Волшебство есть, если ты в него веришь

Последний майский святой день жума (узб. пятницы) начался неожиданно. Пятницу местные так же свято чтут, как воскресный день в родной Польше: ни одна лавка не отпирается ранее второго часа пополудни. А жители все утро толпятся в мечетях в своих лучших одеждах. Ян, отпустив слуг на молитву, мечтал наконец отоспаться в благословенной тишине после вчерашней вылазки к источникам, снабжающим Бухару живительной влагой. Немаловажная, кстати, информация и для друзей, и для врагов правящего эмира Насруллы! Ведь воды в этом святом для правоверного мусульманина городе нет, только привозная. Но ленивая дремотная тишина была нарушена самым наглым образом. Ян проснулся, даже в полусне услышав, как во дворе толпятся, переговариваясь, люди, звенит оружие. Да и в самом доме хлопали двери, а два голоса громко ругались на чудовищной смеси персидского с английским, нахально не считая нужным скрывать свое присутствие. Спрятав кинжал в поясе и пистолет в длинном рукаве халата, Виткевич осторожно ступил в гостиную. На ковре, удобно расположившись, невозмутимо восседало несколько важных и невозмутимых убеленных сединами мужей в богатых халатах, включая седобородого Хуссейна Али. Ян помнил вельможу по поездке кабульского принца Шах-Заде Фарука, путешествовавшего по Средней Азии. Афганцы тогда заплутали в степи, ненароком завернув на территорию Оренбургского края, где и натолкнулись на казачий разъезд под командованием Виткевича. Но шумно спорили, стоя у дверей, двое – высокий казак и молодой афганец. Размолвка, очевидно, касалась закупки припасов и трех якобы “пропавших” верблюдов, которых афганская сторона попыталась тайно перепродать. Внезапно казак обернулся, с широкой улыбкой произнеся: − Jbudzić ышę зóźтщб czekam цłфśтшу na wiadomość (пол. поздненько просыпаетесь, мы вас заждались). У бородатого “казака” были аристократические руки, серые, цвета балтийских волн, смеющиеся глаза и едва уловимый немецкий акцент. Но на русском гость говорил совершенно чисто: − Jan Prosper, у меня есть письмо для вас. Надеюсь, вы поможете нам по пути до Оренбурга. Ян вскрыл письмо и бегло пробежался по строкам. Вазир-мухтар в Персии, граф Симонич, просил помощи в сопровождении афганской посольской миссии, передвигающейся под защитой подпоручика Корфа. Много красивых слов − и мало сути. Что за миссия, что за цель, что за срочность? Почерк посла Виткевичу был неизвестен, да и никаких указаний относительно свалившегося jak grom z jasnego nieba (пол. Как снег на голову) “посольства” он из Оренбурга не получал. Рискованное досрочное возвращение сулило или повышение, или очевидное обвинение в нарушении приказа. В таком случае для бывшего ссыльного работа “во глубине сибирских руд” могла бы стать вечной. Закончив чтение, Виткевич поднял глаза и встретил белозубую улыбку и протянутую руку немца. Тогда, смотря в очи цвета родного моря, Ян, повинуясь интуиции и не раздумывая, ее пожал. Поход Яна с гостями на базар Токи Заргарон немало добавил к внутренней характеристике подпоручика Владимира Корфа и его приятеля Акбара, возглавлявшего охрану посла. Живой и веселый афганец не уставал снова и снова громко восхищаться обилию и богатству представленных на прилавках товаров и отчаянно торговался за каждую понравившуюся вещь, будь то украшенное золотом седло или изогнутый кинжал. Но восточный темперамент вступал в конфликт с немецкой практичностью. Подпоручик раз за разом мягко останавливал друга, терпеливо уговаривая предпочесть богатству убранства и яркости красок качество и разумную экономию, так нужную в их стесненных обстоятельствах. На взгляд опытного Виткевича, друзья показывали давно выученную пьесу, стараясь снова и снова совместными усилиями получить лучшую цену у неуступчивых и прижимистых бухарских торговцев. В ход шли лесть, уговоры, угрозы, просьбы и разыгранные, как по нотам, уморительные сценки уходов и возвращений в ту или иную лавку. И раз за разом господа получали желаемое по приемлемой цене. Но совсем неожиданно выдержка оставила сдержанного и сосредоточенного немца. В