Волшебство есть, если ты в него веришь

Перовский, отпустив посольство и сопровождающих лиц, наконец вызвал бывшего адъютанта к себе. Обычно прямой и энергичный губернатор долго не произносил ни слова, отводя глаза и комкая в руках лист бумаги. Как бывший адъютант, Виткевич понял, что его ждет непростой разговор. Наконец губернатор прервал тревожное ожидание: − Ян, я очень доволен миссией. Представленный доклад выше всяких похвал. Вам удалось почти невозможное. Прожить в Бухаре несколько недель неузнанным и вернуться, доставив ценнейшие сведения! Я выполню, что обещал, и производство в чин поручика − это дело лишь нескольких недель, когда все формальности в Санкт-Петербурге будут соблюдены. Ян успел только поклониться, собираясь сказать слова искренней благодарности, когда генерал жестом прервал его, внимательно глядя в глаза подчиненному: − Я вынужден просить Вас, именно просить, ибо приказывать не имею права. Корфа ждет опасная и ответственная миссия. Из столицы его путь пойдет в Кабул. Но подпоручик скорее воин, чем дипломат. Пока удача сопутствует упрямому наглецу, позволяя le fil du rasoir (фр. ходить по лезвию ножа), но и милость Господня имеет пределы. Корф с Акбар-ханом ввязались в большую игру со слишком высокими ставками. В столкновении с англичанами, чьи интересы в Афганистане очень сильны, любое неверное слово может стоить послу жизни, а Российской Империи − влияния в регионе. Поэтому рядом с бароном должен быть умный, опытный, знающий обычаи и людей человек, умеющий договариваться. Ян прервал генерала, бодро отрапортовав: − Василий Алексеевич, для меня будет честью оправдать Ваше доверие. Да и за время нашего возвращения я уже привык прикрывать спину немца. Перовский недоуменно уставился на своего подчиненного: − Вы посчитали Владимира иностранцем? Барон по материнской линии − отпрыск одного из древнейших русских княжеских родов Барятинских. А предки его отца, героя войны двенадцатого года, находятся на российской службе с петровских времен. Мне казалось, Корфы, приняв православие, совсем обрусели. Виткевич сконфузился: какой же дурацкий просчет. Несусветная глупость! Ведь для чужеземца подпоручик слишком чисто говорит по-русски. Но разве можно было помыслить, что офицер так легко отдал за каких-то незнакомых детей не просто добытую случайным образом драгоценность, а родовую реликвию? Да и не отправляют столь знатных дворян служить пушечным мясом на восток. Для высокородных всегда найдется место потеплей и почище, где-нибудь при штабе или в гвардии. А выполнять опасную работу и рисковать собой на задворках Империи − удел таких, как Ян, бывший польский политический ссыльный, которому уже нечего терять. Генерал-губернатор по-своему понял сконфуженное выражение лица Яна и с нервной улыбкой продолжил: − Я понимаю Ваши сомнения. Подпоручик сейчас мало похож на столичного щеголя. Пару лет назад молодой барон имел неосторожность вызвать гнев самого Императора. За необдуманные слова блистательный камер-паж Его Величества, которому прочили большое придворное будущее, был немедленно сослан на передовую, с тройным обхождением в чине. Скорее всего, зная обидчивый нрав Государя, предположу, что и на этот раз Корфа ждет очередное, не совместимое с жизнью, опасное задание. Мальчишка весьма неглуп, но слишком наивен и упрям. Даже дружба с Акбар-ханом скорее всего не позволит ему переиграть гораздо более опытного английского визави. Только с вами у приятелей появляется хоть какой-то шанс. Но, ценя и уважая ваши заслуги, Ян, я рекомендую Вам отказаться. Губернатор поморщился, раскрывая неприятную правду: − Миссия будет тайной. Если переговоры пройдут успешно, позорное пятно неблагонадежности на вашей репутации будет окончательно стерто. Вы сможете сами выбирать место службы и вернуться, наконец, в родные края. Если же нет, в лучшем случае вас ждет обвинение в самодеятельности, понижение в чине, а в худшем − над забытой могилой на чужбине будет гулять ветер. Понимая тяжесть выбора, я дам вам день на раздумье. Завтра жду с ответом. Ян с удивлением осознал, что ему не нужно столько времени. Слишком долго бывший ссыльный Виткевич чувствовал на себе косые взгляды. Ревностный труд на благо российского Императора сделал его чужим для польских ссыльных, не одобрявших явную измену юношеским идеалам свободы и независимости родины. Но и русские из окружения губернатора в Оренбурге не спешили открыть перед ним двери и сердца, считая поляка или разменной монетой, или не слишком благонадежным и опасным конкурентом на карьерной лестнице. Поэтому впервые за долгое