Волшебство есть, если ты в него веришь

***

Марк Серебряков смотрит как чайка в полете отстает от парусника. Действительно, новехонькая ″Силистрия″ не идет − летит по волнам, но командир недоволен: − Быстрее, быстрее, быстрее. Что же за послание передали со шхуны ″Гонец″, что Павел Степанович Нахимов не жалеет ни только что спущенного в воду корабля, ни команды? Молодой мичман, вчерашний гардемарин не знает ответа. Но он счастлив плыть под началом Нахимова - лучшего командира Черноморского, а может и Российского флота. И пусть личной заслуги его в этом нет - просил отец, советник при начальнике Главного Морского Штаба. Но сейчас весь политес забыт- нет большего счастья для моряка, чем поймать ветер. Тонет в волнах прибрежье. Берег образуют однообразные низкие скалы, болота. Скаты гор покрыты мелким лесом, а вершины их от порывов знаменитой бо̀ры совершенно лысы. Чернильная волна возникает у берега, расширяется и растет в длинную гряду, увенчанную пеной. Мичман ждет разноса за поломку руля на гичке под бортом корабля: все знают, как нетерпим Павел Степанович к промахам на море. Но командир против ожидания добродушно трунит: − Вы неудачно пристали к борту, это ничего-с. Вы в первый раз приставали на гичке в такую погоду; я очень рад, что это вышло неудачно. Опыт − великое дело-с. Серебряков спешит заявить, что постарается скорее приобрести опыт, но Павел Степанович уже не слушает. Ветер треплет рыжеватые волосы. − Мухи! Зачем по вантам не бегут? − бормочет капитан второго ранга и быстро идет к биза̀ни: − Не бойсь падать − вниз упадешь, а не вверх. Насмешка командира действует. Работа на реях ускоряется. Паруса быстро отдаются, и берега бухты уплывают назад. ″Силистрия″ проходит траверз подковообразной бухты Геленджик, позади остались каменные башни Субаши и, наконец, показались скалы у долины реки Саша, населенной воинственными убыхами. К “Силистрии”, преследуемый двумя туземными камарами, прыгая на волнах, летит на всех парусах наш патрульный корабль. Далеко над морской гладью разносятся звуки ружейной пальбы. Черкесы стреляют, а наши огрызаются в ответ. Поняв, что 84-пушечная “Силистрия” слишком близко и им не по зубам, черкесы разворачиваются к берегу. Слышатся прощальные залпы − и черкесские плоскодонки быстро скрываются в бухте. Павел Степанович торопится − ​​веко над левым глазом часто вздрагивает: − Быстрее, быстрее, быстрее… Он распоряжается спустить гиг, велит отваливать трап. Командир шхуны лейтенант Скоробогатов, еще год назад такой же зеленый мичман, как и Марк, со швартовкой справляется. Почему-то первым на палубу “Силистрии” поднимается отец. Капитан 2 ранга Серебряков лишь мельком кивает старшему и любимому сыну. Что делает советник при начальнике Главного Морского Штаба во враждебных водах, под пулями кровожадных черкесов? Потом, потом, все потом... Почему-то главное поднять на борт раненого. Темноволосый загорелый туземец с залитой кровью грудью. Зачем его надо спасти любой ценой? С какой целью организовывалась провалившаяся тайная высадка, о которой шепчутся матросы? Что отец с Павлом Степановичем обсуждает за закрытыми дверями? По какой причине корабль прервал патруль и полным ходом идет в Севастополь? Вопросы без ответов множатся, но разъяснения могут дать лишь двое − отец в кают-компании и раненый в лазарете. Часы перехода сливаются в один бесконечный бег. Воздух свистит, стонет в снастях, крутит на гребнях волн смерчи. Вал за валом ударяют они в корму и подбрасывают корабль, как сухой лист. Буйство стихии позволяет на время забыть о раненом, об отце, о странном маршруте. К утру шторм утихает, и показывается родная бухта Севастополя. Скорее в строящиеся доки, где тимберуется ″Силистрия″. А оттуда, на чудом пойманом Марком извозчике, по косогорам, с мечущимся в лихорадке загадочным раненым и нервничающим отцом в больницу. А ведь это и не черкес вовсе, ведь не знают туземцы французского... Опять все потом-потом-потом… Пролетает Графская, строящиеся казармы − гордость батюшки. Улица вьется полукружием к лазарету. Добрались. Извозчик послан с вестью срочно сообщить о ранении “Владимира” в дом