Как ты? Мне не по себе находиться дома одной. Может, я всё-таки приеду? Х.
Ривай с ответом не медлит. Набирает коротко, ясно и лаконично:Нет.
— Эрен, слышишь, — он находит среди толпы полицейских парня и заглядывает в протокол у него в руках, тяжело вздыхая. — Записывай дело на Зоэ, пусть берётся ведущей. Считай, я назначил. Ты же так рвёшься в борьбу за справедливость, Ханджи. Вот и получай. — Мистер Аккерман, вы уверены? — тот заносит острый кончик ручки над бумагой и смотрит скептично на сержанта, явно будучи не слишком уверенным в чужих решениях. Людям свойственно действовать на эмоциях, хотя о таком человеке, как Аккерман, вообще тяжело отзываться про эмоциональную составляющую его души. — Пацан, просто делай, что тебе говорят и не задавай тупых вопросов. Однажды в жизни тебе это очень поможет, чтобы не получить по морде за своё излишнее любопытство, — злобно огрызается тот, выдергивая из чужих рук планшетку с прикреплённой бумагой и записывает ненавистную фамилию в графе, где назначается ведущий за расследование убийства. Всё это закрепляется размашистой подписью, которая служит для него невозможностью отступить от задуманного. Словно он вообще планировал поворачивать назад. Раньше — да, но сейчас это уже переросло в личный интерес, который будет решаться с помощью одной безрассудной дамы. Ривай вздыхает тяжело, а после грубо всучивает протокол обратно парню и разворачивается на пятках, вылетая немедля из квартиры, где удушающий лавандовый запах уже окончательно не оставляет ему возможности сделать полноценный вдох. — Мистер Акерман, но… — кто-то пытается окликнуть его, вынудив оглянуться, однако ничего подобного он проворачивать не собирается, поэтому ладонью за перила хватается и слетает по ступенькам лестницы вниз. — До понедельника, — он даёт отсрочку всем. И самому себе. Словно это хоть как-то поможет привести голову в порядок, потому что в ней-то сейчас творится самое настоящее пекло, в котором варится каша из разномастных мыслей, подкрепляемых огромной долей сожаления и виной, что вынуждает скрываться от десятков глаз, не в силах находиться в том месте. До клятого понедельника, когда опять придётся лгать, притворяясь равнодушно, словно он не узнал почерк убийцы. Узнал, конечно же. Но сделать ничего не может. Или может? Безвыходных ситуаций не существует, но разрывать этот чёртов муравейник ещё сильнее — самозабвенно напарываться животом на острое лезвие, что разрезает плоть надвое, причиняя невыносимую боль. И ему больно. Ужасно. Девчонка такой судьбы не заслужила, ни при каких обстоятельствах. Не заслужила примерить на себя участь жертвы, которая пошла лишь простым расходным товаром, чтобы показать кое-кому, что его жизнь не принадлежит ему самому. Никогда и не принадлежала. Он заведомо мертвец, хотя почему-то старается двигаться вперёд, лезть по крутому склону вверх, предпринимая неудачные попытки вернуть себя к жизни. Также, как и Ханджи, стоит полагать. Ривай увидел в ней это тогда — отсутствующее стремление к существованию. И будь они вдвоём хоть чуточку лучше, чем есть на самом деле, то помогли бы друг другу, вот только единственное, что действительно у них отлично получается — топить каждый по отдельности самого себя, иногда утягивая другого в своё же болото. Замечательный дуэт.***
Он ударяет кулаком по кофейному автомату, заставляя эту конченную машину заработать хотя бы относительно нормально, а потом рукой упирается в неё, вздыхая устало. Понедельник — день тяжелый. Ещё тяжелее видеть пустующий стол Рал, который обставлен какими-то букетиками, бумажками с сопливыми словами соболезнования и её фотографиями, где она улыбается, будучи ещё живой. Издеваются над ним? Вряд ли, Аккерман сам для себя служит отличным палачом, потому что очередная мысль про девушку — рассекающий удар кнутом по сердцу. Легче от этого не становится, да и лишний раз ничего не помогает отвлечься. Разве что дешевый чай из пакетика, заваренного в сотый раз, и выкуренная сигарета, которая никакого эффекта на него обыденно не окажет. За спиной — совсем рядом, — мелькает шустрое смазанное пятно, цокая невысокими каблуками и оставляя за собой шлейф каких-то дебильных резких духов, что тут же вынуждают его нахмуриться, потому что аромат этот проникает в нос, раздирая слизистую и становясь причиной щекотливого желания чихнуть. Но после этого звучит глухой удар, вынуждающий Ривая оглянуться через плечо, чтобы пронаблюдать крайне любопытную картину: Зоэ врезается в кого-то выходящего из соседнего кабинета и роняет огромную кучу папок с документами на пол, которые, видимо, несла в архив, надеясь вернуть те на места. Да и сама едва ли не растягивается звездой на твёрдом бетоне. Он ей на помощь не приходит, потому что это успевает сделать другой человек — Моблит хватает ту за локоть, останавливая падения, пока мужчина лишь языком цокает тихо и