Nine scars

Таблетка в его руке цвета безоблачного июльского неба, ярко-голубая, почти что неоновая. Она напоминает волосы девушки, чей детский голос звучал до неприятного дерзко, пока сама она протягивала бумажный сверток и сжимала длинными пальцами измятые купюры. Себастьян думает о ней, её сокрытом тенью лице, бесстыдно задирающейся короткой юбке и странной прихрамывающей походке, когда опускает таблетку на язык. Та растворяется немного, ощущаясь порошком, скрипящим на зубах. Гранатовый сок и самая горькая микстура от кашля. Парень сглатывает, морщась до глубоких морщин, и желание выплюнуть вещество возникает тотчас. Сдерживается, покачивая головой. Выдыхает шумно, выпуская из легких тревогу, и прижимает таблетку неслушным языком к нёбу. Горчить начинает сильнее, что Себастьян дергает ногой, частично сбрасывая с себя одеяло. Садится в кровати, продолжая рассасывать таблетку. Подпирает щеку рукой и медленно поворачивает голову в сторону приоткрытого окна. В воздухе пахнет осенью и паникой. Совсем немного беспомощностью красными полосами на запястье, пытающимися зажить с прошлой недели. На этой ещё не получил, извечная проблема воскресенья. Себастьян поднимает и опускает напряженные плечи, втягивая существующие ароматы отчетливо нервно, с тихим присвистыванием. Смотрит на погашенную лампочку, со свисающим на грубой нитке выключателем, и опускает пальцы на кнопку. Пальцы дрожат, и сам он дрожит, пока таблетка у нёба обращается горькой пылью и проскальзывает со слюной внутрь горла. Прикусывает губу, убирая руку с выключателя, и перегибается через кровать к другой тумбе. Тянет на себя выдвижной ящик с присущей моменту неосторожностью. Фонарик приятно тяжелит руку, утихомиривая на мгновение поднимающуюся дрожь. Себастьян выбирается из кровати под ненавистное скрипение половиц, и устраивается против высокого шкафа, зеркало в котором отражает худого парня с взъерошенными светлыми волосами и тонкой полосой поджатых губ. Его глаза совершенно обычные, до бескрайности голубые теплым океаном. Себастьян направляет на себя свет яркого фонарика и непроизвольно морщится, тотчас отворачиваясь с неслышными ругательствами, застрявшими где-то глубоко в горле. Пробует ещё раз, хватая с полки теперь маленькое зеркальце и размещая его на тумбочке, сам же садится почти на край кровати. Глаза слезятся от света океанской солёной водой. Себастьян зажмуривается глаза надолго, пока глаза щипать не перестает, и усилием воли смотрит на свое отражение против фонарика. Щелкает большой кнопкой, пододвигается ближе. Зрачок резко сужается, становясь маленькой точкой в раздраженной синеве. Не подействовало ещё. Парень шмыгает носом, выключая фонарик, и вновь перебирается на середину кровати, укрывая одеялом мерзнущие ноги. Тревога не уходит, колет кончики пальцев несуществующими иглами и вынуждает сердце биться болезненно часто. В сгустившейся темноте комнаты она до невозможности заметна размеренным движением минутной стрелки, тихим пощелкиванием часового механизма. – Так как тебя, говоришь, зовут? Глум? – голос отчетливо девчачий, растягивающий гласные и придающий каждому слову неестественное милое звучание. Говорящая отчетливо пытается выглядеть младше своего возраста. Девушка в короткой джинсовой куртке поднимает на Себастьяна наигранно-заинтересованный взгляд, хлопает искусственно длинными ресницами. Вместо ответа завывание спящего парка через дорогу. Она хмыкает, равнодушно пожимая плечами, и отходит немного в сторону, где тень прячет её длинные синие волосы. Идет, прихрамывая словно бы на обе ноги, и прикусывает губу, шумно втягивая воздух. Опирается спиной о холодную кирпичную стену и хлопает себя по карманам. Рушит темноту крохотным экраном телефона и прижимает устройство к уху, часто кивая головой. Машет рукой кому-то, выныривая из подворотни, но Себастьян не успевает заметить лица спешно удаляющегося человека. Только волнение свое замечает отчетливо, подходя до неотступного близко. В кармане его штанов пара смятых купюр и