Nine scars

Источая холод, ноябрьский ветер задерживается у приоткрытой ржавой калитки. Останавливается, пропуская сквозь себя гул далекой автомобильной дороги, и проскальзывает в засыпающий парк плавным своим движением. Едва заметно касается потемневших листьев, срывает нечаянным порывом, и спешит унести с собой запах их скользкого гниения. Просачивается меж мокрых лавочек, трогает зеркальные лужи, оставляя свой недолгий след. Осмелев врывается в кабинки замершего колеса обозрения, раскачивая их скрипучее естество. И кроме угрюмого воя раздраженных аттракционов в парке нет звука. Себастьян пытается идти бесшумно, вслед за ветром, что отчаянно толкает его в спину, но у него так не получается. Наступает на хрустящую бумажку, выдыхает заметным теплом и точно выдает себя с головой в неприветливых сумерках. Очередная ярмарка уехала вместе со смехом, липкими от карамели пальцами и надоедливой мелодией красно-белых палаток. Её призраки все ещё играются, кидая под ноги пакеты от воздушного риса, да гремя трубочками в пустых стаканчиках. И более ничего. Праздник ушел, оставив рушащиеся надежды, пошлые поцелуи и горы черных мусорных мешков, смердящих просроченной взрывной кукурузой. Себастьян кутается в тяжелую неудобную куртку, пряча болящее горло от вездесущего ветра, и немного наклоняется. Аккуратно, чтобы не запачкать пальцы, поднимает с неубранной от листьев дорожки прямоугольную бумажку надорванного билета. Вглядывается в неё внимательно. Разовое посещение давно уехавшей карусели с веселым желтым лицом внизу сминается пополам, придавливается и укрывается в кармане среди обёрток от карамели, бесхозных сигарет и пустого бумажного свертка. Его парень нащупывает нехотя, сразу одергивая руку, и брезгливо встряхивает ладонью, будто испачкал. Стягивает с лица зарождавшуюся улыбку и качает головой. Смотрит теперь только на землю, сутулясь. Ступает на вытоптанную им же тропинку, не оборачивая голову на скрип далёкой калитки. Шевелит губами, бесшумно ругаясь, и выворачивает карман, вытряхивая на землю разноцветную фольгу. Поднимает единственную конфету, что горчит на языке из-за трех не так давно выкуренных сигарет и ощущается до омерзения неприятно. Сдерживается, продолжая держать карамель во рту. Знает, не она, так очередная доза никотина. Он и без того курит неприличного много. Себастьян поджимает губы, ускоряя шаг, петляя меж знакомых деревьев. Без ярмарки парк кажется не таким уж и красивым в своих тощих скелетах оставшихся аттракционов, в запахе увядающей юности и тихом завывании колючего ветра. Без таблеток мир выглядит удручающе серым и неинтересным, выстроенным по глупому шаблону, перевернутым с ног на голову вооруженными конфликтами и важными делами, до которых, признаться, парню совершенно нет дела. Себастьян шумно разгрызает надоевшую конфету, силясь отвлечь себя от ненужных ярко-голубых и таких необходимо горьких мыслей. Прикрывает глаза, пальцами надавливая на переносицу, и делает пару медленных вдохов. Против воли, касается пальцами бумажного свертка в кармане и не убирает руку. Мнет, слыша, как хрустит бумага, растирает меж подушечек пальцев воспоминание о былом счастье. Сглатывает горькую слюну. Их было несколько, в этом самом свертке, ранее перевязанном голубой ниткой. Одна штука в день, когда плохо. Две, если по запястью били особенно сильно. Три, потому что ему было очень плохо. У всего всегда есть оправдание. Себастьян рассуждает об этом, вспоминая свою комнату и скрип поднимаемой половицы. Небольшой тайник и три оставшиеся таблетки, припрятанные напоследок. Голубая эйфория, перекатывающаяся между им же построенных улиц. На большой пуговице бассейна, спадает постоянно, укатываясь на пустырь. Под маленьким квадратиком красного гаража. Последняя в намеченном карандашом парке. Себастьян качает головой, вырывая себя из тягучих мыслей, и опирается плечом о шершавое дерево. Его холод неприятен, но парень терпит, отчаянно пытаясь совладать с собственным рассудком. Ведет по грубой коре пальцами, пачкает их мелом, не замечая в темноте белой полоски. И взгляд отчаянный бросает на виднеющиеся в нескольких метрах качели. Пустые, раскачивающиеся от неустанного ветра, они возвращают обратно в комнату, под известную половицу на выкрашенную синим