Nine scars

Первая пара привычно пахнет осенним утром, моросящим дождем, раскрошившимся мелом и хлоркой. Потирая покрасневшие вовсе не от бессонницы глаза, парень забирается за свою парту и мечтательный взгляд переводит с угрюмых картин на блеклый прямоугольник окна. Поправляет рукава, чтобы новой повязки видно не было, и не реагирует, когда место рядом занимают, пуская в спертый воздух неприятно сладкий аромат дешевых леденцов. Вместо этого потирает затекшую шею и всматривается в безучастные лица композиторов в черных обшарпанных рамках. Пенал вынимает, тетрадку и окровавленную теперь линейку. Нужную Рофт не нашел и идеи другой, кроме как выпотрошить портфель, дабы найти эту самую, не придумал. Красные полосы появляются на белых страницах. Они ползут причудливым зигзагом и кончаются на полях, где дата чуть расплывается синеватыми чернилами. Себастьян поджимает губы, расчерчивая себе ещё одну страницу, пока соседка по парте неумолимо трепещет, часто оборачиваясь к другой девочке. Не слышать бы её и всего мира. Подняться с места, выпрыгнуть из окна под нестерпимый визг и сломать шею о пропахший дождем асфальт. Страшные мысли чуть кривят губы, меняя те с тонкой полосы на неловкий полукруг, и проседают где-то очень глубоко в мозге. Там они вместе с запретным словом, глупой синей бумажкой, замеченной менее часа назад на неровных кирпичах. – Я, кстати, Молли, - девушка улыбается, обнажая ряды железок на обеих челюстях, но руку не протягивает, – Слышала, что ты играешь в группе, - ещё шире, что блондин замечает розоватые десна. – Чё за уроды на сцене. Это рабочее название, - говорит нехотя, ощущая тяжелый воздух, который опускает плечи и веки. Он прослушивает очередной вопрос, считая неважным его хотя бы из-за излишне радостной интонации, и поворачивает голову на появившегося преподавателя. – …и не мог бы ты нас с подругами сводить к себе, а? Нас просто в клуб не пускают, а поддельный паспорт есть только у Кристи, но мы в долгу не останемся, - щебечет Молли, удивительно, что имя её ещё не затерялось в памяти, но парень не обращает внимания на её слова. В помещении невыносимо душно до срывающихся с губ сухих выдохов. Игнорируя напрочь продолжающуюся болтовню откуда-то справа, Себастьян коротко кивает головой опаздывающему Чесу и оглядывает заполнившуюся аудиторию. Всё окна закрыты. – Ну, так что? – Молли говорит нарочито громко, пододвигаясь так близко, что запах её духов вкупе с застывшим воздухом помещения походит на пытку. Она улыбается, наивно округляя глаза и чего-то ждёт, – Поможешь нам с девочками? – Ты мне не интересна, - набожно и холодно, именно так как научил Мартин на череде нескончаемых репетиций в красном гараже. Парень леденит взгляд серьезностью и губы, все ещё секундами вздрагивающие от улыбки, поджимает, – Совершенно. – Ну и козёл же ты, - шипит девушка, обиженно согребая к себе вещи с парты. Уйти не успевает, пристыженная звучащим звонком и лишь тихо бурчит себе под нос, косясь на безучастного теперь блондина, – Урод. На сцене. Когда звонок перестает эхом биться о стены опустевших коридоров, а на зеленой доске белыми проплешинами появляется название темы, Себастьян чувствует себя отвратно. Дышит шумно и окровавленные полосы на тетради портит неровными буквами. Ручка трясется из-за разнывшегося запястья, и часто ерошит волосы. Неслушными пальцами он расстегивает верхнюю пуговицу своей рубашки, и блаженный недвижный воздух чуть касается кожи. Немного, совершенно недостаточно, чтобы избавить от возрастающей дурноты. В аудитории гремит перекличкой голос преподавателя, что не сильнее уставшего Себастьяна старается выразить заинтересованность. Черкает галочки против каждого названного студента и поправляет очки на носу. Парень выдыхает шумно, пропуская мимо ушей фамилии сокурсников, и расстегивает ещё две пуговицы. Теперь его рубашка на острие приличия. Он поворачивает голову, пока седой профессор за своим столом теряется в списках студентов, едва не решая начать перекличку