возвращает взгляд обратно на стаканчик, который наполняется до краёв тёмно-коричневой жидкостью. Подняв защитное окошко, тот вынимает свой долгожданный напиток и оборачивается, глядя на происходящее перед ним. — Моблит, не стоит, правда, — Ханджи проговаривает торопливо и аккуратно присаживается на корточки, складывая в кучу рассыпанные документы, которые тотчас отчаянно принимается собирать паренёк, стараясь услужить или что-то ещё доказать. Аккерман же ловит её взгляд, когда она оборачивается за спину, и смотрит осуждающе, слегка приподняв бровь в немом вопросе. Нашла себе верного мальчика на побегушках? — Всё в порядке, мисс Зоэ, — Бернер точно в том проблемы не видит, в отличии от самой женщины, что недовольно поджать губы хочет, но лишь вымученно улыбается, не в силах иным образом проявить благодарность за помощь, которая ей и не впёрлась-то. Аккерман же глаза щурит, обращая внимание на её руки, где запястья плотно перебинтованы, скрывая оставшиеся синяки после галстука. И как она будет объясняться за эти бинты перед другими? А ещё какой-то персиковый шарф, повязанный на шее, под которым прячутся укусы и засосы желтоватые, стоит предположить, невнятным и вычурным пятном выглядит на фоне общей ненормальности женщины. Она же смотрит на него так, словно извиняется за этот инцидент, где ей бросается на помощь другой человек, а Ривай просто отводит безразличный взгляд в сторону и отходит от кофейной машины, направляясь дальше по фойе, пока не добирается до собственного кабинета, прикрывая впоследствии дверь и оставляя весь внешний мир за тонким деревом со вставкой из мутного стекла. Дождь за окном, идущий какой-то там день подряд — ему лень считать — отбивает всё желание выбираться из тёплого помещения на улицу, где даже в пределах курилки будет обдувать холодным ветром, пробирающим до самых костей. — Пей чай и не переживай, — невесело скандирует под нос мужчина, садясь за рабочий стол и ставя в сторону стакан с горячим напитком, а затем берет несколько белых бумажных листков и кладёт их перед собой. Писать рапорт об увольнении — всегда дело сложное, потому что он не слишком-то страдает инициативой уходить по собственному желанию, но и оставаться в Департаменте это вверх цинизма. Долго приходилось терпеть, однако смерть Петры становится финальной точкой в этом затянувшемся театральном действе. Аккерман подпирает подборок кулаком и, всматриваясь в пустой лист, задумчиво постукивает концом ручки по твёрдой поверхности стола, но всё-таки соображает в мозгах, с чего стоит начать и принимается заполнять бумагу по выученному давно примеру. Сколько у него таких листков с заявлениями про уход валяются в сейфе? Более десятка, но принести их на стол Эрвину некий внутренний стержень не позволял. Сейчас же нет смысла надеяться на какое-то чудо, что станет весомой причиной отказаться от запланированного. Наверное. — Мистер Аккерман, — звонкий женский голос раздаётся настолько внезапно, что тот вздрагивает и поднимает взгляд, обращая внимание на голову с очками на переносице, что мелькает в дверном проёме, а после Зоэ полностью появляется в его кабинете, улыбаясь при этом так, что за секунду умудряется вывести того из состояния относительного спокойствия. Ну, или всё это время он просто-напросто пребывает на взводе, а винить во всех смертных грехах Ханджи становится хорошей такой привычкой. — Привет, — она подходит к столу ближе и опускается на противоположный стул, где сидела полтора месяца назад, выполняя максимально сложное задание и отчаянно желая получить работу. — Теряйся, Зоэ, — сухо отвечает Ривай и вновь опускает глаза на бумагу, продолжая писать заявление. — Да-да, обязательно, но я зашла только на минутку, — она стягивает с шеи лёгкую ткань, оголяя последствия его несдержанности, и принимается ногтями почесывать следы от кромки чужих зубов. — Всё так чешется… Однако! Я здесь не за этим, — женщина делает глубокий вздох, всё также растягивая уголки губ в улыбке, а потом громко опускает обе ладони на стол, поднявшись на ноги и нависнув над ним мрачной тенью. — Ты повесил на меня ещё одно дело! Тем более Петры, — рот её искажается в недовольстве, смазывая такое приветственное доселе выражение. — Почему не взял сам? — Почему? — Аккерман поднимает на неё уставший взгляд и откидывается на спинку кресла, покачиваясь слегка. Глаза серые приобретают оттенок мокрого асфальта, когда он вот так смотрит на неё, желая проделать в чужой груди зияющую дыру. — Потому что ты начала лезть в это дерьмо, а я должен с ним разбираться вместо тебя? Потому что я постоянно говорил о том, что не стоит браться за эти дела. Потому что ты так сильно хочешь докопаться до истины, сама же в первую встречу мне об этом сказала. — Высказывания о скудности моего ума, ну, сомнительная такая попытка отговорить, — саркастично говорит та. — Мне показалось, что самое оно, — его