время, путешествуя с афганским караваном, Ян с облегчением ощутил, как липкая незримая пленка, отделяющая его от окружающих, исчезла, унося с собой давно опостылевшее томительное одиночество. Ведь каждым вечером после утомительного дневного перехода Виткевич смеялся вместе с детьми над новыми историями о забавных и отчаянных детских проделках Владимира, а потом, глядя на темное, усыпанное яркими южными звездами небо, лениво беседовал обо всем и ни о чем, деля вино с Корфом, пока Акбар пыхтел неизменной трубкой рядом. Бесконечно разные, но всегда одинаково бесстрашно защищающие друг друга, немец и афганец легко приняли Яна в свой круг. Незваных попутчиков не интересовали его прошлые грехи и не страшили потенциальные риски от общения с “неблагонадежным” или недостаточно “своим”. Приятели открыто и отчаянно спорили о религии, свободе, политике, обсуждали женщин, не стесняясь чужака. Часто именно мнение Яна, как внешнего арбитра, становилось решающим. Его голос определял судьбу спора. Впервые за долгое время Виткевича ценили не за профессиональные заслуги. Господа внимательно прислушивались к его словам. Казалось, между ним и попутчиками не было сословных, финансовых, карьерных преград. Иногда, засыпая у костра под темным южным небом под ласковое сияние звезд и тихий привычный ручеек беседы Владимира и Акбара, Ян думал, что совсем не против, если это путешествие никогда не закончится. Так что ответ генералу был дан незамедлительно: − Пусть nadzieja matką głupich (пол. Надежда − мать глупых), но я готов снова сделать ставку на Корфа. Думаю, и на этот раз мне повезет. Губернатор немного расстроенно улыбнулся: − Я думал, вы уже давно выросли из возраста опрометчивых поступков, Ян. Хотя, − задумчиво пожал плечами Перовский, − может, это я становлюсь старым брюзгой. Забываю, что риск − удел молодых. Идите. Виткевич откланялся, и уже у дверей его догнали негромкие слова: − Подпоручик тоже не сомневался в вас. Министр иностранных дел Нессельроде еще до прибытия посольства передал мне приказ Императора подобрать в попутчики Корфу для сопровождения в столицу наиболее благонадежного и опытного в восточной дипломатии человека. Конечно, если у Владимира Ивановича не будет своего кандидата. А опальный барон снова рискует вызвать недовольство Императора из-за вашего сомнительного прошлого бывшего ссыльного. Этот упрямец, пользуясь правом главы экспедиции, под личную ответственность потребовал, несмотря на уговоры, отписать в Санкт-Петербург, что принять участие должен Ян Викторович Виткевич. Срочная тайная депеша уже сегодня уйдет в столицу. -------- Праздничный ужин оренбургского губернатора в честь отправляющихся в столицу гостей удался. Из уважения к высокому посольству граф поставил на стол даже экзотический лабардан, доставленный из самого Санкт-Петербурга. Блюда сменяли друг друга, а расторопные лакеи не уставали менять тарелки и наполнять бокалы. К одной водке подавалось минимум пять закусок: соленые блестящие огурчики, пышущие печным жаром пирожки, паюсная икра, подкопченные ерши и окуньки, белые грибы с репчатым луком. Еда и оказанные почести оставили довольными афганских гостей, рассыпавшихся в восхищениях хлебосольством хозяина. Завязалась оживленная беседа между губернатором, его приближенными и посольством. Корф же, сидя по левую руку от Перовского, переводил цветистые восточные комплименты и оживленные реплики обеих сторон, успевая лишь провожать грустным голодным взглядом проплывающие мимо яства. Ян, заканчивая с сочной пуляркой, и Акбар-хан обменялись через стол понимающими улыбками. Пожалуй, их молодому начальнику каравана приходилось не сладко, но тут уж ″Kiedyś grzyb, to siedź w koszu″ (пол. назвался груздем − полезай в кузов). На обеде рядом с Корфом сидел и полковник Жемчужников с детьми. Аполлон Аполлонович, широко используя родство с губернатором и должность обер-квартирмейстера при Отдельном Оренбургском корпусе, за несколько коротких дней сделал все возможное и невозможное, дабы дальнейшее путешествие посольства было организовано с максимальным комфортом, скоростью и безопасностью. Предусмотрительный полковник даже ухитрился добиться получения Корфом и Виткевичем всех недоимок по жалованию, а также выплаты награды, назначенной губернатором за возвращение его детей. Лучшие кони, новехонький дилижанс, надежные казаки в охранении. Ни одна мелочь в приготовлениях не прошла мимо цепкого взора любящего отца, не знавшего, как еще отплатить за счастье, которое он уже и не надеялся обрести. Младшее поколение Жемчужниковых степенно отсидели рядом