Волшебство есть, если ты в него веришь

День не задался. Небо с самого утра затянуло плотным покрывалом мутно-серых облаков, грязные воды Мойки бились о гранит, а ветер и дождь срывали остатки яркого осеннего одеяния с деревьев. Как же быстро пролетело очередное короткое северное лето в переездах между Царским Селом, Петергофом, Елагинским островом, Кронштадтом и Красным Селом. Бесконечные полевые учения и маневры сменялись смотрами флота. А в перерывах брала верх обычная рутина. Третье отделение захлебывалось в докладах, прошениях, доносах, а еще приходилось изыскивать время на заседания в советах и коллегиях. Но Александр Христофорович честно отдавал себе отчет, что ни погода, ни государственные заботы не являются истинной причиной сегодняшней мизантропии. Leider (нем. увы), даже на Кавказе Корф ухитрялся оставаться головной болью шефа жандармов. И зачем только он, опытный царедворец, лично вызвался ежемесячно докладывать Государю о его байстрюке! Все-таки надо было сдержаться и уступить эту сомнительную честь Чернышеву: пусть Его Высокопревосходительство, господин военный министр, сам бы следил и рассказывал о проделках этого favori de la fortune et des femmes (фр. любимца фортуны и женщин), коли Императору есть дело до непокорного и спесивого юнца. Александру Ивановичу после Буонапарта не привыкать. Тем более граф, zweifellos (нем. несомненно), выспросив подробности случая на маневрах у spezi (нем. закадычный друг – директор Пажеского корпуса), не преминул воспользоваться случаем, убедив Государя выделить средства и увеличить довольствие солдат и офицеров. Да и солдатской формой Император решил заняться, с подачи Чернышева. А назначить Кавелина стоять при Наследнике престола после возмутительной выходки пажей – невероятная и незаслуженная Gnade (нем. милость) со стороны Государя. Ведь offensichtlich (нем. очевидно), что именно благодаря излишней склонности директора к своему протеже вольнодумство мальчишек не было искоренено жесточайшим образом в корпусе. Да и прощальная пирушка кадетов показала – господа считают своих опальных товарищей не опасными безумцами, посмевшими пойти наперекор воле Императора, а die wahren Helden (нем. настоящими героями). Zu dumm (нем. очень жаль), что Государь соизволил поощрять бездействием подобную дерзость в умах молодых подпоручиков. Так ведь можно дождаться повторения бунта 1825 года. В безумные декабрьские часы именно бывший лучший ученик Пажеского корпуса – болтливый трус Пестель − настаивал на истреблении императорской фамилии. Бенкендорф поморщился. К сожалению, и сейчас его роль в некрасивой истории с высылкой на Кавказ блестящих офицеров, которым пророчили большое будущее, сказалась на репутации. На влиятельного шефа жандармов начали falsch anzusehen (нем. косо смотреть) в свете и даже отказали во вступлении в Английский клуб. Под самым благовидным предлогом, selbst verständlich (нем. само собой разумеется), но получить отказ было весьма болезненно и обидно. Всесильному главе III отделения недвусмысленно давали понять, что его не желают видеть в приличном обществе. А ведь сначала das lief wie am Schnürchen (нем. все прошло как по маслу). Генерал, уезжая из госпиталя, был весьма доволен собой и Folge (нем. итог) своего так удачно обернувшегося предприятия. Император предсказуемо разгневался и отправил мальчишку за неосторожные слова на Кавказ. Жаль, конечно, что не забрили в солдаты, но и тройного обхождения в чине genügend (нем. предостаточно). Теперь, пока Корф не получит звания поручика, вернуть ко двору этого parvenu (фр. выскочка) Николай Павлович не сможет. От своего слова Император отступать не привык. По прибытии в Пятигорск мальчишка предсказуемо ухитрился вляпаться в очередную прескверную историю. Наглец вздумал крутить eine Affäre (нем. роман) с Екатериной Ефстафьевной Граббе, пока ее муж − герой и генерал-майор, поправлял