так узнай же, что с тобой произошло в тот миг, когда пал я с болью в груди. ты довольна?
Она сначала лишь молча улыбается, смотря на него таким взглядом, от которого в жилах кровь застывает. В ней плещется отдельный вид безумия. Улыбается так, словно в её голове окончательно отъезжают шарики за ролики, а последние крупицы здравого рассудка покидают сознание этой несносной женщины, заменяя то крайней степенью помешательства. Пугает ли это его? Да, Господь, до невозможности. Улыбка Ханджи в какой-то момент превращается в оскал, которому не хватает кровавых подтёков, чтобы идеально вписаться в общий вид её ненормальности. А потом она срывается на смех, начиная хохотать так, словно прочла самую смешную шутку в своей жизни; так, словно всё их положение достигает последней точки абсурда, окрашиваясь в оттенки комедии; так, что Ривай делает шаг назад, чувствуя, как дрожь по рукам проходит, а отражающийся от стен хохот проникает ему под кожу, оседая там новым видом инфекции. Она заражает собой, своим существованием, своим безумием. И получает от этого высшую степень наслаждения. Потешается над ним, думая о чём-то неадекватном в своей черепной коробке. Зоэ обхватывает руками живот поперёк и склоняется вперед, сгибаясь пополам, продолжая всё также надрывно смеяться, отчего на глазах её слезы наворачиваются. В какой-то момент ему кажется, что она сейчас сорвёт себе голос, потому что так громко смеяться — слишком большая нагрузка на связки. — Ты ебанулась? — риторический вопрос срывается у него с языка, адресованный той, кто никак не может прийти в чувство. Однако помогать ей это сделать никто не собирается, потому что Аккерман просто-напросто боится приблизиться к ней на расстояние вытянутой руки. В своей жизни он многих вещей боялся, но женщину — никогда. Ханджи становится для него исключением из правил. Огромным таким исключением из всех блядских правил, которые приходится нарушать каждый грёбанный раз, чтобы иметь возможность хотя бы посмотреть на неё. Ханджи — его собственная деструкция, что давным-давно засела прочно в голове, подорвав адекватное восприятие действительности, затесавшись среди мыслей, отравляя их своим присутствием. Ей достаточно рот открыть, а у него уже пальцы покалывают в желании закрыть его, заткнуть чем-то или сменить слова на хриплые стоны, которые будут раз за разом слетать с губ мягких. Она может находиться где-то поодаль, но чаще — недопустимо близко, абсолютно наплевав на все существующие границы между ними двумя, потому что нагло вторгается в личное пространство, разнося то на ошмётки, разрывая голыми руками. И Ривай задыхается от такой вопиющей наглости, ведь никто до неё не позволял себе такого поведения по отношению к нему. Никто не мог, а она берёт и делает. И этот смех вынуждает того выдохнуть сдавленно, а после отвернуться, намеренно игнорируя существование Зоэ, которая своим припадком, скорее всего, разбудит всех соседей. Однако ему абсолютно плевать на других людей в данный момент, потому что сейчас стоит позаботиться о целостности собственных нервных клеток, ведь после каждого контакта с ней их становится всё меньше и меньше. — Закрой уже рот, — внезапно для самого себя, Аккерман наконец-то не выдерживает и повышает голос, заставляя женщину осечься, прикручивая громкость хохота. К сожалению, даже после этого корень всех проблем не исчезает, а продолжает сидеть на стуле, принимая до неприличия расслабленную позу. — Если у тебя припадок, то я могу вызвать санитаров, которые тут же упекут тебя в дурку, — он, с особым усердием, открывает клятый барабан и вынимает оттуда патрон, находящийся в следующем отверстии, а затем откладывает оружие в сторону, чтобы не поддаться секундному наваждению всё-таки вынести ей мозги одним-единственным выстрелом. — Обойдусь, но за предложение спасибо, — она костяшками пальцев вытирает слёзы, появившееся в уголках глаз, и смахивает влагу в