картонную улицу. Перешагивая чрез торчащие из земли толстые корни, Себастьян идет дальше. Прячет ладони в карманах и не сводит стеклянного взгляда с темной поляны. Замирает, оказываясь во мраке, и лишь руку одну выставляет вперед. Дергает за ржавые цепи качелей, освобождая те от следов прошедшего дождя, и опускается на влажные деревянные брусья. Натягивает на голову бесформенный капюшон. Звуки совершенно исчезают. Мир отдаляется, приближается, останавливается и так с каждым новым движением. Он не слышится, только мигает далекими, едва ли исправными фонарями у асфальтированной тропинки, и редкими звездами, проскальзывающими меж серых облаков и черных листьев. Звезды не важны, как и десятки алых ссадин на истерзанном запястье. Себастьян шевелит рукой, не отрывая взгляда от угрюмого неба, и тугой бинт болезненно впивается в кожу, мышцы напрягаются под испачканной красным марлей. Не важно. Покачивает головой, отталкиваясь от земли сильнее, и на лицо падают капли вечернего дождя. Парень позволяет им стекать, пачкая кожу ржавчиной уставших качелей, и чуть кривит губы, когда влага скользит по горлу. Опускает голову, вновь сильно толкаясь, и вода теперь бьёт по капюшону. Забыл его снять. Себастьян протягивает худую ладонь в сторону, словно пытается найти кого-то в темноте. Ведет пальцами на брусьях рядом с собой. Её имя отчетливее, грубее. Сделанное ножом на гладком дереве качелей оно ощущается подушечками пальцев. Парень уводит ладонь чуть в сторону, туда, где его собственное имя, выцарапанное наспех, почти не чувствуется. Себастьян сутулится сильнее, горбится, и опускает локти на колени. Роняет на ладони голову, пальцами зарываясь в спутанные волосы. Имя чужое шепчет едва слышно. Оно кажется неправильным без обыденной горечи на языке. Выпрямляет спину, постанывая от неизвестной боли. Копошась, зажимает в губах сигарету. Чиркает спичкой, пламя которой нехотя поджигает бумажную обертку. Вдыхает глубоко, тотчас расслабленно опуская плечи, и обводит языком по пересохшим губам. Затягивается снова, не так жадно. Прикрывает глаза, ногой отталкиваясь от земли. Мир вокруг приходит в движение. – Виктория, - в воздухе вместе с сигаретным дымом. Себастьян качает головой, боясь разомкнуть глаз, и курит уже медленнее, – Ви-кто-ри-я. Исчезла вместе с ярмаркой и эйфорией первой дозы. Растворилась в утренней темноте, оставив после себя выцарапанное на качелях имя и совершенно серый мир, которому так не достает оранжевого пламени. Себастьян спокойно тушит сигарету о дерево, вытягивая руку до неприятного сильно, и прикрывает глаза, стараясь вспомнить, как выглядело лицо Виктории. В памяти россыпь веснушек и сверкающие недовольством прекрасные зеленые глаза. Её тепло, когда парень жался, пугаясь шума ревущего мотоцикла. Запах её жестких волос, собранных в тугую косу. Её голос, обрывки слов, медленно исчезающие из памяти. Ничего больше. Парень вздрагивает от неожиданности вибрирующего звонка и спешно достает из кармана маленький телефон. Тот истошно надрывается, выдавая поднадоевшую мелодию, и скрипит нажатием кнопки. – Ты чего не спишь? Сам же всех домой гнал, - спрашивает, полный решимости подняться с качелей и уйти, но остается. Из динамика, прижатого к уху, хрипит невнятный ответ, – Тебя почти не слышно. – Я говорю, клёво сегодня посидели, весь голос себе сорвал, - и видимо, это правда, раз слова произносимые Чесом различаются с неимоверным трудом и норовят звучать всё тише и тише, – А ты там гитару чуть не расхерачил, так мощно играл. Я думал, что ты чокнулся. Себастьян хмурится, прижимая телефон плечом к уху, чтобы не пропустить ничего, и поворачивает ладони тыльной стороной вниз. Щупает подушечки пальцев на левой руке, замечая их неожиданную твердость и покалывающую боль в каждом касании. Смотрит удивленно, словно вот-вот они покраснеют и начнут кровоточить. Но этого не происходит, парень спокойно пожимает плечами, возвращая внимание к хрипящим вдохам телефона. – Реально чел, мне в один момент за тебя аж страшно стало. Ты прямо как машина был. Не удивлюсь, если себе всё стер нафиг. Как твои пальцы то? – Знаешь, могло быть и лучше. Завтра, наверное, ещё сильнее болеть будут, - отвечает честно, но слегка безучастно. Вновь копошиться в кармане, выискивая мятный