на водах здоровье, подорванное в польской кампании. Дама, и ранее бывшая со странностями, в порыве страсти совсем потеряла осмотрительность − и ее душевная склонность к смазливому подпоручику стала широко известна публике. Виданное ли дело − осмелиться прийти белым днем в дом к неженатому офицеру. Неудивительно, что любовников застали прямо в кровати. Впрочем, какой спрос с дочки бессарабского эскулапа, на которой по капризу решил жениться давно овдовевший вояка, захотевший в старости женского тепла. Воистину, alter schützt vor Torheit nicht (нем. пословица − возраст не защищает от глупости). Пожалуй, у командующего войсками Кавказской линии и Черномории не оставалось другого выбора, как выслать мальчишку на передовую, подальше от жен и дочерей офицеров. Ну не стреляться же генералу с подпоручиком! Бенкендорф усмехнулся. Хитер Вельяминов, недаром Ермолова сняли, а Алексей Александрович был и остается командующим войсками. Отправив Корфа к полковнику Клю́ки-фон-Клугена́у в Шуру, генерал изящно решил все проблемы. И девицы в безопасности, и смутьян наказан − авось пороха понюхает да присмиреет. А отвечать за очередные Streich (нем. шалости) барона теперь будет главноуправляющий гражданской частью и пограничными делами Грузии, Армянской области, Астраханской губернии и Кавказской области барон Розен. Ничего не скажешь − gut erfunden (нем. славно придумано). Но как прикажете следить за мальчишкой в оторванном от всего света гарнизоне? А сам барон не большой любитель браться за перо. Только если уж совсем проиграется в карты. Не то, что его приятель Репнин, последовавший за другом и на передовую. Красивый, романтичный и глупый поступок. Такие Träumer (нем. мечтатели) погибают первыми. На войне либо ты, либо тебя. Но князь хоть пишет регулярно и сестрице, и родителям. Правда, в последнее время только о тамошних красотах, нехитром быте, да подготовке к походу. Wahrlich (нем. воистину), для восторженных юнцов экспедиция, что праздник после набившего оскомину единообразия гарнизонной жизни. Бенкендорф посмотрел на перлюстрированные письма в папке на столе: …..Кавказ освещается полной луной; Аул и станица на горном покате, Соседние спят; лишь казак молодой, Без сна, одинокий, сидит в своей хате. (Н. Гнедич «Кавказская быль») Пожалуй, новым Пушкиным молодому пииту не стать. Но, что особенно досадно, из его писем полностью исчезли упоминания о друге. А ведь раньше описание совместных пирушек, дозоров, собраний, балов, карточных посиделок занимали немало места в письмах подпоручика. Уже пятый месяц от барона keine Spur (нем. нет никаких вестей). Все отправленные вместе с обозом или депешами офицеры, которым было поручено разузнать о Корфе, натыкались на странное молчание полкового начальства. Слыханное ли дело! Подпоручик все время изволит отсутствовать в гарнизоне, при полном спокойствии и попустительстве старших чинов. Да и Репнин также частенько изволил быть в “инспекции” или “секрете”. А сейчас получившие подкрепления войска Клюге-фон-Клюгенау выступили в поход. Бенкендорф мало надеялся на успех экспедиции полковника. Провести горсть русского войска по неизвестным тропинкам, между страшных ущелий и пропастей Лезгистана и вступить в бой с горцами на их территории, в неприступных твердынях горных аулов. Мыслимо ли малыми силами, без сильного подкрепления и поддержки спуститься в страшное Гимрийское ущелье, разорить гнездо мюридов и оттуда двинуться к Аварии, наказать многие отторгнувшиеся деревни, взять штурмом хорошо защищенные высоты Готцатля и восстановить мир и порядок в ханстве? Но времени на раздумья и подготовку уже нет. Смерть имама Кази-муллы от штыков барона Розена два года назад, этого фанатика, объявившего газават России (священную войну), не остановила кровавое безумие. Имам погиб, но секта его не уничтожилась, и едва рассеялся военный дым с полей Лезгистана, как