одной из лавок торговец начал в присутствии покупателей бить неловкого чумазого худого русского раба. Мальчишка 10-12 лет оступился и пролил чай, предназначенный для дорогих гостей. Побелевший от гнева Корф удержал руку купца и, еле сдерживаясь, попросил разрешения выкупить единоверца. Внезапно избитый и заплаканный ребенок кинулся в ноги подпоручику, мешая от волнения русские, узбекские и французские слова, умоляя оставить его в неволе, ибо иначе его беспомощная petite soeur (фр. младшая сестра) останется без единственного защитника. Акбар закатывал глаза, бурча о благородной и смертельно опасной глупости, но без колебаний отдал своё кольцо с рубином в придачу к кресту и золотой печатке барона. Так уж получилось, что самую дорогую, опасную и бесполезную покупку сделал сам Waldemar, первоначально утверждавший, что будет жестко контролировать траты поиздержавшегося в пути каравана. Возвращались с базара господа уже вместе с двумя подростками − восхищенным и болтливым от неожиданного чудесного спасения Сенькой и его сестрицей Аксюткой, закутанной в никаб так, что видны были только круглые от испуга голубые глаза. Виткевич не сильно вслушивался в сбивчивый рассказ мальчишки. Эта невеселая история была уже известна разведчику. Пару лет назад в горной местности вблизи Златоуста из-за глупости местных чиновников взбунтовалось несколько десятков тысяч башкир и государственных крепостных. Конфликт вспыхнул niespodziewanie (пол. на ровном месте). Башкиры протестовали против строительства православных церквей, опасаясь религиозных притеснений. Хоть губернатор Перовский и распорядился возводить в городе торговые лавки, а не церкви, но объяснения местных властей носили столь невразумительный характер, что лишь раздули подозрения мусульман. Государственные крепостные, в свою очередь, страдали от принуждения к строительным работам и опасались, что вскоре их продадут в частные руки. Во время бунта горожане провели в невероятном страхе несколько дней, находясь в осаде. Обороной руководил бравый подполковник Жемчужников. Сохранявший хладнокровие офицер спас город, успешно отбиваясь от восставших до прихода регулярных войск, возглавляемых лично губернатором. Но офицер не смог уберечь семью. Выдержка изменила военному только тогда, когда вернувшись с победой, он нашел лишь разграбленный дом и несколько трупов, включая жену. Душегубов по горячим следам не поймали. А многочисленные вылазки к киргизам, в том числе и самого Яна, в отчаянных попытках вернуть украденных детей, были бесполезны. Губернатор Перовский, не в силах видеть страдания внезапно постаревшего от горя отца, предлагал сотни и даже тысячи рублей за любую информацию, но след похищенных затерялся в бескрайних степях. Так что Виткевич, возвращаясь домой, мог лишь молча изумляться, как он, опытный путешественник, адъютант губернатора, прошедший огонь и воду, поддался уговорам подпоручика и отдал свои личные несколько тиллов за пару бесполезных подростков. Ян ведь не в первый раз видел, с какой жестокостью обращаются с русскими пленными в Бухаре. Часто невольники были лишены самых необходимых вещей, получали скудное питание и порой умирали от постоянного недоедания. Конечно, попавших в рабство детей было жалко. Но два молодых глупых растущих рта в долгом и опасном переходе до Оренбурга совершенно излишни и могут погубить всю экспедицию. А опаснее всего было то, что Корф отдал на базаре не только золотую фамильную печатку, но и украшенный камнями старинный фамильный нательный крест. Теперь бухарцев было не обмануть красивыми овчинными шапками и халатами. Присутствие в городе иноверца, явно военного, быстро станет известным при дворе подозрительного и беспощадного к противникам Бухары и врагам веры «эмири кассоб» (узб.. эмир-мясник). Эмир Насрулла считает себя опорой ислама и жестоко борется с неверными. А дать взятку за помощь в беспрепятственном выезде каравана не получится. Денег и так в обрез, да и за рабов пришлось отдать последние ценности. Ночь прошла очень тревожно. Жгли факелы. Корф распорядился нести усиленные караулы. Акбар, Владимир