с отцом весь скучный обед, но, когда начались танцы, и гости разбрелись по комнатам, воспользовались моментом, чтобы попрощаться со своим кумиром. Сенька твердил, сжав в кольце рук ладонь барона, что обязательно уговорит папеньку направить его в Пажеский корпус, дабы было кому продолжить славную традицию − хранить и защищать заветы мальтийских рыцарей. А Аксютка, выглядевшая настоящей барышней в зеленом платье, богато украшенном кружевом, с трубными кудрями вокруг головы, застенчиво стояла рядом, слушая брата. Но воспользовавшись паузой в словах, внезапно обняла за талию барона и, застеснявшись порыва, отошла на пару шагов и протянула Корфу руку. На ладошке лежал золотой нательный крест. Красная, как мак, девочка смогла только пролепетать: − Возьмите-возьмите, не откажитесь принять. Это матушкин. Когда башкиры стали ломиться в двери, мама надела мне на шею, сказав, что он принесет мне удачу. Я нашла путь в отчий дом. Так и вы, на какую чужбину не занесла бы судьба, Господь поможет вернуться туда, где вас любят и ждут. Смущенный и растроганный барон серьезно уверил Ксению Аполлоновну, что будет носить крест не снимая, тут же надев цепочку на шею. Неловкая сцена прервалась, ибо Корфа позвали сопровождать Перовского и дипломатическую миссию. Но Ян заметил, что не только дети при прощании пытались скрыть слезы. -------- И вот снова дни пути сливались один с другим. Зеленые леса сменялись полями. Золотились маковками церквей придорожные деревеньки. Раз за разом печать генерал-губернатора и повелительные окрики Корфа производили магическое действие на станционных смотрителей. Лучшие лошади доставались посольству, даже в обход фельдъегерей. Бесконечная скачка прерывалась лишь на сон в очередном постоялом дворе, а разнообразие в дороге вносили лишь, увы, не редкие стычки с разбойниками на дорогах. Но и тогда невероятная интуиция Акбара и отменная меткость барона чаще всего позволяли держать разбойников на расстоянии от путешественников, наглядно демонстрируя, что nie warta skórka wyprawki (пол. овчинка выделки не стоит). Но сегодняшнее утреннее столкновение было гораздо более опасным. На подъезде к Нижнему Новгороду армейские дезертиры решили поживиться за счет каравана, ошибочно подумав, что обилие охраны говорит о ценности груза. Разбойники приняли посольство за едущих на нижегородскую ярмарку бухарских купцов. Нападавших было слишком много. Пришлось прорубать путь с саблей в руках. Возможно, столкнувшись с яростной атакой превосходящих числом разбойников, казаки бы дрогнули, но отдающий команды приказной голос барона не утратил четкости. Подпоручик лично показал пример храбрости. Владимир и Акбар сражались в самой гуще драки. Ян отстреливался, защищая карету, мысленно восхищаясь слаженности действий приятелей. Казалось, что им не привыкать прикрывать спину друг друга. Смертоносная, огненная, отчаянная, бесконечная атака афганца становилась возможной за счет того, что искусство владения шашкой барона обеспечивало надежную защиту себе и другу. Так, не успевая отразить выпад одновременно двоих налетчиков и выбирая рискнуть собой, а не другом, Корф получил удар саблей. Пострадали еще несколько казаков и два представителя посольства, был ранен в руку Гуссейн-Али, но у разбойников раненых и убитых было гораздо больше. Остатки нападавших сбежали в лес. Начавшийся с кровопролития день сумбурно продолжился. Кавалькада споро въехала в предместья Нижнего Новгорода. Везде царило оживление. Сновали люди, разгружались на пристани баржи, на дорогах было оживленно из-за обилия телег и карет. Казалось, вокруг все дышало радостным ожиданием, ведь совсем немного оставалось до открытия ярмарки, когда все павильоны вновь полностью заполнятся купцами, и в веселой толчее столкнется и перемешается восток и запад. Китайские чаи будут соседствовать с российской пшеницей, персидские ковры столкнутся с английскими ситцами, а французские духи и наряды − с индийскими шелками и благовониями. В трактире “француза Луи”, что на Рождественской, прислуга с самого рассвета бодро взялась за дело под зорким оком расторопной хозяйки пани Цубчевской. Кухарки, истопники, половые и коридорные готовили, разогревали, убирали, чистили и будили. Ибо в номерах обычно останавливался народ непраздный, а по будням и вовсе занятой – купцы, приказчики, заезжие крестьяне и ремесленники. Нередко селились и люди благородные, посещавшие город по важным и неотложным делам и ценившие чистоту комнат и красу пани. Им не с руки залеживаться, нежиться в постелях: дела не ждали, никто времечко понапрасну тратить