Я же знал, что всё этим кончится Со всеми случается Всему цена одиночество Иначе не получается (с)
— Зельда сдала тебя с потрохами, Зигварт. Как долго ты собирался меня обманывать? Голос Андреаса — сталь. Услышь его кто-то впервые, подумал бы, что этот человек не знает ни слез, ни жалости, ни сострадания. Йендрик хочет оправдаться, да только понимает, что сам виноват. Надо было объясниться с Хаукеландом раньше, а в идеале — вообще не влипать в эту историю с Зельдой. — Чего молчишь? Язык проглотил? — Что бы я ни ответил, это в любом случае будет выглядеть жалко, — вздыхает Йендрик. — Конечно жалко, — язвит Андреас. — Что, весело тебе, да? Весело срать в душу человеку, который тебе доверял? — Андреас, пожалуйста, выслушай… — Да-да-да, Андреас выслушай, Андреас пойми, Андреас засунь свои чувства и мнение себе в жопу! — Хаукеланд срывается на крик. — Ты, блядь, думаешь, что это просто? Выслушал, понял, простил и забыл? Да н и х у я подобного, Зигварт. Мало того, что ты меня наебывал, так в этом еще и Зельда замешана. Нравится ее ублюдский юмор, да? — Я ненавижу Зельду, — оправдывается Йендрик, сжимая телефон дрожащими пальцами. — Я вообще оказался втянут в это не по своей воле! Андреас, прошу тебя, давай встретимся и поговорим! — Нам не о чем с тобой разговаривать, — чеканит Хаукеланд. — Исчезни из моей жизни и больше никогда не появляйся в ней. В трубке раздаются мрачные гудки…***
…а в нескольких дворах от дома, где Йендрик снимает жилье, Андреас бросает телефон в стену и, схватившись за голову, воет. Он молодец. Не рыдал, не ныл, не искал чертовому Зигварту оправдания, а максимально быстро его послал, вот только с этого не легче. Андреасу противен не Йендрик, который, как выяснилось, обыкновенная сволочь. Андреас противен сам себе, потому что наивно повелся на его обаяние. Хаукеланд влетает в ванную, на пороге едва не споткнувшись об Финдуса, открывает кран и сует руки под ледяную воду. Холод, от которого становится больно, малость отрезвляет: Андреас шипит, размахивает руками, надеясь вернуть им внезапно отобранное тепло, и Йендрик вылетает у него из головы. А через минуту — возвращается назад с удвоенной силой. Андреас вспоминает их обоих: сначала — Йохана, свою безбашенную радость, обернувшуюся страданием, затем — его блядскую копию Йендрика, принесшего с собой сначала надежду, а потом и горькое разочарование. Андреас смотрит в зеркало, разглядывает круги под глазами, чувствует слезы, которые никак не могут пролиться, и не понимает, за что ему все это. Где он провинился? Что сделал не так? Почему жизнь снова подталкивает его к одним и тем же граблям? — Ненавижу, — Хаукеланд щурится, злобно глядя на свое отражение, и со всей дури ударяет по зеркалу, которое тотчас же разлетается на осколки. По руке Андреаса стекает кровь, но он этого не замечает. Где-то в коридоре жалобно мяучит Финдус, не понимающий, что нашло на его хозяина. Андреас и сам себя не понимает, не ощущает, не осознает — он просто дубасит стены с такой силой, будто во всех его бедах виновны именно они. Йохан Далагар. Йендрик Зигварт. Два ебучих имени, которые он ненавидит. Хотя, если говорить откровенно, ненависть к Йохану, вспыхнувшая в первые дни после его отъезда, быстро сошла на нет. Далагар ему хотя бы не лгал, зато Зигварт отличился по полной программе — стоит только вспомнить сообщения, которые переслала Зельда, как Андреаса начинает трясти с новой силой. Большая часть тех сообщений принадлежала Зельде. Йендрик почти ничего не писал, но его редких «хорошо, понял» достаточно, чтобы понять — он согласился на это добровольно. Не важно, почему, главное, что так и есть. — Искренне надеюсь, что ты останешься один, — бормочет Андреас по пути на кухню. Набирает воды в чайник, ставит ее на плиту, вспоминает, что ее надо зажечь. — Ты заслужил. Одиночество, страдания, невзаимность — только этого я тебе и же… АУЧ! Огонь обжигает трясущиеся пальцы, и горящая спичка выпадает из рук. Андреас завороженно наблюдает за ее падением, и в его психованную голову приходит больная мысль. Что, если сны, в которых его квартира горит, на самом деле вещие? Что будет, если прямо сейчас поджечь стол, занавески, диван и все остальное? В состоянии покоя и думать о таком не стал бы, но переполненному отчаянием Хаукеланду эта идея вовсе не кажется безумной. В конце концов, все мы однажды умрем. Зачем тянуть, если жить не хочется совсем? Первой в гостиной загорается занавеска. Огонь уничтожает тонкую ткань, пока Андреас с пугающей улыбкой расхаживает по комнате и раскидывает горящие спички. Ему совсем не страшно, нет. Страшно Финдусу — маленькому комочку любви и шерсти, который истошно орет и не знает, куда себя деть. — Прощай, дружище, — поймав кота, Андреас выпускает его в подъезд. — Ты столько раз меня спасал. Прости за то, что сейчас это бесполезно. Кот в безопасности, квартира горит, дым, проникающий в легкие, рвется наружу кашлем, но Хаукеланду этого мало. Раз решил уничтожить себя, надо сделать это полностью. Андреас разбивает еще одно зеркало — на этот раз то, что висит в прихожей, и приставляет один из осколков к своему горлу. Стоит лишь немного надавить, и все закончится. Мир погаснет, как вечно тормозящий и наконец-то сломавшийся ноутбук. Так почему же он медлит?! Кто-то ломится в квартиру, выкрикивая его имя, но сползающий по стенке Андреас ничего не слышит. Дышать становится все тяжелее, и Хаукеланд жалеет лишь о том, что так и не узнал, каково это — чувствовать взаимную любовь. Искреннюю, настоящую, понимающую и принимающую, без всяких Зельд и других подвохов. Люди любят сильных, веселых, богатых, ласковых, здоровых — всех, до которых Андреасу никогда не дотянуться. В нем могут любить лишь какие-то отдельные черты — вовремя проснувшийся юмор, умение выслушать, подобрать слова утешения… Но никто. Никогда. Не полюбит. Его. Уродливый. Крик.