и Ян каждые три часа сменяли друг друга на дежурстве. Волновались, проверяя оружие, и афганское посольство. Но покойно и сладко спали в кровати Виткевича сытые и счастливые наивные дети, безоговорочно поверившие уговорам подпоручика, что они в безопасности и скоро вернуться домой. Вызов русского начальника каравана к кушбеги (первый министр) последовал уже на следующее утро. Хмурый Владимир в сопровождении Акбара и Яна тотчас отправился во дворец эмира. Виткевич, следуя в окружении караула, скорее напоминавшего конвой, засмотрелся на безоблачное небо. Возможно это последний раз, когда они видят его не перечеркнутым прутьями тюремной решетки. Пройдя двор, гости остановились у охраны, стоящей у большой дворцовой лестницы во внутренние покои. Далее, повернув за провожатыми направо, последовали только Ян и Владимир. Ян привычно незаметно осмотрелся: в небольшой комнате их ждал лично кушбеги, сидя возле окна, выходившего на площадь Регистан. У дверей стояла вооруженная охрана. Несмотря на окружение вооруженного караула, все обнаруживало в министре с трудом скрываемое волнение, когда он переводил беспокойный и внимательный взгляд с Яна на Владимира... Казалось, он хотел, чтобы разговор начали гости, но его самолюбие противилось, и он не мог на это решиться. Корф и Виткевич молчали, ведь гостям следовало остерегаться неосмотрительных слов, дабы с достоинством рассеять подозрения, какие министр имел на счет русского каравана и самого поляка, проведшего тайно в Бухаре несколько месяцев. − Какова цель вашего визита? Когда вы уезжаете? − спросил бухарец после довольно-таки длительного молчания, начинавшего смущать Яна более, нежели озвученные вопросы. Владимир, слегка поклонившись, ответил: − Я нахожусь в распоряжении его превосходительства господина военного губернатора Перовского и обязан помочь афганскому посольству добраться до Оренбурга. Я отправлюсь тогда, когда вы пожелаете, в самые кратчайшие сроки, какие вы сочтете нужными. Яну показалось, что ответ удовлетворил кашбеги, и тот обратился к Виткевичу: − Русский посол от губернатора, приезжавший несколько лет назад, обещал нам бог знает чего: и то, что таможенные пошлины будут снижены, и что каждый год русский военный отряд будет сопровождать наш караван. А что же на самом деле? Пошлины до сих пор остаются прежними. Военный отряд, обязанный сопровождать и охранять наш караван до самой Бухары, бросает его, оставляя на разграбление, и при этом не сообщает нам ничего о том, перешел ли караван Сырдарью, где он сейчас находится и то, что его больше никто не охраняет.. Что же нам делать, если и дальше дела будут обстоять подобным образом? Если вместо послов мы встречаем только лазутчиков, проникших в Бухару обманом? Но резкость тона кушбеги, кидавшего одно за другим обвинения, показалась Яну наигранной. − А сегодня, − продолжил казбеги − скажите нам Вы, непрошенный гость, что последует за вашим тайным визитом − мир или война? Далее после обмена ритуальными фразами, подтверждающими исключительно мирные намерения, последовал привычный Яну восточный торг. Кушбеги стращал, угрожая, что бухарские караваны перестанут ходить в Россию, торгуя с англичанами. Министр припомнил обещания недавно посетившего Бухару агента Ост-Индской компании Бернса, предлагавшего основать в Бухаре английскую факторию. Озвучивались доводы о бескорыстии англичан, про пользу от этого заведения для бухарцев, про физическую невозможность для англичан завоевать Бухару, в отличие от опасных северных соседей, от коварства коих можно обезопаситься, лишь заключив союз с их противниками. Но и Виткевичу было что ответить. Бухарцам можно отказаться от торговли с северным соседом, но никто кроме русских не будет доставлять в эмират железо, медь, чугун, юфть. А в Индии достаточно и своих тканей, хлопчатой бумаги, сушеных плодов. Так что сбывать товары, кроме России, торговцем из эмирата некуда. После неожиданной отповеди министр впал в неописуемую ярость. Но гневную речь, возможно, закончившуюся бы заключением в тюрьму неверных, прервало появление бекбаши мухараджи (командир