Серебряковых. Вопросы-вопросы-вопросы…. А пока капитан второго ранга демонстрирует морскую выучку. От приказного тона Лазаря Марковича гремят стекла. Поставленный голос слышен далеко за больничным двором. Наконец, раненым занялись и за главврачом послано. Пустынный в столь ранний час двор Севастопольского военно-морского госпиталя оживает, наполняется людьми. Выходят разбуженные любопытствующие. Подтягиваются зеваки из соседних домов. Вот с нестерпимо звенящим дребезжанием прибыла бричка вице-адмирала. Михаил Петрович споро выскакивает, не дожидаясь даже остановки повозки, за ним, смешно покачиваясь, спешит сутулящийся командир. Мы с отцом успели только вытянутся и отдать честь, когда Лазарев, подойдя, недовольно махнул рукой: − Вольно. Как подпоручик? Что у вас с рукой? Капитан второго ранга поморщился: − Со мной-то пустяки, задело по касательной. А у Корфа ранение серьезнее. Прощальная пуля Сефер-бея пробила грудь рядом с сердцем, рана еще и воспалилась. Ночью поднялась температура, больной в горячке. В себя не приходил. Карл Карлович уже проводит осмотр пациента. Вице-адмирал недовольно меряет шагами пространство перед крыльцом больницы. Пять шагов влево, пять шагов вправо. Наконец, сдвинув брови, Лазарев приказывает отцу доложить о проведенной операции. Капитан 2 ранга протирает лоб и начинает обстоятельно докладывать: − Проводя разведку прибрежных территорий, барон успешно прошел земли шапсугов, натухайцев, абадзехов. На реке Шахэ дрался на дуэли с местным князем Саад-Гиреем, который и продал молодую вдову его брата Чишхако в рабство. Тут командор не может сдержать любопытства: − Лазарь Маркович, позвольте! Как же так можно − продать в рабство жену князя? Отец снисходительно улыбается удивлению Нахимова: − Павел Степанович, это драма, достойная пера Гомера. Старейшина горных убыхов Хаджи Берзек отдавал свою внучку Кериман, известную красой далеко за пределами убыхских селений, в княжеский род дружественных шапсугов. И, подобно греческой Елене, погубившей Трою, Елена Черкесская неожиданно взяла да и предпочла младшего брата Чишхако старшему. Перед лицом воинственных Берзеков Саад-Гиреей был вынужден смириться с выбором своенравной прелестницы, но затаил злобу. А через несколько лет, после неожиданной смерти брата на охоте, повторил попытку сватовства. Князь, став единовластным правителем, пригрозил, что у прекрасной вдовы есть выбор − войти в его дом второй женой или стать рабыней на чужбине. Отважная Кериман отвергла негодяя и пыталась сбежать к родным, но была поймана и тайно продана проезжим купцам. Именно ее на невольничьем базаре случайно освободил Корф. А вернувшись в родные места, девушка не побоялась потребовать от шапсугов суда старейшин. Неизвестно, чем закончилось разбирательство, если бы князь, взбешенный присутствием и участием иностранца, не вызвал бы на бой “посланника”. Корф потребовал, чтобы дуэль происходила по правилам его земель, ну и пристрелил туземца с двадцати шагов. Ведь дуэль − это не только меткость, скорость реакции, но и опыт. Так самоуверенность погубила разбойника Саад-Гирея. Нахимов задумчиво кивнул, соглашаясь: − Хитро. Вряд ли подпоручику так же повезло, реши он сразиться на саблях или конным. Отец согласился, кивая: − Вы правы, Павел Степанович. Никакая столичная выучка не сравнится с черкесским умением управлять конем или обращаться с саблей и кинжалом. Ну а после смерти властителя решать судьбу барона и Кериман предоставили семье девушки. Инал-бея (как с подачи спутницы называют Владимира) с наложницей с конвоем направили к родственникам в земли убыхов. Там Хаджи-Берзек с сыновьями вершили судьбу чудесно спасенной красавицы и ее спутника. На семейном совете Кериман поклялась заколоть себя кинжалом, если ее разлучат с избранником, который спас ее от рабства и кровью негодяя смыл позор с их рода. А наш барон, даже под угрозой смерти, отказался изменять вере предков и принимать ислам. Чтобы сохранить честь и составить счастье любимой внучки, мудрейший Хаджи-Берзек принял Соломоново решение. В священной дубовой роще урочища Абба под железным крестом одного из древних божеств его народа был проведен языческий