сторону, пройдясь после по щекам вдоль стенок носа. — Не подумайте, что со мной что-то не так… — По-моему, очевидно, что с тобой что-то не так, Ханджи, — тут же холодно отрезает мужчина, чем заставляет свою оппонентку хмыкнуть и откинуться на спинку стула, закидывая раненную ногу на здоровую. Сволочь. Не хочется скользить взглядом вдоль гладкой кожи, поднимаясь от пальцев и до колена, но сдержать себя получается хреново, поэтому тот предпринимает отчаянный шаг, прыгая сразу в болото — заглядывает в глаза карие, которые сейчас кромешной чернотой отдают, затягивая его с головой в себя, погружая по макушку и не давая вздохнуть. — Не занимайтесь самообманом, мистер Аккерман, — Зоэ скрещивает руки на груди, сдувая с лица мешающую прядь волос, а потом склоняет голову несколько набок, вперяясь в него проницательным взглядом, посматривая из полуопущенных век. — Этот эксперимент послужил для нас двоих лакмусовой бумагой. — Разве? Просто мне показалось, будто ты осталась недовольна тем, что не сдохла в том гнилом подвале, поэтому решила поиграть в суицидницу у меня в квартире, думая, что если твои мозги разлетятся по всему полу, то мне это обязательно сойдет с рук, — ядовито тянет Ривай, но на споры у него не остается ни сил, ни желания, поэтому он ладонями в поверхность стола упирается, склоняя голову вниз и веки прикрывая. Сам ведь согласился на эту несчастную сделку, идя на поводу у своих глупых демонов, так рьяно диктующих на ухо, что необходимо делать. — И что же нам эта бумага показала? — Вы сами прекрасно знаете, что, мистер Аккерман. Мистер Аккерман тяжело вздыхает, потому что действительно знает; потому что догадывается о том, о чём догадываться не хочется до последнего; потому что отрицает каждую мысль, желая от неё укрыться, отмахнуться или проигнорировать, продолжая заниматься самообманом, ссылаясь на нерушимые принципы своего характера, заложенные в нём фундаментом, которым служит чужая кровь. — Катись к чёрту, — просто и без преувеличения отвечает он, ведь выдумывать какие-то красноречивые посылы настроения нет, да и не заслужила их эта женщина, выпивающая из него все последние соки. Ханджи могла по-настоящему умереть несколько минут назад, а ещё ему кажется, что она прекрасно отдавала отчет в происходящем, однако настолько сильно увлеклась перспективой поиграть на его нервах, что забылась в итоге про жизненеопасную авантюру, поддаваясь кристально-чистому безумию в своей голове. Нет, таких людей тяжело понять, если у тебя точно также крыша не отъезжает, поэтому он совершенно в ней не разбирается столь хорошо, как разбирается во всевозможных видах оружия или в тонкостях идеального убийства. — Ривай, — Зоэ подкрадывается к нему тихой поступью, пока мужчина находится в плену собственных размышлений, обкатывая каждую мысль по всему сознанию, посему вздрагивает, стоит чужим рукам коснуться его плеч, ложась ощутимо. — Тебе ещё не надоело играть в этот спектакль? — она горячим шёпотом опаляет ему затылок и касается кончиком носа выбритых волос, что уже успели слегка отрасти. Надоело. Ты даже не представляешь, как я уже заебался играть эту роль день за днём. — Руки убрала, — он передёргивает плечами, отчеканивая приказным тоном свою просьбу, на что Ханджи только посмеивается тихо, продолжая воплощать свое наиболее опрометчивое решение, пальцами оглаживая рельеф выступающих мышц на спине, тем самым прогоняя мурашки по его коже. У него шикарное тело — это факт. — Или что? — она прислоняется к нему вплотную, добираясь губами до ушной раковины, пока Аккерман лишь сильнее стискивает челюсть, отчего желваки на щеках проступают, но и эту решимость ей удается подкосить, потому что язык женский влажно проходится вдоль уха, оставляя после только мокрую дорожку, которую тут же дыхание холодит. — Или я сломаю тебе все пальцы по несколько раз. — Хорошо. Ханджи — живое олицетворение безумия, а ещё сосредоточение всего