она опять стала распространяться и настраивать умы к новым возмущениям. После Кази-муллы имамом сделался подлый клятвопреступник Гамзат-бек, напавший в августе и захвативший находящуюся под российским протекторатом Аварию. Аварцы, предводительствуемые двумя храбрыми сыновьями престарелой владычицы, дралась отчаянно, и Гамзат-бек, не надеясь одолеть их силою, прибегнул к подлой азиатской хитрости. Обманом, под видом переговоров, имам завлек в свой стан аварских князей и, умертвив их, внезапно бросился на изумленных хунзахцев, овладел городом. Насытившись кровью знаменитого и древнего рода, Гамзат объявил себя ханом Аварии; но справедливая судьба недолго дозволила ему наслаждаться плодами своих злодеяний. Составился заговор, и 19-го сентября того же года во время большого магометанского праздника, когда Гамзат, как глава духовенства, вошел в мечеть, жители Хунзаха − заговорщики − бросились на него и убили подлого захватчика. Все эти происшествия случились так быстро, что невозможно было отвратить их. А теперь, где-то в горах далекого Кавказа в составе Куринского полка в бой пойдет подпоручик Корф. Deshalb (нем. именно поэтому) Николай Павлович желает в кратчайшие сроки получить отчет о результатах операции и судьбе юноши. Наконец одиночество Александра Христофоровича было прервано. Давно ожидаемый фельдъегерь, по строжайшему приказу генерала был немедленно пропущен в кабинет, минуя все преграды из делопроизводителей, секретарей и адъютантов. Унтер-офицер отдал честь и почтительно передал бумаги. Граф, придя в волнение, разорвал пакет и начал быстро просматривать страницы. Помимо сухого отчета об успешно проведенной кампании, обнаружилось также письмо, адресованное Натали Репниной, написанное четким размашистым почерком Владимира Корфа. Александр Христофорович поблагодарил курьера, приказал принести себе чаю и, устроившись поудобнее, взялся за чтение. "Добрый и милый друг мой, Натали, не ругай почтовые кареты и леность ямщиков. Мне не нужно писем, чтобы быть уверенным в вечной дружбе, − они необходимы мне единственно как нечто, от тебя исходящее. Не удивляйся, что эти строки пишу не я, а Владимир. Ранение мое совершенно неопасное, но барон, чувствуя вину за принятый мною удар мюридской шашки, вызвался развлечь несчастного страдальца, лежащего в лазарете, коей оказией я и пользуюсь, дабы послать весточку и успокоить мою обожаемую сестрицу. Зная тебя как смелую и отважную девушку, а также, памятуя о данном перед отъездом обещании, я решаюсь написать правду о нашем походе. Доверяю деликатности прекрасной фрейлины Императрицы и оставляю на усмотрение рассудительной княжны Репниной решение, что из описанного ты сочтешь нужным передать родителям, памятуя о слабом здоровье нашей горячо любимой матушки. Итак, выступили мы 2 октября. Без преувеличения, более всех в гарнизоне этот поход занимал именно меня. Предания об аварах, желание насладиться красотами Кавказа и мысль, что те места, которые мы открываем кровью, почти совершенно остаются неизвестными для прочих соотечественников, — все это возбуждало сильное желание увидеть terra incognita (лат. неизвестная земля). С не меньшим нетерпением я ждал встречи с Владимиром. После известных тебе событий, дождавшись подкрепления, мы выступили через Параул, Урума, Лаваши и Ходжал-махи. Едва забрезжил рассвет следующего дня, я поднялся на гору рядом с лагерем и, несмотря на заботы, залюбовался просыпающимся утром. Между разнообразными вершинами, кутающимися в белизну облаков, слева открылась на минуту одна, покрытая снегом. Солнце еще не показалось из-за гор, но лучи его уже пробиваясь сквозь просветы, отражались на макушках вершин и блестящею сеткой ложились по зелени долин. Воздух был свеж и легок, и быстрые жаворонки весело щебетали в его эфире. Я невольно погрузился в какое-то безотчетное созерцание, немое благоговение пред великим Творцом