выключенный телефон. На языке с десяток горьких вопросов, но он опускает их, силясь выглядеть непринужденно, уверенно в беззаботной улыбке. – Так кто ты? – девушка спрашивает, обворожительно улыбаясь, отходит ещё немного вглубь, – Не то, чтобы меня сильно волновало. Так, для статистики. – Я Глэм, как в роке, - Себастьян отмирает, часто моргая, и боязливо оглядывается на совершенно пустое пространство вокруг. Смрад переулка чувствует, брезгливо морща нос. – Ага, - незнакомка улыбается обворожительно, не задевая свои холодные глаза дружелюбием. Поправляет волосы, скрывая синевой плечи. Похлопывает себя по карманам ещё раз, зачем-то всматриваясь в темноту меж кирпичных стен. Себастьяну мерещится силуэт в черноте переулка. Широкие мужские плечи и недовольный наклон бритой головы. Он отшагивает в сторону, кусая в страхе губу, боится оторвать взгляд. За запястье ловят, несильно прижимая заживающие раны, вынуждают чуть дернуться. – Не бойся, глупыш. Здесь все свои, - умаливающе мило, вкладывая в скрюченные пальцы бумажный сверток. Деньги забирает сама, явно игнорируя ступор растерянного покупателя, – Только не ешь всё разом, и не пытайся занюхивать. Ну, хотя бы пока что. Лампочка снова щелкает, разрезая осеннюю ночь своей желтой яркостью. Минутная стрелка лениво перебирается через пятерку, отмеряя вот уже двадцать прошедших минут. Себастьян заново прокручивает в голове случившийся диалог и странное «не пытайся занюхивать. Ну, хотя бы пока что» по букве врезается в мозг. И отступает, увлекаемое вместе с тревогой куда-то очень и очень далеко, что протяни руку, всё равно не дотронешься. Плечи расслабленно опускаются вниз под свободный вдох, ширящий грудную клетку. На языке по-прежнему горько, но почему-то это так неважно. Парень блаженно потягивается, отпуская прошедший день и каждое мгновение былой нервозности. И подскакивает, выбираясь из кровати окончательно с глупой улыбкой, растянувшейся на бледном лице. У него в груди непонятная легкость, сопровождаемая явным покалыванием в каждой клеточке израненного тела. Он чувствует всё это или же нет? Шагает по комнате с непристойным топотом, стягивает с кровати одеяло и кутается в нем, точно ребенок. Сбрасывает одеяло на пол, вставая рядом с шкафом. В отражение больше не глядит, не испытывает в этом необходимости. Двигается торопливо, подгоняемый чем-то внутри крови, и рубашку через голову стягивает, оставаясь в одних только пижамных штанах. Его радость искусственная, ощущаемая тягостью в ночном воздухе, который Себастьян вдыхает, настежь распахивая окно. Закричать бы. Улыбается широко, с беспечностью в сияющих голубых глазах, и немного поддается вперед. Опасность на кончике языка и целиком в осеннем воздухе, что крик удивительно приятно застревает в горле с легким покалыванием. Бинт с запястий падает на пол под беззвучный смех, сотрясающий тощее тело Себастьяна, пока он торопливо меняет одежду. Рубашка неудобная, большеватая и несуразно квадратная. И штаны неудобные. Парень прыгает на одной ноге, грозясь болезненно упасть, но улыбаться не перестает. Затягивает ремень до неприятности туго, выжимая из себя остатки кислорода. Его дыхание сбившееся, теплое и будто бы такое же горькое, как и привкус на языке от голубого округлого чуда, которое иначе и не назовешь. Комната пустеет степенно, сначала избавляясь от старого затасканного портфеля, после и от его обладателя, что прижимает руками оконные рамы с явным дребезжанием стекол и валится кубарем. И только темнота с бумажным свертком под половицей и едва уловимой теплотой жизни в остывающем воздухе остается. Ночь встречает пустой подворотней и писклявым нажатием прорезиненных кнопок. Себастьян отчаянно набирает единственно знакомый номер, прижимает телефон к уху, радуясь каждому громкоголосому гудку. Шагает из стороны в сторону, свободной рукой касаясь отрывных участков бумажных объявлений, из-за чего те мнутся под пальцами и неслучайно падают на землю. Слова на них не различаются, сколько бы Себастьян не щурил глаза. Каждая