обряд, связавший Владимира и Кериман. За несколько дней веселого праздника муж внучки пришелся ко двору, продемонстрировав в воинских забавах, что, если в обращении с конем гость не столь умел как хозяева, то в меткости стрельбы и сражении на саблях не уступит многим. Барон научил Берзеков обращаться с привезенным из Порты артиллерийским орудием, за что заслужил в подарок кинжал от главы клана. Но более всего родственников радовало счастье Кериман, превратившее девушку из томной стыдливой луны в яркое солнце, щедро дарящее тепло и свет окружающим…. Лазарев нетерпеливо обрывает: − Оставьте, господа, романтические истории о чудесном спасении туземных красоток до вечерних посиделок офицеров в кают-компании. Лазарь Маркович, ближе к делу! Отец продолжил: − С верительными грамотами от соседей барон направился в приморскую долину реки Саше (Сочи) к клану Аублаа, где в кунацкой местного князя лицом к лицу столкнулся с секретарем английского посольства Дэвидом Урквартом. Увы, наделавшего в прибрежных племенах много шума “посланника” уже ждали. Но, неожиданно для англичанина, барон не растерялся и сумел заронить сомнения у присутствовавших в личности и самого “Дауд-бея”. Тем более, ссориться с могущественным и уважаемым кланом Берзеков, в который вошел Владимир, женившись на внучке князя, соседям было не с руки. После длительного совещания было решено запереть “гостей” в яме, пока не вернется от родственников турецкий полковник Сефер-бей, способный верно рассудить, кто же из двоих русский шпион. Кериман, умница, как было оговорено, нашла моего человека, и тот помог паре сбежать и тайно уйти морем. Владимир, опасаясь погони и задержки патруля, спрятал карты и украденные у Уркварта бумаги в условленном с вами месте. Переждал ночь в бухте неподалеку. А с первыми лучами вышел в море, где и был с девушкой взят на борт патрульным бригом “Меркурий”. При обыске у беглеца нашли документы на имя английского посланника в Черкесию Влодзимежа Марцинкевича. Корф ничего не отрицал, только требовал личной встречи с Вами, Михаил Петрович. По прибытии в Севастополь пленника взял под стражу недавно прибывший с особыми полномочиями из самой столицы жандармский штабс-ротмистр. Корфа опознали и обвинили в измене. Пристрастные допросы и пытки вынудили барона попытаться сбежать. За сломанный нос охранника Корфа лишили еды и заковали в колодки. Но под угрозой жизни Кериман упрямец, раз за разом твердивший только о личной встрече с вице-адмиралом, наконец, согласился давать показания, правда, в моем присутствии. Нахимов поморщился: − Иногда и мать-родина обращается, как мачеха... Вице-адмирал жестко одернул подчиненного: − Нет оправдания нарушению присяги. Измена слишком серьезное обвинение, чтобы просто так от него отмахнуться. Продолжайте, Лазарь Маркович. Серебряков продолжил: − Остальную часть истории, я думаю, вы уже знаете. Барон признался, что спрятал украденные у англичанина документы и карту в тайнике и дал слово офицера подписать любые признательные показания. Но при условии, что бумаги доставят вице-адмиралу, а черкешенку освободят под мое попечительство. Не желая терять времени, пользуясь Вашим пребыванием в Николаеве, зарвавшийся ротмистр решил пойти ва-банк. Самостоятельно доставить карту в столицу и раскрыть преступный заговор изменника. А я должен был сопровождать голубые мундиры в секретной операции, дабы засвидетельствовать подлинность бумаг. Увы, импровизированная высадка попала в хорошо подготовленную ловушку. За время тюремного заключения Корфа черкесы, возглавляемые моим бывшим одноклассником по лицею Сефер-беем и англичанином Урквартом, успели собрать совет старейшин, найти помощников, способствовавших побегу русского шпиона и устроить засаду. Жандармских безжалостно перебили. А барона, поднявшегося на скалу, чтобы забрать документы из тайника, черкесы пожелали взять живым. Думаю, очень уж бритту хотелось поквитаться за унижение. Но легко справиться с мальчишкой не удалось! Корф воспользовался спрятанным в рукаве кинжалом, ухитрился вырваться от обомлевших преследователей и прыгнуть со скалы в прибрежные волны. Ну а дальше, Павел Степанович, вы