заново, и взгляд его неумолимо встречается с закрытыми окнами. Четыре окна просторной аудитории и недвигающиеся совершенно плотные шторы, поглощающие собой те короткие и нетеплые лучи смущающегося по осени солнца. Открыть хотя бы одно, привнеся в аудиторию желанную прохладу и разрядить скачущие в висках мысли. Себастьян ощущает колющую тяжесть ещё непроизнесенной фразы и немного дергается, желая приподнять руку. Сглатывает нервно, прижимая пересохший язык к небу, и вдыхает сильно громко, отчего соседка косит взгляд и в отвращении поджимает губы. Парню всё равно, не грызла бы совесть, сказал бы погрубее. Он тянет рукав рубашки, приспуская тот почти до костяшек пальцев, желая все же поднять руку раньше, чем его фамилия громом из буквы «ш» пронесется в кабинете, заставив студентов заинтересованно повернуть головы и заметить странный вид блондина. Рубашка почти наполовину расстегнута, рукава странно приспущены, а в покрасневших глазах нездоровое нетерпение. Вместо этого парень оборачивается сам, всматриваясь в закрытые окна конца аудитории. Уголки бледных губ дергаются чуть вверх, когда в десятках чужих глаз Себастьян замечает одни до невозможности довольные. Ему устало машут рукой, но этого жеста парень не повторяет. Лишь кивает немного, сразу же ощущая головную боль. Желание попросить открыть окно стихает, меняясь не менее похожим желанием выйти. За него парень цепляется сильнее, грея где-то в районе сердца и зудящего болью запястья. Тетрадку закрывает, а линейку прячет в пенал, шумно ведя молнией. Минутная стрелка лениво оглаживает пятерку, соскальзывая на следующий за ней выступ, и словно бы замирает. Не движется, даже через несколько десятков секунд, как кажется, и издевается, когда Себастьян вновь поднимает на неё взгляд. Он вскидывает здоровую руку в воздух в секунду, когда в духоте помещения его фамилия произносится с особым усердием и хрипотой. Парень наблюдает, как против его строки ещё одно поле перечеркивается громоздкой галочкой, но не опускает руку. Плечо занывает в напряжении. – Тебя уже отметили, Швагенвагенс, - преподаватель сверкает недоумевающим взглядом из-под очков, и еще раз смотрит в свой журнал, где отметку нужно ставить уже против другого ученика. Короткое и неуместное «Себ» звучит откуда-то с задних рядов, но парень никак не реагирует. Воздух комнаты обжигает и без того пересохшее горло, заставляя часто касаться его не менее пересохшим языком. Повязка на запястье неприятно мокнет, намекая, что надо бы опустить руку, но и эту подсказку парень нарочито не замечает. Немного шевелит пальцами, потряхивая ладонью. – Можно мне выйти, сэр? – спрашивает, усмиряя дрожащий голос, и дежурную улыбку свою клеит на лицо криво. Глаза при этом оставляет холодными, с чуть подопущенными после утра уголками. – Через пятнадцать минут после начала занятия? – мужчина за столом откладывает объемный журнал в сторону и двигает очки на переносицу. Щурится немного, смотря на настенные часы, где стрелка теперь приближается к шестёрке. – Я неважно себя чувствую, здесь очень душно, - последнее явно сказано зря, раз взгляд, до этого момента без какого либо участия скользящий по лицам учеников, льдом касается бледных щек Себастьяна. Те слабо краснеют, – Мне бы умыться. И закричать, закрыв за собой дверь туалетной кабинки и содрав с запястья промокшую насквозь повязку. Об этом тактично умалчивает, для вида опуская нелепый пристыженный взгляд на колени. – Выйди, но ненадолго, - преподаватель чуть кривит рот, наблюдая за тем, как студент пытается выбраться из-за парты, и громко прокашливается, переворачивая страницу со списком. Называет следующую фамилию без присущего моменту интереса. – Я с ним, - уверенно и своенравно произносят с задних парт друг, копотливо начиная пробираться через ряды. Извиняются немного, наверняка прижимая руки в груди, и по звуку слышно, посылают кому-то из скучающих девушек воздушный поцелуй. – Он не со мной, - Себастьян специально громко закрывает за собой дверь в