буква причудливо растекается по белому прямоугольнику, становясь округлым черным пятном. Под повторное нажатие кнопок, он срывает со стены ещё одно объявление, кажущееся знакомым в своем голубом цвете и подчерком с наклоном влево. Прижимает телефон плечом к уху и подносит бумажку к самому носу, словно так слова на ней станут хоть немного более четкими. Ровные ряды неизвестных нечитаемых названий и высокие известные цифры длинного телефонного номера. Себастьян складывает бумажку пополам, без опаски пряча её в заднем кармане уже помявшихся штанов. Гудки обрываются разозленным женским криком, негромким извинением хриплого взволнованного голоса и ругательством с просьбой идти спать, посылаемым не блондину точно. Улыбка становится ещё шире, что Себастьян не выдерживает, приподнимаясь на носочках. Шагает ещё раз, опрометчиво далеко к свету проезжей части и погнутых фонарных столбов. Молчит, выслушивая явное недоумение по ту сторону невидимого телефонного провода, и тянет приветствие до неприличия долго. – Обдолбался? Второй час ночи, завтра, черт сегодня, занятие в восемь, ты какого… - неприличное слово заглушается ревом машины, что виляет по проезжей части, норовя сделать ещё один столб погнутым, – Ну, чё умолк? – А ночь такая красивая, - Себастьян растягивает согласные точно так, как это иногда делает и сам друг, выпуская изо рта сизый сигаретный дым. Но дыма нет, только звезды высоко в небе и гремящие моторы машин. Он останавливается рядом с проезжей частью так близко, что чувствует дуновение вызываемого транспортом ветра, который проникает под футболку, чуть приподнимая тонкую ткань. Сжимает рукой лямку портфеля и самым носком ботинка ступает на ровный асфальт. – Да еб всех налево, - на протяжном выдохе и, наверняка, с ладонью, прижатой к лицу. Чес бурчит, отодвигая телефон, но возвращается с горой однотипных вопросов. Что видно, шатается ли мир, как его зовут и сколько он принял. Себастьян с погасшей улыбкой отвечает на всё, кроме последнего, внимательно смотря на прельщающую безграничной, как кажется, скоростью дорогу. Теперь он стоит на асфальте всей правой ногой, левую же оставляет на пешеходной дорожке. Проезжающая мимо скрипучая машина кашляет густым дымом и ругается отчетливо мужским голосом. – Чё, хочешь сказать, что не обдолбался? – недоверчивый вопрос Чеса раздается из крохотного динамика телефона излишне высоко, что приходится неудобно держать руку, лишь бы было слышно, – А чего тогда у тебя машины гудят? Ты куда выперся, придурок? – Я рядом с домом, - врёт, шагая по проезжей части мимо ревущих автомобилей и редких мотоциклов. Удивительно, но никогда прежде в такое позднее время, Себастьян не замечал очевидно большого количества машин. Может, не до этого было. – Себастьян, – выдыхает, потирая заспанное лицо ладонями, и голос его становится до неприятного тихим. Чес пододвигает стул, тот скрипит деревянными ножками, и зовет друга по имени ещё раз, – Скажи мне, где ты, пожалуйста. Я заберу тебя, пока неприятностей не наделал. И это так странно, его взволнованный тон и явные нотки заботы. Парень поджимает губы, дыханием выпуская эйфорию из своего тела, и щеки становятся болезненно-теплыми, краснеют в темноте неотступной ночи. Он мотает головой, отодвигая маленький телефон от уха, и жмет на красную кнопку. Но ничего не происходит в устройстве с половиной неработающих функций. Смятые бумажки долларов в сухой мозолистой ладони, наверное, того не стоили. – Эй, не молчи, - Чес говорит громче, вырывая блондина из пелены приятных воспоминаний, отчего-то окрашенных в теплые цвета и пахнущих корицей. Ему бы хотелось корицы, особенно в горячей пышной булке или в обжигающем горло кофе, – Глэм, адрес. Этим именем он назвался синеволосой девчонке несколько дней назад, пока обливался потом в собственной спальне, по одной вбивая цифры и не смея совершить звонок. – Знаешь, все же хорошо, - с глупой улыбкой на лице и светом фар в глазах. Он шагает вдоль проезжей части, моча штаны вздымающимися брызгами грязных луж, – Я