этой чудной картины!.. И каково было после этого взглянуть на наш начинающий просыпаться лагерь у подножья, который нарушал эту заветную божественную тишину! Неожиданно шея моя почувствовала холод изогнутого кинжала горца. Я похолодел, но знакомый насмешливый голос заставил меня расслабиться: − Ну, братец, вы своим шумом всех мюридов распугаете, и даже пушки не понадобятся. Клинок исчез так же внезапно, как появился. Я обернулся. Напротив стоял совершеннейший лезгин − бешмет, черкеска, башлык и высокая, заломленная назад папаха. Поверх всего были опоясаны шашка и кинжал в красных сафьянных ножнах с галунами, а через плечо надета винтовка. Но под овечьей шерстью весело блеснули серые глаза, а из-под темных усов показалась столь знакомая мне кривая усмешка. Несмотря на маскарад, без всяких сомнений, это был Корф! Хотя не думаю, сестрица, что в этом обличье ты узнала бы бывшего блестящего камер-пажа, стоящего при особе Государя. Владимир похудел, с него слетел столичный блеск, но запыленный горец выглядел таким же опасным, как загнанный голодный волк зимой может быть опасен стае дворовых раскормленных псов. Мы обнялись. Владимир достал и, протянув несколько сложенных листов бумаги, промолвил: − У меня мало времени. Я должен как можно скорее вернуться в Гергебиль, пока меня не хватились. Передай Клюкенау: Шамиль знает, что Дагестанский отряд выступил из Шуры к Гергебилю и Гоцатлю. Сейчас имам занял позицию в узком ущелье реки Казикумухское Койсу на пути к Аварскому койсу. Оттуда он предполагает беспокоить вас с фланга и в тыл. Но Могохское ущелье вполне подходит и для действий нашей артиллерии. Заставьте мятежников отступить в горы, а я буду ждать вас в Гергебиле. Не скрывая беспокойства за бесстрашного смельчака, я промолвил: − Володя, зачем? Ты же уже выполнил поручение полковника! Гимры взяты, дорогу в Гоцатль мы знаем, диспозиция войск противника ясна. Так стоит ли снова подвергать свою жизнь смертельной опасности? − Неизвестно, кто из нас будет в большей безопасности − я в Гергебиле или ты на марше. Места тут неспокойные, и легко можно попасть в засаду, − иронично улыбнулся друг. Ужасаясь беспечности Владимира, я постарался вложить хоть немного осторожности в его горячую голову: − Тебя в любой момент могут разоблачить. Ты не знаешь толком местного языка, уклада, обычаев. Два месяца уроков не долго будут обманывать воинов, проживших на Кавказе всю жизнь. Оставайся − твое ружье и сабля пригодятся и здесь! − Мишель, я ценю твою заботу, но даже в этих глухих местах меткость стрельбы и “канла” (кровная месть) родственников “кабардинского князя” прочно удерживает горячие головы джигитов от глупостей. Да и Галбац-Дибир весьма расположен ко мне со времен нашей первой встречи на горной тропе, когда я не уступил ему пути, несмотря на 8 верных мюридов за его спиной. Расположение одного из ближайших и вернейших наибов (уполномоченный) имама Шамиля дорогого стоит. Береги себя, друг, старайся держаться ближе к середине колонны и больше не совершай прогулок в одиночестве без крайней на то нужды, − опять улыбнулся Володя. Как же мне надоели извечные упрямство и снисходительный тон моего отчаянного друга! Я не смог сдержать досаду: − Ну, коли вы волнуетесь за мою жизнь и здоровье, Владимир Иванович, могли бы остаться и лично проследить! Заодно самостоятельно доложили бы полковнику о планах неприятеля. А то опять придется Францу Карловичу вместе с офицерами разбирать прескверно нарисованные карты. Сразу видно, что все ваши хваленые успехи в картографии − заслуга Линдфорса! Нахохлившийся вид мой, однако, привел барона в самое добродушное настроение. Корф без смущения продолжил: − Но, коли вы смогли тайно пройти по тропе Эрпели и застать врасплох жителей Гимры, дабы разворошить мюридское гнездо, значит, не так уж и плохи мои карты. Да и попробовал бы сам, Мишель, рисовать при слабом