леденец. Выбрасывает шуршащий фантик, отправляя зеленую конфету в рот, – Так всё-таки, чего не спишь? – Мне кажется, что всякие концерты очень положительно влияют на настрой, - Чес ненароком закашливается, хрипя разносортными ругательствами, и очень тихо извиняется, что парень остается неуверенным в истинности расслышанных слов, – Пиздец горлу, но вы там прямо всё зажгли, я боялся, что тушить придется. Друг смеётся недолго, явно зажимая саднящее горло ладонью, и отпускает ещё пару нелестных выражений. Хмыкает, не в силах отпустить получившуюся шутку. Себастьян до конца не понимает, о чем именно идет речь, но решает согласиться с едва слышными словами, утвердительно кивая головой. Опомнившись, вслух бросает короткое «ага» и вновь задает неизменный вопрос. – Да я пытался, но что-то не выходит, - слышно, как он зевает, не отодвигая телефонной трубки, – То ли луна слишком круглая, то ли батареи слишком холодные, что пальцы на ногах мерзнут. Не получается прямо никак. – Ясно. Молчание затягивается, ощущаясь всё более неловким с каждым мгновением, и Себастьян берет телефон в руку, уже полностью не уверенный, что звонок продолжается. На крохотном сером экране отсчитываются секунды. Они говорят уже долго, молчат, наверное, дольше. Парк устало выдыхает дурнопахнущим воздухом и шевелит последними своими листьями. Пугает заспанную птицу, заставляя перелететь прямо над головой парня, и смиренно затихает. Повернув голову так сильно, что шея хрустит, Себастьян тщетно всматривается в темноту тропинки, возвращая телефон обратно к уху. Дыхание задерживает, почти что взволнованно заметив нечто рыжее, и громко ойкает, когда динамик разрождается новым хрипом. Рыжее ведение упархивает заменяемое каким-то глупым вопросом, ответ на который звучит неловко и невпопад. Уголки губ опускаются, пока парень сильнее кутается в испачканную парком куртку. Уже без интереса продолжает разговор. – Слушай, а в прошлый раз всё же неплохо было, да? – очень бодро для человека, который не спал неприлично долго. Чес даже не зевает, лишь вкладывает в простое свое предложение зазря много эмоций. Не все они звучат правдоподобно. – Ты о чем? – с завыванием в последних звуках и кашлем в кулак, лишь бы скрыть возросшее волнение. Себастьян взволнованно сглатывает, и щеки его тотчас становятся бледными. Он облизывает пересохшие, сладкие от мятного леденца губы. Вдыхает ровно, но воздуха набирает слишком мало, потому следующий вдох делает слишком быстро и рвано. С дерганной улыбкой спрашивает ещё раз, не заслышав ответа. Всё его варианты неумолимо приводят к синим райским таблеткам и его собственному разоблачению. Он был глуп и неосторожен, увлечен одной только мыслью о химическом счастье внутри своей крови, что рисковал принимать пригнувшись над аппаратурой. Тогда, наверное, и заметили. Точно заметили, но проигнорировали, решив подловить его в другой раз. Себастьян нервно заламывает пальцы, по секундам отсчитывая душащее его молчание. Подловить не получилось, пришлось искать другой способ. И поэтому вот сейчас Чес звонит, спросить ненароком. Конечно, он услышал, что голос у Себастьяна отнюдь не уставший, наоборот, неестественно бодрый. Да. И он спросит сейчас, прямо сейчас. Серый мир отдаляется окончательно, теперь уже без движения качелей, и не возвращается на своё место. Трескается вместе с ветвями деревьев, скрипит колесом обозрения и падает парню на плечи своими ржавыми слезами. – В прошлый раз концерт был крутой, ага. Место, правда, та ещё херня, я там на стул сел, а он подо мной так нехорошо скрипнул, что я сразу жопу поднял. Мартин вообще рискнул в сортир зайти, думаешь, чего он такой нервный в последнее время? Всё в том баре дело. Но зато какие люди, какие люди… Пьяные, мало что соображающие и жующие жареный арахис. Из адекватных зрителей было человек десять случайных прохожих, которые заглянули на доносящийся из помещения звук и решили остаться на свой страх и риск. Вот они Себастьяну понравились. Он выдыхает, заметно расслабляясь, и позволяет другу продолжить его маловажный рассказ. Зажимает рот рукой, прикрывая глаза и тихо, едва ли слышно, посмеивается. Глупый. Игнорирует желание закурить, разворачивая фантик очередного леденца, изредка мычит согласие, отталкиваясь ногой от земли и