сейчас пойду домой, тут так холодно. И телефон садится. – Точно? – Точно. Ночной парк пахнет сыростью, гниющими листьями и спрятавшейся по уголкам атмосферой прошедшей ярмарки. В мусорных баках смятые бумажные пакеты от взорвавшейся кукурузы, прижатые палочками сахарной ваты и липкими от сиропа листами упаковок. Себастьян обнимает себя за плечи, выдыхая теплый воздух в идеальный холод, и пинает ногой бесполезную жестяную банку, как его научил Чес. Мнет её, вжимая в промерзлую землю, и, наклонившись, сжимает пальцами. Бросает в близстоящую урну, сам же падает спиной на качели. Небо над головой всё в темных пятнах дрожащих листьев и много-много в звездах. Таких ярких, что зажмуриться хочется, и отчего-то расплывчатых. Улыбка тоже расплывается, оставляя на щеках ямочки, а в глазах сияющие голубым кометы. Чуть толкает ногой, поднимая её с земли, и мир немного едет вбок, пока качели двигаются, начиная плавно покачиваться. Словно на воде в бассейне, но вверху нет стеклянной крыши. Мечтательно прикусив губу, Себастьян выставляет вперед правую руку, что побаливает совсем немного раздраженной кожей вокруг ссадин. С листьев срывается влага прямо на длинные пальцы. И звезды в ней скользят по ладони, ниже на запястье и пропадают совершенно в красных полосах, растворяясь всем своим космическим блеском. Завороженный, он не смеет пошевелить мокрыми пальцами, и только смотрит все время вверх, пока мир размеренно покачивается, успокаивая своим холодным уютом. Ногой от земли немного сильнее, чтобы движение было ощутимым, а звезды неслись по небосклону заметнее. И падали вниз, прямо с неба, исчезая в ранах Себастьяна, растекаясь внутри его крови вместе с горечью синей таблетки. Рука затекает и щиплет десятком звезд внутри такого же десятка ран. Замерзший парень опускает её, прижимая к груди, и тепло докасывается до пальцев, согревая и делая их более чувствительными. Щекам тоже тепло. Не открывая взгляда от покачивающегося меж черных листьев неба, Себастьян дотрагивается до раскрасневшихся щек и подушечки пальцев становятся мокрыми. Вытирает аккуратно слезы, что текут из уголков глаз, и шмыгает носом. Одинокий парк шепчет прохладным своим дыханием, покачивая замедляющиеся качели, и сушит горячие слезы. Принимая его бестелесную заботу, парень еще раз отталкивается ногой от земли, ощущая каждую секунду жизни, протекающую вокруг него. Цепи качели гремят, недовольные такой скоростью, и роняют ржавые слезы на деревянную свою поверхность. И они плачут вместе, Себастьян и качели, и целый парк за его спиной, шевелящий опавшие листья. С неба вместо звезды срывается черный силуэт. Покачивается, опускаясь с бесконечности космоса, и неощутимо совершенно падает на грудь парня, когда тот решает приподняться на локтях, чтобы темнота Вселенной стала немногим ближе, а холод приятно дальше. Вместо звезды, что просочилась уже, наверное, под одежду и под кожу, оранжевый кленовый лист, скользкий от влаги. Он подрагивает от дыхания и норовит сорваться с первым же порывом ветра, но Себастьян крепче сжимает пальцы на крохотной веточке, не пуская. И поднимает его так высоко над головой, что звезд больше не видно, только почти незаметные прожилки в листе и его оранжевый цвет. Он почему-то отлетает в сторону сам, очень быстро, что заметить не удается, и небо громадностью своей придавливает сидящего на качелях парня. В воздухе серым дымом расползается горечь, не такая явная, как от голубой таблетки, но она проскальзывает в легкие случайным вдохом и вынуждает скривить лицо в неприязни. Пахнет Чесом, его дешевыми сигаретами в помятой пачке и частым зажиганием тонкой спички. – Я же просил тебя не приезжать, - бурчит нарочито обиженно, точно действительно не рад встрече, и удрученно опускается обратно на качели. Небо над головой более не прельщает затухающими звездами или же дело в его собственной улыбке, медленно сползающей с лица. – А я приезжаю, когда захочу и куда захочу, - вздрагивает, испуганно поворачивая голову, и нечаянно двигает качели, из-за