не желал. Внезапно во двор въехал отряд, окружавший карету. Молодой, судя по выправке, военный господин в черкеске и бурке, слезая с коня, слегка покачнулся и, скривившись от боли, проследовал в трактир. Ян, спешившись, смог даже на улице уловить отголоски яростного спора на повышенных тонах и поспешил войти в дом. В центре большой залы, не обращая внимания на публику, оживленно торговались двое. Хозяйка постоялого двора не уступала в упрямстве барону. Наконец, после напряженной перепалки набитый деньгами кошель перекочевал от подпоручика в цепкую дамскую ручку. Корф вышел во двор и, морщась от боли, инстинктивно прижимая руку к раненому боку, подтвердил, что раненых скоро осмотрит цирюльник, а всех ждут чистые комнаты, свежее белье, баня и горячий обед. Разместившись и хорошенько попарившись, Ян почувствовал себя заново родившимся и с аппетитом поедал голубцы с мясом, украдкой наслаждаясь, как и многие в зале, созерцанием облика хозяйки гостиницы. Рядом невозмутимый Акбар-хан расправлялся с румяными драниками, довольно поглядывая на прелестную шинкарку. Муж оставил ее во цвете лет, и теперь молодая вдовушка в расцвете знойной южной красоты притягивала одобрительные мужские взгляды. Красавица покоряла своим живым смугловатым лицом с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, полными губами и густыми волосами, заплетенными в косы и обернутыми, как корона, вокруг головы. Нарядная изумрудная кофта и пестрая, перетянутая передником юбка лишь подчеркивали ее пышную грудь и тонкую талию. Ян потянул: − Хороша хозяйка. Дивный цветок Малороссии. Пока мы здесь, я бы не отказался от более тесного знакомства. Акбар усмехнулся в усы: − Пожалуй, если сумеете укротить огонь. Пусть прелестные ямочки на щеках и скромно-лукавый взор из-под ресниц вас не обманывают − это истинная тигрица. Виткевич подхватил: − А ее хватке в торговых вопросах позавидует любой бухарский купец. Пару часов назад наш приятель, несмотря на все громы и молнии, обрушиваемые на голову хозяйки, был вынужден капитулировать, соглашаясь на условия мадам Цубчевской. А уж как пани Марина изволила высказывать Корфу, что никак невозможно узнать благородного господина в бородатом и неподобающе ведущем себя казаке! Акбар откинулся на лавку, довольно улыбаясь в предвкушении: − Сия красавица изволила бросить вызов Владимиру? Тогда, думаю, скоро нам будет, за чем понаблюдать. Немец не любит проигрывать. Посмотрим, как долго будет сопротивляться эта крепость. Виткевич в удивлении уставился на афганца: − О чем вы? Наш серьезный, сдержанный, набожный подпоручик, чурающийся дамского общества и смущающийся от объятий двенадцатилетней девочки – quite the ladies′ man (англ. настоящий дамский угодник)? Глава охраны посольства наклонился ближе к Яну и тихо пояснил: − Владимир пережил трагедию − полгода назад погибли его любимая и ребенок. Утрата оставила незаживающую рану в душе барона. Корф избегал общества женщин в память о потерянном счастье. Но время лечит любые раны, а жизнь продолжается. Я буду очень рад, если этот прекрасный пышный цветок вернет моему брату вкус клея. Ян недоуменно воззрился на Акбара, и тот счел возможным пояснить на персидском, смущенно пожимая плечами: − Я говорил о вкусе халвы. Надеюсь, вызов, брошенный яркой, желанной женщиной вернет моему брату интерес к этой стороне жизни. Одиночество не его удел. Английский − слишком бедный язык, чтобы разговаривать на нем образами. Невероятно утомительно. Только встреча с ma chèrie princess (фр. Милая княжна) заставляет меня упорно загонять свои мысли в неудобные и тесные рамки британской речи. Виткевич хотел подробнее расспросить попутчика о таинственной даме сердца афганца, но отвлекся, поскольку в залу спустился и сам предмет их обсуждения. Свежевыбритый Корф, сменивший привычную черную черкеску на зеленый военный мундир, кивнув друзьям, весьма споро для раненого подошел и облокотился на стойку рядом с хозяйкой. Ян, широко раскрыв глаза, уставился на Владимира. Очередной раз подпоручик сумел его удивить. Оказалось, офицер был отчаянно молод. Совсем żółtodziób (пол. мальчишка), которому хорошо, если минул 21 год. Пусть борода и усы, помноженные на закрытость характера и властность манер, существенно добавили барону возраста, но не смогли полностью скрыть пропорциональность и соразмерность черт лица. Виткевич и ранее предполагал, что Корф весьма привлекателен, но только сейчас смог убедиться воочию. Благородство скульптурно вылепленных правильных черт, чистота речи и непринужденное изящество жестов выдавали высокородное