свете очага в кунацкой. Попытка шутить в таких обстоятельствах показалась мне неуместной. Я отвернулся, хмыкнув, а Владимир меж тем продолжил спокойные увещевания: − После успехов русского оружия в Гимрах, старейшины в Гергебиле очень напуганы. Еще немного − и они решаться сдать аул урусам (русские) без единого выстрела. На кону сотни жизней, Мишель. Только попроси нашего полковника потребовать выдать вам зачинщиков. А тогда, дай Бог, свидимся. Мы пожали руки, и друг в последний раз ободряюще подмигнул мне. Я хотел о многом еще спросить, но Владимир уже не слушал меня и, торопясь в обратный путь, скрылся за большим камнем. Как и предполагал Корф, неожиданное действие нашей артиллерии заставило Шамиля отказаться от преступных намерений и скрыться в горах. С удалением мюридов пути сообщения не подвергались более сильной опасности; а потому наступательные действия можно было продолжать решительнее. В дороге отряд несколько раз отбивал разбойничьи нападения горцев на колонну. Так что только 11 октября мы остановились напротив Гергебиля. Аул расположен на высокогорной конической горе, окруженной рекой. Виноградники и сады, покрывающие местность вокруг селения, дают возможность гергебильцам меткими выстрелами не позволить врагам приблизиться к аулу, а переправа через реку под прицельным огнем причинит слишком значительный урон любому захватчику, дерзнувшему напасть на поселение. Donc (фр. так), сестренка, открытый штурм Гергебиля был труден, и взятие поселка потребовало бы от нас многих жертв. Полковник приказал начать артиллерийский огонь, дабы зажечь постройки и тем самым облегчить приступ. Мы в штабе нервничали, я мог только надеяться на везение и выучку Владимира. Но Бог милостив к безумцам. Тем же вечером к Клюкенау явились старейшины, изъявившие благоразумное желание покориться и выдать зачинщиков. Наш командир дал им 24 часа сроку, и на следующий день 43 связанных мюрида были приведены в лагерь. Невероятное облегчение испытал я, увидев в рядах пленных моего друга. Я тотчас же приказал солдатам освободить барона. Когда Корф, избитый и потрепанный, в порванной черкеске и окровавленном бешмете вошел в штабную палатку, воцарилось минутное молчание. Потом Клюкенау подошел к стоящему в дверях барону и с чувством пожал руку, то же сделал адъютант Евдокимов и многие другие наши боевые товарищи-офицеры. Радость казаков от встречи с Корфом была гораздо более громкой. Казаки Войска Донского − есаул Суханов, хорунжии Какурин и Бескровный обступили Владимира, громко выражая восхищение ловкостью и радость от встречи и чудесного спасения “чертяки”. Речь их была столь же выразительна, сколь и не достойна ушей юной барышни. Но с передачей пленных покорение Гергебиля, увы, не было закончено. Часть мюридов, несмотря на просьбы односельчан, не пожелали сдаться и, запершись в своих саклях, решили защищаться до последнего. Несколько взводов, в том числе и мой, были брошены на штурм укрепленных домов, под меткие выстрелы смертников. Дабы сохранить жизни солдат, пришлось поджигать крыши. Но даже окруженные пламенем джигиты продолжали петь, восхваляя имена Кази-Муллы и Гамзата. Как пояснил пошедший со мной на штурм Володя: − Горцы защищают обыкновенно свои селения до последней капли крови и, приготовляясь к подобной обороне, обрекают себя на смерть. Не стоит идти на штурм и давать фанатикам повод взять с собой кого-то из наших солдат и офицеров. После успешного и почти бескровного завершения дела в Гергебиле, наш отряд уже 17 октября в приподнятом настроении вступил в гоцатлинское ущелье. А спустя пять часов марша взорам нашим открылся Гоцатль. Этот большой аул можно было сравнить с нашим небольшим уездным городом: несколько мечетей, прямые улицы, много каменных домов. Поселение было разделено на две части, из коих одна, большая, носила название Нового, а другая – Старого Гоцатля, разделенного