чего те отчаянно сильно едут бок, роняя с десяток ржавых слез прямо на вцепившиеся в цепь пальцы, – И это мои качели, так что проваливай, блондинка. В свете луны и падающих каплями звезд, вспыхивают рыжие волосы, точно пожар, теплом своим согревающий всё вокруг. Себастьян моргает несколько раз, но огонь никуда не исчезает, напротив, оказывается ближе, всего в сантиметрах от него самого, и выпускает горький дым в воздух. У неё красивое лицо с созвездиями веснушек на щеках. И руки красивые, щелкающие зажигалкой против очередной сигареты. Незнакомка щурит глаза и в нетерпении выгибает бровь. И в глазах её целый парк, полыхающий в дрожащем пламени зажигалки, и безграничная зелень. – Повторяю ещё раз, - с холодным спокойствием в низком, совершенно очаровательном голосе, – Это мои качели, так что. Поднимай. Свою. Жопу. И. Проваливай. Пока. Я. Тебя. С. Них. Не. Скинула, - говорит зачем-то медленно, оставляя паузу за каждым словом, и поворачивает голову, выдыхая сигаретным дымом прямо в лицо Себастьяна. Он не двигается, забыв во мгновение, как шевелить ногами. И смотрит снова прямо, и не моргая, только уже совсем не на звезды. Пытается сказать хоть что-то, но язык горько жмется к нёбу и не двигается. – Не, ну ты прямо напрашиваешься, - незнакомка чуть ведет плечами и крутит головой, с хрустом разминая шею. Забирается на качели прямо с ногами, пальцем манит к себе, что противиться не получается. И хватает за шиворот, точно котенка за шкирку. Наклоняет к теплому от двух тел дереву сидения. Маленьким пламенем зажигалки освещает неровные, вырезанные затупившимся ножом, буквы. – Читать умеешь? – Себастьян кивает головой, щурится, чтобы растекающиеся перед его взглядом буквы выстроились в ряд, – Тогда читай, что тут написано. Можешь по слогам, но я такое не люблю, у меня с терпением проблемы. – Виктория, - разбирает парень среди кривоватых букв и явную ошибку в неправильной черточке упускает, когда пламя исчезает, возвращая темноту, – Здесь написано «Виктория». – Правильно. Заставлять там шестеренками в башке шевелить я не стану, - она улыбается своей шутке, отчего веснушки на щеках становятся заметнее, покачивает головой, – Виктория – это я, и качели, следовательно, тоже мои. Понял? Понял, но не сдвинулся с места. – А я Глэм, - Себастьяну кажется нужным представиться именно сейчас, когда имя девушки уже прозвучало, вместе с явным намеком на то, что компания её не устраивает, – Знаешь, как… – Как в роке? Как глэм-рок? – она удивленно вскидывает брови и бросает на парня многозначительный взгляд, будто словам его не верит ни капли. Оглядывает с прищуром, сверяя громкое имя с тощей фигурой, – Чё, правда? – Да, - слова кажутся Себастьяну приятными, не смотря на проскальзывающую в звуках усмешку и поднимающиеся вверх уголки губ Виктории, – У нас есть своя рок-группа. «Чё за уроды на сцене». – Даже так, интересное название, - говорит с наигранной заинтересованностью, которая отчего-то таковой не слышится, и подпирает ладонью щеку. Тушит сигарету прямо о дерево качелей, отбрасывает крохотный окурок в сторону, – Я, правда, никогда о такой не слышала. Давно существуете? – Месяца два, - пожимает плечами, довольный, что больше никто не гонит прочь. Рискует толкнуться ногой от земли, размеренным движением качелей креня виднеющийся в темноте мир. Виктория не возражает, только хмыкает. Облокачивается о спинку и поднимает взгляд на усеянное звездами небо. Смотрит недолго, до первой капли, упавшей на щеку, и брезгливо убирает воду подушечкой пальца. – И прямо музыку пишете? – девушка поворачивает голову и двигается немного вперед, чтобы качели продолжили покачивание. Себастьян замечает перчатки на её руках и немного хмурится отсутствию какой-либо ткани на пальцах. Но опускает всё это искусственным беззаботством текущим по крови. Откидывает голову назад и садится подобно Виктории, спиной прижавшись к деревянным брусьям качелей. Мир становится на полтона светлее от приятной пелены перед глазами. – Да, у нас пока немного своих песен, но