ханской гвардии). Богато одетый, с большим кинжалом за поясом, важный генерал потребовал, чтобы гости немедленно проследовали за ним. Бесконечные лестницы, караулы и коридоры наконец закончились. В зале, наполненном солнцем и светом, на возвышении сидел эмир в окружении охраны, родни и большого количества мусульманских священников. Но, удивительно, справа у постамента на коленях сидел совершенно невозмутимый Акбар. Яна и Владимира посадили рядом. Эмир продолжал вершить суд и решать повседневные дела, не обращая внимания на гостей, пока бекбаши мухараджи не подал знак. Придворные и просители покинули комнату. Зал внезапно опустел. Насрулла спустился с возвышения и с милостивой улыбкой обратился к сидящему на коленях Владимиру: − Акбар-хан не раз упоминал и в письме, и в рассказах о поездке, помимо красавиц, одного отчаянного юношу, с которым делил кров. Корф улыбнулся и, прикрыв глаза, начал цитировать по памяти: − Я помню это письмо, мой друг всегда был немного поэтом. “Прекрасны тонкие легкие ткани, которые не скрывают сокровенных частей тела − шею, лицо и грудь. Воображение не в силах описать подобной красоты, что подумать об этом изяществе и грации? Принадлежат ли они человеческому существу или пери?” Насрулла прервал декламацию и с улыбкой продолжил: − Да. Но я бы не узнал в тебе того беспечного придворного. Сейчас ты обеспечиваешь охрану посольства, не так ли? Корф ответил: − Да. Русский офицер отдает долг Отечеству там, куда направит его воля Императора. И долг дружбы там, где нужен биродару (узб. побратим). Сейчас я возглавляю караван и отвечаю за безопасность посольства. Эмир понимающе улыбнулся и довольно кивнул, дозволив гостям усесться напротив него поудобнее. Принесли кальяны, и дальнейшая беседа потекла свободнее. Насруллу интересовали вопросы, связанные с отношениями России с Персией, османами и, конечно же, Европой. Расспрашивал он и об артиллерии. Но более всего правителя интересовали новости в сфере наук, коими он увлеченно занимался: химией (kimia слово, означающее для эмира почти исключительно искусство приготовления золота) и медициной, особенно в сфере изготовления эликсира молодости. Узнавал, может ли российский престол прислать ученого, который поможет в поиске залежей золота и драгоценных камней, дабы наполнить казну, в том числе и для покупки пушек для усмирения соседей. А, главное, эмир, как царь и сын царя, правитель самого большого государства Туркестана, считал Его Императорское Величество братом. Насрулла посылал посольство к Императору с поздравлением по случаю восшествия на престол. Посланник вернулся с подарками. Но то были лишь дорогие подношения, без сопровождения посла от северного соседа. Отказ от ответного жеста уважения очень обижал правителя Бухары. Владимир с поклоном серьезно подтвердил, что расскажет о питаемой эмиром надежде видеть в скором будущем посла, направленного Его Императорским Величеством лично к нему, но попросил отпустить находящихся в городе русских пленных, поскольку, освободив некоторых из них, царственный брат сможет проявить тем самым дружелюбие к российскому государю. Лицо владыки Бухары моментально заледенело, противореча спокойствию в голосе и напоминая, что далеко не все чужеземные путешественники смогли вернуться из путешествия в Бухару живыми. − Это противно нашим обычаям, и до сих пор не случалось. Мы не берем пленников сами, но покупаем невольников за деньги. Тогда Ян, выгораживая упрямого подпоручика, напомнил эмиру, что, по Корану, отпустить на свободу невольника − значит совершить поступок, достойный похвалы в глазах всевышнего. После короткого раздумья Насрулла ответил: − Я посоветуюсь с шейх-уль-исламом (главой духовенства). Гости попрощались, получив на выходе из дворца разрешение на выезд. Караван выступил из Бухары в ту же ночь и, спустя 10 дней, благополучно достиг Орской, откуда почти без остановки двинулся в Оренбург. Дни, сливающиеся в одну бесконечную утомительную полосу, наполненную бешеной скачкой, измотали не только Яна. Посольство, несмотря на строжайший наказ двигаться максимально