руслом широкой реки. Новым Гоцатлем мы овладели после очень непродолжительной перестрелки. Почти все дома уже были пусты – жители ушли в горы или перенесли свой нехитрый скарб в Старый Гоцатль и там готовились встретить неприятеля. Дорога к Старому Гоцатлю была во многих местах испорчена, и за каждым препятствием моих солдат встречали меткие выстрелы горцев. Но перейти реку мы не смогли - на мосту стояло укрепление, из-за которого на идущих на штурм солдат обрушивался шквал пуль, не позволявший подойти ближе. Слыша стрельбу, Клюгенау с основным отрядом выдвинулся к нам. Осмотрев дислокацию, полковник поморщился. Положение действительно было сложным. Меткие выстрелы защитников не позволяли сходу захватить мост, остававшийся единственным удобным средством перехода через реку. Любые попытки преодолеть естественное препятствие вброд по абсолютно открытой простреливаемой местности под прицельным огнем неприятеля стоили бы нам многих жизней и вряд ли было бы успешным. Владимир неожиданно подошел к Клюгенау и начал быстро шептать. Франц Карлович задумался ненадолго, что-то подсчитывая и прикидывая в уме, но потом кивнул соглашаясь. Отданное четким голосом распоряжение полковника прозвучало неожиданно: − Господа офицеры, не стрелять до условленного сигнала. Евдокимов, следуйте за нами на расстоянии 10 шагов. Корф, надел на голову бурку одного из погибших защитников аула, и вместе с полковником вышел из сакли. Владимир, держа кинжал у шеи нашего командира, что-то громко кричал защитникам моста, медленно пятясь и закрывая Франца Карловича от ружей горцев собственным телом. Две роты Евдокимова следовали за ним на расстоянии 10 шагов. Внезапно смолкли выстрелы − в оглушительной тишине слышались только резкие выкрики подпоручика. Мы все замерли. Хорунжий Какурин, нервно стуча пальцами по стене, заметил: − Хитер, чертяка. Кричит, что он правоверный, мюрид наиба Галбац-Дибира, был взят в плен предателями веры в Гергебиле, бежал − и теперь у него в руках полковник императорской армии. Опасаясь за жизнь своего начальника, русские побоятся атаковать и уйдут из Гоцатля. Еще кричит Евдокимову, что убьет русскую собаку и себя, если Уч-гёз посмеет приблизиться. − Уч-гёз − это прозвище Николая Ивановича с тех пор, как он у Тарки против был ранен в голову пулей навылет, за что получил у горцев прозвище Трёхглазый (Уч-гёз), − ответил на мой вопросительный взгляд хорунжий. Наконец у неприятеля началось заметное шевеление − защитники моста начали быстро разбирать завал, освобождая проход. Но, не доходя буквально 5 шагов до горцев, Владимир внезапно уронил на землю полковника, рухнув на него, а солдаты Евдокимова с криком "ура" ворвались в образовавшуюся брешь. Я немедленно скомандовал своим солдатам выступать, чтобы огнем поддержать нападавших и вытащить Владимира и нашего командира. Уже в безопасности, Франц Карлович, утирая грязь и пот со лба, укоризненно посмотрел на барона: − Корф, не вы ли мне говорили о том, что желаете прославить свой род новыми страницами боевой славы, проявив отвагу в бою? Там еще, как я помню, было что-то насчет ″вынести раненого полковника на руках с поля боя″. И как понимать то, что вы без приказа опрокинули командира лицом в грязь? Владимир вытянулся по стойке смирно и доложил, тщетно пытаясь скрыть проскальзывающие нотки ехидства: − Ваше Высокоблагородие, виноват. Нарушил устав, дабы без нужды не вытаскивать вас раненого, не хотелось заслуживать подобным способом благодарности высоких чинов. Клюкенау притворно нахмурился: − Вам пора бросать лезгинские замашки, подпоручик. Здесь не горская вольница, а регулярная императорская армия. Да, и извольте с завтрашнего дня одеться по форме. Владимир попытался возразить, в удивлении широко разводя руками: − Но Франц Карлович, откуда я в походе возьму мундир? Взять в Гергебиль смену белья, как Вы знаете, мне было весьма