аудиторию, оставляя там повисшую паузу и немного ошарашенного Чеса, который успел добраться до середины комнаты, попутно споткнувшись о чьи-то рюкзаки. Мужская уборная до непозволительности маленькая, но такая приятно холодная, что парень перебарывает дурноту, подкравшуюся к горлу, и проходит внутрь. Здесь рубашку свою расстегивает до полной неприличности в школьных стенах. Выкручивает кран с холодной водой – с горячей перемотан красной изолентой – наполную и опускает под него дрожащие пальцы. Стискивает зубы и поддевает край марлевой повязки. Они, раны, покрывают почти всё запястье и расползаются кровавыми подтёками в струях пенящейся воды. Стекают на дно раковины, пачкая ту красным, и остаются на руке розовыми набухшими полосами. С хлоркой в раздраженной плоти ощущаются до едкой боли неприятно. Себастьян вспоминает каждый из них, бездумно ведя пальцами по отвратительно ровным полосам. Не задерживается ни на какой конкретно, переворачивая руку. Розовая вода копится на кончике пальца и капает на край удивительно белой раковины. Два удара в воспитательных целях, еще один, потому что воспитывать надо сильнее, а то парень совсем от рук отбился. Шесть касаний линейкой одного и того же места за испорченные простыни. Пара ударов за помятый в боязни опоздания костюм. Обезумивший злой взгляд за учуянный на пороге запах ночной вылазки и громогласное проклятье вслед. Себастьян не выключает воду, когда ноги его подкашиваются, а мир немногим в себе едет набок. Осознание тяжестью клонит голову и давит на плечи, вынуждая руками ухватиться за края раковины, лишь бы не упасть. Оно стремительно. Придавливает разум к полу и наступает на мельтешащий рой мыслей, отчего те лопаются, бесформенной массой растекаясь по стенкам черепной коробки. Вытекают слезами из уголков глаз. Где-то в груди, там, где колотит сильнее всего, несильно побаливает. Себастьян сдавливает кожу в этом месте через ткань и без того помятой рубашки. Выдыхает под неслышный счёт. Теперь его боль, не здесь, на запястье и в израненной душе кажется странной. Он хмурит брови, не решаясь подняться до момента бесшумного вдоха, и по памяти вспоминает, как выглядят десятки чужих рук. Под струящейся легкостью сентябрьских одежд и растекшихся пятен от чернил не виднелось никогда даже следа от пореза. Потому что ни у кого, кроме Себастьяна, их и нет. Взвывает, подтягиваясь, чтобы встать ровнее, хотя ноги всё равно не держат, и обе ладони соскальзывают в скопившуюся воду. Это неприятно до громкого шиканья и в секунду закрывшихся глаз, но парень терпит, не смея двинуться с места. Слово. Ярким и неоново-красным, цветом дешевого борделя из неизвестного фильма и самого большого греха, оно вспыхивает в сознании неоднозначной вспышкой. Себастьян качает головой, не открывая глаз, выключает воду. Оно сосёт под ложечкой и почти что вытесняет ту звенящую пустоту в груди одной лишь своей похабной мыслью, заманчиво обещая полную свободу в обмен на разум. Мокрая ладонь касается лба, не останавливается, накрывая всё лицо, и чуть надавливает пальцами. Сказать бы «Боже» от безысходности, но он не верит в Бога. Вытирая влажное лицо рукавом уже испорченной рубашки, Себастьян отворачивается от зеркала и прижимается поясницей к раковине. Он потирает лицо ладонями, создавая уютное чувство тепла у щек притоком крови, и не реагирует так совершенно непривычно, когда в комнату вместе с удушливым воздухом коридора проникает ещё кто-то. – В смысле я не с тобой? – бурчит Чес, не находя другого занятия, кроме как встать подобно другу у другой раковины. Ухмыляется одними лишь уголками губ, явно более не настроенный вызнавать причину отказа, и зазря чиркает спичкой. Пламя маленькое, дрожащее, точно так же, как минуту назад дрожал Себастьян, и исчезающее при первом же шевелении воздуха. Брюнету оно нравится куда больше, раз, не мирясь с затуханием первой спички, он тотчас зажигает вторую. – А занятие так-то закончится скоро, - загадочно тянет Чес, выкидывая сморщившийся трупик спички в