все видели. Мы − в море, черкесские камары − за нами! Поначалу попасть в барона убыхи боялись, все надеялись живым взять, по нам же палили нещадно. Вот Корф и встал на корму, дабы их немного успокоить. Вице адмирал прерывает: − А что с бумагами? Отец немного виновато морщится и беспомощно пожимает плечами: − Увы, утонули. Если что-то и сохранилось, то только в голове подпоручика. Лазарев сердито выговаривает батюшке: − Ну что за самодеятельность вы учинили, Лазарь Маркович? С мальчишки нечего взять, но вы-то сами зачем в эту авантюру ввязались? Хорошо хоть записку прислать удосужились. А не успей Павел Степанович − веслами от туземцев бы отбивались? Мыслимое ли дело − лично поплыть с жандармскими забирать секретные документы! От очередного столичного штабного ретивого жандарма с особыми полномочиями, я ожидал любой глупости, но от вас?! Отец улыбается: − Не бывать такому, чтобы Нахимов не успел. Весь Черноморский флот знает об особом чутье командора ″Силистрии″ на погоду. Марк, наконец, выдыхает. Понимая, сколько времени стоял перед начальством с глупо открытым ртом, опускает голову. Позор, какой же позор! Но, благо, господам офицерам нет дела до неловкого молодого мичмана. Ко двору подъехал извозчик, помогая выбраться дамам. Мичману вначале показалось, что с матушкой приехала одна из кузин. Но ни у одной из его родственниц нет таких правильных и милых черт лица, таких ярких голубых глаз, таких каштановых волос, заплетенных во множество косичек, падающих на плечи из-под шапочки зеленого цвета... Ни одна из сестриц ни так высока и ни держится так прямо. И ни одна не заставила бы своим появлением замереть на полуслове вице-адмирала. Красавица, забыв об условностях, обратилась к отцу на татарском и, получив ответ, за руку увлекла его в здание госпиталя. После небольшой заминки мы все потянулись следом. В госпитальной палате стонал больной. Врач Карл Карлович огласил вердикт: − Воспаление спровоцировало горячку. Могу попробовать избавиться от дурной крови кровопусканием, но успеха не гарантирую. Организм молодой, может справится, а может и нет. Черкешенка, поняв из сбивчивого перевода матушки, что предлагает доктор, резко оттолкнула эскулапа и, споро разрезав бинты на груди, обнажила рану. Достав из сумки болотный мох, приложила к воспалению. Затем, приподняв раненому голову, начала поить его из привезенной крынки. Карл Карлович одобрительно мотнул головой: − Если традиционная медицина бессильна, есть повод довериться туземной. Я не раз видел, как с помощью этого мха черкесы лечат раны коням. Марк не мог сдержать удивленного возгласа: − Так то кони, а это человек! И услышал ответ флегматичного немецкого эскулапа: − Все мы живые твари, под богом ходим. Организм барона преодолел кризис, и больной уже на следующий день пришел в себя, а через пару суток, под личную ответственность и заботу своей преданной сиделки, Корф вернулся в дом к Серебряковым. Подпоручик занял флигель, ранее считавшийся детским. Конечно, Марк давно вырос из возраста, когда интересуются солдатиками, но спешно организованный к приезду гостей перенос на чердак игрушек, которые он помнил со времен своего отрочества, не способствовал тому, чтобы мичман воспылал любовью к гвардейскому подпоручику. Тем более юноша ревниво признавал, куча вопросов в письмах младших братьев о Владимире, также не доставляли ему удовольствия. Ведь до недавнего времени у гардемарин главным героем и авторитетом был только он сам. Но больной оказался на удивление необременительным гостем. Стояли последние теплые деньки, и большую часть времени Корф со своей спасительницей проводили в саду, скрываясь от многоголосого шума армянского дома в тени старых слив и зарослей ежевики. Там, на пестром восточном ковре, в окружении подушек и одеял еще слабый после ранения барон чаще всего спал, положив голову на колени своей пери. А его “джанечка” спокойно занималась рукоделием или что-то тихо напевала своим мелодичным голосом, гладя волосы подпоручика. Молодой организм быстро шел на поправку, и вскоре Корфа, опирающегося на руку своей Кериман, можно было встретить упрямо ковыляющим по петляющим склонам