мы надеемся выпустить альбом однажды, - улыбается Себастьян, и мысли его случайно устремляются многим дальше сонного парка. В старый гараж выкрашенный друзьями в красный, к потрепанной гитаре с жесткими струнами и барахлящим крикливым микрофоном. К свободе в первом часу ночи до лучей поднимающегося солнца. – И как пишете? По вдохновению или под чем-то? – её низкий голос вырывает из дурманящих сознание мыслей, что парень невольно вздрагивает и удивленно смотрит в сторону, где рыжие волосы в свете луны кажутся необычайно яркими, – Ну, под порошком там, под таблетками. Водку, может, литрами пьете? – По вдохновению, - Себастьян невольно жмется, ощущая покалывание иголок под кожей. Понижает голос и немного отодвигается, будто Виктория может почувствовать горечь на его собственном языке, – Мой друг их пишет, у него талант. – А ты? – театрально подняв брови для пущего эффекта. Парень отворачивается, пряча лицо в темноте, и приятная истома в его теле потихоньку отступает. Наверное, время действия вышло. – Что я? – Себастьян отвечает с нотками грусти в привычно дрогнувшем голосе. Уводит руку за спину, ругая себя (надо же, даже это чувство вернулось) за выбранную футболку. Надо было надеть что-то с длинными рукавами. – Что ты делаешь в группе? – не унимается девушка, раскачивая качели. На небо не смотрит, только вперед на дремлющий парк и недвижные призраки прошедшего ярмарочного праздника, – То есть, кто ты в своей этой группе? – Я гитарист, - гордо, выпятив вперед грудь, и тотчас сдувшись, потому как взгляд Виктории, необъятная зелень вокруг черной бездны, холодом впивается в секундой побледневшие щеки. И выше. К неестественно расширенным зрачкам, которые не сужаются и в ярком свете огонька зажигалки. Девушка подносит пламя для достоверности очень близко, что Себастьян чувствует его тепло на кончике своего носа. – И что же ты, как гитарист, - слово последнее Виктория выделяет, значительно растягивая гласные и чуть разводя руки в стороны, – Принял? – она перечисляет названия с бумажных объявлений одно за другим, как будто стоит в этом мгновении в той самой подворотне. – Да, это, - когда её голосом нужное слово разносится в тишине парка. Парень пристыжено опускает голову. Он более не счастлив, и небо не роняет на раны звезд, – Одну таблетку. – У засранки с синими волосами купил? Такая вся прилежная и красивая, маленький нос и худые ноги, да? – Виктория пренебрежительно поджимает розовые губы, точно описывая девушку, что продала бумажный сверток с не самым правильным содержимым. – Думаю да, - соглашается Себастьян, поднимаясь с качелей. Те отодвигаются от его движения и точно упреком бьют по ногам. Не обращает на это внимания, беспокойно оглядываясь по сторонам из-за поселившегося в груди чувства тревоги, – Мне, мне пора. – Хорошо, но хошь я тебе совет один дам, а? – Виктория не поднимается следом, но и заново качели не раскачивает. Садится, чуть сгорбившись, и локти опускает на колени, –Бросай ты эту хуйню, ты может и идиот, но зато играешь на гитаре. Я бы тоже хотела играть, но мои руки годятся только под копотом копаться, да морды бить кому надо. – Я уверен, что это не так, - бросает парень, мгновением раздражаясь от звучащих в его сторону слов. Они кажутся глупыми и ненужными, оттягивающими его свободное время и тот единственный час, который удастся посвятить сну. Голубым таблеткам, надежно спрятанным в его комнате под половицей. Всего одному крохотному кружочку с невыносимой горечью на языке и последующим счастьем во всем теле. Себастьян вздрагивает, потирая плечи ладонями, и оборачивается. Во всем парке кроме них не души, один лишь ветер среди бесконечности деревьев и холодные далекие звезды. Его глупые мысли больно давят на лоб и затылок. – Я на самом-то деле тоже, но у меня ни гитары нет, ни денег. Ни времени торчать тут с тобой. Сам-то идти можешь или подзвети, если ты сильно обдалблася? – Виктория тяжело поднимается с качелей, разминая пальцы и крутя головой из стороны в сторону. Зевает, не прикрывая