мусорное ведро, где оно памятью о пламени прожигает целлофановый пакет. Поворачивается к зеркалу, поправляя растопыренными пальцами небреженные пряди, и улыбается чуть беззубой улыбкой. – Тебя послали вернуть меня в кабинет, - догадывается парень, и голос его в свершившейся недавно тишине звучит отвратительно жалобным. Он включает воду снова, брызгая влагой себе на лицо. Игнорируя поведение друга, что продолжает прихорашиваться у зеркала, Себастьян двигается с места. Поправляет бессовестно промокшую повязку на запястье, негнущимися пальцами застегивает пуговички рукавов. Выдыхает. – Тогда пойдем? – скрипит открываемой дверью, но ошарашено открывает глаза, когда та не поддается вперед, закрываемая с громким для идущего урока хлопком. На уровне лица чужая загоревшая рука прижимает дверь, – Чес? – Родаки спалили, что со мной ночью тусил? – говорит с напускной серьезностью, вперивая взгляд холодных глаз куда-то в лоб. Даже пыхтит, точно злится, пока отводит парня в сторону закрытых кабинок, – Ты ес чё говори, я приду объяснюсь. Отчего-то картина Чеса, приходящего к родительскому дому с матерными извинениями кажется Себастьяну до невозможности забавной. Он силится поднять уголки губ, но так сильно сжимает челюсти, что не получается. Он хватается за шанс и за руку, сам теперь оттаскивает в сторону и с нездоровым отблеском темнеющих радужек оглядывается на дверь. Запереть бы её. Не решается, вместо этого просьбу свою произносит сдавленно и тихо, путая слога в словах и запинаясь на легких звуках. – Чего? – Чес улыбается, щурит глаза, будто так лучше видно, и немного поворачивается, чтобы глянуть самостоятельно на дверь, – Ничего не понял, что ты сказал. – Мне нужен телефон, - уже почти по слогам, с выверенной репетициями интонацией и некой отчужденностью в трепещущем от нетерпения голосе. Себастьян выдыхает, уверенный в верном результате своих слов, и убирает свою ладонь с чужого запястья. – Зачем? – друг удивленно вскидывает брови и наигранно сильно потирает руку, где даже красного следа не осталось, – По домашнему звони. По домашнему можно сделать быструю выписку недавних вызовов, а потом и один короткий звонок на местное кладбище, чтобы попросить вырыть могилу. Парень этого не произносит, пожимая плечами, будто сдавливающий глотку вопрос перестал быть важным. – Нужен именно сотовый, - настаивает Себастьян шепотом, когда прохладная мужская уборная, а вместе с ней и много видевшее зеркало, остаются позади. Он идет нарочито медленно, растягивая минуты до возвращения в кабинет. – Он дофига дорогой, даже если с рук брать и наполовину сломанный, все равно не меньше пятидесяти выйдет, - друг качает головой, отговаривая от назойливой идеи, – Я могу, конечно, у себя там поспрашивать, может продает кто. – Поспрашивай, - соглашается парень, останавливаясь против нужной двери. Руку для стука не заносит, делая вид, что прислушивается. На деле же происходящее в аудитории ему совершенно неинтересно. Призрачный шанс заполучить собственный телефон, а вместе с ним и колющую возможность совершить один единственный неверный заказ мурашками покрывает кожу и заменяет собою все когда-то имевшиеся мысли. – Но у тебя всё равно на него бабла не хватит, - заключает Чес и без разрешения толкает дверь аудитории, заходя туда с правой невезучей ноги. Себастьян сжимает свою ледяную уверенность пропечатанную черными буквами с наклоном влево на голубом листке объявления. В тяжелом предгрозовом воздухе ночной улицы оно несуществующим пламенем лижет пальцы. Дождаться не может. Парень шагает дважды влево и вправо, чешет шею непроизвольно, доходя до конца угла, и разворачивается на пятках, едва заслышав звук сбившегося чужого дыхания. Приветствие заменяет единственным в последнее время вопросом. – И я тоже рад тебя видеть, мой окончательно шизанувшийся друг, - улыбается Чес, напрочь игнорируя чужое состояние, но в дальний угол привычно не отходит. Вместо этого чуть покачивается на носках, хлопая себя по карманам, – Как