происхождение. Темные кудри непослушной челкой падали на лоб, серые переменчивые глаза искрились лукавой нежностью, а красивые губы, вместо привычной кривой ухмылки были изогнуты в приветливой улыбке. Пожалуй, такой − в ловко сидевшем на нем мундире, высокий, статный, любезный и обходительный − подпоручик легко мог сводить барышень с ума. В шумном зале до Яна доносились лишь обрывки разговора между пани Мариной и Владимиром. Барон расспрашивал про родные места прелестницы и рассказывал какие-то небылицы про Сорочинскую ярмарку, прерываясь лишь на комплименты тонкости талии, живости черт, мелодичности голоса, красоте густых кудрей и ласковых карих глаз. Красавица то и дело заливалась смехом, склоняясь все ближе к подпоручику, или в притворном испуге хваталась за руку Владимира. Виткевич не сдержал досады: − Вы были правы. Барон знает, как обращаться с дамами. И когда только успел побывать под Полтавой в этом, как его, селе Диканька? Шпарит как по писаному. Поляк погрузился в свои мысли, приправленные щепоткой зависти. Почему некоторым женщины готовы позволить все, а другие, не менее достойные кавалеры, вынуждены лишь наблюдать чужой успех? Акбар, замечая, как ревниво и недоверчиво смотрит сосед на склоненные над стойкой головы, снисходительно усмехнулся и дружески хлопнул Виткевича по плечу, выводя из раздумий: − Скорей всего, так и есть, вычитал где-то и запомнил. Наш Корф − большой любитель провести вечер с книжкой у камина. Да и из столицы подпоручик сразу отбыл в действующие войска на Кавказ. Только и успел корпус окончить. Но не стоит завидовать чужому счастью, пойдемте лучше поищем свое. В этот город, как я уразумел из афиш, приехал театр. Уверен, мы найдем за кулисами пару прекрасных отзывчивых служительниц Мельпомены, что разделят с нами минуты блаженства. И Ян послушно проследовал за кипящим энергией и довольным за приятеля Акбар-ханом, очередной раз задумываясь о многогранности тех, кого он уже привык считать друзьями. Можно было только поражаться знанию правоверным мусульманином российских театральных нравов. До представления оставалось время, и Виткевич, про себя проклиная любознательность и кипучую жажду деятельности афганца, карабкался, отдав пару рублей караульным, на древние, покрытые мхом кирпичные стены местного Кремля, каменным ожерельем раскинувшегося на склонах живописных Дятловых гор. Наконец стертые временем ступеньки закончились, за спиной осталась площадь, со строительными лесами, золотой маковкой кафедрального собора и казенными зданиями. Перед путешественниками раскинулась во всей красе, сверкая изгибами в лучах полуденного солнца, широкая полноводная Волга, а за ней безбрежная даль лесов и лугов. На слиянии с Окой у села Кунавино кипела жизнью и предвкушением близкого начала торга ярмарка. А медленно передвигающиеся вдоль берега бурлаки, тянущие судна с Астрахани, казались лишь черными точками. Акбар, вдохнув полной грудью, промолвил в восхищении: − Пожалуй, теперь я понимаю упрямство Владимира. Эта красота стоит того, чтобы за нее умереть. Ян, смотря на прекрасный пейзаж, немного напоминавший поля насильно покинутой родины, не мог не возразить: − Стоит того чтобы жить. Под Санкт-Петербургом в яблочном захолустье отчаянно ждет своего беспокойного ребенка давно овдовевший отец. Как рассказывал губернатор Перовский, Владимир − выстраданный первенец, единственный наследник, последний из рода. Пусть, судя по рассказам нашего друга, старший барон с сыном и весьма строг. Но, несмотря на семейные размолвки, старик уже несколько месяцев с приходом нового дня надевает мундир и награды прошедшей великой войны, дабы, забыв гордость и стыд, обивать просителем все высочайшие пороги, хлопоча о переводе Владимира в столицу. Пусть опальному мальчишке, уже однажды вызвавшему гнев Императора, вряд ли светит блестящая карьера, но шкатулка, полная орденов героически павшего сына, точно не согреет старость одинокого отца. Акбар не оборачиваясь, согласно кивнул: − A living dog is better than a dead lion (англ. Живая собака лучше мертвого льва). Виткевич очередной раз поморщился от узнавания. Афганец пусть и вольно, но цитировал Екклесиа́ста. Кто же вы, друзья мои? Какие же еще тайны вы скрываете? -------- Актрисы оказались на редкость недурны. Правда за внимание прекрасных дам пришлось сражаться с офицерами расквартированного в городе Тарутинского полка. Но господа офицеры, узнав о дипломатическом статусе миссии, быстро пошли на мировую, предложив отметить встречу. За вечерней пирушкой последовало приглашение продолжить знакомство на охоте. Узнав, что