того, что ему хочется получить. Пульсирующая мысль, мелькающая на периферии всё это время, сейчас в голове проясняется, заставляя его чересчур сильно желать женского тела. Ощутить её податливость. Прощупать мягкость. Ногтями царапнуть выступающие рёбра. Искусать, оставляя на каждом доступном месте кромку своих зубов, отмечая, словно свою собственность. Окрасить кожу в кроваво-синие подтёки из-за засосов, причиняя боль в процессе их создания. Исполосовать кожу, вырезая лезвием на ней собственное имя. Право, последнее желание оказывается выходящим за рамки нормального, явно давая понять — заражение от Зоэ бесследно не проходит, потому что инфекция прокатывается по венам, прогоняя импульс безумия и у него в голове. И Ривай прочищает горло, сжимая ладони в кулаки, всё также продолжая опираться о стол, словно такое положение поможет избавиться от той, кто уже вполне бессовестно пальцами проникает под ткань футболки, переходя со спины на живот, и жадно касается поджарого тела, оглаживая абдоминальные мышцы. Он не хочет проигрывать неадекватному четырёхглазому созданию, у которого в голове — Ад, да такой, что на фоне всего картины Босха кажутся детским лепетом. Он не хочет сдаваться в её слишком наглые руки, что изучают его вдоль и поперек, заставляя ещё сильнее склониться вниз. Он не хочет ощущать эти мурашки по коже от каждого нового прикосновения её губ к шее. Н е х о ч е т. И сдаётся. Сдаётся позорно, позволяя приглушенному выдоху слететь с языка, ознаменовав конечное поражение в этой игре без правил; в игре, которую они зачем-то выдумали с самого начала, пытаясь доказать друг другу самую нелепую чушь, что нельзя на уши натянуть. Но уже становится на всё плевать, потому что Аккерман отпускает и свою адекватность по течению, руководствуясь отныне лишь сакральными желаниями, истязающими ему душу всё время до этого. Ривай меняет положение, когда отталкивается от стола, выпрямляясь, а Ханджи, почувствовав изменения в общем настроении, в той ауре, исходящей от него, увеличивает между ними расстояние на несколько сантиметров, словно они смогут хоть как-то ей помочь. — Тебе необходимо знать про меня одну вещь, — он оборачивается к ней лицом, протягивая руку, и хватает за ткань надетой рубашки, а потом резко притягивает к себе, уничтожая в пыль тот промежуток бесполезный. Даже разница в росте его не смущает ни капли, потому что глаза серые давят ощутимо на неё, вынуждая колени подкоситься, а дыхание в груди спереть. — Какую? — Зоэ выдыхает сдавленно, когда крепкая рука хватает за воротник сорочки, наклоняя её ниже, но всё же заинтригованно озвучивает короткий вопрос. — Я всегда выполняю условия сделок. Она ничего не успевает ответить, потому что лопатками оказывается опрокинута на стеклянную поверхность кухонного стола, хозяин которого точно хочет опробовать мебель на прочность. Но затылок её упирается неприятно в разложенное оружие, вызывая толику дискомфорта, хотя основную боль причиняет ей мужчина, когда забирается сверху, отчего стол несколько жалостливо скрипеть начинает. Он садится ей на бёдра, придавливая намертво своим весом, хотя и не создаёт впечатление человека, который может много весить, но всё-таки ему удаётся обездвижить ей ноги. Бедро стреляет болью резкой, вынуждая ту нахмурить брови из-за этой небольшой вспышки, однако в следующий момент происходит совершенно невообразимая вещь — Ривай хватает её обеими руками за воротник, приподнимая на пару-тройку миллиметров вверх, а потом опускает, ударяя головой о стекло, вырывая из горла сиплый хрип. — Слышишь, Ханджи, — он склоняется над ней опасно низко, крепко сжимая тонкую шею пальцами, и вынуждает начать ту испытывать нехватку воздуха, пока сам горячо шепчет на ухо искренние слова ненависти, — оказывается, я горю желанием не только прикончить тебя. Зоэ слышит, но пока только ловит звезды перед веками прикрытыми из-за сильного удара о затылок. — Давай, — она