордрана…       Я тихо улыбался лучам солнца, которые скользили по моему лицу. Крыши, покрытые гладкой черепицей, сверкали и переливались буро-зелёными огоньками в его свете.       — …и как жаль, что мне приходится уходить так рано, не пробыв с ней и пары дней!       В толпе залегла мёртвая тишина. Я непроизвольно крепче сжал зубы; вот, теперь действительно начинает что-то происходить! И… я не мог видеть лица Филианоры отсюда, но прямо-таки спиной чувствовал, как поникли её плечи.       — Обещанный Город за Стеной я показал своим верным уже давно, но… где же он? Слишком долго я тянул; и теперь, когда ни супруге моей, ни дочери ничего не грозит, пора мне выполнить обещание.       Отдельные возгласы и хлопки, но в остальном — напряжение. Они не могли понять, к чему ведёт Гвин; не уверен, что я и понимал до конца.       — Но не я пойду во главе, — Гвин заговорил неожиданно тихо. — Иные — у кого есть право вести за собой людей.       Наверное, я преклонил колено сразу же, как услышал еле слышную поступь за спиной. Король, разворачиваясь, бросил на меня недовольный взгляд, но мне было плевать: к нему сейчас неспешно шли те, чьи имена знал каждый человек из Лордрана, и почти каждый — из-за его пределов. Те, чей преклонный возраст не умалил величия осколков Тёмной Души, которыми их одарил Праотец.       Я никогда не видели их раньше, но знал в лицо всех. Вот, впереди три самых младших: Данс, Лабрус и Линкс. За ними — средние из первых детей Праотца: Аурис, Насус и Окс. А в самом конце — Пектус, Пес и… Манус.       Они были меньше меня ростом. Меньше, пожалуй, даже обычного человека; а их кожа — сморщенна и темна, но души их горели таким величием, что стоило бы одному из них сказать хоть слово — и я бы распластался ниц прямо здесь, на нагретом солнцем камне.       Пигмеи благосклонно кивали мне, проходя мимо, а я опускал голову всё ниже и ниже. «Вот почему все так быстро утихали, когда мы проходили», — наконец пронеслось у меня в голове. Как же все эти Повелители страшились Бездны!       — Дитя моё, встань.       Я весь задрожал, когда рука последнего из них — Мануса — коснулась меня. Каким-то невероятным усилием я поднялся на ноги; пигмей внимательно и с любопытством смотрел мне прямо в глаза, а всё, что мог я — не отводить взгляд слишком далеко.       И я чувствовал, как король раздосадован неожиданной задержкой, но… что он мог сделать? Разве имел он право торопить Первого из людей?       — Если захочешь остаться человеком, тебе многое придётся преодолеть, — тихо, почти шёпотом сказал Манус. — Будет нелегко.       Я скованно кивнул.       — Тьма да утешит.       Пигмей наконец прошёл дальше и занял полагающееся ему место: во главе всех остальных его родичей, прямо перед Гвином. Я только начал обратно приходить в себя, но даже так с некоторым злорадством отметил, как отступили от нас собравшиеся на площади Повелители.       — Оберегать город от зла извне будет неусыпный страж. Имя ему — Мидир; он уже обитает в Городе и уже несёт свой долг, взирая на свои владения с недосягаемых нам высот.       Мне показалось, или Арториас действительно чуть шевельнулся?       — Но к его силе должна быть приложена мудрость. И моя любимая дочь, Филианора, понесёт её в Город.       …Что?       Одновременно произошло так много всего. Гвиневер повернулась в своём кресле и посмотрела на отца одновременно с удивлением и ужасом. Гвинедд весь окаменел; только слегка подрагивающие кончики пальцев выдавали его гнев. Младшая принцесса же неслышно проскользнула мимо меня и встала прямо рядом с отцом. Её лицо было обращено в сторону толпы, а плечи — опущены.       — Дети мои, — Гвин снова развернулся в нашу сторону, — прошу, попрощайтесь со своей сестрой. Ей предстоит долгая и трудная дорога.       — Но отец, — Гвинедд медленно встал с кресла; я видел, каких усилий ему стоит держать себя в руках. — Отец, почему ты не сказал нам раньше? Мы бы тогда смогли примириться с её уходом и… попрощаться как полагается.       — Сказать раньше? — король нахмурился. — И заставить вас, моих возлюбленных детей, горевать так же долго, как пришлось и мне? Не думаешь ли ты, Гвинедд, сын Гвина, что мне легко далось это решение?!       Старому королю впору было идти в лицедеи. Но это его выступление было напрочь гнилым.       — Нет, отец, — Гвинедд кротко склонил голову.       — Я избавил вас от этой ноши, — лицо Гвина разгладилось. — Потому прошу: попрощайтесь сейчас.       Король улыбался, когда его старший сын крепко сжимал в объятиях свою младшую сестру. Толпе эта улыбка могла бы показаться благосклонной, но… точно не мне. Гвинедд что-то быстро нашёптывал Филианоре на ухо, а она лишь молча кивала. Но его время скоро истекло, и настал черёд Гвиневер. А потом — Гвиндолина. И все они одинаково обнимали её и что-то говорили на прощание… а когда Гвиндолин напоследок поцеловал её в лоб, на её губах появилось даже слабое подобие улыбки.       Я не думал даже, что Филианора обратит на меня внимание, но она неожиданно смело приблизилась ко мне и обняла — так же крепко, как и своих братьев и сестру. Толпа возмущённо загудела, но Гвин улыбался и кивал всё так же благосклонно, и недовольство быстро утихло.       — Помни обо мне, Эрдис, — вдруг порозовев, шепнула мне она.       — Никогда не забуду.       Гвин, как и обещал, поставил Мануса во главе процессии, а сам встал слева и чуть позади него. Филианора встала рядом с отцом; её плечи были всё так же опущены, но голова — ровна и поднята высоко. Мы же — ни я, ни прочие дети Гвина, ни Четверо — не двигались с места. Шествие, обходя нас с обеих сторон, медленно направлялась вперёд; толпа сама расступалась перед пигмеями и королём.       Мимо нас проходили рыцари, отмеченные огненным знаком, ещё пигмеи и прочие люди, от которых скоро начало рябить в глазах. Только мы оставались там, где и были, и молча наблюдали за тем, как последние из идущих растворяются в тумане, внезапно опустившемся на Анор Лондо.       Гвинедд всё-таки нашёл в себе силы что-то сказать напоследок вернувшимся к площади Повелителям, но я не понял его слов.       Месть короля — всем тем, на кого он затаил злобу, — свершилась.       Даже родному его сыну.