непоколебимое спокойствие начинает трещать по швам, просто потому что Зоэ присутствует рядом. — Это всё для чего ты пришла? Сказать мне о том, какое я говно, да и вообще мудак в последней инстанции? Спасибо, но я об этом прекрасно уведомлён был и до тебя. — Я пришла сказать, что ты просто боишься ответственности, — женщина опускает глаза вниз, скользя быстро по строчкам написанным аккуратным почерком на белом листе бумаги. — Вот именно об этом я и пришла поговорить. Убегаешь, поджав хвост? — уголки губ приподнимаются вверх, образовывая лисью ухмылку. На том его терпение просто лопается. Ривай отталкивается от подлокотников, поднимаясь на ноги, и, протянув руку вперёд, хватает Ханджи за грудки, притягивая к себе, вынудив её перегнуться через весь стол. В нос тут же бьёт отравляющий запах духов, который, как ему кажется, уже осел не только на его коже, но и в организм проник, впитываясь в каждую клеточку. Очередная инфекция. — Послушай меня, чучело в очках, — он ей в лицо рычит, срываясь на непривычный грубый баритон, от которого у той мурашки по рукам пробегают. — Ты не знаешь мою подноготную и то, как я жил раньше. Ты не знаешь всех обстоятельств почему я вынужден работать на гребанную Сину и почему надрывал спину, чтобы дослужиться до сержанта в полиции. Я никогда не убегал от того, что хотело меня сожрать, — тот встряхивает её, сжимая в руках ткань чёрной водолазки, отчего прямоугольные очки слегка соскальзывают вниз на её переносице. — И ты пришла обвинять меня в том, что я не хочу расследовать смерть девчонки, которая стала символом мести? Они показали наглядно, что будет со всеми дорогими мне людьми, просто потому что я пошёл против правил, — Аккерман шипит озлобленно, но всё-таки переводит дух. — Есть что сказать? — А ты иногда бываешь многословным, — задумчиво произносит Зоэ, будто не приняла во внимание все сказанные вещи. — Пошла на хуй, — он отталкивает её от себя, отчего та тяжело падает задницей на стул и принимается хохотать негромко, повязывая обратно на шею шарф. — Была уже, — Ханджи говорит об этом без тени стеснения, но всё-таки приобретает в итоге серьезное выражение лица, обрывая возможные шутки на корню. — Давай заключим сделку? — Я твоими сделками сыт по горло. Опять придётся угрожать тебе смертью, потому что ты от этого кайфуешь? — Аккерман вспоминает про чай, поэтому делает несколько больших глотков, чтобы смочить горло и умерить пыл, а потом опускается обратно в кресло. — Нет, — она пальцы в замок сцепляет и пожимает слегка плечами. — Помоги мне довести это дело до конца. — Мне-то с этого какая польза? — Душевное спокойствие, — Зоэ подтягивает к себе наполовину написанное заявление и нарочито медленно разрывает то на две части, чем вызывает у своего собеседника нервный тик на одном глазу. Приехали. — Полетишь потом в Испанию, например, поваляешься на золотистом песочке и отдохнешь, попивая вкусные коктейли. Ривай слушает её внимательно, однако подмечает что-то странное в её взгляде за маской искусственной сосредоточенности; что-то мелькающее быстро, такое, что словить с первого раза невозможно, да и трактовать сложно. Но у него получается. Это отчаяние в своём лучшем виде. — Ладно, — соглашаться тот вынужден неохотно, но перспектива отдохнуть в спокойствии выглядит достаточно соблазнительно, особенно, с учётом того, что вряд ли ему сулит спокойствие хоть когда-то. — Но тогда нет смысла ловить мелкую сошку, которая выполняет поручения, потому что мы всё равно придём к ещё одной жертве. Лучше уже метить на того, кто стоит за всем этим. — Посадить за решётку главу Сины? Ривай отводит взгляд в сторону и вздыхает. — Убить главу Сины. Идти против одной только части огромной организации — это наглая самоуверенность, которая ему-то не присуща, в отличии от той же Ханджи. Идти против всех устоявшихся правил организации — это самое настоящее безумие, которым его заразила всё та же Ханджи. Идти против управителя самой организации — поступок истинных камикадзе. — Я подниму старые связи и попытаюсь разузнать хотя бы какую-то информацию о том, с кем нам придётся связаться. Хотя, мы уже связались, — Ривай тянется за стаканчиком и вновь делает пару глотков. — Не думай говорить об этом Эрвину. Потому что он обязательно захочет впрячься, но лишняя кровь ни тебе, ни мне на руках не нужна. Уяснила? — Да, — Зоэ дрожащими пальцами потирает лоб, потеряв где-то весь свой запал. Дошла наконец-то серьезность всей ситуации.— Что за связи? Какие-то друзья, знающие обо всём, что творится в криминальном мире? — пустая попытка отшутиться, не увенчавшаяся успехом. — Нет, — он заглядывает в её карие глаза. — Всего лишь мой дядя-убийца. Ханджи выдыхает судорожно, явно стараясь побыстрее переварить информацию, а Ривай думает о том, что очень сильно не хочет встречаться с единственным своим живым родственником. Но ведь иначе никак. Придётся.