хрипит, однако ладонь опускает на его запястье, словно предлагает придушить ещё сильнее. Ривай руку одёргивает тотчас с ярким выражением отвращения на лице, будто его сейчас нечисть какая коснулась, а потом переключает внимание на рубашку и дёргает её в разные стороны, заставляя пуговицы, оторвавшись, разлететься и звонко покатиться по деревянному паркету. — Жаль пуговицы. — Пришьёшь, — этот стук ему в голове набатом отдаёт, смешивая мысли ещё сильнее, вынуждая грубо потянуть Ханджи на себя, чтобы рывком стащить по локти ткань непригодной более одежды и избавить худое тело от неё вовсе. Она тянется к нему ближе, намереваясь поцеловать, однако он обхватывает острый подбородок и отводит лицо в сторону, отталкивая обратно на стекло. Кажется, подобный исход событий не оставляет её равнодушной, потому что во взгляде тут же начинают бесы плясать, а на бледных щеках проступает лёгкий румянец, дополняющий тяжело вздымающуюся грудную клетку. — Я за этим столом ем, — опускаясь твёрдо на ноги, проговаривает Аккерман, а Ханджи растягивает губы в улыбке довольной и заправляет волосы за уши, поднимаясь следом за ним, только кривится из-за очередного болезненного ощущения, которое исходит от ранения, так любезно оставленного её «спасателем». — Ты редкостный сноб, — та руками своих плеч касается, будто пытается закрыться от пронизывающего взгляда глаз серых, что сейчас смотрит остро, напоминая то самое лезвие ножа. — А ты ебанутая сука, но, кажется, я уже говорил тебе об этом? — Зоэ начинает улыбаться пуще прежнего и отводит взгляд в сторону, явно задумавшись о чём-то своём. Но трактовать эту эмоцию ему не хочется, поэтому он делает глубокий вдох, после которого со стола стягивает продолговатый и начищенный до блеска нож, зажимая меж пальцев, а свободной рукой хватает её за тонкое запястья, уводя за собой прямиком в спальню. — Зачем нож? — Отрежу тебе язык, чтобы ты больше ересь не несла, — наотмашь отвечает Ривай, буквально, вталкивая её в тёмную комнату и разворачивая спиной к кровати, а к себе лицом. Ладонь мужская упирается ей в грудь, вынуждая упасть на твердый матрас, когда он оказывается сверху, мрачной тенью нависая над ней. Обе его руки находятся по разные стороны от её головы, но это не мешает пальцы запустить в копну волос каштановых, чтобы сжать у корней и оттянуть голову назад, выдавливая из её рта подобие сиплого стона. Аккерман касается своими губами чужих и целует отчаянно, словно в последний раз, но точно в первый. Сминает её уста, кусает, зубами оттягивает нежную кожицу, совершенно не заботясь о том, что может прокусить до крови, потому что желание оказывается сильнее всех здравых размышлений. А потом он вжимается своим ртом в её ещё сильнее, проникая языком глубже и касаясь нёба рельефного. Руками Ханджи хаотично скользит по его телу, что раздражает неимоверно — с ними обязательно необходимо что-то сделать, — пока не принимает решение ухватиться за крепкую шею, свободной ладонью затерявшись в волосах смоляных. Дышать громко она не смущается, также, как и стараться прильнуть ближе, чтобы позаимствовать тепло чужого тела, намереваясь поселить его в себе. Ривай же наконец-то отстраняется, переводя дыхание и смотря на женщину под ним: разметавшиеся на светлых простынях короткие волосы, широко открытый рот в желании вдохнуть побольше кислорода, а ещё дьявольская улыбка, вновь будоражащая его сознание своей противоречивостью. Ханджи Зоэ — само противоречие, которые вызывает постоянные сбои в его операционной системе. Противоречие, которое эту самую систему уже под корень снесло. Отстраниться приходится ещё для того, чтобы наскоро запустить руку в верхний ящик близстоящего комода и выудить оттуда какой-то галстук, чья плотная ткань сейчас послужит причиной обездвиженных рук. Мужчина складывает её запястья вместе, поднимая те над головой, а потом продевает черную ленту сквозь прутья изголовья, обвязывая