Волшебство есть, если ты в него веришь

Письмо первое

ХХ июня 1833 года от князя Андрея Петровича Долгорукого отцу Петру Михайловичу Долгорукому Батюшка, по просьбе твоей направляю подробный ответ с description¹ , на что мне нужно 300 рублей, и почему Володя не сможет приехать повидаться с Лизаветой до отъезда на маневры. Но прошу тебя, papà, сохранить des détails sur² наших похождений в тайне от Ивана Ивановича, mamàn и особенно от чутких ушек нашей впечатлительной Лизаньки. Негоже слышать о подобном юной девице. Ты же знаешь, что Владимир с детства был для меня ″шкатулкой с секретом″: вечный сосед, приятель, соучастник детских игр и юношеских проделок. Зеленый мундир, золотые эполеты, галуны, шпага. В общем, обычный камер-паж, мечущийся с уроков на службу в Зимний и обратно. Правда, иногда из этой ″шкатулки″ выпрыгивал чёртик, и тогда начинались наши ″сказочные″ неприятности. Корф всегда был бедовым, способным даже в Зимнем под носом у вездесущего Бенкендорфа творить то, что ему заблагорассудится. Чего стоила эта история с эполетами! Помнишь, когда, пользуясь своим положением камер-пажа Ее Величества, мне пришлось несколько раз за ночь пробираться во фрейлинский коридор к Натали Репниной, якобы с поручением от Александры Федоровны, дабы помочь скрыть проделку нахала, нанесшего оскорбление священной особе Государя Императора. Не спрашивай, почему я, считающий себя разумным и рассудительным молодым человеком, каждый раз соглашаюсь на эти сумасшедшие эскапады, позволяя моему бесшабашному другу втягивать себя в очередную авантюрную проделку. Это остается загадкой и для меня. Я же не такой романтический мечтатель, как “поклонник Канта и поэт” Репнин. Возможно, нам всем, таким воспитанным и сдержанным, зажатым в тесные рамки придворного этикета, порой не хватает частицы Володиного безумия, добавляющего размеренному существованию ярких красок. Тем более Корф, при желании, всегда умеет заставить следовать за собой окружающих. Младшие пажеские классы вообще слушают его безоговорочно, поддерживая любые шалости и проказы. И, как ни странно, все вечно сходит enfant gâté³ с рук, ну и нам, грешным, с ним заодно. Но в этот раз поддаваться на уговоры было однозначно плохой идеей. Я должен был сразу это понять, увидев входящего в наш дортуар в Пажеском корпусе угрюмого и взвинченного барона. Именно в таком состоянии Володя обычно и выкидывал очередной fortеl⁴, вроде вызова на дуэль. За последний год учебы, благодаря проживанию в одной комнате с Корфом мы с Мишелем, как вечные конфиденты⁵ и секунданты, выучили наизусть дуэльный кодекс и привыкли с закрытыми глазами проверять готовность его “дуэльного гарнитура”. Но, предупреждая твои опасения, не стоит беспокоиться за Лизаньку. До свадьбы этот храбрец скорей всего доживет. Несмотря на возраст, мой друг у барьера становится хладнокровным и отчаянно опасным bretteur⁶. Владимир прекрасно стреляет из пистолета, недурно фехтует, а на саблях рубится не многим хуже Север-бека. Благо барону хватает ума драться только до первой крови. Итак, возвращаюсь к сути произошедшего пятого дня. После объявления результатов экзаменов каждый выпускник имел разговор о своей будущности с директором Пажеского корпуса. Моя служба при Государыне заслужила лестные отзывы и, твоими хлопотами, отец, место при Генеральном Штабе для молодого князя Долгорукого было уже обеспечено. Так что наше краткое общение с Александром Александровичем быстро закончилось к удовольствию обеих сторон. Он лишь подтвердил то, о чем, papà, ты писал мне ранее, и мы расстались довольные друг другом. Корф же вернулся после tête-à-tête⁷ c Кавелиным неожиданно взвинченным, не смог усидеть на месте и потащил нас с Мишелем и попавшимися под руку кадетами праздновать в “дом майорши Тиран”. Как подтвердил Репнин, дожидавшийся Корфа в приемной, директор и воспитанник говорили на повышенных тонах, и выскочил из кабинета барон взъерошенным и злым. Я не понимал Владимира и честно еще в дортуаре высказал все, что думаю. Beaucoup de bruit pour rien⁸. Зачем нужно рисковать добрым к нему отношением генерала и ссориться с Кавелиным, который так заботился о своем protégé⁹? И было бы из-за чего переживать! В знак особой