рот рукой, перебрасывает толстую косу через плечо. Только сейчас парень замечает, что у неё заплетены волосы. Себастьян думает об этом по пути в консерваторию случившимся пасмурным утром, и губы его расплываются в пристыженной улыбке. Он поправляет зачесанные назад волосы, крепче сжимает кейс со скрипкой и минует темнеющую зловонную подворотню, даже не бросая взгляда на кирпичные стены. Чес предупредил, что задержится. И что изобьет его за вчерашнее тоже предупредил, коротким телефонным звонком, раздавшимся на минуту позже будильника. Пришлось спрятать устройство под подушку, чтобы не верещало так громко, динамик у него, как выяснилось, тоже сломан. Но это не заботит парня, хотя должно бы, имей он хоть каплю сожаления перед другом и совсем немного стыда, чтобы гордо подняв голову во всем признаться. В мыслях только его собственный радостный крик и проносящиеся мимо огни погнутых фонарей. Руки, разведенные в стороны, и ветер в светлых волосах. И её невообразимо прекрасный голос в легком гневе: «какое нахуй «уиии», держись блять». Кожаная куртка удивительно мягкая, горячая в местах, где её касались пальцы Себастьяна, он потом держался очень крепко. Он теряется в этом ощущении, не замечая темный силуэт справа и мусор под ногами. Запинается, спотыкаясь, и наклоняется опасно вперед готовый зажмуриться. Подхватывают под локоть и ставят ровно, бормоча что-то неприятное, но едва ли различимое в гуле утренних машин. – А ну-ка посмотри на меня, - Чес холодит свой голос приказным тоном и грубо хватает парня за подбородок, поворачивая его голову так, чтобы не было возможности отвернуться, – Зрачки вроде нормальные, закрой один глаз. А теперь другой. Пальцем до носа дотронься. – Я не могу, - выдавливает Себастьян набором трудноразличимых звуков и кривит зажатые губы подобием улыбки, – Ты очень близко, руку не поднять. – Изловчись, ночью же как-то изловчился, - говорит снисходительно, но на шаг отступает. Поджимает губы, когда друг с первой попытки выполняет сказанное, немного хмурится, – Что вчера принял? – Ничего, - парень огрызается, произнося единственное слово по слогам для пущего эффекта. Разворачивается на пятках, кивая в сторону виднеющейся консерватории, и начинает идти первым, – Говорил же, что ничего. – От «ничего» ночью не сбегают гулять и не звонят мне, - подначивает Чес, всем своим недовольным видом показывая, что явно не верит в слова друга. Но с места двигается, нагоняя через пару шагов. – Ну, я же с тобой выхожу побродить ночью. А тут без тебя, - эта версия нравится Себастьяну, что мысленно он хвалит себя за неё. Решает гнуть дальше, называя новое утверждение, – Раньше я иногда так делал. – Это ладно, а позвонил тогда зачем? Ты маманю разбудил, она потом до утра ворочалась, - с теплотой в голосе при упоминании матери, что даже блондин удивляется. Правило никогда про неё не говорить плохого, он, конечно, помнил, но вот чтобы друг сам говорил без какого-либо упрека, такого ещё не случалось. Себастьян и правда не знает, зачем позвонил. Ночью это показалось таким необходимым – заспанный голос на другом конце телефонного провода в час случившейся свободы. И улыбаться тоже было необходимо. – Прости, я не посмотрел на время. Сейчас же рано темнеет, не подумал, что уже так поздно, - врёт, поднимаясь по высоким ступеням консерватории, и прячет свою неуверенность в кротких улыбках для сокурсников. Жмет кому-то руку, не особо обращая на это внимания. – Не подумал он, - не верит, но позволяет подставной правде остаться в диалоге. Толкает тяжелую дверь учреждения, выпуская в осеннее утро запах пыльных учебников и искрошившегося мела, – Где шатался-то хоть? Мартин тебя не видел, а ему тоже вчера не спалось. –В парке, там было очень красиво. Надо нам всем как-нибудь сходить туда ночью, пока холодно не стало, - как можно незаметнее, парень старается посмотреть на свое запястье, туго перевязанное марлевым бинтом и спрятанное под тканью голубой рубашки. Звезды более не пощипывают в крови. – Погодь, погодь, погодь, - Чес