кожу и затягивая запредельно сильно. Так-то лучше, — думается ему в определённый момент, когда в таком положении женщина выглядит наиболее выигрышно, напоминая определённый образ из тех снов, что посещали его едва ли не каждую ночь. Собственная футболка отлетает куда-то в сторону, даруя телу лёгкое ощущение испарины, а ещё вынуждая Ханджи засмотреться на него голодным взглядом. Смотреть может, а коснуться — нет. Ривай опять опускается ниже, чтобы схватить за волосы и оттянуть голову назад, открывая себе шею, над которой издеваться начинает сразу, зубами впиваясь в кожу, оставляя там следы от них. Совсем рядом через несколько секунд синевой начинает наливаться засос, что последним за эту ночь не будет. Он неравномерно ставит тёмные пятна на каждом участке тела, которые оказываются в пределах досягаемости, пока не спускается к небольшой округлой груди. Надобно бы задуматься над тем, что чужое сумасшествие окончательно оседает у него в голове, укрепляясь там намертво. Но во всём виновата блядская Зоэ, которая сейчас лежит под ним и шипит от смешанных чувств, извиваясь подобно змее. Никогда прежде у него не было желания настолько сильно обладать какой-либо женщиной; никогда никто не сводил его с ума настолько сильно, что это впоследствии выливалось в такие последствия; никто не мог проникнуть ему в черепную коробку и затесаться там, одурманивая одним только своим взглядом или громким смехом, балансирующем на краю безумия. — Ох, — она выгибается в пояснице, стоит острым зубам прикусить горошину соска, оттягивая вверх. Выгибается и прикрывает веки, когда шершавый язык описывает тёмный ореол, переключаясь затем на другую грудь и проделывая идентичные действия. Ривая же радует другая картина — её пальцы, натягивающие ткань галстука в невозможности сделать что-то большее. Но он отвлекается от этого размышления и оставляет ещё один засос прямо на груди, чтобы потом податься вперёд, налегая на неё полностью и разводя ноги длинные в стороны; чтобы вовлечь в очередной поцелуй, где нет ни единого намёка на нежность, только требовательная влажность и привкус металла из-за крови, потому что кто-то кому-то прокусил губу. Обоюдный пыл остужает прикосновение холодного металла, скользящего от клетки рёбер вдоль живота и до бёдер крупных, подцепляя на боках кружево её нижнего белья, которое потом трещать начинает, оказываясь разрезанное с обеих сторон и выкинуто бесполезным мусором на пол. Зоэ может лишь обиженно поджать губы, но ничего более не проговаривает, опуская голову обратно на подушку и смотря на собственные руки, что над ней привязаны намертво. — Пойти на поводу у своих желаний, да? — хриплым от вожделения голосом спрашивает Аккерман, опускаясь на её бедра. — Д-да, — отвечает она, даже не предполагая, что сейчас может произойти, особенно с участием ножа. — Хорошо. Мужчина между пальцев умело прокручивает рукоять, пока не останавливается, придерживая нож в необходимом положении. Конец острый упирается ей в живот, а потом он делает это: начинает царапать, разрезая тонкими полосами кожу. Ханджи может лишь завыть от боли, покрывшись мурашками, и закрыть глаза, пока на её теле появляется всего две неровные буквы: Р. А. И этого хватает, чтобы накормить своего внутреннего садиста, потому что в следующую секунду холодное оружие отлетает на пол, а сам Аккерман наклоняется ещё ниже, языком слизывая выступившую кровь, выбивая из женщины очередную порцию стонов. Право, это оказывается крайней точкой для его титанической выдержки, дабы та подверглась краху, потому что член уже болезненно начинает пульсировать, требуя погрузиться наконец-то в тёплое женское тело. Он снимает домашние штаны вместе с боксерами и, пройдясь ладонью по волосам, нависает над ней столь требующей и умоляющей единым своим видом. Отказать в такой просьбе ему кодекс чести истинного джентльмена не позволяет, отчего остаётся лишь подхватить её под