милости, вместо артиллерии барона оставляли при особе Императора. Именно его, нашего enfant terrible¹⁰, а не всегда безупречного Линдфорса, планировалось назначить флигель-адъютантом. Ну и что в этом такого! Поумерил бы пыл да спесь, отслужил спокойно пару-тройку лет при Николае Павловиче, а потом ушел в свою разлюбезную артиллерию, но уже полковником, а не подпоручиком! Тем более Корф и сам говорил, что и служба до недавнего времени была ему по душе. За год Володя вполне освоил тонкости дипломатического этикета и научился находить подход даже к самым ″экзотическим экземплярам″. Чего только стоило бухарское посольство! Настоящие башибузуки¹¹! И то, благодаря их тесному общению с бароном, не без нашей помощи, конечно, удалось превратить афганского дикаря Акбар-хана во вполне светского джентльмена. Я Вам писал, отец, мы с Мишелем даже опасались, что прекрасная фрейлина Репнина не на шутку увлечется этим восточным принцем. Слава Богу, в отличие от часто витающего в облаках братца, здравомыслия княжне не занимать. Не то что у моей сестрицы Лизаветы, с ее взбалмошным и упрямым характером. Вот уж кому хватило бы безрассудства закрыть глаза на все условности и последовать за избранником хоть на край света. Heureusement¹², последние несколько лет сестра видит рядом с собой только одного мужчину – Владимира Корфа. Хотя они сговорены, это пока совершенно не мешает барону волочиться за дамами высшего и полусвета. А с его внешностью и наглостью далеко не каждая красавица отказывает обаятельному нахалу в милости. Придворные сплетники перестали даже гадать, кем на этот раз увлечен наш ветреный Ловлас. Как говорит на мои укоры и напоминания о ждущей его в Двухгорском нареченной сам барон: «Я постоянен в любви — по-своему, разумеется. Мое сердце не похоже на те узкие тропинки, где есть место для одной. Это широкая прекрасная мостовая, по которой несколько особ могут идти бок в бок, не толкая друг друга» . Но я так и вижу, как ты в нетерпении хмуришь брови. Довольно отступлений, возвращаюсь к рассказу о недавнем вечернем происшествии. С подачи Володи мы решили кутнуть небольшой компанией, человек 8-10. Конечно, papà, я знаю, что нам запрещено посещать рестораны, и, как правило, администрация последних не допускает наших визитов. Но, пишу тебе en secret¹³, есть такие места, вроде Демутова трактира на Мойке, которые принимают камер-пажей, конечно, только в отдельных кабинетах. Заняв комнату на верхнем этаже ресторана, не выходившую окнами в общую залу, мы начали праздновать, но после нескольких тостов Мишелю взбрело в голову приветствовать выступавшую певичку Любу Хмельницкую, за которой все мы немного волочились и (прошу, спрячь эти строки от невинных девичьих глаз наших милых княжон) даже пользовались ее не столь строгой добродетелью. Потихоньку и скрытно, насколько позволяло выпитое шампанское, пробрались мы на хоры общего зала, расположенные на одном с нами этаже, напротив сцены. Высокий парапет, как тогда казалось, скрывал пажеские мундиры от сидящей внизу публики, и только наши головы высовывались посмотреть, что делается на сцене и в партере. А партер был полон всевозможной публикой, сидящей за отдельными столиками. Один из столов был занят офицерами Павловского кадетского корпуса, во главе с генералом Клингенбергом. Не знаю отчего, возможно из-за наших выкриков, головы павловцев поднялись, и их взоры устремились на лица моих приятелей. Карл Федорович встал и с суровым видом, сопровождаемый остальными офицерами, направился к выходу, пригрозив кулаком в нашем направлении. Мы, конечно, не позволили застать себя на месте. Наперегонки помчались обратно в арендованную залу. Но оставаться там было невозможно, так как кабинет не запирался на ключ. На лестнице внизу уже слышался громкий голос директора Павловского корпуса и тяжелые шаги поднимавшихся наверх офицеров. Правда, поднимались они не торопясь, но производили неимоверный шум гремевшими по ступенькам шпорами и саблями. Испуганные лакеи метались во все стороны, открывая свободные кабинеты и чуланы и пряча нас кого в шкаф, кого под диван, кого за занавес, кого, как твоего покорного слугу, под стол. И с таким же успехом прятались наши пальто, шпаги