затруднительно. Ответ полковника прозвучал не менее ехидно: − Владимир Иванович, если приказ ясен − извольте выполнять. А пока возьмите командование ротой раненого капитана Авраменко и вместе с подпоручиком Репниным выдвигайтесь на подмогу Евдокимову и казакам. Мы с Владимиром отдали честь и направились выполнять приказ. Овладение Старым Гоцатлем стало тем затруднительнее, что местность делала употребление артиллерии и кавалерии совершенно невозможным. Горцы сражались с остервенением и дорого отдавали свою жизнь и имущество. Один мюрид, запершись в небольшой башне, около часа сопротивлялся двадцати моим солдатам, ранил несколько человек и не сдался, пока не был доведен ранами до совершенной невозможности держать саблю. Каждую саклю приходилось брать поодиночке, под перекрестным огнем из соседних домов. Около 4-х часов продолжался ожесточенный бой, пока, наконец, в Гоцатле не осталось ни одного живого врага. Теперь нашим войскам предстояло только очистить окрестности аула от остатков неприятельских партий, дабы с безопасностью предаться отдохновению. Но вытесненные из поселка жители, укрепившись в узком ущелье, все еще надеялись прогнать с родной земли незваных гостей. Наш полковник отдал приказ добить «мятежников». Атака сверху была невозможна, потому что повисшие скалы предохраняли защитников от артиллерии. Подошвы двух скал, образовавшие вход в ущелье, были укреплены завалами, пещеры в отвесных стенах ущелья, закрытые спереди брустверами из мешков с землей, служили надежным убежищем и давали возможность мюридам вести меткий перекрестный огонь по штурмующим завалы доблестным солдатам храбро принимавшим смерть, не успевая перелезть через преграду. Атака в лобовую захлебнулась под шквальным огнем горцев, смерть забрала щедрую плату жизнями наших воинов. Тогда для отвлечения внимания горцев Владимир предложил нашим ротам с остатками сотни есаула Суханова пробраться в тыл противнику. Маневр был поддержан интенсивной ружейной стрельбой по позициям неприятеля, несмолкавшей пока мы по узкой тропинке и почти по одиночке сумели пробраться во фланг. Прежде, нежели мюриды успели опомниться, два завала перешли в наши руки. Защита была самая упорная: гоцатлинцы, уже не видя никакого спасения, сражались с отчаянием, женщины не уступали им в храбрости, и многие из защитников явили примеры необыкновенного бесстрашия. В упорном бою внутри почти не слышно было выстрелов, только кинжалы, штыки и шашки издавали стук, беспрестанно встречаясь друг с другом. Мы с Корфом сражались плечом к плечу. Вдруг один из горцев, окруженный плотным кольцом телохранителей-мюридов, разглядев Владимира, закричал: − Газзават хиянатчи (авар. смерть предателю)! Бородатый богато одетый мужчина начал остервенело прорубаться к моему другу. Так барон внезапно оказался лицом к лицу со своим бывшим наибом. Но не знающий осторожности барон даже в столь ужасных обстоятельствах ухитрялся улыбаться, ответив по-русски и доводя гнев бывшего наставника до безумия: − Я не предатель, а русский офицер, и никогда не изменял клятве служить Царю и Отечеству. Сабли замелькали с невероятной скоростью, Галбац-Дибир делал все, чтобы уничтожить обманувшего его отступника. Владимир под бешеным напором отступал, обороняясь. Внезапно, отбивая очередную атаку, барон споткнулся, потерял равновесие и упал на спину. Горец занес над лежащим подпоручиком саблю, готовясь, по-видимому, произнести последнее проклятье. И в этот момент я, оттолкнув собственного противника, кинулся между ними и, ударив по руке убийцы, принять скользящий удар сабли на себя. Подоспевшие вовремя казаки оттеснили горцев и подтащили меня и моего друга ближе к скале. Увы, минутное замешательство привело к тому, что наши ряды оказались разомкнуты, и пара десятков мюридов вместе с наибом успела уйти по тропе в горы. Недовольный Корф быстро вскочил на ноги, забрал у одного из казаков