бёдра и пристроиться у входа получше, заведомо ощущая насколько Ханджи влажная, потому что проникнуть резко не составляет проблемы. Конченная извращенка, которая потекла от всего этого. Зоэ издает действительно громкий стон, лаская тем слух чужой, пока Ривай находит правильную амплитуду движений, чтобы улучшить проникновение, насаживая её на себя сильнее с каждым новым толчком. Она что-то начинает говорить сбито, но его это не трогает, потому что в какой-то момент он входит полностью до упора, ощущая тесноту её лона, рельеф узких стенок и мелкую пульсацию. — Ещё раз сожмешь мышцы и тогда я сожму твоё горло, — рычит тот предупреждающе, потому что из-за каждого такого наглого поступка с её стороны он всё отчетливее ощущает забвение, идущее после всепоглощающего огня, что сейчас внутри него всё сжигает дотла, оставляя лишь чёрный пустырь. Но ему нравится перспектива того, что эту пустоту можно заполнить другими чувствами. Например, такими, как дикое желание вдалбливать женское тело в собственную кровать. Ханджи стонет громко, подкатывает глаза и бёдрами поддаётся вперед, пытаясь подстроиться под его фрикции, однако Аккерман убивает в зачатке её попытки перетянуть инициативу на себя, потому что трахает ту всё более остервенело, срываясь на животный рык, что вырывается из горла. Приходится упереться рукой в стену, найдя там достойную опору, потому что железное изголовье начинает звучно отбивать ритм их секса, оставляя вмятины на гладкой поверхности стенки. — Ривай, пожалуйста… — Ханджи бредит о многих вещах, но по большей части перескакивает на мольбы о чём-то насущном. И всё-таки его собственное имя, сказанное в таком протяжном тоне, тоже имеет над ним силу, заставляя обратно опуститься пониже, чтобы нависнуть над ней и губами найти женские, добротно искусанные; чтобы в очередной раз смешать слюну; чтобы сказать ей о том, как же она ненормальная и на голову больная любительница извращений; чтобы стонать горячо ей в рот, ничем не уступая самой Зоэ. — Пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйста. Она умоляет его сама не зная о чём, когда закидывает ноги на поясницу, прижимая его к себе ближе, заставляя вновь войти на всю длину члена, сорвав крышу им двоим одновременно. Ривай целует её отчаянно, когда кончает, испытывая дикий оргазм, что магмой по телу растекается, распаляя сильнее, и сжимает пальцами рёбра хрупкие, оставляя следы от коротких ногтей, просто потому что натянутые чувства контролировать в такие секунды невыносимо. Он лбом влажным упирается о её лоб, такой же покрытый испариной и переводит дух, не торопясь выходить из чужого тепла. — Ненавижу тебя, — сбито шепчет тот. Ханджи выигрывает. — Я заметила, — смеясь, но словно на последнем издыхании, отвечает она. Но и Ривай не оказывается проигравшим.***
Зоэ делает глубокую затяжку, поправляя сползающее одеяло со своего тела, и передаёт сигарету сидящему рядом мужчине. Они вдвоём закрылись от всего мира на маленьком балконе, где осенний холод лижет их разгоряченную кожу. Особенно его, потому что единственная вещь, что он решил на себя надеть — штаны, явно не заботясь о простуде или ещё чём-то. Аккерман, принимая папиросу, косит острый взгляд на измученные женские руки, подмечая яркие полосы от галстука, но никак на это не реагирует, и безразлично устремляет глаза прямиком перед собой, всматриваясь в ночь. — Наденешь что-то с длинными рукавами, — только и проговаривает он, зная, что такая строптивая женщина, как Ханджи, может пойти ему наперекор и притащить себя на работу, вырядившись в футболку. Абсолютно наплевав при этом на то, что на улице давно уже ноябрь заканчивается. — Боже-боже, — она растягивает губы в ленивой улыбке, поджимая к себе одно колено, чтобы опустить на него подбородок. — Если возникнут вопросы, то скажу, что один злобный коротышка меня сначала связал, а потом начал вытворять недопустимые вещи. Ривай знает, что это