приводя мир в размеренное покачивание. Успокаивается, снимая с головы капюшон. – Зацеловал бы их в обе щеки, но не успел. Симпотяги. Вот думаю, может ещё разок в тот же бар, а? Плата не большая, потянем. А рекламу сами пустим, чтобы людей побольше пришло. Ты как сам, не против, а? – и всё ещё лишне бодро. Чес, явно не намеренный спать, стучит пальцами по столу, перебирая нарисованные там клавиши, и заглушает тем самым свои слова. Себастьян выдает согласие раньше, чем успевает задуматься, и хриплый голос по другую сторону звонка остается довольным. Рассказывает ещё немного про бар, словно парня там не было, и увенчивает разговор здравой мыслью нарисовать постер. – Может эта твоя девушка-байкер хоть в этот раз придет? А то всем хочется на неё глянуть, - Чес говорит с явным сарказмом, как и в любой другой раз при упоминании Виктории, и продолжает не верить в её существование. – Может и придет, - и ветер врывается в разговор явным своим завыванием, громким до неприличия и скрипучим, пока Себастьян поднимается с качелей и делает два жалких шага по едва различимой в темноте тропинке. – Ты чё, не дома? Солнце, ты с хрена ли не в кровати? – ласковое обращение вместе с явным недовольством голоса заставляет парня поджать губы и разом проклясть себя за продолжающийся диалог. Ветер истошно воет, путаясь в светлых волосах и опавших листьях. Он шипит в динамик, вырывая из него укоризненные вопросы, толкает в спину, принуждая идти всё быстрее. Раскачивает одинокие кабинки колеса обозрения, чтобы те тоже поучаствовали плачем своим в звонке. – С чего ты взял, Чес? У тебя совсем телефон сломался? – Себастьян врет, нервно улыбаясь, и отчаянно пытается придумать хоть какую-то шутку, но на ум ничего не приходит. Ветер легонько касается замерзшего уха, точно сам прислушивается. – Не, не, не, ты про мой телефон ничего не говори тут. Я ж слышу, как там ветер шумит, а это нихера с помехами не спутаешь, - Чес начинает злиться, это заметно по тому, как коротко он произносит слова, не растягивая и единого звука. Чертыхается, выплевывая угрозу в телефонную трубку, и так зазря угадывает место, что сам Себастьян покачивает головой. Пытается оправдаться ещё раз, почти достоверной историей про открытое окно и внезапные порывы ветра, что искажают звучание. Хватается за эту версию, аккуратно перебирая ногами по влажной от ночи листве. Открывает рот после вдоха, готовый наврать ещё немного, но молчит, сильнее прижав теплеющий телефон к уху. Чужие слова как приговор, только больнее. В обреченном усталом голосе Чеснока, лишенным теперь красок привычных эмоций, единственный вопрос следует за каменным условием. Будто игра, где беззаботно ставят «всё или ничего», даже догадываясь, что проиграют. Себастьян замирает, безучастно озираясь по сторонам, и в темноте парка не замечает более скрипучих качелей, узкой блуждающей тропинки, упавших на дорожку черных мусорных мешков. Поднимает голову к небу, сокрытому темными дрожащими листьями. Вопрос не звучит снова, вместо него шипящая тишина и размеренное дыхание. Чьё именно не известно. Себастьян натягивает капюшон обратно на голову одной рукой. Смиренно склоняет голову и идёт уже устало медленно. Смотря себе под ноги, парень наступает на шершавый асфальт, окончательно оставляя тропинку позади, и не торопится дойти до выхода. Его итак уже обнаружили. Подталкиваемый ветром, кутается в свою куртку, поднимая ворот почти до подбородка, и толкает незапертую калитку. Её пристыженный скрип как очередное доказательство его никудышного умения дружить. Парень не прижимает к ввалившемуся динамику пальцы, пряча гул проезжающей машины, потому что это больше не нужно. Он зовет тихо, без имени и какой-либо надежды. Вслушивается в хрипы далекой старой телефонной трубки, опускает уголки губ. Шмыгает носом, нервно потирая пульсирующие виски, опускает ладонь себе на лоб. В вине признается сокрушительным оскорблением, капающим ядовитой голубой слюной с приоткрытых губ. Смотрит на серый экранчик, отсчитывающий по секундам момент его собственной глупости. Зовет ещё раз, теперь уже с мольбой в дрожащем от беспомощности голосе. – Слушаю, - друг говорит безучастно, подпирая щеку рукой, что часть звуков искажается. Тяжело выдыхает в трубку и, наверняка, трет