Прыжок в бездну

      Я положила книгу на край стола в своей комнате. Читать расхотелось. Я села за стол и поочередно вытащила пять фотографий из ящика. Семья Ревера. Что же они скрывают? Или не скрывают вовсе? Ни на один свой вопрос я пока не нашла ответа. Только подозрения. Что я знаю о них, кроме того, что они очень скрытные, живут вдали от города и каждые пять лет меняют весь штат прислуги? Но это может ничего не значить. Мало ли причуд может быть у состоятельных людей.       Я взяла руки одну из фотографий. На меня смотрел молодой мужчина, сидящий за письменным, только на несколько секунд оторвавшийся от изучения документов. Всегда собранный, сосредоточенный, постоянно погруженный в работу. В очень редкие моменты можно было заметить в его взгляде обреченность и тревогу, а в остальное время на лице всегда маска спокойствия, особенно в присутствии посторонних. Авриэль Ревера       Рано или поздно это должно было случиться. Я знал, что рано или поздно она захочет и должна будет узнать правду. И этот разговор только начало в череде многих открытий, которые ей ещё предстоит сделать.       — И вы таким образом общаетесь между собой? — она смотрела на меня с любопытством, будто в предвкушении разгадки давно тревожащей её тайны. Мы расположились в кабинете, заняв диванчик напротив горящего камина.       — Да, но беседой это не назовешь. Можно позвать, показать, что тревожит, предупредить об опасности на очень приличном расстоянии. Чем ближе, тем легче и больше возможностей. Проще всего через прикосновение, — я коснулся её щеки. — Я, например, могу ощутить всё, что сейчас чувствуешь ты.       — А мысли? — она непроизвольно чуть подалась вперед, с интересом слушая, что я говорю.              — Чаще всего только расплывчатые образы, — я вытаскиваю шпильки из её прически и волосы падают на спину.       — Я предполагала что-то вроде этого, — Серпина задумчиво отбросила скользнувшую на щеку прядь волос.       — Хочешь попробовать? — протягиваю девушке руку ладонью вверх, и она несмело касается меня. — Закрой глаза и представь, будто ты в пустоте.       Её пальчики медленно скользят по моей ладони, она сосредоточена. Никакого труда, чтобы прочитать все то, что она чувствует. Её губы слегка шевелятся, будто она шепчет что-то, дыхание учащается, и она слегка хмурится.       Внутри меня разгорается желание. Но я скрываю его, не хочу отвлекать. Солгать эмоциями невозможно. Нельзя показать то, чего нет, но можно скрыть то, что чувствуешь. До поры. Я тянусь навстречу её эмоциям, она улыбается.       — Смотри, — я усаживаю её к себе на колени и легонько касаюсь губами её губ, — попробуй сейчас.       — Ты меня отвлекаешь, — Серпина смеется.       — Нет, — я отвожу волосы с её лица, — попробуй.       Я опять целую её, а она тянется ко мне своими эмоциями. Сначала несмело, а потом всё увереннее. Наши чувства сплетаются, тянутся навстречу друг другу в завораживающем танце, и я открываюсь полностью. Серпина вздрагивает всем телом в момент, когда её накрывает моим желанием. Этому сложно противостоять, практически невозможно. Через мгновение я отстраняюсь, смотря в её затуманенные глаза. С её губ срывается тихий стон. Я скрываю свои эмоции, и она начинает медленно приходить в себя.       — Ты, — она смотрит на меня пораженно и разочаровано, — так это всё…       — Ты должна была узнать.       — И так можно воздействовать на любого человека? — её разочарование почти осязаемо.       — Да, — я отвечаю прямо, это не то, что стоит скрывать. — Кого-то проще, кого-то сложнее. Но да, на любого.       — Но это обман.       — Не совсем. Нельзя вызвать в себе эмоции, которых нет. Но если ты испытываешь, то можешь показать их. Как правило наши эмоции сильнее человеческих. Поэтому такой эффект.       — И человек не сможет сопротивляться? — искренний интерес в голосе.       — Сможет. Если захочет, — только я не говорю о том, что это достаточно редкое явление.       — Девушки доноры. Они…       — Они должны нам хоть немного нравится, вызывать эмоции, которыми их можно одурманить. Тогда все проходит легко и безболезненно. Потом корректируется память, и они уезжают домой, — она не прерывала меня, просто задумчиво слушала. — Тех, чей разум оказывается сильнее, или они вызывают только негативные эмоции и их сложнее подчинить, мы опаиваем отваром, который затуманивает их сознание. Это сложнее, и энергии мы получаем меньше, но всё же.       — Получается, вы принуждаете их?       — Знала бы ты, на что способна нынешняя молодежь. Некоторые вводят в ступор даже Даниэля. Помнится, однажды он прятался у меня в кабинете.       — Не могу этого представить. Мы думаем об одном и том же Даниэле? — она рассмеялась, а потом вдруг лукаво мне подмигнула. — А тебе приходилось прятаться от современной молодежи?              — Лишь когда кто-то из них узнавал, что все имущество принадлежит мне.       — О! Соблазнять деньгами — это запрещённый приём, — она на секунду задумалась, улыбаясь своим мыслям.       — Да тут уж против меня ни у кого нет шансов, — её веселье было заразительно. — Это тебе деньги не интересны, а вообще девушки сейчас очень практичные.       — Почему это? Очень даже интересны. Я адекватный человек, — она пыталась придать своему лицу серьёзное выражение, но безуспешно.       — И? Какую долю ты хочешь для себя?       — Ой нет, никаких долей, от вас потом не отвяжешься, только наличные, — она рассмеялась. А потом положила голову мне на плечо, погружаясь в свои мысли. — Все же это не так просто принять.       — Ты отлично держишься, — я крепче прижимаю её к себе, ощущаю её дыхание на своей шее, и мы растворяемся в ощущении покоя, умиротворения и безмятежности. В этот момент все кажется правильным, таким, каким должно быть. Я вижу спокойное сияние её души. Как она изменилась всего за несколько недель. Она будто проснулась от долгого сна, стала настоящей и живой.       Внутри неприятно кольнуло, будто ледяной иглой.       — Нам нужно идти, — я нехотя выпустил её из своих объятий, — матушка зовет нас.       Короткий путь по коридору, и вот мы стоим напротив кабинета Амиры. Приглашение войти звучит раньше, чем мне удается постучать в дверь. Мы входим, но Амира тут же просит меня выйти. Но я не могу оставить Серпину с ней один на один. Я знаю, насколько она может быть опасна, и меня не вводят в заблуждение слова о том, что Серпина принята в семью. Это не уступка с её стороны, а холодный расчёт, способ удержать меня в семье. С одной стороны это правильно — вместе мы сильнее, но здесь даже в небе начинаешь задыхаться.       — Ей ничего не угрожает, — чеканит Амира, — покинь нас.       Я нехотя отпускаю руку Серпины, считывая её эмоции. Никакого страха, только любопытство и предвкушение. Она надеется, что перед ней откроется ещё одна тайна.       Я закрываю дверь и отхожу к окну, устраиваясь на широком подоконнике. Я опять слежу за эмоциями Серпины. Надеясь, что успею ей помочь в случае опасности. Мои мысли возвращаются к недавнему воспоминанию, в один из дней, когда она сражалась за свою жизнь, отравленная кровью стража врат.       — Ты надеешься на чудо? — голос Амиры холоден, впрочем, как и всегда.       Я молчу. Слова уже сказаны, она знает о моем решении, но надеется, что я передумаю. Она всегда пытается склонить чашу весов в свою пользу.       — Она умрет, и ты это знаешь, — слова ранят сильнее клинка. — Забери её душу, пока это возможно.       Серпина приходит в себя, и её глаза на мгновение фокусируются на Амире. Я подношу к её губам чашку с отваром. Пусть спит, ей нужны силы. Чтобы бороться, чтобы выжить, она должна. Но надежда тает с каждым днём, с каждым часом. Меня начинает накрывать отчаянием, медленно, но всё сильнее затягивая в черный омут безысходности.       — Если не можешь сам, я могу оказать тебе такую услугу, — не унимается матушка. — Ты же только мучаешь её. Я могу быстро прекратить её страдания.       Как красиво можно облечь в слова простое убийство. Амире плевать на чужие страдания, и я знаю это, как никто другой. Ей просто нужны душа и сила, что в ней сокрыта. Холодный расчет и практичность — вот девиз нашей матушки.       — Ты знаешь о моем решении, — мне надоели эти разговоры, я хочу просто остаться наедине с Серпиной до самого конца, держать её за руку и не позволить уйти одной.       — Одумайся! — негодует Амира, — девчонка не дотянет и до утра! И ты собираешься отказаться от своего бессмертия? Ты ведь можешь достичь всего, чего только пожелаешь. Твоя жизнь ещё только началась!       — А жизнь Рэми? — я знал, что бью по больному, это был запрещённый приём. Амира замолчала. — То, что с ним происходит, можно назвать жизнью? Вряд ли Амира сокрушалась о смертной возлюбленной Рэми, скорее она переживала о своем просчете, ослабившем семью.       — Твоё решение ставит под удар всех нас, я прошу тебя подумать ещё раз, — Амира наконец удаляется и я сажусь на стул рядом с кроватью Серпины. Её дыхание глубокое и ровное, она спит. А я буду надеяться на чудо до последнего.       Я вижу, как поворачивается ручка двери и спрыгиваю с подоконника. Серпина задумчиво улыбается мне, с ней всё в порядке и я чувствую облегчение.       — О чем вы говорили? — этот вопрос тревожит меня.       — О том, что ты расскажешь мне правила, которые лучше не нарушать, — я чувствую тревожащие её сомнения, и смотрит она по-другому. Что наговорила ей Амира?       — И всё? — я знал что матушка способна простыми словами пошатнуть самую незыблемую уверенность, отравить самые светлые чувства, подвергнуть сомнению самые строгие принципы.       — Давай прогуляемся, — она непроизвольно касается тонкой ниточки шрама на лице, она делает так, когда волнуется, — заодно и поговорим.       Тревога не покидает меня. Я чувствую, что в Серпине что-то изменилось, но пока не могу определить что. Это беспокоит меня. С этим нужно разобраться.