улиц. Подпоручик наряжал свою красавицу как куколку, стараясь потакать всем капризам. Благо, деньги у барона были. Ивану Ивановичу, знакомому еще по походу против Наполеона, изволил об успехах сына отписаться из Тифлиса, сам главноуправляющий. Письмо Розена, конечно, польстило герою войны 12 года. И старший барон изволил сменить гнев на милость и направил щедрое содержание своему мятежному le fils (фр. сыну), снабдив его скупыми отеческими наставлениями об осторожности, осмотрительности и аккуратности (не сильно надеясь, впрочем, на их выполнение). А само письмо главноуправляющего, вкупе с другими записками Владимира с Кавказа, заняли почетное первое место в обсуждениях старого Корфа с соседями, временно потеснив успехи воспитанницы в пении и на театральных подмостках. Увы, но делу об измене, начатому ретивым ротмистром, несмотря на геройскую (как было записано в рапорте) смерть от кровожадных убыхов, дали ход. И Владимиру было предписано и после поправки оставаться в Севастополе. Так барона прикомандировали к штабу Черноморского флота, на место штабного офицера при военном губернаторе Николаева и Севастополя. В море незаметно дни складываются в недели.По возвращению из патруля, зайдя в столовую и, увидев кружащуюся по комнате девушку, Марк остолбенел. За привычными корабельными хлопотами, мичман забыл, насколько черкешенка хороша. Наивно кокетливая, краснуясь обновками, невольно выказывала она свою высокую грудь, тонкую талию и пышный стан, обтянутые синим бешметом, белизну маленьких рук и ног, выглядывавших из-под красных шелковых шаровар, вышитых золотом. Длинные каштановые волосы густою волной падали по плечам; полные огня голубые глаза смеялись на нежном личике, оттененном живым румянцем, а из ротика со свеже-алыми губками звучал мелодичный, как колокольчик, смех. Дивное виденье прервал густой глубокий голос: − Довольно, “джанечка”, иначе ты совсем засмущаешь господина мичмана. Марк повернул голову и только сейчас заметил сидящего по левую руку от отца свежевыбритого подпоручика в щегольском мундире с новенькими орденами. Девушка подбежала к нему, поцеловала в щеку и чинно уселась рядом, забрав руку Корфа в кольцо своих. Украдкой за обедом поглядывая на черкешенку, Марк забывал о еде, чем заслужил подзатыльник от матери за то, что “плохо кушал”. Но от красавицы напротив невозможно было оторвать взор. Увы, властительница его мыслей не замечала молодого моряка. Лишь одного взгляда в комнате она искала, одной улыбки ждала, расцветая от малейшего признака внимания своего ненаглядного Инал-бея. Но, при внимательном наблюдении, мичман не видел похожего отношения к ней барона. Да, пожалуй, Корф был предупредителен к спутнице, но не более. Ни разу в глазах его, обращенных на девушку, не зажглась та искра, что горела в глазах черкешенки. Что же это было за чувство с его стороны? Признательность, благодарность за спасение, гордость хозяина, поймавшего в свои силки чудесную птицу?.. Догадки мичмана о характере чувств подпоручика и его наложницы подтвердил случайно подслушанный разговор. Сначала Мayrik (арм. мать) по-татарски втолковывала красавице: − Ну ведь не любит тебя Владимир, не любит. Сама говоришь, что не было у него выбора, поэтому и женился. А у нас эти поганые языческие обряды ничего не стоят. Наиграется тобой ветреный красавец, насладится прелестями, пресытится ласками и бросит. Ведь невеста его в столице ждет. А у тебя сейчас такая партия! Сам Карл Карлович свататься приходил. И врач от бога, и не старик. Хоть и немец, но мужчина солидный, капиталец имеется. Да и в словах не верткий − коли сказал, что обо всем, что было до брака, забудет, значит забудет. Но красавица услышала лишь одно и, залившись слезами, выбежала в сад: − Не любит? Неужели правда - не любит? А матушка переключилась на барона, удачно заскочившего попрощаться с "джанечкой" перед срочной поездкой в Николаев. Марк, спрятавшись за портьерой, снова забыл, как дышать. Анастасия Саркисовна сразу взяла быка за рога: − Владимир Иванович, я хотела бы серьезно спросить Вас, любите ли вы Кериман? Барон смущенно пожал плечами: − Анастасия Саркисовна, не кажется ли Вам, что