дела? – Принес? – с напором звенящего нетерпения в голосе. Себастьян отворачивается от неинтересной, на самом-то деле, стены и прячет скомканное синее объявление в задний карман своих неподходящих для вылазки брюк. – У меня вот хорошо, на ужин были макароны, даже не пережаренные. Сегодня удивительно приятная погода, да? Нехолодно, хотя дождик был, - Чес не прекращает шарить по карманам, но вот на пятках качаться перестает. Вместо этого сводит брови к переносице и, прося тишины, поднимает вверх один палец. – Чес, ты принес телефон? – парень явно не выдерживает, подрываясь с места. Едва ли руку не протягивает, чтобы помочь другу найти, что он там так отчаянно ищет. Останавливает себя, начиная заново осматривать прочитанные объявления на выпирающих кирпичах стен. – На выходных футбольный матч обещают, если гроза не шарахнет. Ты сходить не хочешь, а? Никогда не был на игре, а интересно посмотреть чё там такого классного, - брюнет мечтательно вздыхает, начиная перечислять где он ещё не был. Даже на мгновение перестает выворачивать набитые старыми чеками карманы джинсов. – Чес, - скрипя зубами, что даже в отсутствии идеальной тишины слышно. Ярость горчит на кончике языка, ядовитой слюной стекая обратно в горло. Кажется неестественной, ненужной, но такой правдоподобной, что изнывшийся от необходимости, парень спрашивает ещё раз. Вместо ответа рот накрывают чужие, пропахшие табаком и сырными чипсами, пальцы. Давят так сильно, что Себастьяну ощутимо кажется, будто у друга хватит силы свернуть ему челюсть. Шею так точно, по яростному взгляду становится понятно. – С дерьмом этим связаться решил? Не ври, по глазам вижу. Ты три дня себе под нос про эту херню бормочешь, думаешь, не слышно? – Чес выпаливает вопросы один за другим, все сильнее сжимая чужие челюсти ладонями, и чуть приподнимается на носочках, силясь казаться больше. У Себастьяна остатки крови отливают от щек, делая те безжизненно бледными, тонкими до синеватых сосудов. Он опускает руки, вместе с ними свою самооценку и едва ли теплящееся в груди желание жить. Ему согласно кивать головой не надо. Говорить, в принципе тоже. Одно только сверкающее в ночи молчание и зажатые, точно тисками, челюсти громогласнее любого его слова. – Извини, - бормочет парень, и вряд ли речь его оказывается понятной. Хватка чужой руки не слабеет, сдавливая теперь до явной боли и легкой синевы на подбородке. Пытается сказать ещё раз. Но что-то в лице Чеса меняется, вырывается вместе с вымученным выдохом и показывается явно в легком покачивании головой. Он продолжает зажимать другу рот ладонью, но смотрит теперь в сторону, где черным по белому, синим по оранжевому выведены названия веществ, которые нельзя произносить вслух. – Ты забудь об этом, понял? В жизни много всякого дерьма случается, но оно вообще ни разу не стоит того, чтобы ты сторчался. Усёк? – в ранее суровом голосе поучительные нотки звучат двусмысленно строго. На привычно беззаботном лице парня скользят темные тени усталости. Себастьян пытается ответить внятным согласием, напрягается, выговаривая слова, но вместо них слышатся лишь булькающие звуки. Из-за отсутствия желания дотронуться языком до ладони друга, он кивает головой. – Во-во. Ты вообще, где это увидел-то? – Чес рявкает вопросом, но улыбается все же, будто это кажется забавным. Шмыгает носом, загадочно качая головой, и оглядывается на ту самую стену, где синими квадратиками висели объявления, – Умудрился же. – На обвавлеии у мусоки. – Чего? – смеется брюнет в голос, произнося слово, откровенно говоря, странно. Привычную всем «е» заменяет на громкое «а», при этом, никак такое не обосновывая. Отнимает руку от лица Себастьяна и брезгливо вытирает сухую ладонь о его же рубашку, – На какой мусоки? – На объявлении у мусорки, - бурчит пристыженный парень и зазря топает ногой, навлекая на себя очередной холодный взгляд. Не хватало ещё, чтобы Чес начал на него смотреть как вся семья, – Читал, пока тебя ждал. Ты же часто опаздываешь. На самом-то деле всегда, но