шашку, и, потребовав от остатков своих солдат остаться и защищать раненых, с удвоенной силой кинулся в гущу битвы, все больше напоминавшую беспощадную бойню оставшихся защитников. Ни трудность доступа, ни отчаянное сопротивление горцев, до последней капли крови защищавших свой кров и свою землю, не смогли устоять против русского штыка: скоро все было кончено. В походном лазарете доктор меня быстро заштопал, а Владимиру перевязал руку. Врач строжайше наказал твоему брату в ближайшей будущности не беспокоить рану - засим с обозом я возвращаюсь в крепость на дальнейшее лечение. А Владимиру волшебным образом достается мундир, который надо только слегка подштопать. И вот теперь, терзаемый чувством вины и благодарности за спасенную жизнь и честь, − где бы еще наш барон нашел форму подпоручика, − Корф напросился поработать сиделкой и писарем при моей страдающей от ран особе. Обнимаю тебя и люблю! Веселись и выходи замуж. Твой преданный брат Михаил Репнин″. Генерал облегченно откинулся в кресле. Никаких плохих новостей, Государь будет доволен. Бенкендорф взял со стола донесение и пробежал скупые строчки отчета о проведенной кампании полковника Клю́ки-фон-Клугена́у, по диагонали просматривая описание уже известных из письма Репнина событий и более внимательно вчитываясь в строки, касающиеся окончательных результатов похода: ″На другой день по занятию Гоцатля прибыли старшины аварские с изъявлением желания от имени всего народа иметь своим правителем Аслан-хана, доколе недавно родившийся сын последнего хана аварского - Нуцал-хан не достигнет совершеннолетия. 19-го октября прибыл к отряду Аслан-хан, успевший дорогою склонить на свою сторону андалальское и другие общества, коих старшины приехали с ним, и также изъявили желание иметь его правителем. 22-го числа все главные беки и старшины аварские торжественным образом, при громе пушек, приняли присягу на Коране на верноподданство Государю Императору и в повиновении вновь избранному правителю своему Аслан-хану. С нашей стороны в продолжение всей экспедиции убито 19, ранено 68 человек″. Далее шли списки представленных к повышению в чине, в которых Бенкендорф закономерно увидел фамилии “Корф” и “Репнин”. Ознакомившись с отчетом, Николай Павлович был весьма доволен и докладом и результатами экспедиции в Аварию. Государь даже соизволил назвать ее одною из блистательнейших на Кавказе, как по ничтожности потерь, так и по трудам, которые войска преодолели в стране, дотоле еще неизвестной, двигаясь по горам и глубоким ущельям, где не было никаких сообщений, побеждая на каждом шагу неприятеля и грозную союзницу его − природу. Императора порадовали и успехи Владимира, коим способствовали, по мнению Его Величества, знания и дипломатические навыки, полученные на службе при дворе. Все отличившиеся офицеры были произведены в следующий чин (за исключением Корфа), а полковник Клю́ки-фон-Клугена́у − сразу в генералы. Также, в виде особой милости, выделившиеся на поле боя получили в награду орден Святой Анны соответствующей степени. А Корф и, неожиданно, по личному пожеланию Государя, Репнин были представлены и к Святому Георгию. Когда старый князь Александр Николаевич Голицын, верный соратник и приятель Александра I по детским играм, а, по совместительству, канцлер российских императорских и царских орденов, уточнил, за какой же военный подвиг награждается поручик Михаил Репнин, Государь театрально развел руками и с выражением полнейшей безмятежности на лице ответил словами Вольтера: “Все почести мира не стоят одного хорошего друга”. Также Николай Павлович удовлетворил прошения благородных семейств Волконских, Репниных и Оболенских о переводе раненого героя на службу в столицу. Поручик получил назначение в Кавалергардский полк. А Корфу, во избежание мести горцев, теперь надлежало прибыть на новое место службы − в Тифлис к Григорию Владимировичу Розену.