переносицу, – Всё же хочешь что-то сказать или решил попрощаться? Парень кусает губу, невидящий взгляд уводя вперед, где фонарный свет расплывается причудливыми кругами и выглядит совершенно неярким. Вздрагивает, сжимая маленький телефон сильнее, и сипит чуть слышное извинение. – Не извиняйся, если это не искренне, - отрезает Чес, портя безучастностью свой голос. Выдыхает отрешенно. Молчит, позволяя десятку сомнений закрасться внутрь тихой минуты. – Я не… - Себастьян запинается, не умея подобрать подходящее слово, и провожает взглядом удаляющуюся машину, что ревом своим перекрывает его едва случившееся и точно искреннее извинение. Наверное, так оно и к лучшему. Парень останавливается на полушаге, расправляет плечи, впервые замечая, как сильно сутулился последние несколько минут. Прокашливается и рискует начать разговор заново. Не выходит. Он жмется, замерзая от собственной лжи, и кусает губы в слепой ярости. Слов не получается сказать, одно только невнятное мычание, прерываемое отчаянными вдохами. Вытягивает руку вперед, точно пытается ухватиться за что-то, но не находит опоры. Пробует ещё раз, тихо и неуверенно, так зазря лживо. Кривит лицо, когда Чес обрубает его речь своим холодом. – Будешь и дальше говорить, что ты дома? Или что ты ничего не принимаешь и просто так обожаешь нас всей своей черствой аристократической душой? – голос друга меняется и это невозможно не заметить. Из него пропадают задорные искры, точно так, как пропадают с неба колючие звезды. Пропадают шутливость и глупые словца. Из него пропадает Чес. Меняется на кого-то уставшего и взрослого, кого-то, кто упустил свою жизнь в бесконечной погоне за счастьем и растерял каждый удачный шанс на дороге. Того, кто не имеет сил и в некоторой степени прав отчитывать Себастьяна. Этот кто-то не говорит долго. Вбрасывает пару сухих фраз, чтобы не слышать вранья, и сам умолкает, стуча длинными пальцами по старому столу. Он смотрит на глупого друга через призму опыта и поджимает тонкие бескровные губы. – Нет, - парень говорит уверенно, делая широкий шаг к виднеющемуся в изрезанной фонарями темноте концу паркового забора. За ним он свернет и пройдет вдоль нескольких улиц, роняя горькое признание на асфальт, – Я не буду этого делать, Чес. – Что тогда? – отвратительно холодно, что хочется закричать, лишь бы заставить этот голос измениться. Стать более внимательным и одновременно беззаботным, – Продолжишь врать, как будто я тебе поверю? Я уже раскусил тебя, зачем теперь всё это? – Я был в парке, Чес, - Себастьян зажмуривается, готовый к яростной тираде из динамика, прижатого к уху, но её не случается. Только новый отчетливый выдох, будто просящий продолжить. И он продолжает. Говорит медленно, продолжая свой долгий путь домой, и речь его никто не прерывает. Минуту за минутой, объясняет, как свернул после репетиции, сел на последний автобус, битком наполненный уставшими рабочими, и оказался в парке. Извиняется всё же, несколько раз, потирая сухие полыхающие щеки. Вслушивается в хриплую тишину. – Чес, ты всё ещё меня слушаешь? – парень произносит это шепотом, едва заметно шевеля посиневшими от холода губами. Короткими ногтями впивается во внутреннюю сторону ладони, – Прости меня, Чес, пожалуйста. Я очень прошу, прости. У меня никогда не было друга, я не хочу терять тебя, Чес. – Про парк я и так понял, - в голосе всё ещё не слышно вечно веселого друга, только сухость зарождающегося вопроса, который Себастьян готов принять, прижавшись подбородком к груди, – Ты принял что-то? Звучит страшнее, чем в мыслях, и дыхание сбивает разом. Парень закашливается случайно, путается в собственных ногах. Останавливается ненадолго, но этого достаточно, чтобы требовательный голос заново обозначил своё условие. «Либо ты рассказываешь, что происходит, либо мы больше никогда не общаемся. Глэм». Даже не зовёт его по имени. Окликает неприжившейся кличкой, точно ударяет под дых. От этого звучит ещё хуже. Парень тщетно трясет головой, стараясь собрать по осколкам мысли воедино. – Я ничего не принимал, честно, - и сейчас тягучие слова, колотящие страхом внутри груди, сходят за правду. Себастьян уверяет себя в этом, ободряюще кивая головой. Пальцами левой руки сильнее впивается в ладонь. Теперь это действие ощутимо больно. – Совершенно