проблема отнюдь не в этом, и друг подобное прекрасно понимает, совершенно не реагируя на случившийся в свою сторону упрек. Пожимает плечами, выбираясь из темного переулка, и жмурится немного, когда луна решает утонуть в его запутавшихся волосах. – Ты это, больше такого не читай, а то навычитываешь всякого, а мне потом спасать твою худую жопу, - бросает Чес с улицы, зачем-то заново поджигая спичку. Держит её так долго, что пламя наверняка лижет пальцы. Бросает случайно, с легким негодованием выпяченных губ. – Не надо ничью жопу спасать, - Себастьян нагоняет его через десяток шагов и заново оглядывается на попустевший без них угол. Тот темной тенью маячит на середине улицы, принимая в себя нового гуляку. – Это ты щас так думаешь, а потом будешь валяться в канаве с одним ботинком на ноге и не такое поймешь. Короче, чтобы сейчас же забыл это всё, и мысли такие из головы выкинул, понял? А если не выкинешь, я тебе рожу начищу, - друг угрожающе показывает костлявый кулак, правда не блондину, а стене, потому как тот успел вильнуть на край пешеходной дорожки. – Да не было у меня никаких мыслей, - врёт парень, более не решаясь ещё раз посмотреть на оставшийся позади тупик. Вместо этого прибавляет шагу и, к секунде, когда нагоняет Чеса, поджимает в недовольстве губы. Его мысли ударяются о черепную коробку штурмовым ветром ноябрьского вечера и холодят виски первыми январскими снежинками. Не по погоде и не к месту, они роятся на подкорке сознания, крохотными молниями впиваясь в пульсирующий от изнеможения мозг. Себастьян удивленно смотрит на свои руки, сжавшиеся в кулаки, и спешит запрятать их в просторных карманах осенней куртки. Пинает, подобно тому, как это всегда делает друг, жестяную банку из-под недорогой газировки, и согласно принимает чужой, не такой уж и интересный рассказ. – Так, ты не нашёл телефон? – будто бы невзначай интересуется парень, послушно сворачивая на третий переулок после немигающего фонаря пешеходного перехода. Луна в недавних лужах забавно кривится, что ответ Себастьян случайно прослушивает, – А? – Я говорю, зачем он тебе? – Чес щурит глаза, останавливаясь против вытоптанной им самолично тропинки к красной бетонной коробке с почти гордым именем «гараж Лорди». Чиркает спичкой, прокладывая страшные тени на лице там, где их быть не должно, – Ты же не собираешься связаться с наркотой за моей спиной? – Я бы звонил тебе, - выкручивается, как ему кажется, парень, но тотчас угрюмо упускает уголки губ. Отшагивает в испуге, когда огонек зажженной спички ярким пятнышком дрожит на его собственных щеках, – Всё лучше, чем каждый раз торчать в углу и ждать. – А у меня телефона нет, - беззаботно пожимает плечами друг, зажигая новую спичку, – Только если на домашний мне звонить будешь, но там мамка может случайно взять. Поэтому ты сразу ничего не говори, поздоровайся там. Ты ей как бы нравишься больше, чем остальные мои друзья. Следующий поток информации, прерываемый частым чирканьем спичек и немного сбившимся повествованием, парень неосознанно пропускает. Хватается за странное предложение в самом начале, что никак не выходит из головы, и немного хмурит брови, игнорируя теперь опасно теплое свечение рядом со щекой. – Буду звонить? – переспрашивает Себастьян и губы его, всё ещё освещенные пугающим светом спички, кривятся в радостной улыбке. Эмоции искрятся ощутимой дрожью в руках и выливаются через край странным завыванием, слышимым откуда-то сбоку. Ему определенно пора перестать так остро и громко реагировать на события, совершенно не стоящие такой реакции. Парень отшагивает в сторону, вопросительно выгибая бровь, и рот свой открывает, заметив, как друг запускает руку в карман. В его собственном кармане синий клочок бумаги с выведенными влево буквами вспыхивает ярче самого сильного пламени. Так неприятно, что желание дотронуться и выкинуть возникает тотчас. Игнорирует его, наблюдая, как недогоревшая спичка дымится в мокрой траве. – На, - пластиковый корпус продолговатого устройства в