это наше с ней дело. Я же не спрашиваю Вас, довольны ли вы обхождением Вашего супруга? Но матушку не сбить с любимого конька. Особенно если на горизонте маячила устроенная ее руками свадьба: − Я не из праздного любопытства интересуюсь Вашими чувствами, барон. Я желаю знать, изволите ли вы как-то обеспечить будущее спасшей вас девушки? Холодом в голосе барона, казалось, можно заморозить комнату: − Если вас смущает, что мы живем в грехе, то я клянусь по возвращении освободить вас от порочащего соседства. Анастасия Саркисовна схватила и удержала намеревавшегося откланяться барона: − Я не о том хотела просить Вас. Мы всегда рады гостям, и не мне судить о чужих грехах − своих довольно. Откажитесь от Кериман сами. К ней сватается главный врач. Он получил перевод в Одессу и хочет взять Вашу прекрасную сиделку с собой в качестве жены. Он вдовец, супруга полгода назад умерла родами. Мужчина еще не старый, при чинах, с ним милая княжна горя не знать будет. А вам она зачем? Играться только. Да и с такой службой не сегодня − завтра сложите свою буйную голову в схватке с черкесами. А вдруг отправят в Сибирь по этапу? Дозвольте девушке составить хорошую партию, стать венчанной законной супругой, матерью. А вы такой молодой, красивый, горячий − сколько у вас было и будет женщин! Корф склонил голову, признавая правоту Серебряковой: − Такой никогда не было. Но вы правы, Кериман спасла мне жизнь, и я должен отплатить той же монетой. Дальнейшее объяснение любовников мы с матерью наблюдали, замерев у калитки, ведущей к морю из сада. Девушка, остановившись на краю обрыва, выхватила из-за пояса кинжал, угрожая, по-видимому, заколоть себя. Что говорили губы барона, в чем клялись, мне неведомо, но внезапно, отбросив нож, девушка сама бросилась на шею Владимиру, начав исступленно целовать. Так с разговорами о свадьбе в доме было покончено. Зато мама взялась активно обучать Кериман манерам, русскому языку и обычаям. От природы музыкальная, девушка легко схватывала и учила новые слова на слух, мило коверкая слова, отказываясь, правда, в пределах дома от тяжелого и неудобного европейского платья. Мне казалось, что прекрасная черкешенка за хозяйственными хлопотами и уроками старалась забыть о возможном скором расставании, предпочитая наслаждаться каждым прожитым днем. Но и Владимир стал к своей пери гораздо нежнее, стараясь больше времени между разъездами находиться рядом с возлюбленной. Не раз я замечал вечерами силуэт барона, работающего дома за столом, а Кериман рядом с шитьем. Удивительно, но им было удобно вместе молчать, обмениваясь лишь редкими фразами и нежными прикосновениями. Установившийся мир и спокойствие в гостиной, видимо, способствовали тому, что пожар перекинулся в спальную. Как-то в дом вечером доставили срочную секретную депешу подпоручику на перевод. Не желая терять время на то, чтобы позвать слуг, я вызвался сам привести барона и, не обнаружив никого в кабинете, поднялся во флигель и толкнул дверь в мужскую опочивальню. На мгновение я остолбенел. Передо мной, извивалась в танце ангел из рая Магометова, или одна из прелестнейших гурий! Блуза и шальвары из тончайшей шелковой кисеи скорее подчеркивали, чем скрывали прелести точеной фигурки. Под мелодичный перезвон браслетов красавица то приближалась, то удалялась от сидящего на кровати барона, не замечавшего ничего, кроме кружащейся пери. Наконец, черкешенка снова оказалась рядом с Владимиром, и тот, не дожидаясь окончания зрелища, схватил прекрасную грезу в охапку и, исступленно целуя, повалил на постель, лихорадочно избавляясь от мешающих ему предметов женского и мужского гардероба под торжествующий смех соблазнительницы. Этого стыдливость моя перенести уже не могла, и я опрокинул стоявший у двери медный кувшин для умывания. Из кровати послышался недовольный рык: − Степаныч, вон поди! Потом все, потом. Поняв, что Владимир принял меня за денщика, я, тщетно стараясь не смотреть на кровать, скороговоркой произнес: − Владимир Иванович, вам срочная депеша с нарочным в гостиной. В спустившемся через короткое время собранном, щеголеватом, застегнутом на все пуговицы подпоручике сложно было