ничего? А месяц назад? – издевательски холодная интонация, будто заранее заготовленная и отрепетированная несколько раз. У парня вспыхивают щеки от забравшихся в разум недобрых мыслей. – А месяц назад принял, - выдыхает признание, рукой накрывая куртку в области бешено колотящегося сердца. Плечом прислоняется к холодному металлическому забору, просто чтобы остаться на месте. И оседает на асфальт, поджимая тощие колени к груди. Закрывает глаза. Перед мысленным взором возникает лицо доверчивого Чеса, что жует телефонный провод и стучит пальцами по нарисованным на столе черно-белым клавишам. Жует, пугается прозвучавших слов и накрывает лицо ладонью, в невыносимости опуская плечи. – Что это было? – нотки выдуманного испуга чудятся в голосе друга, едва тот задает вопрос, – Хотя нет, не говори, я не хочу этого знать. Блять, - шипит ругательствами, хватаясь за взъерошенные волосы, и вскакивает со стула. Себастьян ждёт, когда дыхание Чеса вновь будет слышно, и опасливо смотрит на теряющийся заряд батареи его побитого телефона. На экране цифры сменяют одна другую, отсчитывая вот уже четверть часа. Тишина исчезает неожиданно, словно никогда её и не было. Она меняется десятком вопросов и шебуршанием комкающихся бумаг. Парню не сразу удается разобрать, что именно говорит его друг, но едва чужая речь становятся понятной, он произносит одно единственное слово. То, что красило его язык и жизнь голубым. – Ладно, ладно. Не самое страшное, нет. Говоришь, не принимал сегодня, а вчера? – Себастьян расслабляется, замечая в голосе Чеса проскользнувшие взволнованные нотки, и улыбается одними только уголками губ. Отвечает быстро, перебегая по пешеходному переходу, чтобы свернуть по изученному за недели маршруту. Расслабляет левую руку, пряча кровавую ладонь в карман куртки, и опускает голову, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания. – И ты бросил их принимать? Эти таблетки? – Чес выжидающе умолкает, не смея даже выдохнуть лишний раз, и не повторяет свой вопрос, когда молчание неприятно затягивается. Лгать тяжело, Себастьян впервые осознает это так явно, вышагивая по темной улице и всматриваясь в едва различимые номера домов. Тянет из себя один за другим недостоверные ответы, точно режет глотку несуществующим ножом. Но чувствует, что всё это необходимо. Кусает губы, не замечая, как перекладывает телефон в левую руку, где тот неприятно ощущается израненной ладонью. Закатывает рукав куртки. Под ним на правой руке белая тугая повязка с едва заметными красными каплями. Прижимает телефон к уху, ощущая боль в застуженной шее, и опускает пальцы на повязку. Движениями рваными, бесконтрольными, чешет, ровно там, где под марлей скрыты ссадины от линейки. Впивается короткими ногтями сильнее, чтобы израненная кожа раздражилась, и продолжает врать. Неправды много, она сочится по венам и льется по рукам, пока Себастьян дышит ею, продолжая терзать своё запястье. Повязка слабнет, отчего действо становится более заметным. Она мокнет, темнеет от теплоты крови, и повисает бесполезным куском ткани. Парень врет ещё, кидаясь несуществующими обещаниями, что бросил и давно, что попробовал единожды и отказался. В мыслях же скрипучая половица с никуда не исчезнувшими голубыми таблетками. – И никогда больше, Чес. Ты не веришь мне? – Себастьян отнимает кровавые пальцы от запястья, где растекаются следы его боли. И его настоящей слабости. Он корчится, кривя лицо гримасой отвращения к самому себе, и грубо проводит ладонью об шершавую стену дома. – Не особо. Не встречал ещё никого, кто бы бросил после пары таблеток. Пары пачек, может ещё да, пары лет, но тут как повезет. Но три таблетки, Глэм, в такое пиздецки тяжело поверить, - Чес грустно усмехается, наматывая провод на палец, что звонок скрипит помехами, и даже не извиняется. – Я был в парке не из-за этого, - парень громко шмыгает носом, утирая его окровавленным рукавом куртки. Берет телефон обратно в руку, с омерзением косясь на собственные пальцы. Поворачивает голову, замечая знакомый номер на двухэтажном доме, – Веришь ты мне или нет, но дело действительно не в таблетках. – Тогда что тебя заставило туда прийти в ночь? Решил посмотреть на ярмарку, так она уже давно уехала, - его шутка глупая, но нужная, поэтому Себастьяна