лунном свете кажется до невозможности матовым, чистым и таким красивым, что одного взгляда не него достаточно, чтобы парень прикусил губу, – С тебя двадцатка. И мне пять за доставку. Ты не представляешь, что я ради него сделал. – Что-то плохое? – не то, чтобы Себастьяну сильно было до этого дело, но спросить все же хочется. Он поднимает на друга заинтересованный взгляд, не переставая вертеть в пальцах заполученный телефон, вспыхивающие черные буквы на котором выглядят впечатляюще. – Лучше тебе не знать. – И он мой? Только мой? – вопросы куда важнее предыдущего, потому как в положительный ответ на них верится в разы меньше. С недоверием теперь парень смотрит на загрузочный экран, где две руки тянутся друг к другу под странный писк. – Твой. Ток он это, херово работает временами, но за такие деньги лучше и не найти. Ещё вырубается часто, да и клавиша какая-то там залипает. Экран чуть треснул, поэтому в углу черное пятно, но это терпимо, я думаю, - Чес чешет скулу, засматриваясь на включившееся устройство в руках парня, и чуть покачивает головой, довольный случившимся восторгом. Про историю получения телефона все же умалчивает, петляя по влажной тропинке. – Он ещё скользкий какой-то, - подмечает Себастьян, когда буквы на экране гаснут, меняясь слабым серым свечением. Он аккуратно, с присущей моменту осторожностью, убирает телефон в карман куртки. – Это я отмыть пытался, - довольно улыбается Чес, оборачиваясь. В его глазах пропадает былая настороженность, меняясь теплыми искрами дружелюбной радости, – И это, руки, как придем, помой, а то спиртом провоняешь, я просто протирал. – Хорошо, - очень коротко и громко, с высокими нотами в привычно неспокойном голосе. Парень ощущает, как дрожат уголки натянутых улыбкой губ, но усмирить их у него не получается. – Ты снова подвис? – друг вскидывает бровь, бросая на землю рядом с гаражом последнюю свою догоревшую спичку, и смотрит на неё с неким сожалением. Тотчас хмыкает, чуть приподнимая плечи, и выстукивает по закрытым воротам трижды, – Сам отвиснешь? Но Себастьян не отвечает, кивает разве что невпопад и продолжает глупо улыбаться. Телефон зачем-то заново достает и единственный номер вбивает в контакты с кричащими большими буквами «БАЛАНС». Утро встречает Себастьяна холодными простынями, темными синяками под глазами и безграничным счастьем немного на кончиках, покрасневших от струн, пальцев и много-много в груди. Он падает на кровать в обуви, проминая под собой скрипучий матрац, и то единственное рвение подняться и сделать запись в дневнике гаснет, подобному тому, как гасли сегодня спички. Спички у беззаботного в своей напускной наивности Чеса. Тяжелое «клянусь» громом звенит в прохладном воздухе, повисает темной тучей в самом углу комнаты, где без света потолка не видно, и тяготит уставшее сознание своей необычайной серьезностью. На вкус оно как кока-кола и мятная шипучка, или же нет. Себастьян отчаянно старается об этом подумать, садясь все же в кровати и стягивая промокшие под недавним дождем ботинки. Пихает в них исписанные карандашом листы бумаги, чтобы высохли быстрее, и ставит рядом со шкафом. Хмурится немного, когда куртка в руках ощущается тяжелее обычного, и торопливо достает из кармана причину своей вечерней радости. Мокрый телефон жалобно пищит, включаясь, и вибрирует немного, без явной на то причины. Матрац скрипит снова, принимая на себя взволнованного парня, что всматривается в светящийся крохотный прямоугольник экрана. В руках нещадно смятое объявление, где вместо первой восьмерки теперь видится скукоженная бесконечность, а последняя цифра расплывается черным пятном. Зато слово, режущее слух и глотку явной своей опасностью виднеется до невозможности отчетливо, даже в единственном лунном свете. Себастьян морщится, забираясь под одеяло с головой, и тычет по упирающимся клавишам под их невыносимое скуление. И голос его не срывается, когда по ту сторону невидимой телефонной линии, милый девичий голос согласно принимает маленький заказ.