быстро, потребовало по прибытии в Оренбург передышки. Хуссейн Али лично попросил Владимира проявить милосердие к сединам. Так что упрямый подпоручик был вынужден оставить послов отдыхать в придирчиво отобранном им за чистоту и отсутствие пьянства оренбургском трактире. А Корф, наскоро приведя себя в порядок, проследовал в присутствие пешком за Виткевичем, взяв детей и, по обыкновению, Акбар-хана. Подростки привычно прятались за спиной подпоручика, при этом крутя головами во все стороны и восторженно-громко оповещая об узнанных знакомых местах. Пожалуй, лишь для ребят поездка не была слишком утомительной. Дети быстро освоились в караване, держась как можно ближе к Корфу, которого считали своим сказочным спасителем и защитником. Сенька вообще ходил за подпоручиком хвостиком, стараясь подражать даже походке и скупым отрывистым жестам главы каравана. А запуганная, боявшаяся своей тени девочка, по мере приближения к Оренбургу превратилась в жизнерадостную хохотушку. Часто на привалах звучал ее мелодичный смех, напоминавший перезвон колокольчиков. И каждый вечер подростки с нетерпением ждали вечернего костра, у которого подпоручик рассказывал о далекой северной столице, дворце, балах, пажеских проказах и родном Двугорском. Там, в патриархальной глубинке, участвовали в детских проказах и затеях веселая, рискованная, порывистая Лизанька, ее спокойный, осмотрительный брат Андрэ и красивая и добрая крошка Анечка. В присутствии губернатора не оказалось. Господа, удобно устроившись с чаем на диванах в приемной, приготовились долго ждать. Владимир, поддавшись уговорам Сеньки и осмелевшей за время пути Аксютки, снова начал рассказывать очередную из казавшихся неиссякаемыми историй про учебу в Пажеском корпусе. В рассказе отсутствовали привычные имена обычно неразлучных приятелей барона − осторожного, рассудительного Андрэ̀ и смелого, романтичного Мишеля, но присутствовали ночные посиделки, погони, бегство по водосточным трубам − в общем, событий было достаточно, чтобы дети слушали, открыв рты. Пожалуй, и сам Ян так увлекся перипетиями сюжета, поддавшись магии богатого оттенками голоса барона, рассказывающего детям увлекательные истории школярских проделок, что даже пропустил стремительное появление губернатора. Офицеры по команде вскочили, встав навытяжку перед генерал-майором, готовясь докладывать. Но торжественность встречи была моментально нарушена. Два маленьких урагана налетели на пожилого полковника из свиты губернатора. За время плена и путешествия дети совершенно забыли манеры и, увидев отца, не могли сдержать слез и криков радости. Перовский улыбнулся, глядя на сцену воссоединения семьи: − Новость о вашем караване я уже получил из столицы, но вы все-таки сумели меня удивить. Господа, позвольте выразить мою личную глубокую признательность! Буду рад послушать ваши рассказы за праздничным обедом, на который имею честь пригласить посольство и всех сопровождающих лиц. «А для Вас, Корф, − обратился губернатор к подпоручику, − у меня есть importante qui ne peut pas attendre (фр. важные, не терпящие отлагательств) поручения из столицы. Извольте проследовать в мой кабинет. Когда Перовский с подпоручиком скрылись в соседней комнате, Ян, наблюдая за сценой воссоединения семьи, вполголоса по-персидски сказал хану: − Тогда мне казалось, что выкуп этих детей был ошибкой. − Фатальной ошибкой, − поправил Акбар. − Я считал Корфа неспособным правильно расставить приоритеты между долгом и жизнями отдельных людей, - отметил Виткевич. Афганец вполголоса произнес, улыбаясь: − Пожалуй, Вы правы. Наш немец часто слишком наивен и прям. И да, это риск для посольства. Но он мой брат, и пока его сабля и перо с нами, я спокоен за свою спину. Ян ответил, пожимая плечами: − Теперь, глядя на счастливое воссоединение семьи, я думаю, что воистину мы созданы по образу и подобию Божьему. Ибо и детям человеческим тоже доступны чудеса. Акбар, глядя на расправившего плечи, будто скинувшего десятки лет, пытающегося сдержать слезы радости полковника, задумчиво произнес: − Пожалуй… Это единственное волшебство, в которое я верю.