и ему оказана честь участия в полковой забаве, Корф был не слишком доволен. Особенно после очередного утомительного дня, наполненного бессмысленной беготней по чиновничьим кабинетам, сопровождением посольства в походе на ярмарку, где главной задачей охраны было защитить кошельки иностранных гостей от карманников и задирающих цены купцов, и написанием срочных бесконечных отписок в столицу, в оправдание неожиданной задержки. Барон совершенно не желал в ночи покидать теплую постель и свою страстную красавицу. Но личное приглашение командира полка невозможно было игнорировать. Слишком многие господа офицеры весной 1830 года участвовали в боевых действиях против горцев в районе аула Гимры и Аргунского ущелья. Им было интересно познакомиться с одним из героев Хунзахского похода, воевавшим в тех же местах. Ян, Акбар и Владимир приехали в обозначенное место сбора затемно. Егеря с собаками были уже на месте. Вскоре начали появляться и остальные участники охоты. Поручик Раевский и корнет Волков расставляли охотников. Ян с Владимиром получили номера на отшибе, далеко от основной группы участников. Когда егеря начали загон, широко разлившийся розовый горизонт объявлял о скором появлении дневного светила. Охотники вышли на позиции.Ян стоял, облокотившись о березу на небольшой опушке в паре с хмурым недовольным Корфом, за утро обронившим лишь несколько фраз. Затрубил рог, а потом другой, третий. Теперь отовсюду слышался лай собак, гнавших зайцев на охотников. Вновь совсем рядом прозвучал рог, собаки лаяли почти непрерывно. Внезапно затрещали сухие ветки, и на полянку выскочил огромный кабан, пронесся мимо охотников и под звуки выстрелов скрылся в соседних кустах. − О, черт! − только успел вымолвить Ян, и наткнулся на привычную кривую усмешку барона. − Не бойтесь. Вряд ли этот зверь доставит кому-либо неприятности в будущем. Стоя далеко от основной группы охотников и загонщиков, Виткевич с Корфом смогли по окончании охоты предъявить лишь пару зайцев. Подобный результат не выглядел большим достижением на фоне результатов остальных участников, пока барон скучающе не потянул, что его основной улов лежит в овраге. Проверка показала − в забрызганных кровью кустах лежал 6-7 летний секач. Старый казак, денщик Владимира при виде зверя, перекрестился: − Экий матерый! "На медведя идешь − соломку бери, на кабана идешь − гроб тащи"(пословица). Повезло, Владимир Иванович, что не на Вас, а мимо бежал. Коли бы бросился, вспорол бы клыками, как ножом масло. Господа, стоявшие на соседствующей с оврагом опушке леса, увидев мервого вепря, лишь облегченно вздохнули. Так барон стал героем дня. А после того, как, уступая требованиям участников охоты, Корф на спор продемонстрировал, что может раз за разом попадать с двадцати шагов в серединку туза, восхищенные офицеры отказались слушать любые отговорки, взяв с приятелей слово чести явиться вечером на бал, дабы продолжить знакомство и быть представленным местному la bonne société (фр. хорошему обществу). Бал в Нижнем Новгороде ничем не уступал балу в Оренбурге. Разве что красивых девиц было существенно больше. Несмотря на обилие хорошеньких дружелюбных провинциальных барышень, с радостью принимавших приглашения на танцы от приезжих кавалеров, Корф восторга Виткевича от бала не разделял, предпочитая подпирать колонны и обмениваться ехидными комментариями с Акбар-ханом. Но мрачность и холодность в обращении подпоручика с дамами были чрезвычайно свежи и новы в губернии. Барышни по красивому и загадочно неприступному гостю сходили с ума, делая все, дабы быть представленными. Также старались и их мамаши, узнав о высоком происхождении и богатом наследстве барона. Впрочем, утомившись обилием знакомств и опасаясь необходимости совершать огромное количество визитов, Корф изволил максимально громко сообщить по секрету одной из дам, в ответ на приглашение на семейный обед, о своей увлекающейся натуре, способной разбить сердце барышни, о молодом возрасте, не позволяющем по уставу вступить в брак в ближайшие годы, а также о нареченной невесте − княжне Елизавете Петровне Долгорукой, представительнице одного из знатнейших и богатых придворных семейств. Виткевич, держа внешнюю серьезность, вовсю потешался над откровенным разочарованием мадам Троекуровой, которое та не смогла скрыть. Но даже такое серьезное препятствие, как наличие суженой, не останавливало покоренных новизной обхождения и обаянием барона девиц. Так, отказать в танцах прелестным барышням, гостившим у губернатора, Владимир не мог, по очередности танцуя остаток вечера с совершенно