и каски. − Ну вот я им покажу! Молокососы, да еще у Демутова! Век будут помнить! − раздавался уже совсем близко голос генерала. Уверения суетившегося вокруг него управляющего, что никаких камер-пажей тут нет и отродясь не бывало, мало действовали на военного. Он продолжал громко грозить всевозможными карами, уверяя, что узнал нас, особливо der Frechdachs¹⁴ Корфа в лицо. Обойдя все кабинеты и не обнаружив никого, по-видимому, для острастки, Клингенберг обрушил словесные громы и молнии на бедного управляющего. Это излияние его немного успокоило и, в конце концов, послышались удаляющиеся шаги. Я, конечно, был ни жив ни мертв, да и помятые притихшие мои собутыльники представляли собой жалкую картину, выползая из потаенных мест. Мигом расплатившись, мы столь ж быстро шмыгнули вон из негостеприимного ресторана. Пару дней мы ходили как в воду опущенные, ежеминутно ожидая вызова к директору, изнемогая от неизвестности нашей судьбы. Тем более гордец Корф категорически не желал идти на поклон и просить заступничества к обычно весьма снисходительному к его проделкам Кавелину. Барон считал свое придворное назначение нарушением parole d'honneur¹⁵ директором, который обещал в обмен на достойное поведение и успехи в учебе оказать протекцию по зачислению в артиллерию. И тут, признаюсь, я сглупил. Отчаявшись самостоятельно убедить упрямца, я попросил Линдфорса помочь мне. У нашего лучшего ученика и фельдфебеля всегда находились аргументы, чтобы призвать расшалившихся кадетов к порядку или заставить выполнять требования офицеров-воспитателей. Но я не подумал, что честолюбивый Николя будет столь обижен назначением Корфа. Несомненно, только уязвленное самолюбие двигало обычно справедливым и деликатным Линдфорсом внезапно потребовавшим суда чести и в запале обвинившим барона перед лицом товарищей в презрении общих интересов и поведении, бросающем тень на братство камер-пажей. Владимир, услышав эти несправедливые упреки, побелел лицом. Ума не приложу, что заставило меня тогда смолчать. Может, подлая мыслишка, что перед лицом класса Корфу придется сдаться, или, может, я просто не хотел вызывать гнев товарищей на себя. Владимир поднялся и молча обвел глазами присутствующих. Кадеты прятали глаза и молчали. Конечно, мы все знали, чем обязаны барону. Именно он семь лет назад отстаивал нашу честь словом и делом, доказывая верность данной при поступлении клятвы. Почти каждый мог вспомнить, как не раз в последующие школьные годы в сложной ситуации барон подставлял свое плечо. Да и, положа руку на сердце, никто не заставлял нас участвовать в его проделках. Мы сами с радостью пускались в авантюры, привыкнув, что при возникновении проблем Корф возьмет на себя ответственность, забывая, что будущий офицер должен уметь не только отдавать приказы, но и выполнять их и нести за это ответственность. − Вот, значит, как Вы обо мне думаете. Ну что ж, я обещаю, что сделаю все, чтобы из-за посещения трактира никто из участников не пострадал, и впредь постараюсь избавить Вас от необходимости терпеть мое общество без прямой на то нужды, − Корф слегка поклонился, отдавая честь, и вышел из класса. Только звук громко хлопнувшей двери выдавал чувства оскорбленного Владимира. Линфорс схватился за голову. До нас начало доходить, что мы натворили. Сказанные в порыве спора глупые, неправильные, опрометчивые слова были восприняты нашим щепетильным товарищем буквально. И также буквально следовало понимать его ответ. Отец, поверь, я хотел сразу же догнать Владимиром и примириться, но мне это не удалось. Барон незамедлительно направился в приемную к директору. После разговора с Александром Александровичем барона отправили в карцер до самого выступления на маневры, дабы, как сказал Кавелин, “охолониться немножко, ибо уж больно барон горяч”. Так что, батюшка, передай Лизавете, что неотложные служебные дела удерживают ее любезного друга Володеньку в столице, и навестить Двухгорское до маневров он не сможет. Как мне сегодня вечером рассказал расстроенный произошедшим Мишель , наш гордец просто не счел нужным оправдываться перед нами. А на самом деле план у них с Репниным был. Князь как раз ездил к дальнему родственнику Григорию Волконскому