угадать того охваченного страстью раба, не способного устоять перед чарами прелестной танцовщицы. Марк мог только завидовать такой сдержанности. У него самого все валилось из рук и еще много дней снились сны с участием Кериман, в которых она танцевала и ласкала молодого мичмана. Благо, размеренный корабельный уклад постепенно вытеснял мечты о красавице. Морская служба наглухо отгорожена от жизни страны расписанием − с марта по август помогать войскам ловить контрабандистов, с сентября по ноябрь плавать в штормах, в декабре-феврале оставаться в порту, пережидая непогоду и готовясь к новому сезону. Пролетел ноябрь. В родительском саду на изрытых дождями клумбах отцвели самые поздние осенние цветы. Капризные ветра атакуют море за мысом Лукулл и катят волны мимо Херсонеса на Александровскую и Константиновскую батареи либо взбаламучивают Большой рейд, мчась через пологие холмы Северной стороны. Частая сетка дождя закрывает Сапун-гору и протягивается к Инкерману до Дуванки на севастопольской дороге. Один за другим возвращаются в порт на зимовку корабли. Все реже становятся отлучки Владимира на Кавказскую линию. Места высадки десанта и фортов намечены, план будущей летней кампании согласован Лазаревым и Вельяминовым и направлен в Тифлис для последущего получения Высочайшего одобрения. Как-то незаметно и естественно молодые офицеры начинают собираться во флигеле, в этом заповеднике книг, журналов, трубок и вина барона. Нахимов, Путятин, Корнилов, Унковский, Истомин, Бутаков. Часто жарко спорят о прочитанном в той или иной английской книге или французском журнале, обсуждают средства применить новшества. Марк, скромно сидя в углу, почти всегда молчит, внимательно слушает старших и набирается опыта. А барон, несмотря на возраст и низкий чин, не таков. Нередко в обсуждении звучит его богатый оттенками глубокий голос. Владимир не боится задирать даже “фаворита главного командира” − капитан-лейтенанта Корнилова. Корф умеет одной ехидной фразой остудить пыл честолюбивого офицера, рвущегося в начальники штаба. Но хоть Лазарев гордится и прислушивается к своим воспитанникам, но на все высказывания о не сбитой придворной спеси и надменности Владимира отмахивается. Ироничный барон уже пришелся ко двору. Это неудивительно, ведь совместно с отцом они и в текущей смете смогли изыскать средства на начало строительства задуманной вице-адмиралом Морской библиотеки. Показательно вздыхает за обедом Лазарь Маркович: − Совсем пуста казна. А если вдруг что − пожар или карантин − где деньги брать? А Владимир смеется: − Лазарь Маркович, так вы же советник при начальнике Главного Морского Штаба! Вот и посоветуйте столичным крючкотворам. А я тут уже и обращеньице составил. За службой и семейными хлопотами вступает в свои права зима. Скоро приедут на вакацию братья. Все хозяйки Севастополя сбились с ног, бегая по лавкам, готовясь к светлому празднику Рождества Христова. Матушка теперь, отправляясь за покупками, непременно берет с собой Кериман, крещенную в православии Катериной Исмаиловной. Прекрасной гостье каждый торговец рад оставить лучший товар. Ведь в платьях, доставленных по заказу барона из Тифлиса, нет в городе никого красивее черкешенки. Марк давно признался себе, что влюблен, но безответно его чувство. Нет надежды. Плотскими удовольствиями, колдовской огненной любовью, тихой заботой и неизбывной виной все сильнее привязывает к себе горянка барона, погружая в море чувственности и страсти. Тонет Корф, и уже не таится жадно целовать возлюбленную, перенося через лужи на продуваемых ветрами улицах. Позабыта невеста, оставленная в Двугорском, не вспоминаются и прекрасные глаза грузинской княжны. Владимир с удовольствием читает вслух своей джанечке, грустно смотрит вслед при расставании, после прогулок греет своим дыханием маленькие ручки в ладонях. Подал подпоручик прошение на перевод в Севастополь под начало Лазаря Марковича, дежурным штаб-офицером. Не сделать карьеры сухопутному гвардейцу на флоте, но важнее барону счастье в лукавых голубых глазах его пери. Громко звонят колокола на колокольне Всехсвятской церкви в Загородной балке, собирая паству на воскресную службу. Вот остановилась повозка от дома Серебряковых. Легко спрыгнув, на руках нежно спускает свою Катерину барон. Весело молодым − в ночь выпал снег, солнце ярко светит, отражаясь от белого покрывала и играя бликами в студеном море. А пока Лазарь Маркович с сыном помогают почтенной матери семейства без потери достоинства выбраться из неудобной и высокой повозки, Владимир успевает украсть поцелуй у зарумянившейся на холоде, смеющейся красавицы. Неожиданным приговором звучит голос: ″Инал-бей?