она не раздражает. Он старается улыбнуться, кривя искусанные губы. – Она. – Кто она? – Чес спрашивает без явного интереса, уставший от затянувшегося разговора, но пару вариантов всё же осмеливается предложить. Неверные, они все же звучат лучше очередной тишины. – Девушка-байкер, которая не пришла на концерт. Ты же помнишь, я встретил её в парке. Один раз. Больше она никогда не появлялась, - выпаливает Себастьян, начиная говорить тише из-за близости родительского дома. И Чес осторожно возвращается, пробираясь в голос тихой усмешкой, коротким подколом и совсем уж бредовыми идеями. Он звенит юмором в неподходящих местах и улыбается, выслушивая речь парня о Виктории. Имя её повторяет нараспев. Себастьяну это нравится, он согласно кивает головой на каждое нелепое предложение, и несказанно радуется, вытирая руки тканевой салфеткой. Пробирается в подворотню, где кирпичные стены пестрят одинаковыми объявлениями с прельщающими опасностью названиями. Парень старается не обращать на них внимания. – Если ты так сильно хочешь её встретить, то че-нито придумаем. Только давай без всякой наркоты, ладно? – спрашивает строго, убирая из голоса случившуюся расслабленность. Окликает по имени, не уверенный, что его точно услышали. – Ладно, - на шумном выдохе, с сильным кивком головой и добрым прищуром голубых глаз. С пальцами, скрещенными за спиной. Холодный дождь мелкими острыми каплями падает на бледные щеки, скользит по коже, спускаясь по подбородку, и попадает за шиворот. Темное безжалостное небо нависает над замершим в ожидании вечера городом. Себастьян чуть морщиться, чувствуя, как мокнет ткань его свитера, и ладонью потирает лицо. Отстает на полшага остальных, медлит, увеличивает расстояние еще сильнее. Скользит языком по наркотически горькому нёбу. Выдыхает. Стучит по намокшим карманам израненными о гитару пальцами, возиться с молнией под чужой смех. Сам смеётся, наигранно громко и неочевидно несчастливо. Закатывает глаза, просит зайти без него. Зажимает сигарету меж посиневших губ. Мочит слюной фильтр, пока зажигалка не создает достаточного пламени. Себастьян вдыхает сразу много, глотает ядовитый белый дым, позволяя тому исколоть гортань никотином. Кашляет непроизвольно, глупо поднимая уголки губ, и чуть облизывается. Со следующей затяжкой осторожничает, делает её короткой, зазря растрачивая сигарету. Запускает ладонь во влажные волосы. – Чел, ты там чё застрял-то? – пьяно растягивая слова, полностью монотонно, уподобившись осеннему ветру, говорит Мартин. Держа в одной руке барабанные палочки, он стучит ими по собственному бедру и ухмыляется. Бедный глупый барабанщик. Ничего не знает. – Я нагоню вас, идите, - слишком резко для обычной просьбы, но Себастьян случайно не сдерживается. Извиняется тихо, мотает головой, уже не намекая, умоляя оставить его одного. – Март, он просто не любит курить на ходу, чего пристал? Иди уже сам, шевели булками, - Чес стучит приятеля по плечу, виновато посматривая на Себастьяна. И чуть заметно кивает, будто понимает ситуацию. Не понимает. И Себастья не понимает. Глотает одну за одной вкупе с сигаретным дымом, увеличивает дозу. Не запивает. Размалывает. Голубой порошок на подаренном зеркальце. Толстая полоска. Две тонких. Три тонких. Четыре. Парень чертыхается, когда сгоревшая сигарета больно задевает пальцы, и роняет её в серую от угрюмого неба лужу. Она всё равно не помогала. Прячет руки в карманы, голову под капюшон, свою боль за улыбку. Нагоняет, обгоняет, окликает теперь уже сам остальных. Накрывает дверную ручку влажной холодной ладонью. Трет ботинки о мокрую тряпку. Лезет пальцами в задний карман истершихся джинсов. – Ну чё, в счастливое будущее с ноги, а? – Чес широко улыбается, точно ребенок смотря на закрытую дверь. Облизывает губы в нетерпении и всем своим видом показывает, что если помедлить ещё минуту, он отроет дверь сам, – Ты чего завис? Весь вечер так. С нотками неусыпного волнения в обыденно беззаботном голосе. Смотрит в глаза, прямо с чуть расширенные зрачки. Хмурится. Смыкает губы в тонкую бескровную линию и встает спиной к двери. Остальные ещё идут где-то по улице. – Себастьян? Себастьян выдыхает, достает руку из кармана, где уже нащупал желанный сверток, и специально отряхивает куртку. Он научился