очарованными и отчаянно флиртующими Кати и Лизетт. А по возвращению в трактир усталых друзей ждало новое развлечение. Прекрасная хозяйка на глазах превратилась в ревнивую фурию и яростно обвиняла Корфа во всех грехах, включая флирт с юными дворянками. Опешивший от напора барон на глазах у приятелей сначала пытался словами успокоить любовницу, но получив звонкую пощечину, замер в удивлении, а потом, решившись, закинул строптивицу на плечо и понес в свою комнату. Напрасно пани молотила кулачками по спине обидчика. Бесполезны были ядовитые слова и обвинения. Барон поднялся по лестнице, громко пожелав всем присутствующим в зале, чьи глаза были устремлены на весьма пикантную пару, спокойной ночи, и скрылся с драгоценной ношей в коридоре. Примирение вышло бурным. Лишь немногие соседи, способные заснуть при любых обстоятельствах, не слышали отголоски этой любовной битвы. На следующее утро невыспавшийся Ян, проворочавшийся без сна почти до рассвета под сладкие вздохи, жаркие объятья, пьянящие поцелуи, уверения и мольбы красавицы, проспал завтрак. А спустившись, обнаружил приветливо улыбающуюся хозяйку за барной стойкой и непроницаемо спокойного Корфа на привычном месте в глубине зала. Рядом с ним на столе стояло блюдо с аппетитными варениками, уплетаемыми голодным унтер-офицером из почтовых. Дымился кофе, а барон привычно хмурясь, читал очередную срочную депешу из столицы. Как-то незаметно быстро сложился привычный уклад. Тренировки в полковом манеже, приемы у губернатора и званые обеды местного дворянства, торговые ряды, охота, театр и танцы. Впрочем, от балов и стрельбы по зайцам Корф чаще всего отказывался, ссылаясь на недавнее ранение. Дамы кривились, удивляясь низменным вкусам столичного аристократа, а господа-офицеры понимающе улыбались, вспоминая лукавые карие глаза и пышный бюст госпожи Цубчевской. Спокойствие темпераментной хозяйки постоялого двора Корф ценил выше, чем свою репутацию в глазах местных кумушек. Возвращаясь с утренней полковой охоты, Ян часто видел Грома, пасущегося в цветистом разнотравье приволжских лугов. Прекрасная пани рядом плела венок лежащему с книжкой барону. А потом возлюбленные с мокрыми волосами возвращались в трактир. Виткевич не раз наблюдал поднимающуюся пешком по косогорам неразлучную парочку. С цветами на голове, выпущенной из брюк рубашкой, без мундира, с мокрыми волосами, барон должен был бы выглядеть простолюдином под стать своей низкородной возлюбленной. Но, может, военная выправка барона, а может − норовистый, злобный, дорогущий конь-дончак за спиной − заставляли солдат и офицеров непроизвольно при встрече отдавать честь Корфу. В свободные дневные часы досуга Владимир учил Акбар-хана и свою красавицу французскому. Ян, не на шутку увлекшись Кати Троекуровой, убегая сопровождать свою даму сердца за послеобеденным променадом, не раз наблюдал в зале смеющуюся компанию. Даже вопиющие нарушения французской грамматики выглядели в исполнении музыкальной панны невероятно мило. А вечерами трактир становился местом сбора офицеров. И хотя хозяйка часто высказывала барону за шумных гостей, нередко и сама присоединялась к господам. Излюбленной жертвой ее острот оставался Корф. Но довольный подпоручик уже научился поцелуем успокаивать свою насмешливую красавицу. Так, неожиданно, в странном месте в странное время поселилось счастье. Счастливы были казаки, отдыхавшие от бесконечной скачки. Счастлив был Гуссейн-Али, чья незажившая рука не позволяла каравану выехать в столицу, но совершенно не мешала почтенному послу делать визиты или выбираться на ярмарку, с предвкушением ожидая официального открытия торгов. Счастливы были Ян, принятый в приличном обществе, и Акбар, принятый в неприличном, познавший наслаждение в обществе актрис. Счастлив был и денщик Корфа. Семеныч не мог нарадоваться на пани Марину, ибо в кои-то веки барин стал регулярно питаться, прекратил влезать в авантюры, стреляться на дуэлях и даже почти бросил курить, ибо прелестная трактирщица не выносила запах табака. Корф, позабыв о приличиях, окончательно переехал к хозяйке на служебную половину, что осчастливило многих соседей, испытывающих вполне понятные проблемы со сном во время любовных утех темпераментной парочки. Счастливая пани, сверкая подаренными Владимиром сережками, все время пребывала в хорошем настроении, не слишком распекая слуг за провинности. Но все, особенно самое хорошее, имеет привычку заканчиваться. За посольством приехал целый отряд сопровождения из жандармских. Государь устал ждать. На сборы давалось только два часа. Отъезд был скомканным. Владимир