качает головой и выставляет вперед руку, точно просит немного тишины. Для вида подсчитывает что-то, вновь кивает и только после поднимает удивленный взгляд на Себастьяна, которого этот разговор начинает раздражать, – В парке? В том самом, где аттракционы? – Ну да, - невинно пожимает плечами, медленно догадываясь, к чему так усердно клонит друг. Здоровается ещё с кем-то, протискивая среди толпы учеников, которые не собираются покидать коридор. – Парк на другом конце города, за решетчатым забором и турникетом на входе, в который никак не попасть? - брови приподнимает и смотрит с прищуром. Вглядывается в совершенно обыкновенные голубые глаза, будто зрачок в них сейчас должен сузиться и никогда потом не стать широким. – Ну, в заборе на само-то деле есть дыра, а турникеты только у зоны аттракционов, так что в сам парк можно без проблем войти,- тараторит, припоминая несколько объективно неудачных попыток пробраться внутрь. Морщится немного, случайно касаясь ушибленного при падении с турникета бока. – И как ты туда добрался? – а вот этот вопрос Себастьяну не нравится ещё больше, вкупе с внимательностью в безучастном, казалось бы, голосе. На деле, он бы многое отдал, чтобы друг не становился до неприязни дотошным в подобные моменты. – Пешком, я не заметил, как пришел. Просто сворачивал постоянно, как когда вместе ходим. Ну и вот, - лукавит, уводя бегающий взгляд в сторону, и руку свободную прячет в карман брюк. Нервно двигает пальцами, завидев, что слова должным образом не срабатывают. – А вернулся как? – не унимается Чес, расчеты которого, судя по недовольному прищуру глаз, не сходятся. Он останавливается против двери в нужную аудиторию и жестом, полным напыщенного благородства, пропускает вперед щебечущую группу девочек. – Меня подвезла девушка-байкер, - признается Себастьян, согреваемый этим воспоминанием так сильно, что раздражение отступает. Он опирается плечом о шершавую стену и прикрывает покрасневшие от бессонной ночи глаза, – Я встретил её в парке на качелях. – Чел, - друг покачивает головой и опускает свою ладонь на плечо блондина. Смотрит в голубые глаза с едва заметным сожалением, – Говорил же тебе, среди байкеров нет женских особей. – Это совершенно точно была девушка, - отрезает парень подскочившим от взволнованности голосом, и расслабляется тотчас, припоминая новую знакомую, – Я помню, как она пахла. – И чё, как? – спрашивает с нескрываемым интересом и ухмылкой самыми уголками губ. Не поворачивая головы, просит у спешащего внутрь одногруппника занять место в самом конце аудитории. – Машинным маслом, сигаретами и пивом, - выпаливает Себастьян, не замечая, как слова его становятся тише и длиннее, а губы сами расползаются в улыбке. Она ведь действительно так пахла, заметил, пока ехали на мотоцикле. – Да ебанный ты в рот, - Чес смеется, хлопая рукой по стене, – Странный ты мой друг, запомни. Это был женоподобный мужик, поэтому переставай тут пускать слюни, иначе я начну обходить тебя стороной. Не то, чтобы я там как-то из предрассудков и всё такое, но… – Девушка. У неё был такой приятный низкий голос, - Себастьян продолжает глупо улыбаться, довольный, какой эффект его рассказ производит на друга, – И рыжая косичка вот тут, - тычет пальцем в затылок. – Ну, девушка, так девушка, ловелас. Захочешь знакомить, пусть приходит на наше выступление в пятницу, - Чес пожимает плечами и решает было войти в аудиторию, даже от стены отходит, но замирает, не сделав и пары шагов. – Какое такое выступление в пятницу? – хмурит брови, уверенный, что на пятницу никаких планов, ну, может быть, кроме репетиции, и не было. Встает рядом с другом у двери, случайно преграждая дорогу другим студентам. – О котором я только что тебе сообщил, бегал тут договариваться с одним баром на окраине, место, конечно, херня та ещё, но начинать с чего-то надо. Ты ж согласен? И Себастьян кивает головой, ныряя в шум заполненного студентами кабинета. В нагрудном кармане пара голубоватых таблеток, а под половицей в комнате во много раз больше.