уводить его внимание от той стороны себя. Немного переминается с ноги на ногу и выдает на одном дыхании, точно самый свой важный секрет, боясь передумать. Самый выгодный свой секрет. – Думаешь, рыжая придет? – Чес усмехается, локтем толкая дверь бара, чтобы пропустить друзей внутрь, но сам остается на улице рядом с парнем. Разглядывает дешевую, слабо мигающую вывеску, держащуюся на трех шурупах в рыхлом дереве, – Прошлые концерты она пропустила, хотя ты также оставлял ей свои любовные записонки. – Послания, Чес, - морщит нос и горькой ухмылкой поднимает уголки губ. Попался на такую глупую уловку, снова. Себастьян порывается открыть дверь, но грубая шершавая ладонь друга ложиться поверх его руки, отталкивает, – Да, я уверен, что она придёт. В этот раз точно. – А в другие чего она не пришла? – Чес закуривает от спички, кидая обгоревшее деревянное тельце в лужу. Выставляет палец вперед, чуть покачивается от наслаждения, делая заветную затяжку. Мычит незамысловатую историю, – Дайка подумать. Ммммм, она была слишком занята своими важными делами. О, нет! Она не прочитала твоей запис…твоего послания, потому что его смыло горьким дождём твоей неразделенной любви, а? Круто я сказанул? На трезвую бошку такого бы не пришло. Чес довольный точно откормленный кот качает головой, напивая уже вполголоса свою песню. Стучит пальцами по перилам, облокачивается на них, трясет головой, словно бы не хочет услышать у друга ответа. Но смотрит, изредка поворачивается, пересекается взглядами и выгибает в нетерпении бровь. – А ты мне врал, что пишешь песни трезвым как стеклышко, - начинает было Себастьян, но его останавливают громким шиком. Недовольный, что не оставили в покое, он прижимается к перилам рядом с Чесом и дышит его никотиновым дыханием, – Прошлые наши концерты были не в городе. – Но… – Пригород близко, но это не город. И послание не исчезло, оно валялось рядом с качелями порванное на мелкие клочки, - не сожженное, не растоптанное, сложенное несколько раз пополам и измельченное немалым усилием, – Значит она его точно прочитала. – И разорвала. Ставлю десятку, - будто она есть у Чеса, – Что она не придет. Неа, готов даже остаться в этом, этом «Баре»? Охуенное название, однако. Так вот, я готов остаться здесь даже после концерта, чтобы убедиться, что она не придет. – По рукам, теперь пропустишь меня? – Себастьян кивает на приоткрытую дверь, из-за которой доносятся звуки чужого пятничного вечера. Бьются стеклянные бокалы, разливается разведенное пиво. – Неа, - друг кидает сигарету не глядя, и потирает переносицу, опуская при этом плечи. Сутулится, взгляда своего не понимает, только жмет на лоб все сильнее и сильнее. Себастьян смотрит на него с нервной опаской, вытирает вспотевшие ладони и штаны. Чувствует, как учащается чужое сердцебиение. Языком к нёбу, за спасительной – губительной – горечью. – Ты чист? – очень тихо, так что слова смешиваются с порывом ветра и уносятся куда-то далеко. Чес еле заметно шевелит губами, пальцами впиваясь в железные перила. Костяшки белеют, – Только не ври мне, Себастьян. Себастьян опускает голову, признает свое поражение в всхлипывающем вдохе и смотрит себе под ноги. Поджимает губы, проводит языком по зубам, собираясь с мыслями. Ощущает, как сильно впивается повязка в запястье. Надо же, он забыл про неё. – Я чист. С момента нашего разговора, ты же знаешь, - и убедительная ложь ядом срывается с языка. Греется внутри горла, щиплет нос и теплом появляется в воздухе. Он умеет врать, успел научиться, – Я бы рассказал тебе, если б сорвался. Чтобы ты помог мне справиться. – Потому что я единственный, к кому ты можешь обратиться с такой проблемой? – Чес наступает носом старого ботинка в лужу, зная, что промокнет. Медленно ведет вбок, до образования влажной полоски. – Потому что ты мой единственный друг, Чес, - Себастьян поднимает голову, смотрит прямо в глаза, напоказ выставив истину своих эмоций. И не отпугивает, сам не пугается. На короткое мгновение он чувствует, как оголяется его душа. И прячется, горько ухмыляется, делая несколько шагов в сторону. Толкает дверь и исчезает в гуле своего судьбоносного вечера. Чес остается на улице, растерянный он хлопает по карманам, ощутив явную необходимость в новой сигарете. – Друзьям не врут, Глэм.