только и успел поцеловать плачущую красавицу. Выезд из города в окружении голубых мундиров будил у Яна неприятные воспоминания об арестантском прошлом. Да и сейчас подобное соседство для, якобы, обеспечения безопасности каравана выглядело весьма двусмысленно. -------- Опять бесконечная дорога прерывалась лишь на короткий отдых. Даже утренний въезд в сумрачную и дождливую столицу прошел мимо Виткевича, тратившего большую часть усилий, чтобы не заснуть. Приезд, размещение во дворце, тщетные попытки привести себя в порядок, встреча с министром Нессельроде и спесивым камергером Мальцовым, что-то все время выговаривавшим Корфу, − всё казалось Яну лишь сном, после которого он проснется на очередной дорожной станции. Потом, вместе с афганцами, процессия проследовала за лакеями сквозь анфиладу богато отделанных комнат, подавляющих своим великолепием, поднялась на третий этаж, пройдя приемную, заполненную адъютантскими мундирами и декорированную малиновым штофом, секретарскую, где ждали приема обычные посетители, и, наконец, остановилась в угловой гостиной, обитой, по виду, жутко дорогой голубой материей с золотыми вензелями царствующих монархов. Граф Нессельроде с Мальцовым и послами проследовал далее, строго приказав Виткевичу и приятелям с Константином Константиновичем (Родофинкиным) ждать. Ян по привычке незаметно огляделся. Два окна с видом на площадь, два – во двор. Помещение казалось наполненным внезапным после утренней сырости солнечным светом, отражающимся в золоте мебели, обилии наград, золоте эполет и аксельбантов собравшихся господ. Общество было не слишком обширным, но Виткевич все равно оробел от сияния эполет и орденов на мундирах. К Корфу в радостном изумлении почти сразу подскочил, забывая о приличиях и разнице в чинах, растерявший придворное высокомерие остроусый щеголь − Александр Александрович Кавелин. Свитский генерал-лейтенант, представившись, увел барона. А после недолгого приватного общения, по-отечески приобняв Корфа за плечи, потащил Владимира к группе высших чинов в сверкающих золотом эполет и наград мундирах. Ян задумался: неужели усатый, темноволосый, кудрявый генерал, который запросто расспрашивает подпоручика о какой-то Морской библиотеке − это и есть тот самый герой войны 1812 года, военный министр граф Чернышев? А моложавый невысокий важный кавалерист, живо интересующийся у барона подробностями какого-то черкесского вояжа − это сам генерал от кавалерии, подписавший Ункяр-Искелесийский договор с Турцией, приближенный Императора, политик и военный граф Орлов? Господа открыто засмеялись, услышав, как ехидно огрызается Корф на ядовитый вопрос о неожиданно теплом тегеранском гостеприимстве от адмирала, по-видимому, злоязычного князя Меньшикова, молва об остротах которого дошла и до далекого оренбургского гарнизона. Виткевич завистливо вздохнул: действительно, грех говорить, что фортуна была не ласкова к немецкому подпоручику, при виде Анны на шее и сверкающего камнями в петлице барона персидского ордена “Льва и полумесяца”. Вот зашел с небольшой свитой жандармских недовольный, с пронзительным взглядом господин в голубом мундире. При взгляде на свежевыбритого, одетого в европейское платье афганца, на лице его мелькнуло удивленное узнавание. Посол обменялся с вельможей вежливым кивком. Но как? Ведь, по-видимому, это же и есть зловещий Александр Христофорович Бенкендорф − Главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии? Откуда посол и шеф жандармов знают друг друга? Судя по кислой физиономии “голубого мундира” на подчеркнуто громкое приветствие по-русски Корфа , господа также были очень хорошо знакомы. Ян очередной раз задумался: кто же вы, друзья мои? Молодой подпоручик, чья грудь усыпана золотом наград, общающийся накоротке с российскими министрами, и афганский авантюрист, волшебным образом превращающийся в истинного английского денди? Кабульский посол и лифляндец на службе Российского Императора… Что же из того, что вы говорили в долгом пути из Бухары в Санкт-Петербург, было правдой? А была ли она вообще? Виткевич почувствовал себя обманутым. Кто же вы, те кто раз за разом прикрывал мою спину в стычках с разбойниками, кто упорно тащил лошадей вперед в кромешной тьме и распутице, снова и снова делясь плащом и ассигнациями на казавшейся бесконечной российской дороге? После официального, хоть и закрытого приема послов Ян готовился откланяться, но в зале началось шевеление и, наконец, открылись двери, и господ попросили зайти. Виткевич оробел. Там, в парадном зале для приемов, их ждал Государь великой Империи.