″ Два выстрела почти сливаются в ушах Марка. А когда дым рассеивается, растерянный подпоручик, отбросив пистолет, только и успевает подхватить оседающую на землю рядом с ним девушку. Офицеры окружают нападавшего. Павел Степанович быстро проверяет дыхание и сердцебиение и, оборачиваясь, отмечает: − Меткий выстрел, в сердце, Владимир Иванович. Ваш обидчик мертв. А потом скорбно поджимает губы и морщится, видя стоящего на коленях барона: − Сожалею…. Но Корфу уже нет ни до кого дела. Тщетно он гладит, пытается стереть упрямо текущую струйку крови с губ и зовет закрывшую навеки глаза возлюбленную. Так светлое воскресенье становится днем не радости, но скорби. Нам с отцом не сразу удается забрать у Владимира тело. Но когда барон, наконец, поднимается, на застывшем холеном лице уже нет слез. Глаза Корфа похожи на черное студеное зимнее море. Подпоручик, пряча боль за церемониями, подчеркнуто вежливо принимает помощь Анастасии Саркисовны, ибо, конечно, следствие займет время. Но убийца быстро опознан. Это отец Кериман, неожиданно решивший вместо мести шпиону, лишить жизни изменницу веры. Тяжелы траурные дни. Кажется, весь дом сковал морозный холод. Стужа вокруг, стужа. Отгородившись от солнца темными портьерами, плачет мать, курит трубку за трубкой в кабинете отец, черным вороном ходит Владимир. Не радуют принесенные в дом лично самим адмиралом Лазаревым новости о производстве отца и Нахимова в капитаны 1 ранга. Никто не вздыхает в облегчении от известий о снятии с Владимира обвинений и не улыбается, узнав о награждении подпоручика орденом Святой Анны второй степени. А ближе к девятинам приходит запрос на перевод барона обратно в Тифлис. Споро уложены вещи. Угрюмо молчат офицеры на прощальной пирушке, черкешенку вспоминая. Поглядывают на застывшего от горя Корфа, но что упрямцу скажешь, коли решено все. Пьет барон и не пьянеет. Горе сжигает спирт, не давая милосердного забытья. И в покрытом снегом саду нет спасения от воспоминаний. Благо, не только мичман, опасаясь, следит за Владимиром и успевает заметить пистолет в руках у безумца. Марка на месте удерживает сильная рука отца. А по свежевыпавшему снегу бежит, поддерживая юбки, чтобы не упасть, матушка. Даже до юноши доносятся горячечные просьбы повисшей на руках у Корфа женщины: − Володя, не гневи, не гневи Господа осуждением его промысла. Сам знаешь, поклялась Кериман убить себя, коли не нужна тебе станет. Погибни ты от пули, и твоя пери руки на себя наложила, а ведь во чреве ее дитя невинное покоилось. Сейчас они вместе с ангелами на небе, души божии. Понесла она, хотела в Рождество новостью порадовать, да не успела. Отворачивается Владимир, пытаясь спрятать слезы и свою слабость от женщины: − Моя то вина. Не искупить, не измерить… Но не скрыть боль от взрастившей троих сыновей матери: − Но как мужчина выбирает избранницу, так и женщина − отца своих детей. Раз за разом Кериман выбирала тебя. Ради любви приняла твою сторону, твой мир, твою веру... Научись быть достойным этой жертвы. Найди единственную, которую сам будешь любить так же верно и преданно. Ради которой будешь готов изменить мир…. И видя, как плачет, спрятав лицо в плечо матери, несгибаемый барон, я почувствовал, как проходит безбрежная тоска, отпускает боль. Уткнувшись в пропахший табаком мундир отца, я сам позволил себе слезы. Утреннее прощание вышло скомканным. Казалось, Владимир, отплывающий в Тифлис на “Силистрии”, сам стыдится своего вечернего порыва. Спешно и скомканно обняв матушку, отца и Марка, подпоручик уехал в штаб. Фельдъегерь из Санкт-Петербурга со срочной депешей от вице-канцлера Нессельроде опоздал всего на полчаса.