с весьма секретной и деликатной просьбой уговорить его отца, генерал-фельдмаршала и министра Императорского двора и уделов, знакомого с генерал-летейнантом Клингенбергом по комитету военно-учебных заведений, попросить оного не подавать рапорт относительно инцидента у Демутова. Такому высокопоставленному просителю директор Павловского кадетского училища не станет отказывать. Григорий обещал переговорить с отцом и заехать в корпус с новостями утром следующего дня. Мы промучились неизвестностью еще ночь. Сразу после завтрака Мишеля вызвали в швейцарскую, и я, конечно, увязался за ним. Репнин представил меня Волконскому и, поздоровавшись, мы присели на ступени лестницы. Князь, торопившийся на службу, сразу перешел к делу: − Хочу порадовать Вас! Узнав о Вашей просьбе, отец только рассмеялся, затем написал несколько строк и предложил мне самому занести срочное письмо Клингенбергу. Получив письмо, Карл Федорович принял меня незамедлительно. После краткой беседы, узнав состояние, в котором Вы находитесь, генерал рассердился. Как пажи могли подумать хоть минуту, что он, прослуживший верой и правдой в Пажеском корпусе более двадцати лет, донесет на Вас?! Никакого рапорта Клингенберг не собирался и не собирается подавать. Правда, директор Павловского кадетского училища был весьма доволен и горд, что, дескать, напугал до смерти щенков и спас Вас от непоправимого зла. Этой последней фразы, papà, я не уразумел и попросил объяснить, что она означает. − Да очень просто, − ответил Волконский, − в общем зале сидел полковник Дупельт, помощник Бенкендорфа. И когда Карл Федорович увидел вас из-за парапета, то пришел в ужас при мысли о том, что будет с вами, если последний заметит вас. Поэтому он решил действовать безотлагательно и так напугал вас, что вы немедленно исчезли из стен Демутова… − А еще, − прибавил Волконский, − Клингенберг просил передать этим Taugenichtse¹⁶, чтобы хоть для приличия научились бы лучше прятаться. А то ведь что получилось? Там сапог торчит из-под дивана, где-то шпора звякает из-под стола, вдруг гардина неестественно заколышется. Прямо стыдно было перед управляющим. Теперь, papà, ты знаешь, что у нас произошло. Скандал удалось замять, но, боюсь, что Владимир, выйдя из карцера, не захочет меня слушать. Репнин весьма подробно разъяснил мне, почему для нашего общего друга служба при дворе – нож острый. Воистину, такое приближение к трону имеет и весьма неприглядную обратную сторону. Быстрое возвышение принесло Владимиру и высокопоставленных врагов, которые с радостью уничтожат его, если барон оступится. Отец, ты знаешь Владимира, ему сложно врать, притворяться и склонять голову. За год он уже несколько раз был сопровожден на допрос к Бенкендорфу. Следующий раз может состояться уже в Петропавловке. Так что тем же вечером, мучимый совестью, я безобразно напился и засиделся за картами. Теперь, страдая от последствий неумеренных возлияний, я обнаружил, что еще и проигрался, и на мне висит долг чести в 300 рублей. Как говорят мудрые французы – ″Pain tant qu’il dure, mais vin à mesure″¹⁷. Теперь, рассказав все как на исповеди, я надеюсь, отец, на твое великодушное снисхождение к ошибкам юности. И передавай от Владимира низкий поклон отцу и Лизавете. Не стоит им знать про карцер и наше достойное порицания поведение. Обнимаю тебя и наше семейство, твой любящий сын Андрей. ¹ description (фр.) - описание ² des détails sur (фр.) - подробности ³ enfant gâté (фр.) - испорченный мальчишка ⁴ fortеl (польск.) - неожиданная выходка, или ловкая проделка ⁵ конфидент (устар.) – тот, кому поверяют секреты, тайны ⁶ bretteur (фр.) - дуэлянт ⁷ tête-à-tête (фр.) – лицом к лицу ⁸ beaucoup de bruit pour rien (фр.) – много шума из ничего ⁹ protégé (фр.) - находящийся под покровительством ¹⁰enfant terrible (фр.) – в переносном смысле крылатое выражение говорит о человеке с провокационным эксцентричным поведением ¹¹ башибузуки – от тур. başıbozuk — дикари ¹² heureusement (фр.) – к счастью ¹³ en secret (фр.) – по секрету ¹⁴ der Frechdachs (нем.) - нахал ¹⁵ parole d'honneur (фр.) – честное слово ¹⁶ Taugenichtse (нем.) - балбесы ¹⁷ Pain tant qu’il dure, mais vin à mesure (фр.) - Хлеб ешь в волю, а вино пей в меру