лишь её неуместный глупый юмор, но всё равно языком цокает, прикусывая от раздражения фильтр сигареты. — Не забудь добавить, что это было по обоюдному согласию, чтобы потом ко мне не было претензий. Ханджи смотрит на него крайне внимательно и рассматривает всё тело, подмечая огромное количество белёсых шрамов, которых не заметила в изначальной темноте. Они его паутиной окутывают, испещряя словно трещинки дорогой камень. Один наиболее ярко виднеется на груди, проходя сквозь ключицу, отчего появляется желание коснуться, и она протягивает пальцы, словно любопытный ребёнок. — Нет, — грубо отрезает тот, шлепая её по ладони и заставляя обиженно вздохнуть, пряча свою длинную конечность под тёплой тканью одеяла. — Ты до чёртиков сложный человек, — тихо причитает Зоэ, а потом вполне нагло компенсирует своё невыполненное желание тем, что забирает у него из губ сигарету, докуривая окончательно и растирая тлеющий кончик о стекло пепельницы, чем заслуживает очередную порцию презрения, которое в серых глазах напротив плещется. — Не тебе меня судить, неадекватная, — выдыхая тяжело, отвечает Ривай и поднимается на ноги, запуская руки в карманы. Когда он заходит обратно в комнату, то его телефон надрывно разрывается от входящего звонка, что достаточно резко обрывается, прекращая разливаться трелью. Как оказывается позже — не первого, стоит взглянуть на экран уведомлений: пять пропущенных от Захариуса, два от Эрвина и ещё несколько от других людей, которые пересекаются с ним по работе лишь на осмотре мест происшествий. Приходится самостоятельно набрать Майка и взгляд перевести на Ханджи, которая следом за ним проникает в тёплое помещения, прикрывая дверь от балкона. Почему-то предчувствие не даёт ему каких-либо сладких надежд, а наоборот — подсказывает, что случилось нечто неладное. — Половина третьего ночи, Майк. Что такое? — спрашивает он, ладонью устало мазнув по лицу. Нет, чтобы полежать и насладиться приятными чувством неги после великолепного секса, его сейчас, скорее всего, куда-то вызовут. А это учитывая тот факт, что у него ещё два дня отпуска! Отпуска, что был планом идеального побега от Зоэ, которая без тени смущения присаживается на край кровати, скидывая со своего нагого тела одеяло, и пальцами аккуратно проводит по выцарапанным на коже буквам. — Убийство. Я бы не стал звонить тебе просто так. — Убийство и убийство. Разве мало людей сейчас на дежурстве, чтобы выехать? — Нет, но это касается лично тебя, — почему-то от этих слов проходит холодок вдоль позвоночника, оседая чем-то склизким в груди. В каком смысле касается его? — О чём ты? — Это из твоих ребят. Месть началась. — Кто именно? — Петра. Самая лёгкая цель. Стоило бы догадаться. — Адрес. Аккерман сбрасывает звонок, а потом взглядом невидящим долго смотрит в собственный телефон, даже не обращая внимания на пришедшее сообщение от Майка. Мужчина делает глубокий вдох, откладывая мобильный на комод, а сам присаживается рядом с Ханджи, испуганно на него смотрящей. — Что случилось? — Муравейник зашевелился. — Господи, — она шокировано прикрывает рот ладонью, втягивая воздух ртом от удивления. — Господь здесь явно не при делах. Ривай упирается локтями в колени и опускает голову вниз, понимая, что из-за его опрометчивости вновь погибают люди. Стоило лучше оказывать давление на Зоэ, чтобы та не совала свой нос в чужие дела, ведь тогда получилось бы избежать ненужных жертв. — Натягивай своё дранное пальто, и я подброшу тебя домой, — он отталкивается от матраса руками и подходит к шкафу, оставляя за своей спиной Зоэ, наполненную отчаянием и опасным чувством вины. Та лишь поджимает губы и хмурит брови, словно это может хоть как-то помочь делу. — Ривай, прости, я… — Просто, блядь, оденься, Зоэ. Аккерман не хочет срываться на другом человеке, поэтому лишь нервно снимает рубашку с вешалки, молча задаваясь вопросом — когда всё перестанет катиться в ебанные тартарары?